sir this is a wendy's

      Прошло 48 часов с тех пор, как Кастиэль покинул Канзас. За это время он успел побывать на открытии завода по производству микрочипов в Эймсе, на строительстве солнечных панелей в окрестностях Канзас-Сити и на двух мероприятиях по сбору средств в Чикаго, прежде чем его доставили обратно в Вашингтон с достаточным запасом времени, чтобы он успел ознакомиться с брифингами для утренних встреч.       А Дин так и не позвонил и не написал.       Он изо всех сил старается не думать об этом.       Когда он замешкался у двери Wendy’s, а потом резко повернулся к Анне и попросил визитку, которую она собиралась оставить Дину, её брови от удивления взлетели вверх. Она работала с ним так давно, что знала, что лучше это никак не комментировать, но также она знала, насколько необычным для него было такое поведение.       Потому что Кастиэль обычно не делал ничего столь спонтанного. Изредка, в своей политической карьере, — только когда он был в праведном гневе из-за лицемерия вокруг, — и никогда в личной жизни.       Когда они только начинали работать над компанией, к нему приставили двух сотрудников, чья работа заключалась в том, чтобы раскопать всё грязное бельё, которое только могло быть в его прошлом (это делалось для того, чтобы его команда была готова в случае, если что-то подобное найдут их оппоненты). Они часами задавали ему наводящие вопросы о личной жизни, несколько недель выискивали информацию о кредитной истории и полицейские отчёты в каждом городе, в котором он когда-либо жил, и в конце концов вернулись сбитыми с толку и с пустыми руками.       Самое худшее, что им удалось обнаружить, — это очень даже публичную информацию о том, что в шестнадцать лет он был арестован во время протеста против баптистской церкви Вестборо.       (Тогда он сам и написал статью об этом. Вряд ли требовались какие-то особые исследовательские навыки, чтобы это обнаружить).       Всю свою жизнь он всё тщательно обдумывал, а потом обдумывал ещё раз, а потом он зашёл в Wendy’s и увидел мужчину со шваброй, и всё изменилось.       Дин был… он был просто другим. Он не боялся Кастиэля, не высказывал ему утрированного уважения, не был подхалимом. В некотором смысле он напомнил Кастиэлю ребёнка, хотя он уверен, что Дин был бы против подобного сравнения. Но во время своей предвыборной кампании и на мероприятиях Кастиэль всегда радовался встречам с детьми — что никого не удивляло больше, чем его самого, — потому что они не относились к нему так, как будто он был другим. Они не напоминали ему, что он был кем-то далёким ото всех, исключительным.       С Кастиэлем обращались так, как будто он был другим задолго до того, как он стал государственным деятелем, ещё тогда, когда он был просто слишком энергичным подростком, ничего не смыслящим в поп-культуре и пренебрегающим социальными нормами.       Но потом появился Дин, который дал ему прозвище и ухмылялся, смотря ему в глаза. И Кастиэль не мог перестать думать о нём.       Его руки были тёплыми и мозолистыми, а глаза загорелись, когда Кастиэль улыбнулся, и он открыл дверь, когда Анна попросила его о помощи, хотя не был обязан это делать.       Флирт для Кастиэля не был в новинку, не с такой работой. Люди всегда тянутся к власти, они пытаются завоевать его доверие и приблизиться к нему всеми возможными способами. Но Дин флиртовал так, словно не мог остановиться, как будто Кастиэль был просто обычным мужчиной, случайно зашедшим в его ресторан.       Кастиэль вспоминает, как на щеках Дина расцвёл румянец, как будто он сам поразился собственной смелости, и улыбается, думая об этом.       Но Дин не позвонил. И, как бы ни было легко для Кастиэля попросить своих сотрудников найти номер Дина, он запрещает себе это делать. Учитывая силу и влияние, которыми он обладает, это должно быть решением Дина.       Кастиэль выложил все карты на стол, оставив Дину свой личный номер, и теперь ему остаётся только ждать и надеяться.              