Пандемониум

Капитан Сайто мобилизовал остальные отряды и Шинсенгуми заполонили всю территорию гостевого дворца. На фоне бледного гравия набережной люди выглядели тёмными силуэтами, изредка очерченными лучом фонаря. Дождь ослабевал, превращаясь в моросящий туман, но за облаками садилось солнце, затемняя небо и вылепляя из этого тумана неясные тени. Ямазаки поспешил бы вперёд, но он помогал Шинпачи. Тот опирался на него, но всё ещё упрямо стоял на ногах. Ямазаки вглядывался в каждую смутную фигуру, мимо которой они проходили, но не заметил всклокоченных волос командира Кондо, а дождь не давал возможности почувствовать дым от сигарет замкомандующего Хиджикаты. Не было видно и данны Ёрозуи, хотя его серебристые волосы должны были виднеться в сумерках. Может быть, Гинтоки арестовали и увезли? Позади Ямазаки и Шинпачи посол гекконов безостановочно кричал, пытаясь освободиться из крепкой хватки Кагуры. — Освободите меня! Шинсенгуми, я требую немедленной встречи с вашим командиром! Вы заплатите за это унижение! — кричал он, пока она тащила его за собой, сопровождаемая Садахару. — Ямазаки-сан, — сказал Шинпачи, задыхаясь и не обращая внимания на шум позади них, — насчет Гин-сана... — Не волнуйся, Шинпачи-кун, всё будет хорошо. — Они уже почти были у главных ворот. — Как только данна увидит вас, ребята... Надеюсь, во всяком случае, что тогда... Когда они миновали сторожку на углу, капитан легиона гекконов в зелёной форме появился из-за поворота, ведя отряд своих людей. Все они были потрепанные и не в лучшем состоянии — форма порвана, большинство хромало, а у нескольких хвосты были отсечены на разную длину. — Капитан Эублефарин, — закричал посол, заметив их, — схватите этих грубиянов! — Господин посол? — вскричал капитан. — Где дозорные, почему они не пресекают это безобразие? Уберите свои грязные руки от нашего господина, обезьяны! Солдаты, ко мне! — Кагура-чан, — позвал Шинпачи, когда они с Ямазаки прижались спинами к глиняной стене сторожки, оглядывая окружавших их аманто. Хотя их лазерные пистолеты могли быть сломаны, когти и зубы были вполне целы. — Ты бы не могла его отпустить... Кагура разжала кулак и отпустила посла. — Мы просто пытались обеспечить его безопасность, — сказала она и, сложив руки, уставилась на солдат легиона. — Безопасность! — проворчал посол, пытаясь поправить свою одежду, мятую от грубого обращения и теперь промокшую от дождя. — Со мной ещё никогда так не обращались... — Это правда, господин, — сказал Ямазаки, оставив Шинпачи прислоненным к стене за своей спиной и положил руку на рукоять меча. Защита посла была, конечно, важна, но было бы намного проще, если он сможет защитить именно ребят из Ёрозуи. — И мы сожалеем о таком обращении, но если бы вы просто... — Мы не... мы не хотели причинить господину послу никакого вреда! — Шинпачи задыхался, ёжась от когтей, тянущихся к Ямазаки. — Там убийца... Мы защищали его, честно! Мы клянемся в этом скорлупами наших матерей, отцов, бабушек и дедушек... или как там было... — Вы клянетесь скорлупами всех своих матерей? — сказал капитан геконнов, асинхронно моргая своими жёлтыми глазами. Он повернулся к послу. — Мой господин, вы отрицаете их клятву? — Ну, — сказал посол раздраженно, — они могли бы быть более учтивыми в своей... защите. — Сэр, но они ведь и правда всего лишь невежественные обезьяны, — сказал капитан. Он опустил руку в решительном жесте, и его солдаты послушно опустили свои когти и сомкнули острозубые челюсти. — И если есть убийца, возможно, следует охотиться на него... — Эй, что здесь происходит? Ямазаки почувствовал неожиданное облегчение, будто осознал, что вероятное пятно крови на самом деле оказалось клубничным вареньем. — Командующий Кондо! — Ямазаки? Ямазаки протиснулся сквозь собравшихся гекконов, чтобы встретить своего командира, идущего по тропинке. — Что ты здесь делаешь? — потребовал Кондо. — И что это за история с убийцей? О, привет, господин посол. — Всё в порядке, Кондо-сан, это просто небольшое недоразумение, — сказал Ямазаки. — Ладно, довольно большое. И дело не в размере убийцы, хотя Киджима Матако действительно здесь... Позади него Садахару тявкнул, как бы в подтверждение. — Это же Ёрозуи.., — начал спрашивать Кондо. Затем он остановился, положил руку на плечо Ямазаки, чтобы оттолкнуть его с дороги. Солдаты гекконов