Солдаты Легиона гекконов сражались достойно, но с Гинтоки им было не сравниться. Окита следил за поединком не отрываясь, Хиджиката же докурил, а потом долго смотрел вниз, выуживая новую сигарету и прикрывая огонёк зажигалки ладонью от дождя. Глядеть на схватку не было смысла — он и без того знал, как сложится этот бой. Он достаточно насмотрелся на тренировки Легиона, чтобы хорошо понимать их возможности. Гинтоки же... ну, нескольких ящериц в доспехах явно не хватит, чтобы остановить этого сукиного сына. Не сейчас уж точно.
Хиджиката в принципе сомневался, что Гинтоки что-то сможет остановить. Вот если бы посол покинул планету, может, и помогло бы. На некоторое время.
Что же, чёрт возьми, сделали этот посол и его Имперские Часовые?
Итак, сначала Ёрозуя припёрлись и заявили, что гекконы несколько раз совершали набеги на их жилище. Кондо задал вопрос послу — Хиджиката сам подсказал ему корректные формулировки, — но лишённая губ пасть посла осталась закрытой: ящерица игнорировала любые вопросы, как будто они не относились к делу. И, насколько заметил Ямазаки, его Часовые после этого ничего не предпринимали.
Но сегодня малышня из Ёрозуи заявилась снова — на этот раз без своего босса, — и на взводе от чего-то, что осталось за кадром.
Может быть, они были напуганы. Хиджиката ещё во время разговора подумал, что они вели себя подозрительно, будто вынюхивали тут что-то. И нервничали — таким же нервным становился раньше и Окита, замыслив очередную дьявольскую пакость. Пока не научился лучше владеть собой.
Но, может, это и правда был просто обычный страх.
Если бы они подписались на сомнительную работу, если бы они оскорбили гекконов... Слуги королевской семьи следовали какой-то сумасшедшей пародии на бусидо: Хиджиката не знал подробностей, но оно определённо не включало в себя никакого уважения к законам Земли или землянам. Не то чтобы этим в принципе мог похвастаться кто-либо из аманто, но Часовые в Империи гекконов были кем-то вроде ниндзя. Зелёные Клыки Смерти — так называли солдат Легиона. И если эти клыки укусили...
В честном бою, по мнению Хиджикаты, ни у одной из этих ящериц не было бы и шанса, независимо от того, насколько хорошо они были обучены или вооружены. Они не выстояли бы против самураев, не говоря уже о Кагуре.
Но если бы это был нечестный бой?
Чёрт возьми, ему следовало расспросить малышню из Ёрозуи о том, что случилось. Всего несколько часов назад они были здесь, дёрганные, но живые. Если бы тогда Хиджиката просто задал вопросы, может быть, Гинтоки не был бы здесь и сейчас, с чужой кровью на кимоно. С этим ненормальным волнистым мечом и этим взглядом, который тоже был бы далёк от нормального, если бы в его глазах вообще осталось что-либо, кроме пустоты.
На данный момент на ногах ещё стояли двое гекконов-лейтенантов — они так и не вступили в битву, прикрываясь привилегиями, которые давало звание, а может быть, просто струсив, в то время как подчинённые им солдаты пали друг за другом. Гинтоки избавился от одного из лейтенантов, ударив его рукоятью меча по голове. Движение, плавное и скупое, выглядело небрежным, но ящерица тут же рухнула, словно мешок с песком.
— Останови его! Сейчас же! — крикнул капитан Легиона своему последнему лейтенанту, и тот завизжал, как кипящий чайник, и бросился вперёд, размахивая хвостом и разинув зубастые челюсти. Хиджиката накинул ему очко за смелость, сообразительностью там и не пахло: мог бы хотя бы напасть под другим углом. Гинтоки не отступил ни на шаг, просто изменил наклон своего клинка достаточно быстро, чтобы уверенно отразить атаку.
Однако удача сопутствует безрассудным, потому что откуда-то, протолкнувшись сквозь столпившихся Шинсенгуми, появились ещё полдюжины гекконов. По приказу капитана они окружили одинокого фехтовальщика, заняв другие позиции и нацелив лазерные пистолеты под шестью разными углами, так, что блокировать все выстрелы одновременно стало бы невозможно.
