Пандемониум

— Ну и что тебе надо? Шинпачи сглотнул, но не опустил глаза, глядя на знаменитого дьявольского заместителя командующего Шинсенгуми. Как бы ему хотелось, чтобы Тоши всё ещё был здесь! Да, Тоши был порождением проклятия и принёс кучу неприятностей как самому Шинпачи, так и Хиджикате. И его безвременный уход был нужен для мирового баланса как ничто другое. Но их двоих объединяла уникальная связь настоящих отаку (1). К тому же Тоши не наводил такой ужас, как Хиджиката. Даже когда это был всего лишь сам Хиджиката в образе отаку, всё равно так было лучше. Потому что Хиджиката, похоже, являлся единственным человеком на Земле, который выглядел менее устрашающим в солнечных очках. Шинпачи взял себя в руки. — Мы здесь для того, чтобы... То есть, мы бы хотели... должны на самом деле попросить вас... Окита проигнорировал его и с любопытством огляделся. Повернул голову вначале направо, потом налево, затем вверх и вниз. — А где данна? — спросил он и демонстративно моргнул, глядя на Кагуру. — Эй, ты же его не съела, а, Китаёза? Кагура в свою очередь огляделась, а затем в шоке прижала руки к щекам. — А где горилла? Вы ведь не приковали его где-нибудь на цепь и не бросили беднягу одного? Окита улыбнулся, что не вязалось с низким рыком из его горла, и присел, обнажая меч. Кагура подняла кулаки, ухмыляясь ему в ответ. — Кагура-чан, — одёрнул её Шинпачи. — Сого, — рявкнул Хиджиката одновременно с ним. Затем он и Шинпачи посмотрели друг на друга — раздражение на своих компаньонов на мгновение сблизило их. — Мы пришли спросить о гекконах, — сказал Шинпачи. — Вы что-нибудь узнали? — Точно, гекконы, — сказал Хиджиката. Он затянулся и покачал головой. — Они ничего не делали. Большую часть времени торчат в своих комнатах. Нас внутрь не пускают. Шинпачи посмотрел мимо Хиджикаты и Окиты через открытые ворота — на лежащую за ними территорию. Широкая набережная, посыпанная белым гравием, вела к ближайшим деревянным постройкам гостевого дворца. По аллее тут и там ходили люди в знакомой тёмной форме. Здесь размещалось большинство отрядов Шинсенгуми; даже если они с Кагурой и смогут пройти мимо Хиджикаты и Окиты — что само по себе было под большим вопросом — то вряд ли доберутся до посла прежде, чем их арестуют. Если бы Гинтоки был здесь... но его не было. Шинпачи резко тряхнул головой и сказал: — А как насчёт тех Имперских Часовых, о которых вы говорили раньше, Хиджиката-сан? Вы кого-нибудь из них видели? — Практически нет, — сказал Хиджиката. — У меня есть кое-кто, кто за ними присматривает, но они заняты охраной посла. Никогда не покидали территорию дворца. — Никогда? — сказала Кагура. — Ты уверен, что они не выходили? Например, сегодня рано утром? — Или на прошлой неделе? — спросил Шинпачи. — Они никуда не ходили со времени вашего последнего визита, — сказал Хиджиката. — Я пару раз приглашал их поиграть, — добавил Окита. — Они отказывались. Скука смертная. — Разумное решение, я считаю... — пробормотал Шинпачи. — Но ладно, спасибо, Хиджиката-сан, Окита-сан. Мы больше не будем отнимать у вас время. Кагура-чан, пошли. — Эй, Очкастый, — сказал Хиджиката, стоило им двинуться к выходу. Когда Шинпачи оглянулся, заместитель командующего вынул сигарету изо рта и выдохнул дым. — Где там твой босс, говоришь? — Гин-сан занят, — сказал Шинпачи после секундного колебания. — На другой работе. Увидимся позже, — он повернулся и пошёл дальше по улице, быстрее, чем раньше. — Увидимся позже, если ты не умрешь первым, но, я надеюсь, ты умрешь, — сказала Кагура Оките, помахав рукой, и последовала за Шинпачи. — Этому парню нужно попрактиковаться во лжи, — заметил Хиджиката, глядя, как они завернули за ближайший угол и скрылись из виду. — Кто