***
Поэтому, когда Дин внезапно становится холодным и молчаливым несколько недель спустя, Кастиэль, конечно же, начинает себя накручивать. Сначала он говорит себе, что это просто паранойя; Дин занят, это не первый раз, когда они не могут поговорить в течение нескольких дней. Тем более Дин сам говорил, что не особо следит за новостями. Вполне возможно, что он даже не видел этого. Но проходит почти неделя с тех пор, как было объявлено о новом соглашении, и, когда Кастиэль смотрит на даты их сообщений, ему не кажется совпадением, что Дин не написал ничего, кроме: «Прости, не могу говорить» и «Позже» с того момента, как эта новость попала на первые полосы большинства национальных газет. Он смотрит на экран, когда его последняя попытка позвонить Дину прервалась достаточно быстро, чтобы быть пропущенным звонком. Дин увидел, что он звонит, и снова сбросил, и Кастиэль не знает, почему. Страх сжимает его сердце. Что-то случилось. Или нет… Кастиэль сделал что-то не то, каким-то образом, сам того не осознавая. А ещё он раздражён, потому что не знает, что именно. Ночь, когда Дин рассказал ему о своём детстве, казалось, вывела их на новый уровень близости после первоначальной неловкости со стороны Дина. Их звонки становились всё более продолжительными, более интимными, а теперь — тишина. Расстроенный, он набирает снова. Затем в третий раз, когда Дин сбрасывает второй звонок. Дин может заблокировать его номер, если хочет, но Кастиэль отказывается позволять ему просто закончить их отношения, не получив возможность что-то сказать. На последнем гудке Дин отвечает. Его голос звучит грубо. — Всё в порядке? Несмотря на страх и разочарование, бурлящие в животе Кастиэля, несмотря на настороженность в его тоне, звук голоса Дина всё ещё согревает его. — Дин, — говорит он и знает, как очевидно его облегчение. — Да. Ну, это зависит от тебя. Ты в порядке? — Я в порядке, Кас, — резкость в его голосе тоже очевидна. — Сказал же, что занят. — Я не знаю, слышал ли ты… — неуверенно начинает Кастиэль. Он уверен, что в этом корень проблем. Но совсем не уверен, почему. — О большом соглашении по списанию долгов по студенческим кредитам? Да, слышал. Трудно такое пропустить. Новости на первой полосе и всё такое, — его голос звучит ровно. Кастиэль чувствует себя так, как будто каким-то образом оказался посреди минного поля, на которое он не знал, что ступает, но он также не знает, что ещё сделать, кроме как продолжить и надеяться на лучшее. — И ты слышал… — Часть о том, что долги за аспирантуру, в том числе и в юридических школах, будут списаны за пару лет благотворительной работы? — Государственная служба или работа в аккредитованной правозащитной организации, да. — Знаешь, что забавно, — говорит Дин, и его голос звучит совсем не радостно. — Это именно то, чем Сэм собирался заняться после выпуска. — Да, — подтверждает Кастиэль. — Так что, я не уделял тебе достаточно времени, поэтому ты щёлкнул пальцами, чтобы я мог уволиться со второй работы? — спрашивает Дин со злой ноткой в голосе. — Или связь с обслугой из Венди позорна для такого парня, как ты? Кастиэль испытывает такое странное чувство, как-будто он спускается по лестнице, не понимая, что есть ещё одна последняя ступенька. Момент потери равновесия, когда ждёшь твёрдой почвы под ногами, но не находишь там ничего, кроме воздуха. — Мы месяцами работали над списанием студенческих долгов, — осторожно говорит он. — Я дал это обещание ещё тогда, когда впервые избирался, за много лет до того, как встретил тебя. — Я не идиот, Кас. — Я не думаю, что ты идиот. — Тогда перестань вести себя так, как будто думаешь! Я прочитал статью, понимаешь? Там предельно ясно говорилось о том, что дополнение о юридических школах было рискованным шагом. Что это чуть не похерило всё соглашение. — Но этого не случилось, — говорит Кастиэль. — Мы сделали это. Дин, это же хорошо. — Это безумие, вот что это! Кас, ты… ты не можешь делать что-то такое для меня. Это слишком. — Я сделал это не для тебя, — расстроенно отвечает Кастиэль. — Да? Скажи мне, что не сделал бы этого, если бы никогда не встретил меня. Кастиэль не может. Это было бы ложью, а он не станет врать Дину. Спустя несколько секунд тишины Дин вздыхает, и его голос звучит очень холодно, когда он говорит: — Так я и думал. — Дин, я не понимаю, что происходит здесь. Я думал… — Ты думал, что я упаду к твоим ногам со словами «вау, Кастиэль, мой герой», да? Что ж, прости, что не целую землю, по которой ты ходишь, как все остальные. Кастиэль проглатывает свою боль. Дин знает, он знает, как сильно Кастиэль ненавидит, когда с ним обращаются так. Он огрызается, пытаясь причинить боль, и это работает. Кастиэлю кажется, что он пытается пройти по пути, нарисованному М.