Но и это не помогло: к тому моменту, как они нажали на спусковые крючки, Гинтоки просто исчез. Ловкость рук — самурай оказался быстрее глаз ящерицы. А потом он серебристой молнией приземлился между ближайшими гекконами, сбив их, словно кегли для боулинга.
Капитан Легиона втянул голову в плечи, прячась от дождя за высоким воротом и напоминая скорее черепаху, нежели ящерицу, и продолжил наблюдать с безопасного расстояния.
— Эй, — окликнул его Хиджиката, вынув изо рта сигарету, — это и есть ваша стратегия? Посылать своих в бой, пока никого не останется?
— Тоши, — сказал Кондо. Произнеси он это иначе, с чуть большим нажимом, и оно бы уже прозвучало как выговор. Но для этого Кондо выглядел слишком потрясённым.
Кондо знал. Хиджиката увидел это в глазах Гинтоки, а Окита догадался по пятнам крови. Кондо же, несмотря на то, что часто писал кандзи в слове «Шинсенгуми» с ошибками, иногда читал в человеческих душах так же легко, как хирагану — в учебниках для детского сада.
Даже если эти идиотские представления существовали исключительно в его собственной голове, Кондо искренне считал Шинпачи своим шурином. И с Кагурой он общался слишком много, так что, наверняка, привязался и к ней. Сердце Кондо было похоже на липучку для мух, которая чертовски быстро приклеивалась ко всем и каждому. И каждый раз, лишившись кого-то из близких, он испытывал боль, разрывавшую его большое привязчивое сердце на части. Он всегда преодолевал её, потому что был достаточно сильным, чтобы снова и снова собирать клочки воедино, склеивать их и продолжать идти вперёд.
Но каждый раз ему было больно. И сейчас, когда он, стиснув зубы, стоял и смотрел на бой Гинтоки, тоже, и дождь превращал его оригинальную причёску в обычный жалкий бардак.
Хиджиката сунул сигарету обратно в рот и стиснул её зубами. Лучше жевать бычок, чем скрежетать зубами. Стоматолог предупреждал его, что так он может их и сломать.
Между тем капитан гекконов, по-видимому, воспринял комментарий Хиджикаты как приглашение к разговору и бочком подобрался к ним.
— А вы проницательный человек, командующий Кондо, — хладнокровно сказал он неопределённым тоном. — Вы своих людей решили держать подальше от этой битвы, вместо того, чтобы послать их против этого монстра. Признаю, я не верил, хотя и слышал россказни.
— Россказни? — спросил Окита, не сводя глаз с дерущихся. От низкого тембра его голоса Хиджикату пробрала дрожь. Сого был чертовски серьёзен. Хиджиката сильнее прикусил сигарету.
— Гекконы не участвовали в маленькой повстанческой войне, которую вела ваша страна, — сказал капитан с равнодушием, от которого Хиджиката захотелось «случайно» наступить ему на хвост. — Но некоторые вассалы Империи отправили войска на Землю. Один из них был моим знакомым, сыном дворецкого моей семьи. Сопротивление, которое вы, обезьяны, оказали, и та храбрость, с которой сражались ваши самураи, произвели на него огромное впечатление. Некоторые поразили в особенности — был даже один, по его словам, вроде и не обезьяна вовсе. Согласно любимой многими солдатами теории, тот был демоном. Они прозвали его Широяшей.
— Да-да, всего лишь прозвище, — сказал Хиджиката. — В конце войны революционеры находились в отчаянии и пытались поднять боевой дух, как могли. Придумывали истории о каком-то невероятном демоническом... беловолосом... самурае...
Секундой позже Хиджиката понял, что ему удалось прогрызть обёртку, и теперь он жевал уже фильтр. Он выплюнул бычок и вдавил его ботинком в мокрый гравий.
— Да ладно, Хиджиката-сан, — пробормотал Окита. — Вам такое никогда раньше не приходило в голову? Серьёзно?
— Да и не белые у него волосы, а дурацкие серебристые, ещё и кучерявые. Он их наверняка красит... Да ладно, при одном взгляде на этого идиота, «демон» — отнюдь не то, что первым приходит в голову!