рассредоточились, чтобы присоединиться к охоте Шинсенгуми, оставив Кондо смотреть на Садахару, появившегося позади них... Нет, всего лишь на двух детей, стоящих рядом со своей собакой. — Да, да, — сказал Ямазаки, — это часть недоразумения; оказывается, они всё же выжили... — Шинпачи-кун? Кагура-чан? Вы... вы... — Кондо тяжело сглотнул, и на секунду Ямазаки показалось, что его командир зарыдает прямо под дождем, но вместо этого Кондо выпрямился, и редкая серьезность проступила в линии его челюсти. Он отступил за стену сторожки и позвал в туманный мрак: — Сюда! Быстрее! — Просто чтобы вы знали, Хиджиката-сан не поможет с убийцей, — отозвался голос Окиты. — Как будто с такой ногой ты был бы намного лучше, — сказал Хиджиката, но это была задыхающаяся, слабая тень его обычного рыка. — Хиджиката-сан? — спросил Ямазаки, глядя на площадь и на приближающуюся тень, похожую на причудливое горбатое чудовище, неровно ступающее по гравию. Наконец зажглись фонари, подвешенные на карнизах. Они засветились в вечерней темноте, превратив дождь в золотое облако. Ямазаки прищурился сквозь этот рассеянный свет, и чудовище превратилось в Хиджикату, тяжело опирающегося на Окиту, или же наоборот. Окита ковылял на одной ноге, а Хиджиката больше спотыкался, чем шёл, а его форма была порвана и окровавлена. — Хиджиката-сан! — встревоженно сказал Ямазаки и направился к ним, но замешкался. В тени позади них свет фонаря выхватил еще одну фигуру — бледную, как белый призрак в тумане. Бледная одежда, бледная голова — плечи Гинтоки были опущены, промокшая юката запуталась и цеплялась за их сгорбленный изгиб, голова свисала вниз, а глаза были скрыты под стекающими серебристыми волосами. Он не хромал, но каждый его шаг казался неуверенным и неустойчивым, как будто, подняв ботинок, он не имел сил сделать шаг, а просто его опускал. Не столько из-за травмы, сколько усталости: человек продолжает идти только потому, что слишком устал и ему в голову не придёт остановиться. Ямазаки заметил, что у него не было меча: ни хрустальных граней, ни сверкающего на свету лезвия. Впрочем, он выглядел слишком усталым, чтобы нести ещё и его. Ямазаки и Кондо одновременно начали говорить: — Данна... — Ёрозуя... ...но их обоих заглушил громкий лай. Взволнованно повизгивая, Садахару бросился вперёд, едва не сбив Хиджикату и Окиту. Гинтоки едва успел поднять голову, когда огромная собака набросилась на него, повалив на землю, а затем встала сверху, высунув язык и виляя хвостом. Гинтоки поднялся с гравия, медленно и осторожно, одно движение за другим, как человек, у которого болит всё тело: сначала сел, потом встал на колени. — Эй, — сказал он тихо, так, что Ямазаки едва смог расслышать его сквозь шипение дождя, — значит, ты всё-таки добрался, — и он опустил руку на голову собаки и почесал за ушами. — Гин-чан? — сказала Кагура. — Гин-сан? — сказал Шинпачи. И оба они вышли вперёд рядом с Ямазаки. Рука Гинтоки остановилась на голове Садахару, и всё его тело застыло, только дрожь пробежала по плечам. Его голова была по-прежнему опущена, а лицо скрыто тенью. — А? — сказал Хиджиката, глядя на них. — О, — ответил Окита, тоже раскрыв глаза в изумлении. — Но я сломал его, — сказал Гинтоки. — Я сломал его, не так ли. Я сломал его, и они ушли, потому что это то, чего они хотели, даже если этого не хотел я... так что я сломал его, и они ушли... — Гин-чан? — снова сказала Кагура, делая шаг к нему. Гинтоки тряхнул головой один раз, резко, почти раздраженно. — Я же сломал этот чертов меч... — Ёрозуя, — сказал Кондо необычайно мягко, но непоколебимо, как всегда, — на этот раз дело не в мече. Гинтоки снова повернул голову в знак отрицания. — Они были, я видел их. Они были... — Что бы ты ни видел раньше, это мог быть проклятый меч, — сказал Хиджиката. — Это не так. ...