бы говорил, Хиджиката-сан, — ответил Окита. — Ты это сейчас о чём? Окита задумчиво заложил руки за голову, возвращаясь вслед за Хиджикатой на территорию дворцового комплекса. — Как вы думаете, где сейчас данна на самом деле? — Не знаю, но мне это не нравится. Они что-то замышляют. — Если бы я что-то замышлял, — сказал Окита, — например, планировал ваше убийство, то я бы сначала разведал местность, прикинул пути отхода. — Но они даже не пытались войти, а из-за ворот мало что было видно. К тому же мне не нравится твой пример. — Это чисто гипотетически, Хиджиката-сан. Но, даже если бы я собирался гипотетически хладнокровно убить вас — например, свалиться на вас с потолка, когда вы идёте из ванной в спальню после того, как почистили зубы, как всегда в девять каждый вечер, или пристрелить вас в упор из одолженного пистолета, а чтобы заглушить выстрел, я бы использовал полотенце, которое вы всегда носите, — тогда нужен будет отвлекающий манёвр, прежде чем занять позицию, и никто бы не заметил, как я крадусь. — Ты думаешь, Ёрозуя послал этих двоих отвлечь нас, пока сам забирался на территорию дворца? И мне всё ещё очень не нравится твой пример. Хиджиката нахмурился. С одной стороны, размышления о том, что этот ублюдок со взглядом дохлой селёдки использовал какую-нибудь сложную, требующую приложения усилий схему, были пустой тратой сил. Наверняка они с Сого слишком уж увлеклись фантазиями. С другой стороны, было бы недальновидно предполагать, что этот ублюдок неспособен спланировать и осуществить такую схему. И если Саката был на территории дворца неизвестно с какой целью... Хиджиката потянулся за рацией. — Ямазаки, зайди. Рация взвизгнула помехами. Потом шпион Шинсенгуми ответил: — Хиджиката-сан! Я как раз собирался связаться с вами... — Ты нужен мне здесь. Нет смысла караулить гекконов. — Вот как раз поэтому я и хотел вам доложить. Имперские Часовые ушли. Все четверо, хотя посол всё ещё здесь. Я не знаю, как они прошли мимо меня, потому что не видел, чтобы они уходили, но я только что проверил их апартаменты — там пусто. Прошло совсем немного времени, но... — Чёрт побери, — сказал Хиджиката. — Хм, интересно, — сказал Окита. — Как вы думаете, данна взял заказ на политическое убийство? Я никогда не спрашивал, но они говорят, будто сделают что угодно... — Чёрт побери! — повторил Хиджиката. Он повернулся к десятому отряду, отвечающему за охрану ворот, и приказал: — Закройте их до полудня, и не позволяйте никому входить и выходить. Сого, собери свой отряд и отправляйся в покои посла. Охраняй этого повелителя ящеров, как будто это Кондо-сан. А я найду Кондо-сана и расскажу ему, что происходит. Если вообще что-то происходит. Лучше перебдеть, чем потом сожалеть. Вряд ли случилось что-то серьёзное. Часовые, вероятно, пошли за покупками или осмотреть достопримечательности, или что-нибудь в этом роде. Однако что-то было не так с ребятами из Ёрозуи. И дело не только в том, что с ними не оказалось их белобрысого бездельника-босса. Они оба были взволнованы, даже встревожены. Окита, должно быть, тоже это заметил. Его «Как скажете, Хиджиката-сан» было чуть менее саркастичным, чем обычно, когда он побежал во дворец, где расположился посол гекконов. Да, вряд ли что-то серьёзное. Надвигался ливень, Хиджиката чуял его всё утро. Люди всегда становились странными перед бурей. Но он ускорил шаг, когда направился к казармам охраны, где были временно расквартированы войска Шинсенгуми, и не сводил взгляда с крыш, ища серебристые волосы на фоне облачного неба. *** — Если Хиджиката-сан говорил правду, то Гин-сан не мог видеть Часовых гекконов, — сказал Шинпачи Кагуре, когда они шли по рыночному кварталу. Хоть они и направлялись