К. Эшером — без начала и конца, просто бесконечный круг, вызывающий головную боль. — Мне не нужна твоя благодарность, — говорит Кастиэль, стараясь, чтобы его голос звучал ровно. — Я хотел бы получить объяснение о том, что я сделал не так. Несмотря на все его усилия, в его голосе сквозит боль, и он знает, что Дин её слышит. — Кас, что ты сделал не так? Это… это миллионы людей, миллиарды долларов, и ты даришь это мне, словно чёртов букет роз, словно… Внезапно Кастиэль понимает, что с него достаточно. — Именно, Дин, это миллионы людей, — его голос звучит немного язвительно, и он не позволяет Дину перебить себя, когда слышит, как тот делает вдох, как будто собираясь продолжить говорить. — Нет, послушай меня. Я не буду притворяться, что встреча с тобой и твоим братом не сделала этот вопрос более личным для меня. Конечно, сделала. Но это хорошая политика, и она поможет многим людям, и она позволит многим из них работать на благие цели вместо того, чтобы защищать ужасных клиентов только ради денег. Мне жаль, что ты злишься, но я не жалею о том, что сделал, и я ничего не буду менять. Дин прерывисто выдыхает. Он долго ничего не говорит, и Кастиэль напрягается, невидящим взглядом уставившись в затемнённое окно. — И как мне вообще уравновесить это, Кас? — наконец говорит Дин. Гнев исчез из его голоса, оставив после себя что-то похожее на страх. — Что я могу предложить такому человеку, как ты? Кому-то, кто может сделать такое огромное, безумное, меняющее жизни людей дерьмо, даже не задумываясь? Кастиэль мудро не указывает на то, что для этого потребовались часы переговоров и множество уступок и изменений, внесённых в соглашение. В любом случае, это здесь не главное… — Дин, ты… ты даже не осознаёшь, как сильно изменил мою жизнь, да? — Чувак. Брось. — Значит, не осознаёшь. — Ты уже был президентом, когда мы встретились. Что ещё можно получить от жизни? — Да, и моя жизнь была пуста, и я не думал, что это когда-нибудь может измениться. Я думал… Раньше я думал, что со мной что-то не так. Мне потребовались годы, чтобы смириться с тем, что я не создан для того, чтобы испытывать те чувства, что ты пробудил во мне… кажется, за считанные минуты. — Кас, — говорит Дин и больше ничего не добавляет. — Если мы закончили ссориться, то давай переключимся на FaceTime? — предлагает Кастиэль. — Я бы хотел увидеть тебя. Дин усмехается. — Конечно, да. Когда связь устанавливается, Кастиэль видит Дина, сидящего на диване, всё ещё одетого в униформу Wendy’s. — Привет, — говорит он, неловко улыбаясь. Кастиэлю кажется, что в выражении его лица есть что-то застенчивое, оставшееся после того, как его гнев угас. — Мы в порядке, — говорит ему Кастиэль, прежде чем успевает передумать. Это звучит как вопрос, и улыбка Дина становится чуть шире, более реальной. — Да, Кас, — отвечает он. — Мы в порядке. Я не должен был злиться на тебя. — Мне жаль. Я не подумал о том, что это поставит тебя в неловкое положение. Дин просто пожимает плечами, удобнее устраиваясь на диване. — Значит, Сэм может взять кредиты на обучение и не беспокоиться о том, что придётся их выплачивать, ха, — в его голосе больше нет напряжения, только усталость, интерес и что-то, что, как думает Кастиэль, на самом деле может быть надеждой. — Не обязательно, — говорит ему Кастиэль, опасаясь давать чрезмерные обещания. — Если он займётся корпоративным правом или вообще не будет работать юристом, ему всё равно придётся расплатиться с ними. Конечно, если он займётся корпоративным правом, я уверен, что он получит хорошую компенсацию в любом случае. Дин замолкает на мгновение. — Ты хочешь сказать, что я правда могу бросить вторую работу. Просто быть медбратом. — Только если ты хочешь этого, — отвечает Кастиэль. — Дин, обещаю, я