Может быть? Чёрт, я не знаю... — О, вы очень помогли, Хиджиката-сан, — пробормотал Окита. — Гин-сан? — Шинпачи был бледнее, чем когда-либо, и его голос звучал ещё слабее, чем у Гинтоки. — Что... что ты видел? Зачем ты пришёл сюда, зачем ты... — Эй, ты надрал задницу суперсадисту, Гин-чан? — прервала его Кагура. — Не стоило... Была моя очередь, я сделала свой выбор, а теперь мне придется ждать, пока он оправиться от ран... — Кагура-чан, — зашипел Шинпачи, толкая её локтем, — сейчас для этого не время! Да и ты не можешь махаться с правительственными офицерами... — А как насчет дипломатических работников? Потому что на этих придурков с Часовыми я тоже положила глаз — хотя у нас тут есть посол, если хочешь... — Дипломатические посланники ещё хуже! — Гин-чан, Шинпачи слишком скучен даже для натурала... — Гин-сан, Кагура-чан доведёт нас всех до тюрьмы... В пронизанном светом тумане и тенях Ямазаки плохо различал, двигался ли Гинтоки, и даже не был уверен, что именно он потянулся вверх или эта парочка упала вперёд первой. Но почему-то вместо того, чтобы стоять перед ним, они стояли на коленях на гравии, обхватив его руками, а он — их плечи, притягивая их так близко, как только мог, и все их головы были вместе. Макушка головы Гинтоки покоилась на голове Кагуры и Шинпачи, и дождь стекал по их волосам, смешивая серебряные пряди с красными и чёрными. — Гин-чан, — сказала Кагура через мгновение, приглушенно, — Гин-чан, ты дрожишь... — Мы все промокли, — сказал Шинпачи, — нам нужно зайти в дом и обсохнуть, пока мы не простудились... Он прервал эти слова чиханием и ойкнул от боли. — Шинпачи! — сказала Кагура, поспешно отстраняясь. — Гин-чан, он поранился... — Я в порядке, — сказал Шинпачи, но его зубы стучали, и когда он попытался встать, то ноги его не послушались. Гинтоки его поймал. — Что ты сделал? — спросил он, отодвигая в сторону мокрые уваги Шинпачи, чтобы посмотреть на влажные бинты под ними. — Оставил свои очки валяться где попало, чтобы на них наступили, а? Как ты можешь быть таким небрежным? — М-мои очки? — А кто говорил об очках? — сказал Гинтоки, подхватывая Шинпачи, словно тот был не тяжелее младенца. — Ёрозуя, казармы вон там, — сказал Кондо, указывая на деревянное здание на противоположной стороне тропинки. — Все отряды на задании, так что там полно свободных полотенец и футонов. Гинтоки кивнул. — Мы будем у тебя в долгу, Горилла. — Ты можешь расплатиться со мной сейчас, — сказал Кондо, — возьми с собой Тоши, пока он не потерял сознание в какой-нибудь луже. — Я не собираюсь... эй! — возразил Хиджиката, когда Кагура подошла и подняла его, так же легко, как Гинтоки нёс Шинпачи, хотя для этого ей пришлось связать замкомандующего в длинноногий, нескладный рогалик. — Поставь меня! Кондо-сан! — Вот и славно, — сказал Кондо, глядя, как они направляются к казармам, со способной вывихнуть челюсть улыбкой. — Хорошая работа, Ямазаки. — А... ум... да, сэр, — Ямазаки кашлянул, чтобы прочистить горло от комка, который таинственным образом там появился. — Спасибо. Хотя на самом деле, Ёрозуя — вот кто остановил убийцу... — Убийцу, который, возможно, всё ещё здесь, — вклинился посол гекконов. Ямазаки совсем о нём забыл. — И что вы, обезьяны, с этим собираетесь делать? Никаких следов этого возможного убийцы, пока мы стоим здесь, в сырости и темноте... — Не волнуйтесь, посол, — сказал Окита, — если она и выстрелит в вас сейчас, мы наверняка сможем обнаружить её по пороховой следу. Если бы вы только отошли на свет, чтобы стать лучшей мишенью... — Сого, — вздохнул Кондо. — Привет? — позвал лёгкий голос из сумрака позади них. — Ничего, если я войду? Ваши ворота, похоже, сломаны. Голос не был похож на голос Матако, но Ямазаки всё равно нащупал свой меч. Он нечасто жалел о том, что пропускал обычные тренировки Шинсенгуми, но, когда рядом находился убийца, Окита был ранен, Кондо почему-то без меча, а сановника аманто нужно было защищать, он подумал, что ему бы стоило пропустить пару тренировок по бадминтону. — Капитан Эублефарин! — закричал посол. — Вернитесь и защитите меня! — А, это не ваш капитан, не так ли? — сказала приближающаяся фигура — две фигуры, как оказалось. Та, что пониже, толкала ругающуюся и сопротивляющуюся женщину. Светлые волосы, красное кимоно. — Киджима Матако! — воскликнул Ямазаки. — Так вот как она выглядит? — спросил Кондо, прищурившись и глядя на неё сквозь туман. — Я не знал, что у неё такое большое оружие. У маленькой фигурки, державшей Киджиму в крепком захвате, были чёрные волосы в тон чёрной повязке на левом глазу. — Кьюбэй-сан? — сказал Ямазаки. — Таэ-чан попросила меня проследить за вами, — объяснила Кьюбэй. — А поскольку возле додзё стояла патрульная машина, я попросила их отвезти меня, но из-за пробок мы только что приехали. Когда мы подъехали, я увидела эту особу, перебирающуюся через стену, и мне пришло в голову, что