Пандемониум

Едва слышный голос, раздавшийся в голове, велел Гинтоки встать. Как будто Шинпачи привычно крикнул из другой комнаты, что тот проспал, — и вот-вот войдёт, раздвинет шторы и позволит пронзительному солнечному свету выжечь на Гинтоки похмельное клеймо. Или словно Кагура ныла о том, что проголодалась и что настала очередь Гин-чана готовить завтрак. И, если он не отправится на кухню немедля, она в отместку съест его последний пудинг. Только это не мог быть ни один из них. И он не проспал. Но всё же какой-то тихий далёкий голос говорил ему всё, что он должен сейчас сделать. Например, снять ботинки, если уж собрался ходить по конторе. Отодвинуться, чтобы не испачкать колени в крови, пятна которой всегда так трудно вывести с белого хлопка. Упавший телефон валялся возле стола. Нужно поднять его. Вызвать полицию. Позвонить Отосе. Позвонить Отаэ. Взять швабру. Найти полотенце. Укрыть их простынёй. Подойти и закрыть их невидящие глаза. Встать. Ничего из этого Гинтоки делать не хотел. Слишком много усилий. Ведь он мог бы просто стоять, не двигаясь, на коленях и пытаться вспомнить, как дышать. Лужа крови под ногами остывала — может, прошёл уже час, а может, и меньше. Если бы он шёл быстрее, если бы он решил зайти раньше, если бы ливень был сильнее, если бы в том киоске не продавали мягкое мороженое «Сакура»… Шинпачи ведь сегодня и не должен был приходить. По крайней мере, не раньше, чем завтра. Наверняка, это Кагура уговорила его явиться. Почему она просто не осталась переночевать в додзё? Её желудок мог выдержать даже стряпню Отаэ. Прости, Гин-чан. — Нет, — сказал Гинтоки, покачав головой. Он, не отрываясь, смотрел прямо перед собой в окно, не рискуя опускать взгляд на её расслабленное, пустое лицо. — Нет, это не твоя… Я пыталась… я так старалась, Гин-чан, но тебя здесь не было… Прости, Гин-сан, я старался изо всех сил, но тебя не бы... — Нет, — снова сказал Гинтоки. Его собственные вдохи хрипло отдавались в ушах, он дышал надсадно, как будто лёгкие были забиты песком. Снаружи сгущались тучи, превращая небо в невыразительную серую мазню. — Я должен был быть... я должен был... Нет, Гин-чан, не над... Это не твоя вина, Гин-са... — Если бы я мог… — Да, есть ещё кое-что, что ты можешь сделать, Гин-чан. — Мы больше ничего не можем, Гин-сан, но ты всё ещё можешь. Их голоса были слабыми и далёкими, но становились яснее, а слова звучали отчётливей. — Я пыталась, Гин-чан, я пыталась драться с ними, но я не была готова, не успела, я не смогла надрать их чёртовы хвосты, прежде чем… — Я пытался, Гин-сан, я пытался защитить её, но я не смог этого сделать, мне не хватило сил, чтобы остановить их, и я не успел, прежде чем… — Но для тебя ещё не поздно, Гин-чан. Ещё не поздно втоптать их в землю, ради меня… — Ещё не поздно для тебя, Гин-сан. Ещё не поздно для тебя остановить их, ради меня… — Вы этого хотите? На мгновение он всё же опустил взгляд. Пустые голубые глаза, пустые карие глаза — они смотрели мимо него, и ничего не отражалось в них: ни упрёка, ни понимания, ни чего-либо ещё. Надолго его не хватило, и он посмотрел вниз, на меч, лежавший на полу рядом с его коленями. Алмаз на клинке сверкал ярче, чем их остекленевшие глаза. — Месть... так, значит? Вы и правда этого хотите? — Я не хочу мести, Гин-чан, я не хочу таких глупых благородных поступков. Я просто хочу, чтобы эти засранцы-ящерицы были побеждены. Я хочу, чтобы они проиграли, полностью, абсолютно и навсегда! — Я не знаю, хочу ли я отомстить, но разве не важно, чтобы их остановили? Если их остановить раз и навсегда, если остановить того, кто их послал, то они никогда не сделают этого снова с чьей-то семьёй. Вот чего я хочу, Гин-сан. — Ладно. Гинтоки обхватил рукоять меча ладонью и поднялся на ноги. Меч был тяжелее, чем он привык, но весил достаточно для своего прямого лезвия. Он проверил остроту волнистого клинка — прикоснулся к нему мизинцем, слегка нажал. Кровь появилась гораздо раньше, чем боль. С хорошими клинками всегда так. Движения казались неторопливыми, словно воздух был толщей воды. Но Гинтоки знал, что это иллюзия: так замедлялось время в бою, час проходил между двумя ударами сердца. Он знал, что они не слышат его, но был уверен, что слушают. — Ладно, — сказал Гинтоки. — Тогда я дам вам то, что вы хотите. Я сделаю это ради вас. *** — И ты уверен, что в помещении нет никого постороннего, — сказал Хиджиката. — Нет, сэр, никого, — заверил его Ямазаки. — Мы проверили каждое здание сверху донизу, все крыши, все закоулки. Мы не заглядывали в каждый чулан, но это потому, что командующий Кондо сказал, что в некоторые из них пролезть никто и не сможет… Кондо уверенно кивнул. — В некоторые места человек просто-напросто не поместится, даже человек, безжалостно гонимый любовью. — …И я подумал, что ему-то лучше знать, — сказал Ямазаки. — Похоже, что посол гекконов в безопасности. Хотя мы до сих пор не знаем, куда делись Имперские Часовые: они ещё не вернулись. — Я мог бы спросить посла, — предложил Кондо. — Он единственный, кто может им приказывать, поэтому должен знать где они. — Да, но тогда он поймёт, что мы за ними следили, — сказал Хиджиката. — И они могут что-то заподозрить. А мы не хотим, чтобы они думали, что наша система безопасности дала трещину. Или что им стоит сомневаться в нашей способности их защитить. — С чего бы им в нас сомневаться? — спросил Кондо. — Мы же их защищаем — никто мимо нас не прошёл. — Но мог бы, — сказал Хиджиката. — Если кто и мог бы пройти мимо нас, так это белобрысый ублюдок. И это лакомая цель, потому что если мы рассердим Империю гекконов, позволив убить их посла, то не только нам не сносить головы... Кондо нахмурился с беспечным видом человека, совершенно не разбирающегося в межгалактической политике, а затем покачал головой. — Ты правда думаешь, что Ёрозуя возьмётся за такую работу? — Мы знаем, что он связан с повстанцами Джои… — Доказательств мы так и не получили. Да, Кацуру пару раз видели возле дома Ёрозуи... — На его улице, в его конторе, вместе с ним за обедом, на экзамене по вождению… — И, честно говоря, Тоши, даже если Кацура — его друг, ты и правда думаешь, что Саката согласился бы на такую бесчестную работу, как убийство? — Как будто этот парень вообще знает, что такое честь, — прорычал Хиджиката. Кондо скрестил руки и выжидающе замолк. Он часто делал так в последнее время — и это было как-то связано с тем, что Отаэ сказала ему, будто он выглядел более мудро и впечатляюще, когда молчал. Ирония заключалась в том, что она была абсолютно права. Многозначительно поднятые в ожидании брови только усиливали эффект. Хиджиката вздохнул. — Хорошо. Нет, он бы не стал. Саката Гинтоки занимался непойми чем, в большинстве случаев мелкими и раздражающими делишками, но хладнокровное убийство было не в его стиле. Он не следовал никаким известным принципам бусидо, однако у него были свои правила. И у детей, которые шли за ним, кишка была тонка для такой работы. Тем не менее, они явно что-то затеяли. — Как бы то ни было, что-то происходит. Мне это не нравится. — Хиджиката-сан, вам вообще хоть что-нибудь нравится? — спросил Окита, стоя позади него — чересчур близко. Хиджиката резко повернулся: — Что ты здесь делаешь? Ты должен охранять посла. — Этим занимается отряд Сайто, — сказал Окита. — Хотя там всё равно ничего не происходит. Посол даже не пустил нас в свои покои, чтобы поделиться обедом. — Он имперский посол. От него не ждут, что он поделится обедом! — Ещё ему не понравились ошейники, которые я ему предложил, хотя я даже дал несколько цветов на выбор... — …Очень хорошо, Сого, — поспешно сказал Кондо. — Мы можем отправить тебя и твоих людей на охрану территории, верно, Тоши? Кондо потакал Оките, и обычно Хиджиката против этого