не думаю о тебе хуже из-за твоей работы в сфере обслуживания. Кроме того, если бы ты не работал в Венди, то мы бы никогда не встретились. — Кас, — серьёзно говорит Дин, но на его лице появляется улыбка. — Думаю, что это здорово, что ты так непредвзято относишься к этой работе. Очень мило с твоей стороны. Но позволь мне внести ясность. Я, чёрт возьми, дождаться не могу, когда уволюсь, — он демонстративно дёргает ткань своей форменной футболки, как будто она оскорбляет его. — Это твоё решение. Я просто пытаюсь предложить тебе варианты. Ты заслуживаешь жить той жизнью, которую выбираешь сам, а не той, к которой, как тебе кажется, тебя принуждают. Дин качает головой. — Я не привык к подаркам без каких-либо условий, чувак. По моему опыту, у всего есть своя цена. — Это не подарок, — настаивает Кастиэль. — Это государственная политика. — Не велика разница. Кастиэль смотрит на морщинки, которые появляются в уголках глаз Дина, когда тот улыбается, и решает рискнуть. — Подарком будут билеты на Премию Центра Кеннеди в следующем месяце. Они чествуют Брюса Спрингстина. Дин прищуривается, смотря на него. — Как-то ты слишком быстро это придумал. — Я думал об этом, — признаётся Кастиэль. — Это может быть подарком на день рождения. — Мой день рождения в январе. — Запоздалый подарок на прошлый день рождения. — Я не знал тебя до апреля. Кастиэль закатывает глаза. — В любом случае, уже неважно. Теперь, когда я знаю, как ты относишься к подаркам, я не буду предлагать. Хотя мне бы очень хотелось снова увидеть тебя вживую. — Да? — Дин ухмыляется, кажется, эта тема его не смущает. Кастиэль приободряется. — Честно говоря, это была эгоистичная идея. Мне это нужно больше, чем тебе. Я совсем не разбираюсь в классическом роке. Если бы рядом был кто-то, кто помог бы мне не выставить себя дураком… ну, ты бы оказал мне услугу. — Твои игры разума слишком очевидны. — Они работают? Дин смеётся. — Чувак, давай ограничимся одним нелепо огромным подарком на сегодня, хорошо? Да, да, это «не подарок», неважно. Этой ночью они слишком долго говорят по телефону, и утром Кастиэль будет чувствовать усталость, но оно того стоит, потому что он засыпает, слыша смех Дина, эхом отдающийся в его ушах.***
Когда он наконец обсуждает это с Сэмом, Дин действительно сожалеет, что был таким мудаком по отношению к Касу. Он и так чувствовал себя идиотом из-за своей бурной реакции, из-за того сколько времени ему потребовалось, чтобы замешательство Каса и его настойчивая уверенность в том, что он не нарушал никаких правил и не пытался управлять жизнью Дина, пробили брешь в стене гнева, которую он возвёл. Но то, как Сэм буквально сияет от радости, рассказывая о том, «НАСКОЛЬКО это круто, Дин, так много здешних ребят оказываются затянутыми в крупные юридические фирмы, которые вербуют себе сотрудников в кампусе, только потому, что они думают, что смогут отработать пять лет, чтобы расплатиться со своими кредитами, а затем заняться чем-то, чем на самом деле горят, но потом привыкают к деньгам и…» Всё это. Просто… дело не в Дине, вот в чём суть. В нём, но не в нём. Это важнее, чем он. — Да, осторожней, я немного подозреваю, что он собирается объявить о каком-нибудь повышении зарплат медицинского персонала или о законопроекте, связанном с психическим здоровьем или злоупотреблением наркотиками, или что-то такое. «Это не подарок, а государственная политика», чёрт побери. — Злоупотребление наркотиками? Ты рассказал ему о моей зависимости? — в голосе Сэма невозможно ничего прочитать, и Дин морщится. Ему слишком легко рассказывать Касу о подобном дерьме, о том, о чём Кас должен узнать, прежде чем их отношения станут более серьёзными. В темноте, едва способный разглядеть детали лица Каса, он просто рассказал ему всё — то, как Сэм попал не в ту компанию в колледже, пока Дин был слишком занят, гоняясь за их отцом по всей стране, пытаясь не дать ему натворить глупостей; то, как Дин был слишком погружён в свое дерьмо, чтобы заметить, насколько всё плохо; то, как он не смог защитить Сэма. Ссоры, рецидивы, медленный болезненный путь к выздоровлению. — Чёрт. Да, немного… чувак, прости, я не должен был говорить об этом, не спросив сначала тебя. — Нет, это не… Я не против, — говорит Сэм. — Это