она может быть связана с покушением, о котором вы упоминали. Поэтому я её задержала. У неё была пара револьверов, — добавила она небрежным тоном, — они в кармане моего плаща. — Вы все за это заплатите, — прорычала Киджима, пытаясь освободиться из цепкой хватки Кьюбей. — Когда Шинске-сама узнает, что я у тебя... — Шинске? — спросил Окита. — Такасуги Шинске? — Такасуги вернулся в Эдо? — сказал Кондо. — Так это он за всем этим стоит... и не устал он вечно сеять хаос? — Сомневаюсь, командир, — сказал Ямазаки, — это вроде как его фишка, знаете ли... — Такасуги? Кто именно этот Такасуги? — потребовал посол гекконов. — Вы слышали о нем, посол? — спросил Кондо. Посол надул мешочек на шее, отчего чешуйки затрещали, как колючки. — Имперские Часовые, возможно, упоминали это имя. Или что-то похожее на него; не то чтобы мне было дело до того, чтобы следить за названиями обезьян. Киджима ухмыльнулась. — Сомневаюсь, что кто-то из ваших дозорных теперь забудет его имя. — Значит, это Кихэйтай напал на дозорных и Ёрозую? -сказал Ямазаки. Окита шагнул вперёд, а Кондо нахмурился. — Ёрозуя...? — Это... недоразумение, — сказал Ямазаки. — Кагура-чан, Шинпачи-кун и дозорные были атакованы. Ёрозуя не видели, кто это был — их ударили сзади, когда они были уязвимы, и они едва-едва спаслись... — Значит, она сообщница тех, кто их ранил? — спросила Кьюей, сузив один глаз, и Киджима вскрикнула, когда хватка на её руке сжалась сильнее. — Так вот почему данна так разволновался? — сказал Окита с бесстрастным спокойствием, от которого волосы на затылке Ямазаки встали дыбом. — Что именно сделал твой босс, Багровая дуля? — Я Багровая пуля, — сказала Киджима, задрав нос, — и я не буду говорить с правительственными собаками. Делайте что хотите. Окита улыбнулся. Это была улыбка человека, получившего неожиданный подарок под конец очень плохого дня, и Ямазаки вздрогнул, когда Окита наклонился к предполагаемой убийце, чтобы сказать: — Я думал, ты уже никогда не попросишь. Как бы ни переживал Кондо, какие бы злобные слухи ни распространял Окита, Хиджиката на самом деле не потерял сознание ни в луже, ни после того, как добрался до казармы. Просто на какое-то время всё стало немного расплывчатым, наступила интеллектуальная неясность, когда он сосредоточился на том, чтобы не стонать от боли, и пропустил несколько незначительных изменений в физических и пространсвенных условиях. Например, каким образом он оказался лежащим на футоне, а его мокрая форма была снята, а раны перевязаны. Хиджиката моргнул, глядя на тёмный потолок над головой, и скривил лицо от горького вкуса на языке — какое-то вредное лекарственное зелье или что-то в этом роде, но боль казалась не такой острой, как раньше. Хотя от этого снадобья всё же немного закружилась голова, когда он осторожно сел и осмотрелся. В комнате было темно, но в тусклом свете, проникающем из-под двери, он смог разглядеть пол татами и полузнакомые рисунки на дверях фусума. Казарма, но не в штаб-квартире Шинсенгуми, а на территории дворца. Эта комната была меньше, чем главное общежитие, однако пол татами был достаточно просторным, чтобы разместить четыре комплекта футонов. Два напротив были заняты: виднелись неясные силуэты под одеялами и было слышно тихое дыхание спящих. А между ними сидела фигура — тёмная одежда, окутанная тенью, но слабый свет выхватывал бледный клубок белых волос и блеск открытых глаз. — Чёрт, — выругался Хиджиката, когда сердце заколотилось, пока он нащупывал в темноте свою катану. — Расслабься, — сказал Широяша. — Я не собираюсь ничего предпринимать. Этот ленивый говор принадлежал не демону. Саката Гинтоки. Точно. Хиджиката заставил себя дышать медленнее, равномерно, не обращая внимания на пульсирующую боль, которая, словно когти, сжала грудь под давлением бинтов. Он посмотрел на дремлющие фигуры на футонах, по одному с каждой стороны от Гинтоки. Тому едва хватило места, чтобы втиснуться между ними. — Значит, это твои двое? — Да, — сказал Гинтоки. — И они в порядке? — По словам вашего врача, да. — Хорошо, — сказал Хиджиката. Немного пошипев, как чайник, выпускающий боль вместо пара, он медленно согнул ноги, чтобы было удобнее сидеть, и наклонился вперед, положив скрещенные руки на колени. — Доктор сказал, что с тобой тоже всё будет в порядке, — сказал Гинтоки. — Медик приходил? — Это объясняло