возражал; но, если уж что-то должно было случиться, лучше держать Окиту на виду, а не позволять ему болтаться неизвестно где, занимаясь неизвестно чем. А что-то происходило, Хиджиката чувствовал это. Что-то приближалось, и явно не только дождь. — Хорошо, — коротко сказал Хиджиката, отметив, каким любопытным взглядом одарил его Окита: слишком уж быстро он согласился. *** Гинтоки давно не ходил по улицам Эдо с настоящим мечом на поясе. Ножны фламбарда оказались длиннее и шире, чем его боккен, и с каждым шагом били его по колену под юкатой, но в основном были прикрыты складками ткани, так что его не остановил ни один излишне внимательный полицейский. У ножен был весьма пожёванный вид — только подняв их, Гинтоки заметил, что Садахару нигде не было — ни в спальне, ни в чулане. Тот, должно быть, сбежал — и довольно далеко, как надеялся Гинтоки. Так далеко, что ящерицы его не достали. По крайней мере, проявили хоть каплю снисхождения к глупой, нелепой, безнадёжной собаке. Позже Гинтоки придётся заняться его поисками. Обойти окрестности, расклеить листовки. Вы не видели этого гигантского ходячего проглота? Придётся убедиться, что Садахару нашёл дорогу домой или в другое место, где о нём будут заботиться, гулять и кормить, нянчить и любить. Но это он сделает позже. Много всего Гинтоки придётся отложить на потом. Сейчас об этом думать не нужно. Сейчас есть только одно дело, которое он должен сделать. Единственное, которое, он был уверен, окажется ему по плечу; единственное, про которое он знал, что его сила не иссякнет, прежде чем дело будет выполнено. Одна цель, к которой нужно идти — шаг за шагом. По обе стороны от него послышался топот: сандалии слева, тапочки справа, и подошвы хлопали по булыжнику в темпе его походки, вторя каждому шагу. Будь он в состоянии почувствовать страх, по позвоночнику точно гуляло бы электричество. — Почему вы ещё здесь? — спросил он наконец. — Разве ты к этому не привык, Гин-сан? Разве ты не привык, что с тобой разговаривают мёртвые? Разве каждый день рядом с тобой не шагают в ногу все, кого ты оставил, все, кого не уберёг? — Может быть, — сказал Гинтоки, — но их шаги не такие громкие. И всё равно, разве кто-то слышал о призраках, которые топают, а? — Может, мы нужны тебе такими громкими, Гин-чан. Может, тебе нужно нас услышать. Гинтоки поднял голову: на него смотрели люди. Мужчины и женщины глядели на него, но ни один из них не замечал фигуры слева или справа. Некоторые из них наверняка думали, что он пьян; ему были знакомы эти неодобрительные взгляды. Но некоторые из них были уверены, что он сошёл с ума; они обходили его по широкой дуге, давали ему пространство, чтобы он продолжал идти — и разговаривать сам с собой. — Может, вам кого другого стоит побеспокоить. Иди надоедай своей сестре. Иди действуй на нервы своему отцу. — Но разве без нас не будет одиноко, Гин-чан? Разве тебе не будет одиноко? — Да, — сказал Гинтоки, — так одиноко, что будет похоже на смерть, но никто никогда не умирает только от одиночества, кроме как в сёдзё манге. А это сёнен. Понимаете, сёнен. — Но мы хотим остаться с тобой, Гин-сан. — Ты действительно хочешь, чтобы мы ушли, Гин-чан? — Нет, — сказал Гинтоки. — Никогда. Подняв голову вновь, он увидел ворота на другом конце улицы, тяжёлые деревянные двери гостевого дворца, запертые на засов, отгораживающие аманто от мира, в который они вторглись. Перед ним стояли шестеро в форме Шинсенгуми — верные псы правительства. Они бы не открыли эти ворота, не перед ним. Не перед самураем, слишком слабым даже для защиты того, что он обещал. Ничего страшного. У него был свой ключ. Откинув полу юкаты, Гинтоки обнажил фламбард и направился к воротам, шаг за шагом, и две пары ног неслышно ступали рядом с ним. *** Хиджиката уже восьмой раз за последние несколько недель пытался объяснить Кондо, насколько влиятельны гекконы в высшей