не только моя история, но и твоя тоже. Просто… — Что? Сэм колеблется. — Вы… вы говорили о том, к чему всё это идёт? То есть, у него есть ещё два года до истечения срока пребывания в должности или шесть, если он будет баллотироваться снова. — Ботан. — Чувак, он твой парень. Но… Дин, похоже, ты довольно серьёзно относишься к этим отношениям. — Да, — тихо говорит Дин. Разговоры, которые они вели в последнее время, — даже та ссора, то, как Кас упорно отказывался позволить Дину отшить его, то, как его гнев рассеялся быстрее, чем когда-либо, стоило ему увидеть лицо Каса… да, довольно серьёзно, верно. Он потирает рукой лоб, массирует виски. Он ненавидит эту тему, потому что, похоже, тут просто нет хорошего ответа. — Мы говорили об этом однажды, немного, да. Сэм не давит на него, просто даёт ему столько времени, сколько нужно, чтобы собраться с мыслями. — Кас слишком умён для этого, — наконец говорит Дин. — То есть, этот парень — олицетворение Лиги Плюща, звезда обложки «TIME», национальный герой. Люди называют детей в его честь, а я? Я мыл полы, когда мы встретились. Буквально. У меня в руке была швабра, — Дин вздыхает. — Это было бы очень глупо с его стороны — показывать меня миру. Особенно если ему придётся беспокоиться о переизбрании. — Он сказал, что волнуется о том, как ты повлияешь на его имидж? Дин с отстранённым удивлением замечает защитные нотки в голосе Сэма. Парень замахнулся бы на президента за то, что тот разбил Дину сердце, и к чёрту спецслужбу. — Он довольно осторожно относится к любой публичности, но говорит, что это потому, что он не хочет разрушать мою жизнь. — Звучит так, будто ты в это не веришь. — Что, уже представляешь меня Первой Леди? В милой шляпке? Дин буквально может услышать, как Сэм закатывает глаза. — Я представляю тебя счастливым, вот и всё. — Я счастлив, чувак. И я не собираюсь раскачивать лодку, — в любом случае, какой у него есть выбор? Последнее, чего он хочет, это начать требовать что-то от Каса. Кас мог бы оставить его позади в мгновение ока. Мягче он добавляет: — Это хорошо, Сэм. То, что есть у нас. Странно, но хорошо. — Кто бы мог подумать? — в голосе Сэма звучит удивление. — Дин Винчестер, который согласен на всё, что движется, предан отношениям на расстоянии. Дин не говорит, что, наверное, он просто ждал подходящего человека. Он не говорит, что предпочёл бы один разговор с Касом дюжине бессмысленных свиданий в баре, ведущих к сексу на одну ночь, когда никто не притворяется, что это нечто большее, чем есть на самом деле. У него были серьёзные увлечения — Кэсси, Лиза, Бенни, — и он любил их, но просто… раньше он никогда такого не чувствовал. У него никогда не было того, что есть с Касом. Никто никогда не смотрел на него так, как Кас. Он не пытается выразить это словами для Сэма. Он даже не уверен, что сможет подобрать слова, чтобы выразить это, и он наполовину боится услышать слова, которые предложил бы Сэм. Поэтому вместо этого он выдаёт свою самую раздражающую ухмылку и весело говорит: — Не волнуйся, Сэмми, однажды и ты потеряешь девственность, — просто чтобы услышать, как Сэм тяжело вздыхает в ответ. А ещё он не пытается продолжить этот разговор по душам, так что это полная победа.***
Три дня спустя Кастиэль получает сообщение от Дина. [5:46] так насчёт спрингстина [5:46] это ещё актуально? [5:47] раз уже ты сказал что там нужен кто-то с хорошим музыкальным вкусом [6:01] Не думаю, что я действительно так сказал, но да. Ты принимаешь моё предложение?? [6:12] ого, два вопросительных знака! осторожней там [6:12] но да [6:12] если ты хочешь чтобы я был там. я бы хотел тебя увидеть [6:13] Я хочу, чтобы ты был здесь. [6:16] Если ты хочешь остановиться в резиденции, я могу это устроить. [6:16] Нужно просто предупредить Анну заранее, чтобы она обеспечила тебе доступ. [6:16] в резиденции [6:16] ты имеешь в виду белый дом [6:17] боже [6:17] не чувак я остановлюсь в отеле, не нужно беспокоиться об этом [6:18] Я знаю, что ты подумаешь, что я лгу для того, чтобы сделать тебе ещё один подарок. [6:18] Но тебе действительно нужно позволить мне позаботиться о твоём размещении. [6:18] По соображениям безопасности. [6:18] ты прав это действительно звучит как ложь [6:19] Если ты хочешь, чтобы я смог