лекарственное послевкусие. — Значит, это он меня перевязал. — Ты что, думал, это я тебя раздел и уложил в кроватку? — Нет, конечно, не думал. — Ах, это разочарование? Ты втайне хотел, чтобы я содрал мокрую одежду с твоей обнаженной кожи, Хиджиката-кун? — Нет... ты, извращенный дегенерат! — Хиджиката похлопал себя по забинтованному боку, но медик Шинсенгуми забыл положить ему в карман сигареты. Он вздохнул и скрипнул зубами. — Но, чёрт возьми, это самое меньшее, что ты мог сделать, после того как меня порезал. Он хотел, чтобы слова причинили боль, но Гинтоки не парировал удар и не вернул подначку; его глаза в темноте были открыты, но он молчал. — Это был удар по счастливой случайности, ты знаешь, — сказал Хиджиката. — Совершенно случайный. Гинтоки поднял голову и его серебристые волосы зашевелился в тени. — Должно быть, у меня сегодня чертовски удачный день, — заметил он, — раз мне удалось нанести тебе столько ударов. — Придурок, — сказал Хиджиката. — Ты должен лежать на земле и благодарить нас за то, что мы тебе голову не отрубили. — Ты действительно веришь, что смог бы? — сказал Гинтоки. — Имел бы полное право, — серебристые волосы, серебристый клинок, дождь и ужасающая скорость демона... Хиджиката крепко стиснул зубы. — ...Нет. — Хотя ты мог бы и постараться, — тон Гинтоки был безразличным, как часто бывало и раньше; невозможно было определить, задумался ли он, злился или обвинял. — Ты тоже мог бы постараться, — сказал Хиджиката. Он мог быть поранен; его живот мог быть разрезан, как у выпотрошенной рыбы. Окита, да и Кондо тоже, могли пострадать — последний вообще был без меча. Чёрт, но большинство солдат гекконов, сразившиеся с Гинтоки, избежали смертельных ран. Они потеряли хвосты, но не головы. Не милосердие, нет, подумал Хиджиката. Возможно, это была лишь сила привычки, годы пассивного бездействия, закалившие меч Гинтоки. Или, что более вероятно, это была привычка, заложенная ещё в давние времена, когда на поле боя, в окружении или в поисках трофеев можно было лишиться жизни. Ты убивал врагов быстро и жестко, как только мог, и продолжал идти вперед. Но он не сразил Кондо, как бы легко это ни было. Широяша при всей своей ярости сдержал свой клинок. Хиджиката никогда в жизни не сможет понять этого среброволосого сукина самурая. Он не заметил шагов за дверью комнаты, пока фусума не отодвинулась, впуская свет из коридора. После кромешной темноты белый свет флуоресцентных ламп на мгновение ослепил, и Хиджиката прищурился, чтобы разглядеть стоящую там фигуру. — О, вы проснулись, Хиджиката-сан, — сказал Окита, прислонившись к дверному проему, засунув костыль под другое плечо. — Я думал, будете спать до самого утра, как ленивец. — И ты называешь меня ленивцем? — Данна, — сказал Окита, игнорируя его, когда повернулся уже к Гинтоки, — там ждет патрульная машина, чтобы отвезти вас всех обратно в контору, если хотите. — А, — сказал Гинтоки, оставаясь сидеть у стены. На нём не было его обычной небрежной юкаты, только чёрная рубашка и штаны, сухие, но помятые. В тёмной одежде он выглядел бледным, лицо под вымытыми дождём волосами белело ещё сильней. — Или вы можете остаться здесь на ночь, как Кондо-сан и сказал, — добавил Окита. — Поскольку замкомандующий-ленивец в любом случае займет его комнату. Хиджиката понял, что это комната Кондо. В казармах гостевого дворца было тесновато и не было места для специального лазарета. Впрочем, эта комната была уединенной; здесь не было отрядов, которые могли бы наблюдать за его нынешним недомоганием. Хиджиката про себя поблагодарил своего командира за заботу, а затем раздраженно спросил: — С каких это пор ты у него на побегушках, Сого? — С тех пор, как все остальные отправились на охоту всед за гекконами, — сказал Окита. — Киджима Матако во всём призналась. Ну, не во всём, но она не сказала, где был Такасуги. И о дозорных. — Киджима Матако? — нахмурился Хиджиката. — Такасуги? — сказал Гинтоки, и внимание Хиджикаты снова переключилось на него, потому что этот тон был слишком низким и сосредоточенным. Комок, зарывшийся в футон слева от Гинтоки, внезапно зашевелился. Кагура села, зевая и смахивая рыжие волосы с лица. — Что такое, что происходит? Гин-чан? — Киджима Матако была убийцей, посланным за послом. Такасуги Шинске — тот, кто её послал, — объяснила Окита. — Может быть, это тоже