— Можете у них вон спросить, — сказал Окита, кивая на группу солдат гекконов и белый вихрь посредине, втягивающий их в торнадо из мелькающей стали. — Но прямо сейчас я не знаю, что ещё могло бы прийти на ум.
Хиджиката приказал бы ему заткнуться, если бы не его тон. У Окиты было дурацкое чувство юмора, и когда он шутил, то всегда говорил достаточно сухо, всегда — но не теперь.. Сейчас в его голосе сквозила боль, которая порадовала бы любого садиста, но ему она удовольствия не доставляла.
Вместо этого Хиджиката направил свою злость на капитана гекконов.
— Что вы сделали? Ваши Имперские Часовые, какого чёрта они натворили?
Капитан сморгнул, и полупрозрачные веки скользнули по его жёлтым глазам, сбивая с толку асинхронностью.
— Часовые? Откуда мне знать, что от них требует Империя? Мои клыки кажутся вам зелёными?
— А где они сейчас? Разве они не должны охранять вашего драгоценного посла?
— Если у них нет другого задания. Впрочем, это неважно. Если бы мы не были достойны привилегии защищать нашего уважаемого лорда, Легиона бы здесь не было, — сказал капитан гекконов. — Слушайте, мы можем разобраться с этой... ситуацией.
Появились ещё двое солдат гекконов; капитан поманил их к себе когтем. Эти двое тащили сеть, согнувшись так, будто ноша была очень тяжелой. Внутри на ремнях была подвешена матовая зелёная сфера размером с мяч для софтбола.
— А? — сказал Кондо. — Как толкание ядра поможет с этим разобраться?
Хиджиката прерывисто вздохнул.
— Это не ядро, Кондо-сан...
— Это антипротонная бомба? — спросил Окита. — Никогда раньше такого не видел...
Он присел, явно намереваясь ткнуть сферу указательным пальцем.
— Сого, не тыкай в сверхмощную взрывчатку! — рявкнул Хиджиката и набросился на капитана гекконов. — Какого чёрта вы её притащили? Это запрещено для использования на планетах, и не зря — такая штука может сравнять с землёй половину Эдо!
— Не глупите, заряд едва ли настолько мощный. В лучшем случае треть этого города. И она оборудована защитным полем: мы можем локализовать взрыв. Просто уберите своих людей метров за периметр — метров двести по диаметру, полагаю — и проблема этого демона будет решена.
Все трое из Шинсенгуми уставились на него.
— Не волнуйтесь, — заверил их капитан гекконов, — ущерб вашим причудливым сооружениям будет минимальным, даже с учетом их непрочности.
Этого будет недостаточно, подумал Хиджиката. Если эта глупая ящерица верит, что сможет справиться с самураем только с помощью своей маленькой круглой бомбы...
Когда он бросил взгляд на поле боя, то увидел, что вновь осталось только двое гекконов, а все их павшие товарищи лежали на белом гравии, как осенние листья. Несмотря на потраченные силы, Гинтоки ничуть не замедлился, даже, кажется, наоборот — сейчас он был быстрее, чем когда отражал их лазерные лучи, а его меч казался серебристой полосой, рассекающей дождь.
Гинтоки мог быть и быстрее взрыва антипротонов. Возможно.
— Нет, — сказал Кондо. — Нет, мы не можем этого допустить.
— Кондо-сан, — начал было Хиджиката.
Кондо решительно скрестил руки и сердито посмотрел на капитана гекконов.
— Мы поклялись защищать вашего посла, когда он прибыл в Эдо. Мы поклялись обеспечить его безопасность. Сейчас угроза исходит от Земли, от Эдо. Как самураи Эдо мы обязаны его остановить — это наш долг, мы несём за это ответственность и имеем на это право. Итак, мы ценим вашу помощь, капитан. Но сейчас мы, Шинсенгуми, собираемся взять решение этой проблемы на себя. Вы и ваши солдаты можете вернуться в свои покои; мы обещаем вам, что из-за этого человека ни один волос — э-э, чешуйка — не упадёт с головы вашего господина.
— Неужели? — сказал капитан. Он казался удивлённым. — И как вы, обезьяны, собираетесь это сделать?