в сторону конторы Ёрозуи, на самом деле шли они не туда. Во всяком случае, отправился он явно не в контору. — Эти придурки из Шинсенгуми могли соврать, — ответила Кагура. — Думаешь, стали бы? Мне так не показалось, — сказал Шинпачи. Но если Гинтоки видел не Часовых... что же он видел? Или выдумал? Ему приснилось? Это была галлюцинация? Шинпачи покачал головой. Не его дело. Это не имело к нему никакого отношения. Так сказал Гинтоки. Если у Гинтоки были какие-то проблемы... это не имело значения; он не нуждался в их помощи, и, вероятно, они всё равно ничего не смогли бы сделать. ИШинпачи действительно нужно было подумать, как перестать на этом зацикливаться. — Шинпачи, — мягко сказала Кагура. Такого тона Шинпачи не замечал за ней никогда — голос был еле слышен из-за гремящей музыки и криков рыночных зазывал. Она совсем не походила на себя, и Шинпачи почти не хотел её слушать; Кагура порой бывала раздражающе громкой, но эта её тихая версия была в тысячу раз хуже. — Если Гин-чан что-то видел, — сказала она, — если с ним что-то не так, и это не по чьей-то вине, если дело не в парнях-ящерах или ком-то ещё, а в самом Гин-чане... Если это вообще был Гинтоки, подумал вдруг Шинпачи. Гинтоки смотрел ему прямо в глаза и был таким жестоким. Это был он — и в то же время не он. Можно ли было винить Гинтоки, если это был не он? — Всё будет хорошо, Кагура-чан, — неожиданно для себя сказал Шинпачи. — Гин-сан и раньше... запутывался. Помнишь, когда он ударился головой и схлопотал амнезию? Но он вернулся к нам, верно? — Верно, — сказала Кагура и вызывающе ухмыльнулась, вытирая глаза рукавом. — Верно! Что бы ни случилось с Гин-чаном, даже если с ним никто ничего не делал, мы сможем это выяснить. — Может быть... На то, чтобы последствия амнезии исчезли, потребовалось время, и они всегда были рядом с ним. Но сейчас это не походило на амнезию; Гинтоки всё ещё их узнавал. У него всё ещё сохранились воспоминания. Другим было всё остальное. Сам Гинтоки был другим. Хотя они видели это раньше, не так ли? Когда кто-то становился кем-то другим. — Так что же с ним случилось? — сказал Шинпачи. — То, как изменился Гин-сан, похоже на то, как Хиджиката-сан стал Тоши. За исключением того, что у Гин-сана нет проклятого меча. За последние месяцы он и настоящий-то меч в руках не держал, насколько я помню. За исключением того бесполезного фламбарда. Бриллиант жалко, конечно, но мы же его выбросили... И тут Шинпачи понял, что Кагура больше не идёт рядом с ним. Он остановился и оглянулся. Кагура неподвижно стояла посреди улицы, как лежащий на дне реки камень, — поток людей обтекал её с двух сторон — и выглядела бледной даже по меркам ято с их привычно белоснежной кожей. — Кагура-чан? — сказал Шинпачи. Кагура сглотнула. — Этот меч был всего лишь копией, так ведь? Его же нельзя было проклясть. — Конечно, но это не имеет значения, раз уж мы его выбросили, да? Он ничего не стоил, владеть им значило нарушить закон. Ты же выбросила его вместе с негорючим мусором на следующий день после того, как мы ходили на оценку, — Шинпачи замолк. Кагура промолчала и, опустив голову, принялась рассматривать носки своих чёрных туфель. — Выбросила ведь? — Я хотела, — пробормотала Кагура. — Вот только на самом деле это был меч Садахару. Та женщина отдала его ему. Он ему нравится! Так что... — Значит, у нас всё ещё есть меч? — медленно произнёс Шинпачи. — Он не может быть проклятым, — сказала Кагура. — И даже если так, то почему он проклял Гин-чана? Гин-чан им не пользовался, даже не знал, где он! Садахару же пользуется им каждую ночь, и ничего — всё такой же пёс. — ...