Пандемониум

Три часа назад Шимура Шинпачи был уверен, что он труп. Часовые гекконов, может, и не были ято, но атаковали почти так же стремительно. Ударом зонтика Кагура отправила в полёт сразу двоих — те кувыркнулись в воздухе и рухнули на стол, но от двух других пришлось отбиваться уже Шинпачи. Конечно, у него был стальной меч, однако фламбард и близко не походил на катану, с которой Шинпачи тренировался. Да и он отнюдь не был настолько уверен в своём мастерстве владения клинком – уж точно не в ситуации, когда можно с одинаковой лёгкостью отсечь ногу как себе, так и своему противнику. Но меч есть меч, а Шинпачи был самураем. Он старался не забывать о дыхании и не спускал глаз с оружия своих врагов — это оказалось не такой уж сложной задачей: зелёные лучевые ножи сияли, как химические палочки на концерте Оцу. Да и для отражения ударов стальное лезвие, к счастью, подходило гораздо больше, чем боккен: деревянный меч был бы уже разрублен на части, а клинок без помех прошёл сквозь зелёный луч и ударил по жилистой лапе геккона. Пурпурная униформа часового была сделана из материала, достаточно прочного, чтобы остановить лезвие, но удар всё равно причинил боль, и геккон отскочил назад, сердито шипя. — Проклятые обезьяны! Эти ваши примитивные руки! — Я тебе покажу «примитивные», — сказала Кагура и треснула ящера зонтиком по затылку. Он с глухим стуком рухнул на пол в ту же секунду, а Шинпачи замахнулся мечом на оставшегося геккона — тот зарычал и попятился, хлеща хвостом по столу Гинтоки. — Дилетанты, — ухмыльнулась Кагура, обходя Шинпачи, чтобы приблизиться к Часовому. — Да тебе нас и за сто лет не победить… Ааа! — взвизгнула она, когда один из гекконов, лежавший ничком на сломанном столе, внезапно набросился на неё, как кот, которому приспичило поиграть, и вцепился зубами в её предплечье. — Кагура-чан! — вскрикнул Шинпачи и замахнулся, чтобы отрубить часовому хвост. Но отсечь удалось только самый кончик: пришелец вовремя отпрыгнул назад, уходя и от выпада Шинпачи, и от удара Кагуры, метившей в голову. Всё-таки ящеры были чертовски быстрыми… Кагура тоже должна была двигаться быстрее, но, когда другой лежащий геккон вскочил на ноги и замахнулся для удара, она выронила зонт и чудом успела увернуться от его лучевого ножа. Ей всё же удалось снова сбить нападавшего с ног, однако при этом она сама споткнулась и едва не упала. — Кагура-чан! — снова вскрикнул Шинпачи, хватая её за руку и дёргая к себе. Они прижались к стене. — Шинпачи, — выдохнула Кагура. Она стояла согнувшись, и лицо её перекосила дикая болезненная ухмылка. — Ты должен бежать… пока тебя тоже не укусили… — И упустить свой шанс разрисовать тебе лицо? — спросил Шинпачи, стоя между ней и подбирающимся гекконом. — Ни за что! — Идиот! — сказала Кагура. Стиснув зубы, она выпрямилась, встала спиной к спине с Шинпачи и подняла кулаки. — Сначала я сама тебе лицо разукрашу! — Я тебе такие усы организую! — отозвался Шинпачи. — А я тебе волосы на носу отращу! Несмываемым маркером! Как только мы… — поймав ближайшего геккона за запястье, Кагура как следует пнула его, и тот выронил нож, — …покончим с этими придурками! Её уверенный голос звучал бы более убедительно, если бы ей не приходилось опираться плечом на плечо Шинпачи, чтобы сохранить равновесие. Тот не представлял, как она вообще ещё держалась на ногах. Сам Шинпачи не мог даже пошевелить пальцем в течение часа после того, как его укусили. Организм ято был невероятно вынослив. Но в прошлый раз сдалась даже Кагура... Однако Шинпачи постарался скрыть всё это от врагов — ни тени страха не отразилось на его лице, когда он вновь поднял меч, сжав рукоять покрепче. Руки напряглись, стремясь удержать вес, но гекконы осторожничали и держались на расстоянии, не сводя глаз с клинка. Возможно, стоило этим воспользоваться. Оставив за спиной Кагуру, прислонившуюся к стене, Шинпачи шагнул вперёд и сделал выпад — удар вышел неуклюжим, но эффектным: яркий блеск зазубренного лезвия и вставленного в него бриллианта притягивал взгляды. Сделав ещё один шаг, Шинпачи отвёл меч назад – тот качнулся, как маятник. Часовые гекконов отпрыгнули в сторону, следя за фламбардом, как зрители на матче по