иерархии аманто, и почему королевский посол был такой лакомой целью для повстанцев. Ему удалось добиться некоторого успеха, по совету Ямазаки сравнив аманто с командами национальной бейсбольной лиги. Он как раз заканчивал свою мысль, назначив гекконов на роль гигантов Ёмиури в межгалактической лиге, когда его рация затрещала. — Эм, заместитель командующего, это Харада у ворот. У нас тут... вроде как… ситуация? Хиджиката вышел из казарм почти сразу и, когда Харада закончил говорить, уже был на набережной, покрытой белым гравием.. — Слушаю. В чём дело? — потребовал он ответа, когда его догнали Кондо и Окита. — Кажется, тут человек хочет войти. Он... вроде как босс Ёрозуи? — Вьющиеся серебристые волосы? Глаза как у дохлой селёдки? Его очень легко узнать. — Да, похоже, он. По большей части. За исключением того, что… Я тут подумал. Он же не носит меч, так? — У него боккен, — сказал Хиджиката. — Из тех рекламных роликов. Едва ли законный. Скорее, незаконный, учитывая то, как Гинтоки его использовал, но каждая правовая система нуждается в некоторой гибкости; нельзя же арестовать половину города. Даже если бы это сильно облегчило работу. — Я так и подумал, — сказал Харада. — Тем не менее, чем бы он сейчас ни владел, чёрт возьми, это не деревянный… — Подожди, у Сакаты настоящий меч? — Пальцы Хиджикаты сжали рацию, когда он бросился к воротам. Краем глаза он заметил, что Кондо и Окита в замешательстве посмотрели ему вслед, но на объяснения не было времени. — Не вступайте с ним в бой! — крикнул он по рации. — Ты меня слышишь? Не позволяй ему пройти, если он попросит разрешения, но если он бросит тебе вызов, не… Рация изошла на помехи, но Хиджиката теперь был достаточно близко, чтобы услышать звон металла о металл, доносящийся из-за закрытых деревянных ворот. Шинсенгуми, стоявшие на страже внутренней территории, посмотрели на него; Хиджиката только головой покачал, проталкиваясь через них. Сильный, как бык, Харада считался приличным фехтовальщиком, но до Хиджикаты или Окиты ему было далеко, а люди уровнем ниже последнего Сакате в соперники не годились. Хиджиката направился к лестнице, намереваясь подняться на сторожевую башню, но замер, услышав грохот, достаточно оглушительный, чтобы большинство солдат посмотрело на небо в ожидании молнии. Второй удар сотряс ворота; когда раздался третий, Хиджиката увидел, как массивная балка засова и створки ворот затряслись и ощетинились щепками. — С дороги! — приказал он, подкрепляя слова жестом и занимая позицию в центре набережной перед воротами. Другие члены отряда Шинсенгуми едва успели отступить, когда серебристая дуга прошила взломанные ворота и рассекла тяжёлую деревянную балку словно кусок твёрдого тофу. Два обрубка одновременно рухнули на землю; двери распахнулись от последнего удара, и Саката Гинтоки вошёл внутрь, держа в одной руке длинный стальной клинок, а другой потирая плечо под юкатой. Хиджиката к тому времени уже обнажил катану. Тем не менее, он на мгновение остановился, чтобы осмотреть оружие Гинтоки: причудливые волнистые края и абсурдно украшенное лезвие. — Ты разве не выбросил эту штуку? Это что такое, чёрт возьми? Очень большой аксессуар для мобильного телефона? Он был в коробке с закусками? Гинтоки — что было для него нехарактерно — не ответил на подначку. На самом деле он даже не взглянул на Хиджикату, просто продолжил идти вперёд с нелепым мечом в руке, как будто ещё не заметил, что кто-то стоит на его пути. Хиджиката посмотрел мимо него, сквозь остатки ворот. Харада был на земле, но не лежал — сидел, а остальные пятеро мужчин сгрудились вокруг него, так что там Гинтоки, по крайней мере, не нанес серьёзного ущерба. — Хорошо, — сказал Хиджиката, слегка опустив катану, когда Гинтоки приблизился. — Что случилось? Что тебе нужно? Эй, посмотри на меня, ублюдок… Хиджиката поднял меч, но Гинтоки оказался быстрее. Он