его подарок, — и он достал из-за спины фламбард. Света отразился от зазубрин на лезвии и изломанных граней алмаза. Хиджиката, взглянув на Гинтоки, увидел, как тот неподвижно застыл на долю секунды. А затем легко пожал плечами и сказал, растягивая слова: — Такой дешёвый подарок и правда в стиле этого ублюдка. Глаза Кагуры расширились. — Не трогай этот меч! — сказала она. — Ты должен избавиться от него, он проклят... — Затем она подмигнула Оките и села обратно. — Не бери в голову, призрак, наверное, и то испугается тебя больше. — Проклятие снято, — сказал Окита. — Так сказать — похоже, что в клинке была какая-то схема, но вы его поломали, данна. — Мне никогда не везло с электроникой, — сказал Гинтоки. — Так а где Такасуги? — Скорее всего, уехал из Эдо, — сказал Окита, положив меч на полку у двери. — Если он ещё не уехал — об этом Киджима не стала говорить. Но после небольшого поощрения, — и он сказал это так небрежно, что, вероятно, только Хиджиката понял, как её уговорили, — она упомянула, где Кихейтай держат похищенных ими императорских Часовых гекконов. Дозорных, которые сделали из тебя дуру, китаёза, — с удовольствием добавил он. Кагура высунула язык. — Я бы хотела посмотреть, как тебя укусит один из этих придурков, — сказала она. — Я могла бы поставить тебя во всевозможные позы. И сфотографировать. Окита моргнул. — Ого, китаёза, я понятия не имел, что ты так ко мне относишься. Я был бы польщен, если бы ты была настоящей девушкой, а не дикаркой. — Может быть, я бы себя так чувствовала, если бы ты был настоящим парнем, а не садистским чудовищем. Гинтоки погладил Кагуру по голове, да так легко, что едва растрепал ей волосы. — Отставить флирт. Пока что, — сказал он. — Кихейтай — им удалось захватить дозорных? — Да, пока они были отвлечены в вашей конторе... — Значит, это те трусливые ублюдки, которые напали на нас, — сказала Кагура, вскакивая на ноги. — Те, кто ударил Шинпачи сзади — мы должны пойти и надрать им задницы...! Лицо Сакаты вытянулось, но Хиджиката не мог понять, было ли это согласие или спор. Прежде чем Гинтоки успел что-то сказать, Окита сказал: — Ты опоздала. Этим сейчас занимается Кондо-сан. — Кондо-сан пошёл встретиться с ними один? — потребовал Хиджиката, оглядываясь в поисках своей катаны и не обращая внимания на то, что от этого движения у него заныли раны. — Ты позволил ему пойти без тебя? — Кондо-сан вместе с Ямазаки, а также третьим, четвертым, пятым и восьмым отрядами, — сказал Окита. — Плюс несколько солдат из легиона геконнов, которые хотели принять участие в сражении. Этого должно хватить. Кроме того, — и уголки рта Окиты слегка опустились вниз, и по его меркам это был гневный оскал, — у меня сейчас нет меча, чтобы поддержать его, а Кондо-сан захотел назад свой. — А, — сказал Гинтоки. — Эмм. Об этом... Окита повернулся к нему, и его натянутая улыбка вернулась на место. — Не беспокойтесь об этом, данна. Я просто вычту это из всех гонораров, которые мы вам должны — думаю, годовая услуга должна покрыть счёт. — ...Чёрт, — сказал Гинтоки, уронив голову между коленями и обхватив её руками. — Гин-чан? — спросила Кагура, нахмурившись. — Неважно, Кагура-чан, — сказал Гинтоки, приглушенно обхватив себя руками. — Я разберусь с этим садистом позже. — Если Шинсенгуми сейчас там, то нам стоит поторопиться, — сказала Кагура, толкнув его в плечо. — Мы можем немного надрать им задницы, пока их не арестовали или не порезали... Гинтоки поднял на неё глаза, потом посмотрел направо, где под вторым футоном второй комок не шевелился — должно быть, Шинпачи было совсем плохо, раз он спал под их шум. Или же он привык к этому, что казалось более вероятным. — Нет, — сказал Гинтоки, качнув головой и прислоняясь к стене. — Забудь об этом — уже поздно, и в любом случае дождь продолжается, а мои волосы уже сохнут вьющимися; не хочу мочить их ещё раз. Правда, его волосы выглядели не хуже, чем обычно, но Хиджиката решил не обращать на это внимания. Кондо был бы благодарен за операцию без их вмешательства. — Но, Гин-чан, эти глупые подражатели... — И я устал, — тихо сказал Гинтоки. Хиджиката не думал, что Кагура вообще его услышит, учитывая то, как она тараторила, но та вдруг посмотрела на Гинтоки, а затем закрыла рот и снова села на свой футон. — Да, — сказала она, — я тоже. Мы могли бы пойти домой... — А зачем, если