— Мы здесь не все гориллы. Этот человек не единственный демон, обитающий в этих землях, — жёстко сказал Кондо и натянуто улыбнулся. — Тоши! Сого! Сможете остановить его? Ради вашей чести, как Шинсенгуми?
Вы с ума сошли, хотел спросить Хиджиката, но это бы сбило настрой.
Окита не испытывал таких угрызений совести.
— Нет, я не смогу его остановить, — спокойно сказал он. — Не без меча.
Кондо отцепил свою драгоценную катану от пояса и бросил ему.
— А теперь?
Рука Окиты уже была поднята, чтобы схватить ножны. Другой рукой он сжал рукоять Котэцу и обнажил её — смертоносная сталь тихо прошуршала по коже.
— Теперь, — сказал он, — да.
— Тоши?
Он был демоническим заместителем командующего Шинсенгуми. И это было делом принципа, как и сказал Кондо. Защищать то, что они поклялись защищать.
Защищать тех, кого они должны были защищать, — дело чести: как самураев и как мужчин.
Хиджиката посмотрел на одинокого человека, сражающегося с аманто, на его серебристые волосы и серебристый меч, и кровь на его кимоно. Затем снова взглянул на бомбу, на эту маленькую зелёную сферу, невзрачная оболочка которой таила в себе неисчислимые разрушения.
— Да, — сказал он, обнажая меч. — Мы его остановим.
***
Ямазаки забрался в одну из патрульных машин Шинсенгуми, стоявших за стеной, и приказал:
— Отвези меня к дому Отаэ-сан.
Младший офицер за рулём немедленно возразил:
— Это не такси, Ямазаки-сан.
— Это прямой приказ командующего Кондо!
Моригути закатил глаза.
— Ну как обычно, да?
— Это другое, — возразил Ямазаки. — Отвези меня! Сейчас же! — и тот снова закатил глаза, но завёл машину и выехал на дорогу.
Пробки в час пик ещё не достигли своего апогея, хотя из-за дождя машины сбавляли скорость. И, естественно, Моригути знал самый короткий путь к додзё семьи Шимура. Большинство Шинсенгуми знало эту дорогу, потому что рано или поздно всем пришлось там побывать в поисках своего командующего.
Тем не менее, едва проехав квартал, Ямазаки устал от монотонного мельтешения дворников и включил сирену и сигнальный фонарь.
— Ямазаки-сан, — запротестовал Моригути, морщась от шума.
— Быстрее, — велел ему Ямазаки.
— Что это вообще значит?
— Разве ты не видел, как пали ворота? Ты же был прямо у них!
— Да, но я также слышал по рации, что Хиджиката-сан велел нам не вступать в бой... Ямазаки-сан, они говорили, что это данна Ёрозуи? Это что, очередное пари между ним и Хиджикатой-саном?
— Нет, — сказал Ямазаки. — Ничего подобного. Ты можешь ехать быстрее?
Моригути снова открыл было рот, но покосился на Ямазаки и промолчал, вдавив педаль в пол.
Однако, чем быстрее за окном проносились мокрые улицы Эдо, тем больше Ямазаки сожалел о спешке. Что он собирался делать, когда доберётся до додзё? Что он мог бы сказать? Не лучше ли было командующему поехать самому? Кто угодно мог бы подумать, что Кондо ухватится за любой шанс поговорить с Отаэ.
У нас есть основания полагать, что ваш любимый младший брат...
Нет, Кондо никогда бы не смог этого сказать.
Что произошло? Зачем гекконам или кому-то ещё причинять вред Шимуре Шинпачи? Он был всего лишь ребёнком! Добросердечным, преданным, трудолюбивым ребёнком, слишком вежливым и невзрачным, чтобы кого-нибудь рассердить.
Вот Кагура, по мнению Ямазаки, могла разозлить много кого. В её случае вопрос заключался не в том, почему, а в том, как. Он видел, как она сражалась с монстрами размером с линкор. Чёрт возьми, он видел, как она билась с Окитой — и, хотя он не признал бы этого и под страхом смерти, — если бы ему когда-нибудь пришлось делать ставки на такой бой, он поставил бы на Кагуру. У гекконов не было ни единого шанса, будь те хоть трижды элитными Часовыми.
