Пандемониум

Имперские Часовые гекконов оказались хитрыми тварями: чтобы выйти с территории, они, очевидно, взломали замок неиспользуемых ворот в южной стене. Что ж, больше они от бдительного ока старшего инспектора Шинсенгуми не ускользнут. Обмануть Ямазаки Сагару можно было единожды — ну, возможно, дважды, в плохой день, — но уж точно не трижды. Ямазаки гордился собой и добытыми сведениями ровно секунду, после чего заметил, что все члены Шинсенгуми, охраняющие территорию, внезапно побежали к главным восточным воротам. К тому времени, когда он догнал своих товарищей, большая часть имеющихся отрядов уже собралась на набережной, и к ним уже приближалась группа Имперских Часовых гекконов в своих пурпурных мундирах. Протискиваясь сквозь толпу, Ямазаки поймал передающиеся из уст в уста слова, но почти не придал значения услышанному. Поскольку то, что босс Ёрозуи пытался убить заместителя командующего Хиджикату, — или наоборот — едва ли было в новинку. Просто следовало приспособиться к слухам и заменить «пытался убить» на «вызвал на соревнование по выпивке», или «вызвал на соревнование на выносливость в сауне», или «их обоих сковали одной парой наручников» — хотя что касается последнего варианта, Ямазаки был искренне удивлен, что кто-то вообще после такого выжил, если уж говорить начистоту. Учитывая всё, что уже случалось в прошлом, Ямазаки был готов практически ко всему. К чему угодно, кроме того, что увидел своими глазами — как Саката Гинтоки с громадным мечом в руках бросается на капитана Окиту. Сам Ямазаки, может, и предпочитал вместо катаны размахивать ракеткой для бадминтона, но понимал в фехтовании достаточно для того, чтобы распознать потенциально смертельный удар, нанесённый со всей серьёзностью. Всё это было лишено смысла. Гинтоки обычно даже не носил настоящий меч – только деревянный, и в любом случае он в принципе был не особенно склонен к дуэлям. Кроме того, Окита симпатизировал Гинтоки — настолько, насколько Окита вообще симпатизировал кому-либо, кто не был Кондо Исао. И, хотя твёрдой уверенности у Ямазаки не было, он полагал, что босс Ёрозуи тоже не имеет ничего против Окиты. Маловероятно, чтобы Окита увёл у Гинтоки девушку, или что у Гинтоки вообще была девушка, но почему тогда... Хиджиката был с Кондо; Ямазаки направился к своим командирам, взглядом выискивая в толпе рыжие волосы или блеск очков. Если данна был здесь, другие члены Ёрозуи тоже могли присутствовать, и Шинпачи мог знать, что происходит, если Хиджиката не знал. Однако Ямазаки не видел ни одного из них, и когда он добрался до Хиджикаты, тот был полон решимости сражаться. Из носа у него шла кровь, меч был обнажён, и он даже не оглянулся, когда Ямазаки спросил его: — Хиджиката-сан, что тут происхо… — Где Шинпачи? Где Кагура? — крикнул Окита, и Ямазаки обернулся; Окита никогда не повышал голос, даже в пылу битвы, если только кто-нибудь не угрожал Кондо. Ямазаки видел, как шевельнулись губы Гинтоки, но не разобрал его невнятный ответ; затем тот ударил своим мечом по катане Окиты. Та с треском сломалась достаточно близко к рукояти – длины оставшегося лезвия не хватило бы даже для того, чтобы сделать приличный столовый нож. Это было серьёзное поражение, но Гинтоки не стал признавать свою победу; вместо этого он вновь поднял меч. Окита отпрыгнул назад — сдаваться он не собирался, это было не в его стиле; но без катаны он бы точно проиграл, а проигрыш в таком поединке стоил бы ему головы... — Дерьмо, — прорычал Хиджиката и бросился к дерущимся; но путь ему преградил один из солдат Легиона гекконов — командир отряда, которого Ямазаки узнал по блестящей чёрной чешуе над глазами и зелёным полосам на пурпурной форме. Геккон взвизгнул, призывая к вниманию, и группа из восьми солдат гекконов заняла позицию рядом со своим капитаном, выйдя из толпы так быстро и незаметно, словно они материализовались из воздуха. У каждого в когтистых лапах был лазерный пистолет, поднятый и направленный на Гинтоки и Окиту, стоящего перед ним. — Стойте, вы не можете… — протестующе начал Кондо. — Опустить оружие! — рявкнул Хиджиката достаточно громко, чтобы Окита бросил на него взгляд через плечо, даже несмотря на своё отчаянное положение. Увидев угрозу со стороны Легиона, Окита кувыркнулся и ушёл в сторону как раз в тот момент, когда капитан гекконов что-то коротко крикнул на родном языке. «Либо «дюгонь», либо «огонь»», — подумал Ямазаки. Очевидно, последнее, поскольку солдаты гекконов как один нажали на спуск, и восемь алых