мы можем воспользоваться их гостеприимством? Нам не придётся менять эти футоны. И завтра будет завтрак. Кагура просветлела. — Правда? — Завтрак для Шинсенгуми, — сказал Хиджиката. — Это не гостиница. — Завтрак для государственных служащих, оплаченный из наших налогов, — ответил Гинтоки. — Как будто ты когда-нибудь платил налоги...! — Я лучше вернусь к охране посла, — сказал Окита. — Мой отряд и твоя собака охраняют его здесь, в казармах, но он становится нетерпеливым, и Кондо-сан будет разочарован во мне, если я позволю ему сорваться с поводка. Так сказать. — Поводок, — сказал Хиджиката, нахмурившись. — Сого, ты ведь не надел на него ошейник? — Спокойной ночи, данна, Хиджиката-сан. Китаёза надеюсь, твои сны будут ужасны. — Сого! Насчет посла — эй, вернись — не оставляй меня одного с... Сого!!! Но Окита уже закрыл двери фусума, вновь окуная их в темноту. — Чёртов садист, — прорычал Хиджиката, стиснув зубы. А он ещё хотел попросить у Окиты пачку сигарет. Хотя вероятность того, что при удобном случае он снова начинит их порохом, была высока, так что Хиджикате лучше было и не просить. — Гин-чан, я что-то проголодалась, — заныла Кагура. — Может, позавтракаем пораньше? С другой стороны, стоило рискнуть покурить прямо сейчас. — У них наверняка есть кухня, — сказал Гинтоки. — Сходи туда. И принеси «Поки», если у них есть. — Хорошо! — Кагура вскочила и рванула к двери, едва не снеся её в своём энтузиазме. — Кагура, — сказал Гинтоки, но не чтобы отругать. По крайней мере, Хиджиката не cмог определить этот тон. Судя по тому, как она остановилась в дверях и оглянувшись, Кагура тоже не смогла понять тона. — Гин-чан? — ...Ничего, — сказал Гинтоки. — «Поки», не забыла? Или печенье в глазури. Шоколадной или клубничной. — Ага, ага, — сказала Кагура, небрежно отдала честь и ушла. Топот её босых ног по татами можно было принять за топот бегущего слона. — Кухня в другой стороне, — заметил Хиджиката. — У неё есть нюх, так что она всё найдёт, — сказал Гинтоки. — Или чью-то заначку со съестным, в зависимости от ситуации. Поверь моему опыту: лучше, если она будет сыта. — Вы можете вернуться к себе домой и позволить ей опустошать собственные заначки, ты, ублюдок-халявщик. Кагура не закрыла дверь до конца, и света, падающего сквозь щель, было достаточно, чтобы Хиджиката увидел, как Гинтоки снова застыл на месте, неподвижный, если не считать лёгкого вздымания и опускания плеч при дыхании. Хиджиката вздохнул и тут же зашипел сквозь стиснутые зубы. — Ты не можешь оставаться здесь вечно, Ёрозуя. Когда-нибудь тебе придётся вернуться домой. Гинтоки прислонился спиной к стене и сделал в полумраке неопределенный жест рукой. — Там полный бардак, знаешь ли. Хуже, чем обычно. Разбитое окно, кровь ящериц и всё такое. А Шинпачи не сможет какое-то время убираться, а Кагуре вряд ли можно доверить швабру. — Ты мог бы убраться сам. — Зачем мне нанимать работников, если я сам с удовольствием занимаюсь домашними делами? При всех многочисленных беспечных, безрассудных, отягчающих недостатках Гинтоки, обычно тот не был трусом. Хиджиката посмотрел на него сквозь тусклый свет, на тёмную тень его одежды и бледное пятно его лица и волос. — Что ты видел? — спросил он. — Этот меч, — и он кивнул в сторону полки, куда Окита положил фламбард, — что он заставил тебя увидеть? — Ничего, — сказал Гинтоки. Его спокойный тон был настолько близок к его обычной непринужденной беззаботности, что Хиджиката не мог быть уверен, что тот притворялся. — Ничего реального, так что какое это имеет значение? — А ведь звучало реально, — сказал Хиджиката. В его груди запульсировала далёкая жгучая боль — должно быть, действие обезболивающего ослабло. Он осторожно вытянул ноги и снова лёг на футон. — Я слышал, кстати. Слышал их голоса. Определённо было похоже на них, хотя одновременно и нет. Если бы визуальные образы были так же убедительны, как аудио, если бы они выглядели так же реально... — Так и было, — сказал Гинтоки. — Они выглядели реальными, но не были таковыми. Но это не значит, что я не видел вещей похуже. Существуют вещи, которые гораздо хуже, и они абсолютно реальны. Как и ты. — Даже если знаешь, что кошмар нереален, это не делает его менее отстойным, — медленно сказал Хиджиката. Он не сказал бы ничего такого, если бы было достаточно светло, чтобы увидеть лицо