В течение дня он часто оставляет свой личный телефон в резиденции. Единственные люди, у которых есть этот номер, — это члены его семьи, близкие друзья и соратники, максимально ограниченный круг лиц, которые могут связаться с ним, минуя Ханну, его очень принципиальную секретаршу.       И нет ничего более непрофессионального, чем украдкой проверять свой телефон под президентским столом, чтобы узнать не написал ли ему его объект воздыхания. Его шею покалывает от смущения только при одной мысли об этом.       Так что только после того, как Кастиэль покидает офис на следующий день, проводит час в тренажёрном зале, сбрасывая накопившееся напряжение, и возвращается в резиденцию, он, наконец, позволяет себе проверить сообщения.       Их два — оба с незнакомого номера с кодом штата Канзас.       То, что при виде этих сообщений, его сердце начинает биться в два раза быстрее, должно его беспокоить, и он на мгновение задумывается о том, что ему стоит позвонить своему лечащему врачу. Но нет… должно быть, это то, о чём все всегда говорили, — дети в школе, друзья в колледже и песни по радио, — физические симптомы чувств. Кастиэль никогда этого не понимал, всегда думал, что это преувеличение или просто ещё одна вещь, для которой он не был создан.       И это внезапное осознание того, что десятилетиями казалось ему какой-то универсальной внутренней шуткой для своих, приводит Кастиэля в замешательство.       [18:08] привет, кас. как дела? это дин       [18:11] парень из венди       Кастиэль думает о том, что Дину пришлось уточнить, кто он такой, видимо, потому что он решил, что Кастиэль каким-то образом мог забыть его. Как будто он мог забыть. Как Дин не понял, что Кастиэль не мог выбросить его из головы с тех пор, как впервые увидел, такого уставшего, испуганного и красивого?       Он понимает, что улыбается, смотря на телефон.       Второй раз за неделю Кастиэль совершает что-то импульсивное.       Он меряет шагами спальню, пока в телефоне звучат гудки, надеясь, что Дин возьмёт трубку, но в то же время и боясь этого. На третьем гудке он внезапно осознаёт, что уже почти полночь — даже по среднеамериканскому времени слишком поздно звонить.       «Нужно было просто написать сообщение…» — пристыжённо думает он и спешит повесить трубку.       Но Дин отвечает, прежде чем он успевает нажать на кнопку завершения вызова.       — Да, алло? — голос Дина грубый и настороженный, и сердце Каса замирает. В нём совсем нет той теплоты, которая эхом отдавалась в его голове с момента их разговора. Он не уверен, что именно он понял неправильно, но он определённо что-то неправильно понял.       Он молчит слишком долго, и Дин снова говорит:       — Алло?       — Извини, да. Это, эм, Кастиэль, — он испытывает странное желание сказать: «парень из венди». Боже, он никогда в жизни не чувствовал себя настолько глупым, а ведь он был почётным гостем на ужине у Эла Смита.       — Кас! — голос Дина мгновенно меняется, и настроение Кастиэля улучшается вместе с ним. — Привет, чувак, прости… я не понял, что это ты. Решил, что это просто очередной спам.       — Ты не сохранил номер? — с любопытством спрашивает Кастиэль, а потом чувствует себя идиотом. Но Дин тепло смеётся.       — Я, эм, почувствовал себя глупо, записывая твоё имя в контакты. Казалось, что это какая-то кличка, а потом я подумал, что стоит дать тебе какое-нибудь кодовое имя, а потом, эм… я почувствовал себя полным идиотом и сдался.       Один только звук его голоса заставляет Кастиэля улыбаться, смотря на стену. Он прекращает расхаживать по комнате и садится на кровать.       — Я не должен был звонить без предупреждения, — говорит он. — Просто у меня не так много времени на личные звонки. Надеюсь, у тебя ещё не слишком поздно.       — Не, всё в порядке. Я только еду домой с работы, — отвечает ему Дин. Теперь, когда он сказал это, Кастиэль обращает внимание на гул двигателя на заднем плане. Видимо, Дин поставил телефон на громкую связь.       — Из больницы или ресторана?       Дин слегка усмехается.       — Ресторан… это громко сказано. Но сегодня я был в больнице. У нас завал на этой неделе, поэтому я взял двойную смену.       — Должно быть, ты очень устал.       — Ничего такого, с чем бы я не мог справиться, — говорит Дин, и Кастиэль хочет сказать: «Дело не в том, с чем ты можешь справиться, а с чем нет, а в том, как ты заслуживаешь себя чувствовать, а ты заслуживаешь чувствовать себя отдохнувшим и довольным своей жизнью. Ты заслуживаешь быть счастливым». Но он проглатывает эти слова — даже он, как бы часто ему ни указывали на отсутствие светских манер, понимает, что это чересчур, это слишком личное. Он не знает, как Дин делает это с ним, пробуждает в нём мысли, которые он никогда не позволил бы себе высказать вслух.       Он снова слишком долго молчит, и Дин прочищает горло, чтобы заполнить тишину.       — Итак, эм… расскажи мне о себе, — говорит он.       И Кастиэль ничего не может с собой поделать, он смеётся, лишь наполовину горько.       — Думаю, что в наши дни все всё обо мне и так знают.       — Тогда расскажи мне что-нибудь, чего они не знают, — в голосе Дина звучит вызов, но, похоже, он тоже продолжает улыбаться.       Кастиэль не сомневается ни секунды. Доверие, которое он уже испытывает к этому мужчине, просто смехотворно. Это неблагоразумно. Он бы выдал Дину дюжину своих секретов, если бы тот попросил, но сам Кастиэль ничего о нём не знает; он может быть иностранным агентом, оппозиционером или журналистом под прикрытием.       Конечно, Кастиэль уверен, что Анна поручила своим людям начать тщательную проверку биографии Дина в тот момент, когда их рукопожатие слишком затянулось. И если бы эта проверка что-нибудь выявила, он уверен, что она сообщила бы ему.       И, в конце концов, он не собирается выдавать Дину какую-то государственную тайну. Он хочет рассказать ему нечто более… детское.       — Я пошёл в политику только потому, что был ужасен в математике.       Дин разражается удивлённым смехом.       — Кас, что?       Кастиэль неосознанно улыбается, слыша веселье в голосе Дина.       — Я хотел быть космонавтом, — признаётся он, расслабляясь на кровати. — Знаю, что дети часто о подобном мечтают, но у меня всё было гораздо серьёзнее. Что бы ты понимал, Дин, мне было, наверное, около шестнадцати, когда я спланировал каждый свой шаг по карьерной лестнице в НАСА.       — Они идиоты, если завернули тебя, — без раздумий говорит Дин, и Кастиэль удивляется этой яростной преданности в его голосе. Неужели он ведёт себя так со всеми, кого встречает? Что Кастиэль сделал, чтобы заслужить это?       — Им не представилось шанса, — объясняет он. — Школьный консультант лишь краем глаза взглянул на мои планы и рассмеялся. Даже с дополнительными занятиями цифры никогда не были мне подвластны.       — Чувак, это отстой, — говорит Дин. — Поверь мне, я не понаслышке знаю, как все эти консультанты, лишь взглянув на тебя, решают, что ты ни на что не годен. Это дерьмово, — Кастиэль хочет задать ему кучу вопросов, хочет с корнем вырвать все сомнения, которые кто-то посеял в этом человеке, как сорняки.       Но Дин продолжает, не давая ему такой возможности.       — Так как же это привело тебя в политику? — спрашивает он.       — О, честно говоря, у меня были очень детские мотивы, — смущённо признаётся Кастиэль. — В детстве я был просто одержим космической гонкой, и я подумал, что раз уж не смогу стать космонавтом…       — Ты сможешь стать парнем, благодаря которому всё это работает, — заканчивает за него Дин. — Мне нравится.       — А как насчёт тебя? — спрашивает Кастиэль, стремясь увести разговор от своей вполне прозаической жизни к Дину. — Как ты стал медбратом и работником ресторана?       Дин тяжело вздыхает.       — Это довольно долгая история и не особо интересная. В больнице платят мало, а Сэм, мой брат, сейчас учится в юридическом колледже. Пришлось найти подработку, чтобы помочь ему с оплатой обучения. Просто я не хотел, чтобы он влезал в долги, понимаешь?       Кастиэль смотрит на потолок, чувствуя себя таким слабым и бесполезным. Несправедливость того, что Дин вынужден чувствовать себя загнанным в угол — что ему приходится работать до изнеможения, чтобы уберечь своего брата от долгов, — буквально сжигает его. За всю свою карьеру он слышал тысячи историй, подобных истории Дина, и он говорит, и торгуется, и бьётся в глухие стены в попытках что-то с этим сделать, но, кажется, что у него ничего не выходит. Даже со всей той властью, которой он сейчас обладает, достижение реального прогресса — не чего-то постепенного, а того, что люди действительно почувствуют, — кажется похожим на сизифов труд больше, чем когда-либо.       Иногда Кастиэлю кажется, что всё, что он делает каждый день, — это решает, какие свои обещания он не будет выполнять.       — Прости, Дин, — вздыхает он.       На другом конце линии на мгновение воцаряется тишина. Кастиэль не может знать наверняка, но он думает, что Дин, возможно, собирался рефлекторно возразить, сказать ему, что это не его вина, а затем осознал всю глупость этого.       Возможно, это и не его вина, но это его ответственность.       Он сожалеет, что их разговор принял такой тяжёлый оттенок, хотя и слегка трепещет от того, насколько Дин ему доверился.       — Расскажи мне о своём брате, — просит он, позволяя себе ещё одну вольность.       — Сэм — настоящий гений, — мгновенно отвечает Дин. В его голосе слышится гордость. — Всегда им был. Сейчас он учится на юридическом факультете Стэнфорда, хочет стать защитником окружающей среды, адвокатом Гринписа или что-то вроде того. Он лет на десять старше половины ребят там и постоянно жалуется мне, что чувствует себя их отцом.       Пока Дин говорит, Кастиэль слышит, как на заднем плане выключается двигатель, раздаётся скрип, когда дверца машины открывается и закрывается. Он хочет знать, где живёт Дин, как выглядит его дом.       — Кажется, ты очень им гордишься.       — О, ты даже не представляешь. Воспитание этого ребёнка — лучшее, что я когда-либо делал в своей жизни.       Кастиэль жаждет узнать больше. В другой раз, говорит он себе, надеясь, что этот разговор не будет последним.       — Ты уже дома? — вместо этого спрашивает он, услышав звук, говорящий о том, что ещё одна дверь закрылась.       — Ага, только вошёл. Эй, а что ты вообще делал в моём уголке Канзаса? — спрашивает Дин. — Можешь не отвечать, если это, ну, сверхсекретная информация.       — Вряд ли сверхсекретной информацией можно назвать то, о чём пишут в газетах, разве не так?       — Эм, я был занят, ладно… — голос Дина всё так же лёгок, но в нём проскальзывает защитная нотка. И до Кастиэля слишком поздно доходит, что для Дина это, должно быть, прозвучало как обвинение в его неосведомлённости.       — Я не это имел в виду, — спешит уточнить Кастиэль. — Я просто никак не привыкну к цирку, который каждый раз устраивают СМИ, вот и всё. Не знаю, смогу ли я вообще когда-нибудь к этому привыкнуть.       — Не много у тебя приватности, да?       — Я публичный человек, — усмехается он. — Такая у меня работа. А по поводу Лоуренса… — он делает паузу, пытаясь вспомнить, что было в тот день. Каждый раз, когда он покидает Вашингтон, его штаб тщательно следит за тем, чтобы каждый час был проведён с пользой. Он редко знает, где оказывается, пока не прочитает это в принесённых ему бумагах. — Я посетил пикет работников склада, — вспоминает он. — А потом был… эм, ситуация с иностранным правительством. Вот это как раз сверхсекретная информация. Ну, так я и оказался в Wendy’s.       — Точно, — Дин тихо смеётся себе под нос. Кастиэлю кажется, что он слышит, как на заднем плане скрипят пружины, и ему интересно, развалился ли Дин на диване или тоже прилёг на свою постель. — Я подумал, что твоя сотрудница… Анна? Я решил, что нужно вызвать скорую или полицию, когда она сказала, что сейчас приведёт президента в связи с вопросом национальной безопасности.       — Хорошо, что ты этого не сделал, было бы неловко.       — Хотел бы я посмотреть, как бы они попытались надеть на тебя наручники, — шутит Дин, а затем неловко кашляет.       Наступает пауза. Касу требуется мгновение, чтобы осмыслить это, а потом…       — Ох, — выдыхает он, понимая подтекст.       — Я не это имел в виду! — говорит Дин, но в его голосе слышится улыбка.       — Я был бы не против, если бы ты это сделал, — честно отвечает Кастиэль. Он думает, что, возможно, он должен быть смущён немного сильнее из-за того, насколько его не смущает то, о чём они говорят с Дином.       Дин издаёт какой-то сдавленный звук.       — Чуваак.       — Прости, — говорит ему Кастиэль, совершенно не раскаиваясь.       — Чувак, должен признаться, для меня это так странно, — говорит Дин.       — Могу себе представить. Моя работа…       — Нет, дело не в этом, — перебивает его Дин, и Кастиэль думает, что такое случалось всего раза два со дня его инаугурации. — То есть, да, конечно, это тоже, но это сюрреализм совсем другого уровня.       Он колеблется, и Кастиэль задерживает дыхание, смотря на потолок.       — Я… Кас, есть что-то в тебе… Что-то между нами, чего я обычно… Это не имеет смысла, то, что я уже чувствую к тебе, чувак. Скажи мне… Скажи мне, что не я один это чувствую?       В его словах нет смысла, они абсолютно бессвязны. Кастиэль не должен был понять их ни с грамматической, ни с синтаксической, ни с логической точки зрения.       В том, как сильно бьётся его сердце, нет никакой логики.       — Не ты один, — говорит он тихо, как будто по секрету, поднося телефон ближе к губам.       В столь поздний час в резиденции тихо. Прижав телефон к уху, он может слышать, как у Дина сбивается дыхание.       Какое-то время они молчат. Кастиэль смотрит на потолок и представляет себе Дина, лежащего на диване или кровати за много миль отсюда, возможно, всё ещё в больничной униформе, улыбающегося своему телефону.       Они долго сидят в тишине, просто дыша вместе.       — Я должен… — Дин прочищает горло. — Мне нужно поесть, и я чувствую, что скоро отключусь. И тебе тоже нужно поспать, чувак.       — Точно, — с сожалением говорит Кастиэль.       — Но я напишу тебе завтра, — добавляет Дин.       — У меня может не быть возможности ответить, — предупреждает Кастиэль. — Обычно я не беру телефон в офис.       — Ты хочешь сказать, что мы сейчас говорим не по ядерному телефону с огромной красной кнопкой? — дразнит его Дин.       — Ты же понимаешь, что это не выглядит как телефон.       — Не будь занудой.       — Как видите, все фильмы врут, — сухо говорит Кастиэль. — Мне жаль сообщать вам эту новость.       — Я кладу трубку, — отвечает Дин, смеясь. — Ночи, Кас.       — Спокойной ночи, Дин.       Он всё ещё слышит смех Дина, когда тот отключается.              К тому времени, когда он переодевается в пижаму и удобно устраивается в кровати, его ждёт ещё одно сообщение.       Это скриншот страницы с контактами в телефоне Дина, с его номером, сохранённым под именем Красный Телефон (на случай ядерной чрезвычайной ситуации).       Кастиэль улыбается в подушку и отвечает, прежде чем успевает передумать:       [00:32] Ты можешь звонить мне, даже если ситуация не чрезвычайная.       [00:32] Надеюсь, ты позвонишь.       Ответ от Дина приходит почти мгновенно.       [00:33] это ты сейчас так говоришь       [00:33] ты и представить не можешь, во сколько ядерных чрезвычайных ситуаций может попасть простой парень за неделю       [00:34] Ответ всё равно тот же.       [00:34] ты просто нечто, кас       [00:35] спокойной ночи, чувак. до скорого.       Кажется, впервые за многие годы, Кастиэль засыпает с улыбкой на лице.