зарядов, достаточных, чтобы прожечь фут бетона, устремились к своей цели. Когда Окита ушёл с дороги, Гинтоки оказался открыт. — Данна! — закричал Ямазаки, но слишком поздно; скорость света была выше скорости звука, и к тому времени, как его предупреждение достигло ушей Гинтоки, тот уже должен был быть ранен… Лазерные заряды пролетели сквозь капли дождя, и те немного рассеяли рубиновое сияние, однако это едва ли могло что-то изменить — по крайней мере, не должно было. Но когда это сияние погасло, их цель всё ещё оставалась на ногах: Гинтоки стоял прямо, держа перед собой меч, и даже не обгорел. Ямазаки однажды слышал о таком трюке, придуманном мятежными самураями в последние дни Войны против аманто: якобы хорошо отполированный клинок может отразить лазерный луч — при условии, что владелец меча точно знал, куда этот луч направлен и наклонил бы лезвие именно под нужным углом. Трюк сродни волшебству, чисто теоретический на самом деле: в реальности такое едва ли было под силу обычному человеку. Вот только Гинтоки мгновение тому назад отразил восемь таких лучей. Было и ещё кое-что, что давало определенное преимущество: после выстрела лазерному пистолету требовалась минута для перезарядки, и минута ещё только началась — а Гинтоки уже был в движении. Он как змея скользнул к гекконам – слишком низко и быстро, чтобы те могли увернуться. Прежде чем они опустили свои пистолеты, он одним взмахом меча уже срезал троим стволы; остальные пять он уничтожил к тому времени, когда капитан гекконов вытащил из кобуры свой полностью заряженный пистолет. На этот раз Ямазаки разглядел, как Гинтоки отразил выстрел: видел, как он поднял меч как раз в тот момент, когда капитан гекконов поднял свой пистолет; как луч попал в кристалл, вставленный в клинок; как алый разряд преломился и рассеялся, превратившись в безвредный свет. Он видел это, но всё равно было трудно поверить, что кто-то может так двигаться — и уж тем более Саката Гинтоки, который был настолько ленив, что предпочёл бы стоять посреди квартала, ожидая просвета в потоке машин, чтобы перейти дорогу, а не топать пешком двадцать футов до пешеходного перехода на углу улицы. Клинок Гинтоки опустился, разрезав пистолет капитана гекконов пополам. — Остановите его! — взвизгнул аманто — вероятно, обращаясь к своим солдатам; Шинсенгуми отступили, освобождая пространство и опасаясь вставать на пути того, кто посмел бросить вызов Оките. — Не позволяйте ему ни на шаг приблизиться к послу! Солдаты гекконов покорно атаковали, безумно размахивая хвостами, с голыми руками — с голыми когтями, как полагал Ямазаки, и похожими на иглы зубами. Доспехи гекконов были достаточно прочными, чтобы отражать как клинки, так и пули. А ещё их было восемь — достаточно, чтобы отбросить Гинтоки назад по мокрому от дождя гравию. Восемь инопланетных солдат против одного самурая с серебристыми волосами — вряд ли это был честный бой. Но, в конце концов, гекконы всего лишь следовали приказам своего капитана. Ямазаки почти мог бы сочувствовать им, если бы голова у него не была занята другим. — Командир? — спросил он. — Хиджиката-сан? Что происходит? Что здесь делает данна? Из носа Хиджикаты сочилась кровь, в зубах он зажал сигарету — дым тянулся вверх между каплями дождя. — Он жаждет крови, — сказал Хиджиката. — Но вашу он уже получил, Хиджиката-сан, — сказал Окита, ковыляя к ним. Его тон был таким же спокойным, как и всегда, но мундир оказался порван на руках и груди, а дыхание было сбито. — Он пришёл не по мою, — сказал Хиджиката, и его острый взгляд упал на воротник Окиты – мокрая от дождя ткань имела явный розоватый оттенок. — И даже не по твою. Скорее, он жаждет крови той ящерицы, которая у гекконов за главного и с которой мы тут нянчимся — но вопрос в том, какого чёрта этот ублюдок сделал, что Саката хочет этого до такой степени? — Мы могли бы… спросить… — Ямазаки посмотрел на набережную, где солдаты-ящеры окружили Гинтоки — теперь их было пятеро; трое лежали на земле. Один из них лишился хвоста; тот лежал на гравии в ярде от них, судорожно дёргаясь и истекая фиолетовой слизью того же цвета, что и их мундиры. Меч окружённого со всех сторон Гинтоки казался серебристым пятном — сам Гинтоки тоже выглядел размытым серебристым пятном, безжалостно колющим и режущим, делающим выпады и уклоняющимся от встречных ударов. Хорошо исполненное ката может быть таким же грациозным, как танец; но в этих атаках не было ни изящества, ни стиля, ни желания порисоваться, а только