пинг-понгу. Ящеры подобрались и напряглись — они явно сочли Шинпачи лёгкой добычей и собирались этим воспользоваться. Шинпачи махнул мечом в третий раз, наблюдая за ближайшим гекконом. В тот момент, когда меч пронёсся мимо и Часовой начал двигаться, Шинпачи упал на одно колено и выпустил фламбард из рук — тот со звоном упал на пол. Кагура предупреждающе крикнула, но Шинпачи был готов, а гекконы — нет. Когда они уже рванулись вперёд и останавливаться было бы слишком поздно, он выбросил руки вверх. На плоских ящероподобных мордах гекконов не было носа, зато были ноздри, и Шинпачи просунул пальцы в эти отверстия, резко поднялся и швырнул двух пронзительно завопивших пришельцев в двух других. Это почти сработало: один из брошенных гекконов врезался в того, кто был позади, и они оба превратились в клубок бьющихся когтей и хвостов. Но четвёртый Часовой увернулся от летящего тела своего товарища и напал на Шинпачи, как кобра, разинув пасть, показав острые, словно иглы, зубы, блестящие от маслянистого яда, и длинный зелёный язык… Но прежде, чем Шинпачи почувствовал, как эти зубы прокусили кожу, кто-то оттолкнул его в сторону, и перед глазами мелькнуло что-то красное — не кровь, а китайский шёлк. — Кагура-чан!.. Челюсти геккона впились в её обнажённое предплечье. — Ах ты, ублюдок! — вскрикнула Кагура. Она сжала другую руку в кулак и ударила, пытаясь сбросить с себя ящера. — Больно же! Но её удар оказался слабым, словно касание, и ящер удержался, тогда как другой Часовой, столкновения с которым он избежал, прыгнул вперёд, как покрытый чешуёй тигр. Колени Кагуры подогнулись под его весом, и геккон дёрнулся, стремясь укусить в шею. Сдавленно зарычав, Кагура резко опустила подбородок вниз, попав нападавшему в челюсть. Тот подавился и отпустил её, но она рухнула на пол, раскинув руки и обмякнув, а её открытые глаза беспомощно уставились в потолок. — Кагура-чан! — закричал Шинпачи, бросаясь на них. Он врезался в геккона, склонившегося над Кагурой, и отбросил его назад, затем нырнул за обронённым мечом, выдёргивая его из-под неподвижно лежащих ног Кагуры. — Шин'хати, — пробормотала Кагура, слова сорвались с её парализованных губ, — ух’ди отс’да... — Но я ещё не разукрасил тебе лицо, Кагура-чан, — сказал Шинпачи, встав над ней и вновь поднимая фламбард. Остриё длинного волнистого клинка заколебалось; Шинпачи стиснул зубы и попытался унять дрожь в руках. — Для похитителей и воров вы довольно храбрые, — выпрямляясь, сказал Часовой гекконов — тот, который укусил Кагуру в шею. На его пурпурной униформе выделялись зелёные полоски, напоминающие цветом лезвие лучевого ножа, зажатого в лапе. Кончик длинного хвоста крутился в воздухе за его спиной. — Но вы проиграли. — Мне так не кажется, — заявил Шинпачи. — Я вижу, что повержены трое ваших и только один из нас — по-моему, бой на равных. На самом деле, два геккона, которых он швырнул друг в друга, уже поднялись на четвереньки, шипя и сжимая ножи в когтях. Но будь Гинтоки здесь — он бы сказал именно это. Шинпачи хотел, чтобы Гинтоки был здесь — четверть часа назад он думал, что, наверно, никогда больше не захочет видеть этого кудрявого идиота, но прямо сейчас больше всего на свете желал, чтобы Гинтоки вошёл в дверь: со своими серебристыми волосами, деревянным мечом, взглядом дохлой селёдки и всем остальным. Но Гинтоки здесь не было, а Кагура лежала в параличе. Гекконы не сводили с Шинпачи свои выпученные жёлтые глаза с горизонтальными зрачками – зелёные отблески лучевых ножей делили их пополам. Шинпачи почувствовал, как холодный пот стекает по спине, словно слизняк, заползший под рубашку. Сжимавшие рукоять меча ладони стали влажными. — Кроме того, — смело сказал он, — мы не воры и не похитители. Мы ничего вам не сделали — это вы ворвались в наш дом и напали на нас! — Лжец, — прошипел геккон с зелёными полосками на мундире. — Лжецы — ещё большие трусы, чем воры или похитители, и не заслуживают пощады, — и он бросился вперёд, сверкнув зубами и подняв лучевой нож. Шинпачи отчаянно защищался, отступая шаг за шагом, пока не упёрся спиной в стену. Меч был достаточно широким, чтобы блокировать чужие удары, но слишком тяжёлым, и поэтому контратаковать