Садахару может пользоваться мечом? — Ну, он ножны грызёт. — Тогда почему ты просто не оставила ему ножны и не выбросила меч?! — Уф, да мне как-то в голову не пришло... — Часовые гекконов впервые напали на нас в тот день, когда нам достался этот меч, — сказал Шинпачи. — И Гин-сан стал странным только после этого. — Шинпачи... — Кагура всё ещё смотрела под ноги. — Если этот меч — именно то, что причиняет боль Гин-чану... Это ведь я оставила его, это моя... — Это не твоя вина, Кагура-чан, — сказал Шинпачи, положив руки ей на плечи и слегка встряхнув. — Ты же не знала. Может, дело не в этом. Но мы должны проверить — пошли, мы почти у конторы. — ...А говорил, что сегодня не придёшь, — сказала Кагура, глядя на него сквозь рыжую челку. — Ну... — Шинпачи взглянул на небо. — Похоже, скоро пойдет дождь, а я не взял зонтик. — Можешь одолжить мой, — сказала Кагура, улыбаясь. Зайдя в контору, Кагура бросилась в главную комнату с криком: — Садахару! Садахару, ты где? Садахару подал голос из шкафа с футонами. Кагура толкнула дверь и схватилась за ножны, зажатые в собачьих челюстях. Садахару игриво зарычал и потянул назад, но даже его сила не могла сравниться с решительностью ято, и у пса хватило ума отпустить ножны прежде чем сломаются зубы. Разочарованно заскулив, он обвил задние ноги хвостом и опустил голову на лапы, когда Кагура вручила Шинпачи свою добычу. Ножны всё ещё были узнаваемы, хотя и оказались сильно обглоданы: на коже оплётки красовались рваные отметины от огромных клыков. Кагура, по крайней мере, догадалась закрепить меч в ножнах, прежде чем дать Садахару его жевательную игрушку. Шинпачи с минуту боролся со скотчем, обмотанным вокруг рукояти, но потом сдался и принёс ножницы. Фламбард был цел, и его странное волнистое лезвие ярко блестело. Огромный алмаз, вставленный в сталь, казалось, светился, а слабый свет из окна замерцал на его гранях, когда Шинпачи повернул меч, схватившись обеими руками за рукоять. Он не заметил ничего необычного, держа его в руках. Просто меч, тяжелее катаны и обоюдоострый, но ничего сверхъестественного в нём не было. — Итак, — шёпот Кагуры звучал громче крика некоторых людей, — ты чувствуешь себя проклятым? — Нет, — сказал Шинпачи, наклоняясь ближе, чтобы рассмотреть кристалл. — Но, может быть, нам стоит поговорить с Тецуко-сан, вдруг она что-то знает... Внезапно Садахару зарычал, а его шерсть встала дыбом. — Всё в порядке, Садахару, мы скоро вернём тебе твой меч, — успокоила его Кагура. — Или вот, возьми ножны. Садахару снова зарычал, помотал головой, проигнорировав руку похлопывающей его Кагуры, и приподнялся. — Садахару. — Кагура-чан, — настойчиво сказал Шинпачи. Он не слышал ни шагов по лестнице на улице, ни звонка в дверь. Но на пороге конторы стояли четыре фигуры — с чешуйчатой кожей и длинными хвостами. Руки Шинпачи сжали меч. Он поднял непривычно тяжёлое оружие. Свет падал на зазубренное лезвие, и четыре пары выпуклых жёлтых глаз проследили за ним. Затем, двигаясь быстро и слаженно, так, что позавидовала бы любая команда по синхронному плаванию, четверо Часовых гекконов вытащили свои лучевые ножи. Грани алмаза улавливали зелёное свечение кинжалов, отражали и умножали свет, превращая камень в ослепительную изумрудную призму. — Шинпачи, — Кагура боком подобралась к нему и встала в боевую стойку с зонтиком наготове, — почему ты не сказал мне, что у нас запланирована встреча с клиентами? Шинпачи натянуто улыбнулся. — Извини, Кагура-чан, должно быть, выскочило из головы. — Вы украли величайшее сокровище империи гекконов, — прошипел самый высокий из людей-ящеров таким противным голосом, словно царапал когтями по стеклу. — Мы заберём его у вас, а вы заплатите за преступление. И затем, без какого-либо сигнала или дальнейшего предупреждения, четверо Часовых нанесли удар.