не атаковал собственным клинком; вместо этого он парировал, уклонился и нырнул под катану Хиджикаты, схватив того за форменный шейный платок. А потом он швырнул заместителя командующего Шинсенгуми через плечо. Всё случилось мгновенно — Хиджиката даже не понял, что именно произошло, пока не описал в воздухе дугу, а белая полоса гравийной дорожки не мелькнула у него перед носом. Что-то было в глазах Сакаты, подумал Хиджиката. Что-то, чего там не должно быть. Или наоборот не хватало чего-то, что должно быть там ... Затем он врезался головой в дорожку, и чистый белый цвет камней сменился болезненной, беспросветной тьмой. *** — Тоши? — завопил Кондо, на две трети обеспокоенно, на треть обескуражено, когда Хиджиката глухо ударился головой о землю. Бросок Гинтоки был точно рассчитан и выполнен с остервенением; Оките это скорее понравилось. Стон теряющего сознание Хиджикаты при соприкосновении с гравием стал прекрасным бонусом. Тем не менее, Шинсенгуми не пристало быть побежденными каким-то самураем, пусть и искусным мечником. А Кондо выглядел встревоженным: ему не нравилось, что его людьми разбрасываются. Окита, вежливо кивнув, дал понять своему командиру, чтобы тот не приближался, и подошёл к Гинтоки, вытаскивая катану. — Эй, данна. Гинтоки смотрел не столько на него, сколько в том направлении, но в его случае это было обычным делом, и Окита привык, что люди всё равно избегают встречаться с ним взглядом. — Знаю, играть с Хиджикатой-саном весело, — сказал он, — но вам сюда нельзя. Видишь ли, мы должны охранять это место. — С дороги, — сказал Гинтоки и попытался схватить его, но после трюка с Хиджикатой Окита был готов к этому и уклонился, а затем сделал ложный выпад мечом. Гинтоки парировал; волнистый край зацепился за изогнутый клинок катаны и отбросил его вверх, выворачивая Оките запястье. — О, — приподнял брови Окита, меняя хват — так держать удар стало удобнее. — Знаете, данна, а это хорошая зубочистка. В ответ Гинтоки развернул свой меч и опустил правую руку, обхватывая рукоять обеими ладонями. Судя по размеру, меч был двуручный; длиннее обычной катаны и, вероятно, немного тяжелее, но Гинтоки размахивал им так же легко, как своим привычным боккеном. Окита слегка улыбнулся. Он понятия не имел, почему они собирались драться, но разминка обещала быть интересной. Кондо наверняка вскоре вмешается, только сначала он будет возиться с Хиджикатой, а до тех пор… — Данна, а с вами почти так же весело играть, как с Хиджикатой-саном. Не против пока его подменить? Гинтоки было сложнее спровоцировать, чем Хиджикату, и всё же Окита ждал какой-то реакции — думал, что противник будет отрицать это сравнение или станет высмеивать его садистские наклонности. Однако он не получил ничего. Выражение лица Гинтоки не изменилось, и его следующий выпад больше не был опрометчивым, чертовски быстрым — да, но тщательно выверенным. Окита скорее уклонился, чем парировал, проведя катану под более тяжелым мечом, чтобы ударить Гинтоки по руке — всего лишь царапина. Первая кровь принесла бы больше удовлетворения — больше, чем Хиджиката получил от Гинтоки в их единственной настоящей дуэли. Но Гинтоки вовремя распознал атаку и дёрнул меч на себя, цепляя клинок Окиты широкой крестовиной гарды и поворачивая её под углом так, что почти вырвал катану из его рук. Ботинки заскользили по гравию, когда Окита изо всех сил попытался сохранить хват — рукоять меча Гинтоки была достаточно длинной, это давало тому определённое преимущество, к тому же этот человек был чертовски силен. Окита знал об этом, и невероятная скорость Гинтоки тоже была вполне ожидаемой. А вот сам бой не был. Окита не мог с уверенностью сказать, в чём заключалась разница. Не то чтобы он ждал, что драка с Гинтоки будет чем-то вроде драки с Хиджикатой. Да, в их игре на мечах были те же исходные элементы, они полагались на природные