Пандемониум

Сегодня вечером в баре Отосэ было многолюдно, и воздух был сизым из-за сигаретных наркоманов, которые считали закусочную одним из немногих оставшихся убежищ для любителей табака. Дымовая завеса приглушала цвет серебряных волос завсегдатая, сидевшего в дальнем от двери углу. То, как он сгорбился над стойкой, тоже помогало ему сойти за седого старика, а не за уродца с природными кудрями. Катарина присматривала за Сакатой с тех пор, как он вошёл, но тот ещё не пытался выманить выпивку у Отосэ или кого-либо из посетителей. Естественно, денег, чтобы что-то заказать, у него не было, поэтому он просто сидел и ел бесплатные орешки из общей тарелки. И хорошо, что только их и грыз; когда тарелка опустеет, снова её наполнять Катарина не собиралась. Саката мог и сам заплатить за еду. И он не делал ничего другого, чтобы заслужить свое место. Иногда, правда, Саката привносил буйный дух в бар — это ценилось завсегдатаями настолько, что Отосэ позволяла ему остаться. Однако сегодня он был тихим, угрюмо задумчивым, как мужчина, от которого ушла жена. Только вот не существовало женщины достаточно глупой, чтобы выйти замуж за Сакату. Через некоторое время Катарине это надоело. — Эй, Тама, — сказала она их роботу-официантке, по совместительству вышибале. — Этот никчемный кудрявый парень, который сидит в баре, но не может даже заказать выпивку... Почему бы тебе не спросить его, не хочет ли он выйти вон? — Гинтоки-сама, — вежливо сказала Тама, — не хотите ли вы выйти вон? Саката посмотрел на неё ничего не выражающим взглядом дохлой селедки. Потом пожал плечами и взял ещё пригоршню орешков. — Мне и здесь хорошо. — Он говорит, что ему и здесь хорошо, Катарина-сан, — сообщила Тама. Катарина вышла из-за стойки и подошла к Сакате. — Вы собираетесь что-нибудь заказать, Саката-сан? — спросила она. Саката не ответил и даже не посмотрел на неё, бросив пару орешков в рот и с хрустом разгрызая их коренными зубами. На другом конце бара Отосэ приподняла брови и вынула сигарету изо рта, чтобы сказать: — Катарина, не... — Потому что, если вы этого не сделаете, вам следует отдать это место посетителю с деньгами, — сказала Катарина, собираясь схватить Сакату за руку и стащить его со стула. Вот только Гинтоки схватил её первым, скручивая свою руку под её ладонью, чтобы сомкнуть пальцы вокруг запястья и болезненно его согнуть. — Убери от меня руки, аманто, — зарычал он низким и смертельно опасным голосом. Его голова всё ещё была опущена так, что серебристые волосы закрывали глаза. Затем он оттолкнул её с такой силой, что она налетела на Таму. С тех пор, как Катарина стала жить на Земле, её называли намного хуже, но всё же не так ядовито. И Саката раньше себе этого вообще не делал. В его голосе было больше эмоций, чем когда-либо ранее, и звучал он совсем иначе. Прижав уши к голове, Катарина прошипела, поднимая руки: — Давай посмотрим, сможешь ли ты так же легко отбросить мои когти. — Катарина! — окрикнула её Отосэ, и Катарина опомнилась, выпрямившись и убрав когти. — Гинтоки, — продолжила Отосэ до странности мягко, — если ты собираешься домогаться моих работников, мне придется попросить тебя уйти. — Домогаться? — запротестовала Катарина, но остановилась, потому что Саката поднялся и посмотрел на неё. Его бледные брови были сведены вместе, но не от гнева, и выглядел он так, будто его только что ударили по голове тупым предметом. В мире было много людей, которые с радостью оказали бы эту услугу Сакате, и Катарина была одной из них. Но она этого не делала и не видела, чтобы это сделал кто-то другой. Да и на ту историю с сотрясением мозга и амнезией не было похоже. На мгновение он показался странно молодым — беспомощно невинным, несмотря на то, что эти два слова никак к нему не относились. Затем он развернулся. — Я пойду, — сказал он. — Алкоголь всё равно вкуснее, когда вокруг красивые девушки. — Нет, — сказала Отосэ. — Останься. Судя по её тону, это не было ни предложением, ни просьбой. Катарина вдруг поняла, что все в баре уставились на них. Она посмотрела в ответ, и пьяницы быстро вернулись к своим пиалам. Гинтоки шагнул к двери, но Отосэ просто сказала: — Тама... И официантка встала перед ним, преграждая выход. — Этот бар слишком унылый