И тем не менее, она сама была всего лишь ребёнком, несмотря на все те битвы против вторгшихся на Землю аманто, в которых принимала участие. Они оба были просто детьми. Мирными жителями — теми, кого Шинсенгуми должны были защищать.
Ямазаки наклонился вперёд, опёрся локтями о приборную доску и опустил голову на руки. Что, чёрт возьми, могло случиться, чтобы данна Ёрозуи явился с настоящим мечом и без сопровождения хотя бы одного из своих друзей? Если бы они пострадали, если бы гекконы причинили им боль...
Он бы разозлился, да. В ярости Гинтоки мог завестись. Чтобы его достать, нужно было приложить немало усилий, но под личиной придурочного беззаботного сладкоежки скрывался самурай, и, однажды раззадоренный, он был силой, с которой приходилось считаться.
Однако он не выглядел злым. И не пылал гневом — он дрался с Окитой, вот только кричал Окита, а не он. Тот самый капитан Окита, который никогда не выходил из себя и был настолько холоден, что люди шутили, будто чуберты не тают в его желудке. Но он кричал, а Гинтоки даже не повысил голос — так, чтобы его можно было расслышать. Вместо этого он поднял меч и повёл разговор с помощью меча. И всё, что тот сказал, была смерть...
— Ямазаки-сан, — сказал Моригути, — мы на месте.
— Точно, — сказал Ямазаки. — Подожди здесь, — и он вылез из машины под моросящий дождь. Ворота дома семьи Шимура были ему знакомы; он бывал здесь достаточно часто, когда забирал Кондо или в ходе расследований, которые, впрочем, никогда ни к чему не приводили, кроме вывода о том, что дом Шимуры Шинпачи настолько же шумный и дикий, насколько сам Шинпачи — обыкновенный.
Был обыкновенным, поправил себя Ямазаки, сглатывая внезапную тяжесть в горле. Придет ли он вообще сюда снова? Додзё Шимуры, скромная контора Ёрозуи — после сегодняшнего дня всё это уже не будет таким, как прежде.
Он нажал кнопку звонка и постучал в ворота, но ответа не последовало. Вместо того, чтобы подождать, Ямазаки прибег к одному из своих альтернативных маршрутов, перемахнув через западную стену, где старая штукатурка служила удобной опорой. Он взлетел по ней легко, как по лестнице — и мгновение спустя спрыгнул в сад.
А ещё через секунду что-то сильно ударило его по затылку. Ямазаки упал на колени, наполовину оглушённый и сбитый с толку: он, как всегда, опасался Отаэ, но никого не увидел в саду и не услышал шагов, теряющихся в шуме дождя.
Стоя на четвереньках, он пополз в направлении, как он надеялся, противоположном от нападавшего и попытался сориентироваться. Но, прежде чем ему это удалось, холодная сталь прижалась к его горлу, и низкий голос предупредил:
— Двинешься, и я тебя убью.
***
Несмотря на дождь, на территории доков были люди. Они держали в руках были зонты, и, казалось, были заняты: двое беседовали, а третий лениво смотрел на море, словно ожидая прибытия корабля.
Никто из них даже не глядел в сторону дирижабля среднего размера, стоящего у причала в конце пристани, но Кацура был уверен, что они, тем не менее, знали о нём. Настороженность личных охранников — опытных профессионалов, умеющих не привлекать внимания к своим клиентам, — была вполне узнаваемой.
Или, возможно, это был не клиент, а лидер, затеявший достаточно великое дело, чтобы пробудить преданность в сердцах воинов. По-настоящему талантливый человек жаждет дела, достойного его умений. У Кацуры было несколько таких людей в Джоишиши. И эти люди, стоявшие сейчас в доках, тоже были опытными: когда один из них поменял позу, Кацура заметил очертания ножен, скрытых под его кимоно. Несомненно, остальные были вооружены так же.
Кацура не сомневался, что его собственный клинок сможет победить их, и открытый вызов будет более благородным; но его цель выходила за рамки чести. Он проскользнул мимо них, как вода, — вернее, в воде. Капли дождя разбивались о неспокойное море, и ни один из них не заметил у себя под ногами пловца.