грубое, неприкрытое желание поразить свою цель. На свете существовало не так уж много вещей, которые, по мнению Ямазаки, могли пронять такого индифферентного человека, как Саката Гинтоки, и ему не хотелось даже думать ни об одной из них. — Ямазаки, — внезапно сказал Кондо. — Сэр? — Иди к Отаэ-сан, — сказал Кондо. Ямазаки открыл было рот, чтобы возразить, что сейчас не время для этого, но на лице его командира не было и следа сталкерского азарта; Кондо смотрел сквозь дождь на битву Гинтоки, хмурился и стискивал зубы. — Как сестра Шинпачи-куна, она может знать, если он… она может знать, что происходит. Приведи её сюда — скажи ей, что Саката здесь. Она придёт. — Есть вероятность, что она не сможет до него достучаться, — сказал Хиджиката. — Но она могла бы попробовать, — ответил Кондо. «Если от босса Ёрозуи вообще осталось что-то, до чего можно было бы достучаться», — подумал Ямазаки. — Бегом! – стиснув зубами сигарету, приказал Хиджиката. — Да, сэр! — сказал Ямазаки. Он рванул с места, обогнул нападавших гекконов — теперь их осталось четверо — и направился к разрушенным воротам. Порт в заливе Эдо всегда был одним из самых оживлённых мест в городе, подходящим как для легальных, так и для нелегальных предприятий. Появление аманто ничего не изменило, хотя корабли, которые теперь там находились, скорее всего, могли ходить как по морю, так и по воздуху, а о половине товаров, которые продавали, отправляли и вывозили контрабандой, предыдущие поколения даже не подозревали, не то, что мечтали заполучить. Кацура нередко бывал в доках, и у него было много знакомых на всех уровнях и во всех сферах бизнеса, в том числе с репутацией, слишком непрезентабельной, чтобы с этими людьми мог иметь дело респектабельный самурай. Но ради своей миссии Кацура был готов идти на жертвы. Причём некоторые из этих людей, как он со временем узнал, пользовались своего рода уважением; кое-кто даже входил в Джоишиши, ставя интересы своей страны превыше собственного процветания. И ещё в доках были места, куда Кацура избегал ходить сам и велел своим людям делать то же самое. Он не удивился, когда след, по которому они шли весь день, привёл прямо в сердце самой тёмной из этих ничейных земель. Дождь только начал идти всерьёз, когда последний из Джоишиши присоединился к остальной группе, собравшейся в порту и укрывавшейся под навесом склада. — Это точно здесь, Кацура-сан, — сообщил Танака. — Мы проследили сигнал от этого дирижабля — смотрите, там антенны. Кацура взглянул на указанное судно в бинокль и кивнул. — Молодцы, — сказал он. — На сегодня всё, можете идти домой. Все промолчали, и он отложил бинокль и посмотрел на собравшихся. Его люди глядели на него. — Что? — спросил их Кацура. — Вы сейчас войдёте туда, не так ли, Кацура-сан, — сказал Танака, стиснув рукоять своего меча. — Ну так мы идём с вами. — Нет, вы — нет, — сказал Кацура. — Вы идёте домой. — Но, Кацура-сан… Кацура вздохнул. — Мне жаль, — сказал он. — Это не совсем дело Джоишиши; честно говоря, мне вообще не следовало вас в это вмешивать. Это личное дело — семейное дело. Было бы неправильно с моей стороны просить помощи у кого-либо из вас. — Но мы всё равно сделаем это для вас, Кацура-сан, вам стоит только попросить… — Я знаю, и я не могу выразить, насколько вам благодарен. Но, тем не менее, это та черта, которую я не могу перейти; как самурай, я не имею права просить вас о большем. Пожалуйста, если я действительно заслуживаю вашего доверия, проявите уважение и идите домой. Они ворчали, тащились нога за ногу, умоляюще оглядывались на него через плечо сквозь моросящий дождь, но ушли. Элизабет этого не сделал. Кацура снова вздохнул. — Элизабет, ты пойдёшь с ними. Элизабет не снизошёл до таблички, только окинул Кацуру многозначительным взглядом. — Я знаю, что ты не похож на других Джоишиши, — сказал Кацура, — но именно поэтому ты должен идти: я рассчитываю на тебя, Элизабет, чтобы быть уверенным, что миссия продолжится, если что-нибудь случится. Миссия без лидера обречена на провал. Во взмахе ласт Элизабет читалось вполне определённое «ох, ну ладно, хочешь быть мучеником — будь им». Кацура улыбнулся, когда Элизабет повернулся и зашлёпал прочь. — Спасибо, друг мой. Элизабет остановился посреди лужи и, не оглядываясь, поднял табличку «До скорого». — До скорого, — сказал Кацура, и Элизабет кивнул и продолжил путь. Кацура подождал, пока большая белая фигура скроется за складами, а затем сам вышел под дождь, направляясь к докам и пришвартованному там дирижаблю.