посетить тебя, то это должен быть один из отелей, которые одобрит спецслужба. [6:20] да да [6:20] думаю попытка убийства убьёт весь романтический настрой [6:21] грубо с твоей стороны лишать меня шанса героически принять пулю за тебя [6:21] но за перелёт я заплачу сам [6:22] Договорились. [6:27] Не могу дождаться, когда увижу тебя. Дин не отвечает, но Кастиэль почти уверен, что он сейчас за рулём. Он смотрит на свой телефон. На сообщение, где Дин вскользь, даже в мимолётной шутке, предложил принять за него пулю. Ошеломлённый, он задаётся вопросом, возможно ли такое, что в каждой прошлой жизни или в сотне других вселенных он безмерно страдал, и сейчас получить дар узнать Дина — иметь Дина в своей жизни — это своего рода восстановление кармического баланса. Потому что в этой жизни он определённо сделал недостаточно, чтобы заслужить его.***
Где-то над Огайо Дин сжимает руку в кулак на дерьмовом пластике своего подлокотника и думает, что Кас и понятия не имеет, насколько значимо то, что он добровольно сел в самолёт, чтобы увидеть его. Он не уверен, считается ли это широким жестом, если другой человек не знает, что это вообще какой-то жест. Он закрывает глаза и пытается думать о встрече с Касом. Но из-за тошноты, скручивающейся в животе при каждом крошечном толчке турбулентности, его мысли устремляются к более неприятным вещам. В любом другом мире, на концерте Спрингстина, он мог бы взять Каса за руку во время «River». Кричать слова «Darkness on the Edge of Town», как будто никто не смотрит, и медленно танцевать с ним под «The Promise». Чёртов Сэм, заставивший его думать об этом. Два года до истечения срока пребывания в должности или шесть, если он будет баллотироваться снова. Слишком долго, чтобы держать что-то в секрете. Это… Он не настолько глуп, чтобы не понимать этого. Он был бы идиотом, если бы думал, что они могли бы просто пойти поиграть в мини-гольф или разделить тарелку спагетти в итальянском ресторане, как в «Леди и Бродяге». Просто большую часть своей жизни он жил во лжи. Два десятилетия притворялся тем, кем не является, притворялся, что ему не нравится то, что на самом деле нравилось; запихивая всё это поглубже в себя и скручивая так туго, что порой он сам не мог понять, что было реальным, а что притворством. А потом в какой-то момент он сказал себе: «К чёрту всё это». Если бы он был действительно честен с собой, то признал бы, что этот момент наступил примерно через полтора года после смерти Джона Винчестера, когда он, наконец, выбрался из пучины скорби и чувства вины и смог снова начать дышать. Именно тогда он решился записаться в медицинский колледж, это было тем, что Джон бы возненавидел — примерно в то же время он решил, что больше не станет притворяться, что его влечение к парням было аномалией, которая пробуждалась только тогда, когда парни были супер горячими, или когда он был супер пьян. И прошло уже достаточно много времени, чтобы он начал чувствовать себя комфортно, осознавая свою бисексуальность, так, как никогда не ожидал. Конечно, придурки всегда будут, но на земле нет никого, кто снова смог бы загнать его в шкаф. Поэтому, чувствуя себя чьей-то тайной… его передёргивает, когда он думает об этом слишком много. Но потом он думает об альтернативе, и он понятия не имеет, как она будет выглядеть, но Кас боится её… а он доверяет Касу, доверяет. Он не станет настаивать на чём-то, даже не зная, хочет ли он этого на самом деле. «Всегда выбираешь меньшее из двух зол», — однажды сказал ему Кас совершенно в другом контексте, но он думает, что это применимо и в этом случае. Тяжесть, скручивающая его внутренности, существует до первого крошечного толчка турбулентности. Крепче сжимая подлокотники, он почти — совсем чуть-чуть — благодарен за это отвлечение. Но в основном он просто паникует. Женщина, сидящая рядом, морщится и отодвигается от него на дюйм на своём кресле.***