способности больше, чем на любую выученную технику. Но Хиджиката овладел этими навыками за годы упорных тренировок, и Окита практиковал с ним большую часть из них; он знал привычки Хиджикаты и полдюжины контратак для каждой. Гинтоки наоборот был непредсказуем, и не только потому, что Окита никогда с ним не тренировался, но и потому, что не привык сталкиваться с европейским мечом, а ещё потому, что молниеносные финты Гинтоки оказались так же трудны для чтения, как и взгляд его глаз, наполовину скрытых за тяжёлыми веками. Двигаясь, он не следовал какому-то определенному образцу, как будто так и не удосужился выработать настоящий стиль, даже свой собственный; как будто каждая атака была случайной, придуманной только что. Но это было ожидаемым, подумал Окита. Он рванулся вперёд, и вдруг обнаружил, что Гинтоки исчез — взлетел вверх, в воздух, и его меч опустился вниз тяжело, как кувалда. Прыжок должен был заставить Гинтоки открыться, но вероятность этого трюка была столь абсурдно мала, что Окита едва успел поднять катану вовремя, чтобы блокировать удар. Всё это было ожидаемо, исходя из того, что Окита знал о Сакате Гинтоки и его несфокусированных, немотивированных, непреднамеренных поступках; и, тем не менее, это был не тот бой, который Окита себе представлял. Не прошло и минуты, как он тяжело задышал, будто тренировался в течение часа, и это было не просто напряжение, а разочарование. Обычное ленивое безразличие Гинтоки могло затруднить чтение его движений, однако он оставался человеком, предсказуемым, как и все люди: боль и удовольствие, действие и реакция, давать и брать. Так что же изменилось, чтобы всё стало казаться таким неправильным, чтобы этот бой превратился в бой, от которого Окита даже не мог получить удовольствия? Задетый этим, Окита уклонился и сделал несколько ложных выпадов, сверху и снизу, а затем — тройной выпад: три атаки за раз. Окита никогда не встречал другого фехтовальщика, который мог бы полностью повторить его, или того, кто мог бы отбить все три удара. Он лишь слегка потянулся к шее Гинтоки, как в тренировочном поединке, и тот каким-то образом это понял: парировал два удара, направленные в плечо, и принял удар в шею, но царапина получилась настолько неглубокой, что крови почти не было. Выложившись в атаке, Окита поспешно перенес вес на заднюю ногу, чтобы снять напряжение. Но чуть-чуть опоздал; Гинтоки воспользовался его несбалансированной стойкой, чтобы скользнуть рукой вдоль меча и схватить Окиту за запястье, пытаясь провести бросок. Однако такую хватку было легко отбить, и Окита использовал рычаг как точку опоры, чтобы восстановить равновесие. Тем не менее, грубая ошибка смущала, и Окита поморщился. Кондо и раньше предупреждал , что завершение его тройного удара было посредственным, но, поскольку Оките редко приходилось иметь дело с противником после этого, то данный нюанс обычно не имел значения. Схватка с несколькими противниками — уже другая история, но в бою один на один всё, что нужно было сделать, это не спускать глаз с чужого меча… Меч… Где, чёрт возьми, его меч? Гинтоки схватил его левой рукой, но владел-то он двумя. Так где же тогда... — Сого, слева! — крикнул кто-то сзади. Отвратительные у вас манеры, Кондо-сан, разве можно мешать мужчине драться, подумал Окита, но автоматически вскинул свой меч и едва успел отразить сильнейший удар, который чуть не выбил ему плечевые суставы и расколол клинок катаны. Что ж, всяко лучше, чем лишиться руки. Затем разум Окиты догнал его рефлексы, и он понял, что кричал не Кондо. Хотя нет, Хиджиката бы не... Зачем ему… Но тогда зачем и Гинтоки наносить такие удары, которые могут изувечить противника, если это всего лишь дуэль, а не битва насмерть? — Ёрозуя! — а вот теперь это был Кондо. — Что, чёрт возьми, ты творишь? — потребовал он, шагая вперёд, чтобы встать на набережной перед ними. Гинтоки