и скучный, старуха, — сказал Саката, повернув голову к Отосэ, но не подняв на неё глаз. — Мне сегодня не под настроение. — Твои дети сейчас бегают по всему району в поисках тебя, — сказала Отосэ, закуривая новую сигарету. — Кагура скучала по тебе, прячась в углу, потом всё же сбежала. Но в конце концов они вернутся и найдут тебя. При условии, что ты всё ещё будешь здесь. Так что ты останешься. — Что, уже всё решила за меня, иссохшая старая карга? — сердито сказал Гинтоки, но это была его обычная недоброжелательная апатичная ярость, не острее его деревянного меча. — По-видимому, да, — сказала Отосэ, выпустив дым ему в лицо, и снова села за стойку бара. Саката закашлялся и отмахнулся от дыма, затем зачерпнул горсть орешков из ближайшей тарелки и начал хрустеть, как и раньше. Но теперь он сидел ближе к двери. Любой, кто проходил снаружи, не смог бы не заметить эти серебристые волосы. — Катарина, — сказала Отосэ, и Катарина вернулась за барную стойку и занялась посетителями. Позже, когда поток людей немного иссяк, она налила пиалу шочу и по стойке подтолкнула её к Сакате. Он моргнул и уставился на выпивку между локтями. — Я ничего не заказывал. — Это остатки самого дешёвого спирта, который у нас есть, — сообщила ему Катарина. — Не стоит снова закрывать бутылку только из-за этих капель. — Катарина, — начал Саката, снова с тем пришибленным выражением. Катарина качнула головой, перебивая его. — На такого бездаря, как ты, и злиться грешно. Я терплю тебя только потому, что этого хочет Отосэ-сан. Взять бы тебя за шкирку и выставить к чертовому ёкаю. И даже не пытайся сопротивляться, потому что ты и за сто лет не сможешь стать достаточно сильным, чтобы мне навредить. Какое-то время Гинтоки молча изучал её лицо. Затем, с полуулыбкой, которая всё ещё была вдвое больше его обычной, он взял пиалу и отпил, смакуя дешёвое пойло, как если бы это было выдержанное вино. — Вкусно, — сказал он. — И не позволяй никому говорить тебе иное, Катарина. Прежде чем он успел допить, Кагура врезалась в бар, упершись руками в бедра, и заорала, как разъяренная фурия: — Гин-чан! Ты давно тут? Я тебя обыскалась! И что ты там наговорил Шинпачи!? Так нельзя, что бы это ни было! Нехорошо! Он поплёлся домой весь угрюмый, как котёнок, на которого пролился дождь, или Асадо Мао-чан после потери золота. Она схватила его за руку и потащила на улицу и вверх по лестнице в контору. И вовремя, потому что, когда он вышел из бара, некому было заметить невольную улыбку Катарины, кроме Отосэ, которая только покачала головой и ничего не сказала. Ведь Отосэ достаточно долго работала в баре, чтобы знать, как держать свои переживания при себе.

***

Ночь на поле боя могла быть яркой как день. Амантовские корабли с их гиперпространственными двигателями и энергетическими пушками освещали небо как солнце, заслоняя звёзды, с которых они спустились. Пыль и дым, которые они поднимали, заслоняли рассвет. Иногда было трудно вспомнить, сражался ли ты всю ночь до утра или бился весь день до заката. А иногда казалось, что время совсем не двигалось, и небо оставалось неизменным, словно картина. Как будто все были всего лишь нарисованными чернильными фигурами на листе пергамента, обречёнными сражаться в одной и той же бесконечной битве, навечно запертые в сумерках под серыми угольными облаками. Он спал, когда мог, ел, когда мог, дышал, когда мог. Дрался в любое время, потому что был должен. Это было не совсем похоже на жизнь, но определённо лучше, чем смерть. И в итоге это вовсе не имело никакого значения. В воздухе и на земле аманто всегда было больше. Каждая новая волна приходила с более невероятным оружием и атаковала ещё мощней. С каждым ударом падало всё больше воинов. Всего лишь вопрос времени, когда падут все, когда последний самурай Японии будет убит. Но до тех пор он боролся. Пока его самого не убили, он продолжал сражаться, чтобы защитить тех немногих, которые всё ещё стояли с ним плечом к плечу. Он не возражал против крови на одежде. Кровь аманто или его собственная — всё в порядке, если только это не кровь друга. Он не возражал против того, чтобы стоять на страже ещё одну ночь без отдыха — или это был ещё один день? — если это означало, что у раненного товарища