Вашингтон, округ Колумбия, предстаёт перед ним опрятным и ухоженным, когда он выходит из метро, широкие улицы заполнены деревьями и низкими зданиями, и Дину кажется, что каждый раз, когда он поворачивает за угол, он мельком видит маячащий вдали белый купол. Он никогда не был любителем городов. Что-то в планировке улиц и небоскрёбах выбивает его из колеи, заставляет чувствовать себя пойманным в ловушку. Но район, где поселил его Кас, находится прямо напротив широкой зелёной полосы, разделяющей город пополам, и он одновременно очарован и раздражён тем, насколько идеалистической кажется эта картина — семьи туристов фотографируют величественные музеи, в то время как аккуратно одетые трудяги спешат по тротуару, болтая по телефонам. Будь его воля, он бы остановился где-нибудь подальше от центра города, где дома жмутся друг к другу, а семьи пускают корни. Поместите его в ветхий мотель на окраине любого города, и он отлично туда впишется. Но здесь? Он уже чувствует себя чужаком, даже не добравшись до адреса, который отправил ему Кас. Отель приятнее, чем любое другое место, где Дин когда-либо останавливался, и он не уверен, только ли в его голове существует презрение, с которым мужчина за стойкой смотрит на его поношенную фланель и джинсы. — Вы заселяетесь? — нотка скептицизма в его голосе явно существует. Дин думает, что его чемодан должен был сделать это очевидным. — Да. Винчестер? — он уже достал своё удостоверение личности, даже до того, как мужчина попросил его об этом, предполагая, что процесс регистрации в каждом отеле один и тот же, независимо от того, сколько мрамора на полу. Напечатав что-то на компьютере, мужчина щурится, смотря на экран. Он печатает ещё что-то и снова щурится. А затем его брови взлетают вверх. Лучший человек, чем Дин, не чувствовал бы себя самодовольным из-за того, как меняется всё его поведение, как внезапно он становится чрезмерно учтивым. Дин никогда не утверждал, что он хороший человек. — Большое спасибо… — он слишком очевидно всматривается в бейджик мужчины. — Спенсер, верно? Спенсер, хорошо. Я запомню. Но чувство триумфа быстро исчезает. Его номер хороший, слишком хороший. Дину кажется, что если он хотя бы прикоснётся к белоснежно-белому белью на кровати, то оставит грязные отпечатки пальцев. Окна широкие, выходят на множество важных зданий, названий которых он не помнит, и на иглу Памятника Вашингтону, возвышающуюся над всем этим. Он думает, что Сэму бы здесь понравилось. Но Сэмми всегда умел гораздо лучше него перемещаться между мирами. Он помнит церемонию вручения дипломов в Стэнфорде, когда Сэм был на фут выше и на пять лет старше половины своих одногруппников, но выглядел так, как будто ему там самое место. Дин был так чертовски горд, что не имело значения, что он, должно быть, был единственным там, кто не закончил среднюю школу, или что Джона не было. Выбирая между ними двумя, любой бы подумал, что Сэм может быть тем, кто закрутил какой-нибудь безумный роман с высокими политическими ставками, пробиваясь в самые влиятельные кабинеты с помощью своей дурацкой причёски. Дин? Дин — обычный парень, который ничего из себя не представляет. Тот, кто нуждается в людях намного больше, чем они нуждаются в нём. — Ладно, хватит, — говорит он вслух своему отражению в окне, ругая себя за то, что ведёт себя чересчур драматично. Он всего один раз за всю свою жизнь оказался в хорошем гостиничном номере, и это сразу же пробудило все его комплексы. Чертовски нелепо. Поход на обед, по крайней мере, даёт ему повод оставить позади полированные поверхности слишком красивой комнаты, даже если ощущение собственной неуместности в этом месте никуда не исчезает. Он всё ещё чувствует себя странно час спустя, когда сворачивает за угол, и его мысли прерывают звуки автомобильных гудков. Сначала он игнорирует это. Но затем на периферии его зрения появляется вспышка сине-красного света, и он поворачивается, только чтобы увидеть, что на дороге больше нет обычных машин, только полицейская, которая расчищает путь. Люди вокруг него явно пресыщены подобными вещами и в основном ворчат по поводу пробок, но Дин смотрит на это широко раскрытыми глазами, как ребёнок. Четыре, может быть, пять машин в ряд — тёмные внедорожники, тонированные стекла, американские флаги на антеннах. Ошибиться невозможно. И Дин… его сердце бьётся всё быстрее, чем ближе подъезжают машины, и его воображение берёт над ним верх. Он ничего не может разглядеть за тёмными стёклами, но знает, что Кас должен быть где-то там, и он не может перестать думать о том, как кортеж замедляется, останавливается