Шинпачи не мог: ему не хватало скорости. С другой стороны, его ещё не укусили — хотя он вдруг понял, что Часовой на самом деле и не пытался его укусить. А нацеленные в голову Шинпачи удары были чересчур резкими и обрывались слишком внезапно, даже тогда, когда Шинпачи не успевал парировать. Пришелец явно атаковал не всерьёз. Змеи иногда расходовали весь свой яд за один укус; возможно, с гекконами было так же. В этом случае единственное, о чём ему приходилось беспокоиться, — это о лучевом ноже. В следующий раз, когда геккон разинул пасть, Шинпачи даже не попытался блокировать удар. Вместо этого он выставил локоть, оказавшись в пределах досягаемости этих острых, как иголки, зубов, и тут же направил меч в сторону чужого оружия, почти разрубив его надвое. Зелёный луч погас, как фонарик с севшими батарейками, и Шинпачи по инерции провёл фламбард, пока не коснулся им горла ящера — как раз над краем защитного воротника. — Ну и как вам такой проигрыш? – задыхаясь, спросил Шинпачи. Меч как будто стал ещё тяжелее, чем раньше, даже несмотря на то, что лезвие упиралось в чешуйчатую кожу геккона. Но хватка Шинпачи теперь была более уверенной, хотя пульс, казалось, грохотал прямо в ушах. Между раздвинувшимися челюстями геккона мелькнул зелёный язык. — Тогда покончи с этим, землянин. — Да, — прошипел другой Часовой позади него. — Прикончи его — а мы прикончим вас двоих. Шинпачи посмотрел мимо волнистого лезвия меча и жёлтых глаз своего противника на другого геккона — тот склонился над неподвижным телом Кагуры, приставив лучевой нож к её горлу. Светящийся клинок отбрасывал тошнотворные зелёные тени на её лицо — у неё был понимающий, но беспомощный взгляд. — Не надо! — крикнул Шинпачи. — Н-не смей… я ему голову снесу, я серьёзно… — Так сделай это, — сказал геккон с полосками на мундире. Его выпуклые жёлтые глаза уставились на Шинпачи. — Наши жизни — всего лишь жертвы, принесённые во имя императорской династии. — Так что давайте покончим с этим, — сказал Часовой, стоявший над Кагурой, опуская свой нож. — Нет! — закричал Шинпачи, роняя меч на пол и поднимая руки. — Я сдаюсь! Не трогай её, только не… Лучевой нож остановился у горла Кагуры, едва не разрезав кожу. — Шин'хати, — простонала Кагура. Тон определить было трудно, но Шинпачи показалось, что она была зла на него. — Вы странные воры, — сказал геккон, стоявший перед Шинпачи. Он потёр покрытое чешуёй горло когтистой лапой в том месте, где его коснулось лезвие. — Вы не только преданы друг другу, но и не убили ни одного из нас, хотя, похоже, могли бы. Вы цените друг друга, не ценя того, что гораздо дороже... — Я же говорил тебе, здесь нет воров, — сказал Шинпачи. — Нахлебники и неплательщики налогов — да, может быть. Но Гин-сан никогда бы не забрал что-то ценное у того, кому это принадлежало. — Командир, — сказал геккон, склонившийся над Кагурой, — возможно, он и не лжёт. Если не принимать сигнал во внимание, в таком тесном жилище едва ли найдётся место, где можно кого-то спрятать. Мы уже несколько раз обыскали эту грязную лачугу, но так и не нашли никаких следов принца. — Чт’? — пробормотала лежащая на полу Кагура. — Какой принц? — спросил Шинпачи. — Это тот, кого мы якобы похитили? И что значит «грязная лачуга»? Ты хоть знаешь, сколько раз я подметаю… — Это правда, командир, — сказал третий геккон, ныряя в спальню Гинтоки и появляясь мгновение спустя. — В этой комнате нет ничего, кроме очень большой собаки, пытающейся спрятаться за стопкой журналов. Командир Часовых гекконов наклонился ближе, буквально впившись Шинпачи в глаза своими чёрными вертикальными зрачками. — Клянетесь ли вы оба раковинами ваших матерей и раковинами ваших бабушки и прабабушки, что у вас здесь никогда не было принца? — Эм? — сказал Шинпачи. Пришелец зашипел, и чешуя на его шее встала дыбом, как хвост разъярённой кошки. — Хорошо, да, мы клянемся! — воскликнул Шинпачи. — Тут никого никогда не было, кроме нас и Гин-сана, и никто не похищал членов королевской семьи. Или кого-нибудь другого. — Хорошо. — Часовой отступил от Шинпачи, склонив голову. - В таком случае, мы приносим извинения за причинённые неудобства. Он решительно взмахнул хвостом. Геккон рядом с Кагурой