может быть шанс выздороветь. В глаза будто насыпали песка, а мускулы болели, так что меч в покрытых волдырями руках казался в три раза тяжелее, чем следовало бы. Но его защита означала, что ещё один друг проживет ещё один день, и это того стоило. Было темно, когда Гинтоки открыл глаза. Глубокая тихая тьма, опускающаяся незадолго до рассвета. На одно долгое мгновение он растерялся, не понимая, почему в небе над головой не видно кораблей. Но нет, над ним был всего лишь потолок, а боль в плече была всего лишь давней тупой болью. Единственный дым в воздухе оказался слабым запахом выхлопных газов машин с улицы. И всё же тревога не отпускала его, словно он всё ещё был на том поле битвы десятилетней давности, напряжённый как натянутая тетива. Теперь это был его дом, и в Эдо царил мир. Но здесь было небезопасно. Аманто, подсказало ему шестое чувство. Вне поля зрения, за пределами слышимости. Это действовало на нервы, как разряженная атмосфера перед грозой. Захватчики, которые могли дышать их воздухом и говорить на их языке, но никогда не принадлежали этой планете. Сама Земля их отвергла, пометила как иных. Даже максимально похожий на человека аманто не мог сойти за своего. Всегда было что-то чужеродное. Их глаза, их запах, их кожа — всегда что-то было не так. Он дрался с достаточным количеством из них, чтобы знать. Знать, что один из захватчиков сейчас в его доме. Снова. Гинтоки потянулся за боккеном, вскочив на ноги, бесшумный, как кошка, и уверенный, как летучая мышь в темноте. Он не был слепым фехтовальщиком, но опытный воин никогда не полагается только на глаза. Подняв голову, он сосредоточился на слабых звуках вокруг, отметая как ненужные звуки уличного движения и удары своего сердца, чтобы сосредоточиться на том, что ему не принадлежало. Он прокрался по тёмному полу, приподнял дверь фусума, чтобы едва сдвинуть в сторону. С него было достаточно того, что инопланетные придурки ворвались в его дом и рылись в его вещах. Пришло время положить этому конец. Его пальцы сжались вокруг боккена — у деревянного меча, возможно, не было острия, но он мог нанести урон. Не все пятна на дереве были от пролитого карри. Важно сбросить тело где-нибудь подальше от дома, потому что это могло стать причиной дипломатического инцидента. И проблем, не будь полиция толпой идиотов. Но было поздно, а Гинтоки устал и предпочел бы всё ещё спать, и ему было наплевать. Но когда Гинтоки выследил незваного гостя до шкафа — должно быть, тот услышал, как он приближается, и спрятался — и бесшумно открыл дверь, это всё-таки оказался не один из людей-ящеров. Почти человек, очень похожий по форме и фигуре; но существенно превосходящий в силе. Ято. В конце войны на поле боя их было всего несколько особей. Считалось, что земляне не стоят того, чтобы с ними сражаться, поэтому немногие прибывшие были в основном наёмниками низкого ранга. И всё же они были монстрами, способными сразить пять или десять воинов одним ударом. У человека был только один шанс против члена клана ято: нанести удар первым и изо всех сил, без предупреждения. Может быть, это бесчестно и трусливо. Но честный бой нихрена не значил, если ты превратишься в труп. Гинтоки поднял боккен, и ято перевернулся на спину, потёр глаза кулаком и сонно моргнул. — Ой, а можно мне ещё немного поспать, Гин-чан? Садахару стукнул хвостом по полу шкафа, будто сказал своё доброе утро. — Гин-чан? — спросила Кагура, садясь. — Что это? Заметив его поднятый боккен, она выскочила из шкафа с кулаками наготове и с опаской оглядела комнату. — Это ящерицы? Они вернулись? — Нет, — сказал Гинтоки. — Я не... Если бы он мог разжать пальцы, сжатые вокруг боккена, он бы уронил его на пол. Вместо этого он медленно опустил деревянный меч. Стук пульса в ушах был отвлекающе громким, а в лёгких хрипело, когда он сделал несколько вдохов. — Гин-чан? — Можешь поспать. Работы нет, — сказал Гинтоки. Шинпачи может разбудить её позже, когда придёт днём. Если он вообще придёт. Гинтоки развернулся и поплёлся в свою спальню. — Просто иди спать. Я ухожу. Кагура душераздирающе зевнула, когда пошла за ним. — Так рано? А куда? А когда вернёшься? — Позже, — сказал Гинтоки и закрыл дверь перед её лицом прежде, чем она поняла, что он лжёт.