Самым сложным было подняться на борт дирижабля. В соответствии со своим названием, тот парил на высоте примерно четырёх метров над волнами. Магнитная верёвка, которую Кацура прикрепил к корпусу, терялась за пеленой дождя, но ему всё равно пришлось подождать в воде, пока все охранники не отвернутся, прежде чем подтянуться по ней наверх.
После того, как он зацепился за корпус, со стороны моря, было несложно пробраться к люку. Отжав ножом защёлку, Кацура залез внутрь. Сняв купальную шапочку, он встряхнул волосами — морская вода была плохим кондиционером — и вытерся полотенцем из полиэтиленового пакета, который взял с собой. Быть пойманным из-за того, что он простудился и начал чихать в неподходящее время, было не настолько увлекательно, чтобы он хотел это повторить.
Однако он слишком долго возился. К тому времени, как из узкого коридора донёсся топот, было уже слишком поздно искать укрытие. Вместо этого Кацура атаковал и сбил бедолагу ударом в живот — тот даже удивиться как следует не успел.
Можно было связать его и заткнуть кляпом рот, но, в зависимости от того, как было организовано патрулирование на корабле, член экипажа мог быть вскоре обнаружен. Кацура вытащил катану и прижал её к чужому горлу, а другой рукой зажал ему рот и прошептал на ухо:
— У тебя есть выбор: я убью тебя быстро и сброшу твой труп в залив. Или я сбрасываю тебя в залив, и ты уплываешь и не возвращаешься, не поднимая шума. Что выберешь — первое или второе?
Мужчина поспешно поднял два пальца. Кацура мгновение помедлил, выбирая между целесообразностью и милосердием, а ещё между доверием и разумом, но затем кивнул.
— Очень хорошо. Если хочешь сражаться за лучшее дело, найди меня. Я Кацура из Джоишиши, — он снял с мужчины хаори и выкинул его через люк. Когда тот ударился о воду, раздался всплеск, но криков не последовало.
Тем не менее, если он не явится на пересменку, могли возникнуть проблемы. В таком случае, нельзя терять времени. Кацура накинул отобранное хаори и зашагал по коридору, прислушиваясь и вспоминая план корабля. Каюта капитана должна была быть дальше коридору, на корме — но это не играло особой роли. А вот открытое пространство с видом на город — это другое дело. Поэтому он направился к носу.
Перед дверью наблюдательного пункта стоял охранник — высоченный аманто шириной с борца сумо, ещё и с бивнями кабана, не иначе. В открытом бою с таким будут проблемы, но Кацура не собирался бросать ему вызов. Вместо этого он разгладил ворот своего одолженного хаори и подошёл к аманто, опустив голову, будто проявляя уважение.
— Босс хочет, чтобы вы вышли на палубу, — сказал он. — Вы слишком громко дышите. Он желает, чтобы я охранял дверь вместо вас.
Аманто посмотрел на него, не узнавая его человеческого лица и не придавая этому значения, потом пожал плечами и зашагал прочь, стуча тяжёлыми ботинками по металлическому полу коридора. Оставшись один, Кацура взломал замок и медленно и бесшумно открыл дверь. Оказавшись внутри, он запер её за собой и связал ручки бечёвкой. По крайней мере, это обеспечит уединение хотя бы на какое-то время. Затем он прошёл мимо складной ширмы вглубь помещения.
В комнате был только один мужчина, но он не глядел на серый, залитый дождем город за широкими окнами; вместо этого он сидел на полу в углу, очарованный маленьким экраном телевизора. Наклонившись вперёд, положив локоть на одно колено и подперев подбородок ладонью, он смотрел вперёд.
Кацура бесшумно подошёл к нему с заранее обнажённой катаной, так что ни звука не раздалось в тишине, когда он поднёс её к горлу сидящего человека.
— Не знал, что ты фанат дорам, — заметил он. — Смотрел «Летнюю сонату»?
— Кацура Котаро, — сказал тот, запрокидывая голову, чтобы затянуться трубкой, не прижимаясь при этом шеей к лезвию меча. — Не желаешь ли чаю? Я могу распорядиться, чтобы нам принесли чайник.
— Сначала скажи мне вот что, Такасуги, — сказал Кацура, не опуская меч. — Что ты сделал с Гинтоки?