перед его отелем, Кас выскакивает из машины и целует Дина прямо там, на тротуаре, послав к чёрту камеры и СМИ… Последняя из машин проносится мимо, даже не замедляясь. Улица снова заполняется такси, и простые водители наводняют её, раздражённо гудя из-за поползновения на их рутину. Дин, пылая от смущения из-за своей детской фантазии, отступает в безопасное пространство отеля, с раздражением тыча в кнопки лифта. Ему требуется три попытки, прежде чем ключ-карта срабатывает, и он с раздражением посылает её к чёрту, чувствуя себя обиженным и раздражённым, чего совсем от себя не ожидал. Наконец замок отпирается, и он распахивает дверь, готовый скинуть ботинки и забыться в просмотре какого-нибудь дерьмового фильма на пару часов и… — Здравствуй, Дин. Он вздрагивает. — Боже… Кас улыбается ему, стоя у окна, и Дин пытается взять под контроль свой бешено стучащий пульс. — Ты меня до сердечного приступа так доведёшь. — Прости, что напугал тебя. — Я не испугался, просто… неважно. Ты что, телепортировался сюда? Я буквально только что видел, как ты проезжаешь мимо. Улыбка Кастиэля становится немного лукавой. — Вот что самое забавное в тонированных стеклах, — говорит он. — Кто угодно может быть на другой стороне. — Кортеж Шредингера, да? Кас пристально смотрит на него секунду, и он ухмыляется: — Эй, я читаю. А потом он смотрит на Каса. На Каса, который здесь, снова настоящий и живой, выглядящий немного неловко, стоя через комнату от Дина, как будто он не знает, можно ли ему подойти ближе. Как ни странно, что-то в этом успокаивает Дина. Он не единственный, для кого эта ситуация кажется странной. И в любом случае, Это Кас. Один только его вид… Дин успевает сделать только два шага к нему, прежде чем Кас встречает его на полпути, заключая в такие правильные объятия. — Рад тебя видеть, — говорит он в волосы Каса. Кас хмыкает в ответ и прижимает его к себе крепче. И впервые за всё время, что он здесь, Дин чувствует себя дома. — Ты останешься до вечера? — спрашивает он, когда Кас наконец отпускает его, и Кас хмурится. — Я бы хотел, чтобы это было возможно. Но у меня есть всего около тридцати минут, но я не мог ждать вечера, чтобы увидеть тебя. Это так откровенно и просто, что Дин даже не знает, что ему с этим делать. Он наклоняет голову, чувствуя, как его щёки краснеют от приятного смущения. Но Кас, возможно, неправильно понимает это, потому что спешит продолжить: — Кроме того, мне нужно было отдать тебе кое-что, — он указывает на шкаф. С трепетом Дин открывает дверцу и обнаруживает там чехол для одежды, висящий на вешалке. — Эм, нет, у меня есть костюм. — Это чрезвычайно официальное мероприятие. — Да? — У тебя есть смокинг? Дин морщится, и Кас слегка улыбается. — Так я и думал. — Ты не обязан… — Дин, боже, если ты снова собираешься начать жаловаться на то, что я хочу сделать для тебя что-то приятное, то я ухожу. Прими этот подарок. Дин поражённо кивает. Есть что-то в том, как Кас становится таким властным, что… его мозг просто хочет заткнуться и сказать «да» всему, что Кас говорит. И всё же он не может не поворчать. — Разве я выгляжу как Джулия Робертс? — Нет? — Вот именно, и не забывай об этом, — он окидывает взглядом Каса, задумавшись. — Хотя ты вполне мог бы заменить Ричарда Гира. Пара десятилетий, немного седины и готово. Кас озадаченно наклоняет голову. — Я должен понимать, о чём ты говоришь? — Чувак. «Красотка»? Кас выглядит задумчивым. — Точно. Это фильм, да? Я слышал о нём. — Слышал о… — Дин давится смехом. — В лаборатории, где тебя вырастили, совсем не было фильмов? — Только очень длинные документалки о миграциях животных, — Кас не закатывает глаза, но Дин всё равно может слышать это в его голосе. — Ты уморителен. Да ладно, это же классика! — Дин делает паузу. — Возможно, тебе не стоит рассказывать Сэму, что я сказал это. В глазах Каса вспыхивает веселье. — Конечно, я не сделаю этого. Чисто из любопытства, какой номер у Сэма? — Нет. Точно нет, — Дин притворяется, что не краснеет от приятной мысли о том, что Сэм и Кас просто будут болтать время от времени, пусть даже и перемывая ему косточки. Когда есть только он и Кас, так легко забыть обо всём остальном. Но потом Кас немного сдвигается, и Дин мельком замечает Монумент Вашингтона