Гинтоки. И, вероятно, не сказал бы, если бы не лежал, не болел и не находился под действием обезболивающих. Но он подумал, что Гинтоки снова бросит ему это в лицо, спросит, бывают ли у большого плохиша из Шинсенгуми большие плохие страшные сны, и плачет ли он в постели Кондо, когда это происходит. Такое следовало ожидать, но, может быть, и не стоило, когда его лица не было видно, потому что Гинтоки какое-то время ничего не говорил. Когда он наконец заговорил, голос его был тихим, таким задумчивым, словно принадлежал другому человеку. — Самые страшные кошмары иногда те, которые не настоящие. Настоящие воспоминания со временем исчезают — каждый прожитый день отдаляет тебя от того, что произошло. А вот от фальшивых никуда не деться; всё, что ты можешь сделать, это каждый день напоминать себе, что этого не было. Затем его голос перешел на более громкий, более знакомый тон. — Не так ли, Шинпачи? — А, — вскрикнул комок на футоне рядом с Гинтоки. — Я имею в виду... что? Ты что-то сказал, Гин-сан? Я так крепко спал... — Серьёзно, Пацуан, нам нужно поработать над твоей ложью. А также над дыханием, если ты собираешься подслушивать, притворяясь спящим. — Я не спал, — пробормотал Шинпачи, — то есть, я не спал, я просто... — Ты должен спать по-настоящему, — сказал Гинтоки. — Доктор сказал, что тебе нужно много отдыхать, чтобы восстановиться. А пока ты не восстановишься, ты не сможешь убираться в конторе, и что мы тогда будем делать? — Сделай это сам! Даже если я твой работник — что обычно означает, что ты мне платишь, так что я не знаю, считаюсь ли я вообще работником — с каких это пор я горничная? — Хм, а может одолжить у старой карги Таму... — Эй, некоторые из нас здесь пытаются заснуть, — сказал Хиджиката. — Потише там. — Почему бы не попросить садиста продырявить твои барабанные перепонки — тогда у тебя всегда будет тишина, спи — не хочу, — посоветовал Гинтоки. — Простите, Хиджиката-сан, — сказал Шинпачи, демонстрируя вежливость и воспитание за обеих своих товарищей из Ёрозуи вместе взятых. Хотя именно он нарушил покой минуту спустя, прошептав: — Гин-сан, ты ложиться не собираешься? У Хиджикаты-сан есть ещё один футон... — Я подожду, пока вернётся Кагура, — пробормотал в ответ Гинтоки. — Она всё равно нас всех перебудит, ищя дорогу к своему футону. — Хорошо... но ты же поспишь, Гин-сан? Тебе это тоже нужно. — Да, — согласился Гинтоки, как будто это не было нелепо, когда о тебе заботился мальчишка младше на добрых лет десять. — Гин-сан, — сказал Шинпачи так тихо, что Хиджиката едва расслышал его, — если ты... Кагура-чан и я, мы будем напоминать тебе. Каждый день, когда тебе это будет нужно. Мы будем постоянно напоминать тебе. — Да, — сказал Гинтоки, — я знаю. Его голос не был ни смущённым, ни раздражённым. Иди даже благодарным. Может быть, просто довольным. Громовой стук пяток по полу снаружи возвестил о возвращении Кагуры. Как и предсказывал Гинтоки, она с силой распахнула дверь, чтобы в комнату проник свет, и по пути к своему футону успела наступить на все ноги. Потом им с Гинтоки пришлось делить добычу — Кагура всё-таки нашла кладезь закусок для солдат, но поскольку большинство сладостей были запрещенными и в любом случае служили поводом для сэппуку, никто не поднимет шум, и Хиджиката позволил откупиться от себя пачкой тёмно-шоколадных «Поки» (в конце концов, это были «Мужские».) Не сигарета, но, по крайней мере, что-то, что он мог откусить. К тому времени, когда Кагура забралась обратно под одеяло и наконец закрыла глаза и рот, Шинпачи был уже в отключке, образно говоря, мёртв для мира и не мог протестовать, когда Гинтоки снова устроился на своем месте между их футонами, вместо того чтобы лечь и заснуть, как они и договаривались. Хиджиката мог бы что-то сказать — правда, при свете лицо Гинтоки выглядело осунувшимся и усталым, и, чёрт возьми, даже демону нужно было бы дать отдых своему телу после тех нагрузок, которым он подверг его сегодня. Но Хиджиката не был заботливой мамашей, нянькой или кем-то ещё. И не похоже было, что Гинтоки его послушает. Скорее всего, просто возразит и скажет, что ему удобнее там, где он находился — прижавшись к стене, с шумными и слюнявыми Кагурой и Шинпачи, храпящими по обе стороны от него. Нет, Хиджиката никак не мог понять этого парня. Но, по крайней мере, у него будет больше шансов попытаться.