выключил свой лучевой нож — зелёное лезвие исчезло — и поднялся на ноги, намереваясь помочь своему упавшему товарищу. — Так значит... — Шинпачи моргнул. — Так вот в чём дело..? Но как насчёт… Вы что-то сделали с Гин-саном? А тогда, когда приходили в прошлые разы... Вы просто искали своего принца? — Да, конечно. — Командир Часовых гекконов на секунду прикрыл глаза. — Зачем нам что-то делать с этим твоим Гином? — Но тогда что… — Э, нет, так не пойдёт, — произнёс голос позади Шинпачи — мужской голос, который показался ему смутно знакомым. — Конфликт должен был развиваться иначе; это никуда не годится. Шинпачи хотел обернуться, но понял, что не может пошевелиться. Его тело словно бы онемело, но это был не паралич от яда геккона — ощущения были совсем иные: странный холод волнами расходился по телу от живота, внутри которого, казалось, застыл кусок льда. Хотя, когда Шинпачи посмотрел вниз, то увидел не лёд, а лишь остриё катаны, выглядывающее из складок его собственного кимоно. Сталь была вся испятнана красным. — Ох, — сказал Шинпачи. Это было нехорошо, очень-очень нехорошо. Живот — абсолютно неподходящее для меча место. — ШИНПАЧИ! И теперь он почему-то лежал, прижавшись щекой к половицам, — и это тоже было неправильно: так не должно было быть. Меч валялся на полу прямо перед ним, бриллиант на лезвии мерцал. Если бы только он смог до него дотянуться… Кагура, наоборот, должна была лежать в параличе на полу, но она каким-то образом оказалась перед Шинпачи и потянула его вверх. Позади неё что-то двигалось – какие-то расплывчатые зелёные и серебристые пятна, но Шинпачи не мог толком ничего различить: вероятно, он опять потерял очки. Куда они подевались? Кагура перекинула его через плечо, словно мешок с рисом, и это оказалось чертовски больно, как будто кто-то ударил его, надев перчатку, набитую осколками и утыканную гвоздями… — О-ох, Кагура-чан, не надо, — Шинпачи хотел было запротестовать, но Кагура не слушала его, бормоча: — Надо выбраться отсюда, мы не можем... ты не можешь... — она перевела дыхание. Шинпачи чувствовал, с каким трудом ей давался каждый тяжёлый вдох и каждый нетвёрдый шаг. Потом он увидел мутную серебристую дугу, летящую по направлению к ним. Это оказалась катана, и он бы заблокировал удар, если бы у него был меч, но меча не было. Кагура тоже могла бы поставить блок, если бы у неё оставались на это силы. Им обоим грозила смерть, и оба закричали, скорее от ярости, чем от страха, и ещё от того, насколько всё это было несправедливо… Кто-то завыл, как призрак, ставший жертвой экзорциста, и гигантская размытая белая фигура врезалась в них. Шинпачи обнаружил, что задыхается, уткнувшись лицом в густую собачью шерсть. Зазвенело стекло — ещё одно окно разлетелось вдребезги; надо бы достать побольше картона и скотча, — а потом они приземлились снаружи, прямо в переулке за домом. Даже смягченный благодаря Садахару, удар оказался таким сильным, что Шинпачи чуть не потерял сознание и подумал, что точно вот-вот умрёт, но этого так и не произошло. Над их головами раздались крики, по лестнице застучали сапоги. Кагура рухнула на лапы Садахару, как делала иногда, когда хотела вздремнуть. Только теперь она не проснулась, даже несмотря на то, что Садахару залаял, а Шинпачи позвал её по имени. Даже глазом не моргнула. Каждое движение причиняло боль, но Шинпачи каким-то образом ухитрился подхватить Кагуру под мышки одной рукой. Другой он схватил Садахару за шкирку и кое-как забрался вместе с Кагурой ему на спину. — Я держу её, — сказал он Садахару, — вперёд... Тот снова гавкнул и рванул с места. Каждый толчок отдавался жгучей болью в груди Шинпачи, но голоса и звон мечей, казалось, становились всё тише, отдалялись, оставшись позади них. Без очков улицы Эдо сливались перед глазами Шинпачи в головокружительную разноцветную муть. Потерял очки, потерял меч, потерял шанс победить в бою. Гинтоки был прав: что Шинпачи вообще мог бы сделать? Он закрыл глаза, не обращая внимания на боль, и покрепче вцепился в Садахару, держа другой рукой безвольное тело Кагуры. Может быть, он просто ребёнок, который ничего не понимает, но будь он проклят, если ещё раз потеряет — что-нибудь или кого-нибудь.