замер, и это была первая заминка, которую увидел в нём Окита с тех пор, как тот сломал ворота. — Я думаю, это очевидно, Кондо-сан, — вежливо произнёс Окита, держа катану поднятой, — Гинтоки хоть и был неподвижен, но всё ещё не опустил свой меч. Первые капли дождя застучали по гравию; Окита почувствовал всплеск холода на своем запястье, но не позволил себе вздрогнуть. — Прочь с дороги, — сказал Гинтоки очень тихо, на грани рычания. Его кудрявая серебристая чёлка закрывала глаза. — Вы оба. Краем глаза Окита увидел, что Хиджиката, наконец, поднялся на ноги. Нос у него опух и кровоточил, но он качнулся вслед за Кондо с катаной наперевес, и его глаза сузились — так, словно он был зол. Однако Окита хорошо разбирался во всех ста восьми вариациях гнева Хиджикаты, и это не была ни одна из них. Тот кивнул в сторону окружавших его солдат — собралась приличная толпа, заметил Окита, даже некоторые из солдат гекконов вышли из своих комнат — Шинсенгуми встали по стойке смирно, заняв позицию позади него и своего командира. Гинтоки поднял голову, чтобы оценить их количество. Его дыхание не было тяжёлым, как заметил Окита, а лицо не покраснело, наоборот — было бледным, серым и бесстрастным в тусклом дневном свете. — Все вы, — тихо сказал он. Его меч был всё ещё обнажён. — Прочь с дороги. — Вам стоит свериться со сценарием, данна, — обронил Окита, — это вы уже говорили. — В чём дело? — спросил сбитый с толку Кондо не очень командным голосом. — Ты здесь и правда из-за посла? Неужели поэтому те двое пришли раньше — о нет, ты же не начал обучать Шинпачи-куна убивать, правда? Даже если за это хорошо платят, Отаэ-сан никогда бы не одобрила, и я не смогу с этим смириться! — Кондо-сан, — осторожно сказал Хиджиката и шагнул вперёд, так, чтобы встать между Кондо и Гинтоки с поднятым мечом наготове. Несмотря на то, что Гинтоки не двинулся с места и его меч не дрогнул, а взгляд всё ещё был прикован к Оките — к его катане. Возможно, он и вовсе не слышал, что говорил Кондо. И всё же Хиджиката поднял свой меч. Окита внезапно осознал, что на юкате Ёрозуи были пятна, не похожие на мелкие капли дождя, собирающиеся на белой ткани. Ржавые пятна крови, на вид достаточно свежие. Тускло-красные, напоминающие цвет его глаз. — Эй, — крикнул Окита, слегка повернув голову в сторону остальных, но не сводя взгляда с Гинтоки, — отряд Харады — кто из вас, идиоты, был слишком медленным и позволил себя ранить? — Никто, сэр, — ответил Харада. — Он никого не ранил. Действительно, на волнистом клинке меча Гинтоки не змеился красный цвет. Он сам тоже был цел, за исключением царапины на горле, которая уже запеклась. Но по нижнему краю его юкаты кровь размазалась по синим завиткам, как будто он стоял на коленях в луже. Во всём этом было что-то не так. Чего-то не хватало. Как и сказал Кондо, те двое были здесь раньше, без своего босса; почему бы им не быть здесь сейчас, с ним? — Где Китаёза, данна? — спросил Окита. — Где Очкарик? Гинтоки не ответил, и его невыразительное лицо не изменилось, но он развернул волнистый клинок достаточно быстро, чтобы Окита отскочил назад. Однако тот был готов к следующему удару и бросился вперёд всем телом, чтобы парировать удар с силой, которая позволила отбросить Гинтоки на шаг и, наклонившись, крикнуть в его пустое лицо: — Эй! Где Шинпачи? Где Кагура? — Спроси его, — прорычал Гинтоки так тихо, что Окита не был уверен, правильно ли расслышал слова. — Спроси кого? — Спроси у этого сволочного посланника, которого ты охраняешь, — сукиного сына, которого я собираюсь убить, — и Гинтоки наклонил свой меч, так что лезвие скользнуло по клинку Окиты вниз по всей длине, пока не попало в скол лезвия катаны. Он практически протаранил чужой клинок, сломав его пополам, как ветку, и глаза Окиты расширились, когда тот понял, что ему нечем блокировать следующий удар, нацеленный прямиком ему в голову.