за окном позади него, маячащее напоминание. Он не хочет думать об этом, не хочет позволять грузу неопределённости вторгаться в их маленький пузырь. Вместо этого он притягивает Каса за лацканы пиджака и целует его, чтобы больше не думать о внешнем мире. В этом поцелуе есть что-то отчаянное, и он знает, что Кас чувствует это, потому что он отстраняется на полдюйма. — Дин? Он игнорирует этот неявный вопрос. — Ты сам сказал, что у тебя есть только полчаса, да? Так давай проведём их с пользой. Кас изучает его лицо, и Дин знает, что он видит его насквозь. Он снова целует Каса, прежде чем тот успевает разглядеть весь беспорядок, который скрывается в его душе. За этим следует мгновение нерешительности, но потом Кас явно принимает решение, яростно целуя его в ответ, его руки скользят вверх, чтобы обнять Дина за плечи. Если Дин искал отвлечения, то он получает его с лихвой — кончики пальцев Каса впиваются ему в спину, заземляя, когда его рот открывается навстречу Дину. Он знает, что у парня не так много опыта в отношениях, поэтому понятия не имеет, почему он так хорош в этом, но Кас, кажется, просто хорош практически во всём. Дин прикусывает его нижнюю губу и изо всех сил старается не обращать внимания на мрачный голос в глубине его сознания, который говорит: «Наслаждайся этим, пока можешь».***
Дин смотрит на освещённые стены Центра Кеннеди с немалой долей трепета. Он собирается прыгнуть чертовски выше своей головы. И да, возможно, он прокладывал себе путь через множество дебрей жизненных ситуаций, но это совершенно другой уровень. Он не может избавиться от ощущения, что все, кто находится по ту сторону этих стен, бросят на него один только взгляд и поймут, что ему здесь не место. Они увидят его насквозь в слишком красивом смокинге, который принёс ему Кас, и поймут, что он просто недоучка с отцом-тунеядцем… — Сэр? Таксист выжидающе смотрит на него в зеркало заднего вида. Дин морщится. — Прости, чувак, — он открывает дверцу машины, но замирает. — Эй, могу я очень быстро кое о чём тебя спросить? Водитель, уже тыкающий в свой телефон, чтобы найти следующий заказ, оглядывается на него. — Давай. — Ты должно быть часто подвозишь таких людей, — Дин неопределённо указывает рукой на здание. — Ну, знаешь, важных людей. — Не думаю, что есть много людей, которые считают себя неважными, — похоже, парня забавляет этот разговор. — Ты знаешь, что я имею в виду. Слушай, я вот-вот собираюсь прыгнуть выше своей головы, так что просто… какие они? Ну, за закрытыми дверями. — Обычно? Не любители давать чаевые. Дин усмехается. — Справедливо. Спасибо, чувак. Этого достаточно, чтобы вытолкнуть его из машины и поднять по ступенькам. И стакан виски из мини-бара отеля, который он опрокинул перед выходом, даёт ему достаточно сил, чтобы пройти через широкие двери в мир, который он раньше видел только по телевизору, выпрямив спину и с острой, как бритва, улыбкой на лице. Он наполовину ожидает, что женщина, проверяющая приглашения, бросит на него один взгляд и вызовет охрану, чтобы выкинуть прочь незваного гостя. Когда он передает ей своё, то задерживает дыхание, но она едва смотрит на него. — Приятного вечера, — небрежно говорит она, и затем он оказывается внутри. Толпа — это фон людей в тёмных костюмах, снующих туда-сюда, разговоры почти заглушают слабые звуки музыки и звон бокалов. Дин чертовски благодарен, что Кас принёс ему этот смокинг. Как бы неловко он ни чувствовал себя в нём, так он сливается со всеми остальными. Он замечает официантов с подносами с шампанским и, стараясь не слишком бросаться в глаза, направляется прямиком к одному из них. Уворачиваясь от группы седовласых парней, которых, как ему кажется, он видел по телевизору, он берёт с подноса последний бокал шампанского. «Жидкое мужество», — думает он, наполовину осушая его одним глотком. Когда официант отходит, чтобы вернуться на кухню, в толпе за ним появляется брешь — люди расходятся и перестраиваются в какой-то сложной политической хореографии, которой Дин не знает, как следовать… а затем появляется Кас. Дин ошеломлён. Очевидно, он и раньше видел Каса в костюме, но смокинг — это нечто совершенно другое. Он выглядит как чёртов Джеймс Бонд или что-то в этом роде. Дин думает, что если бы не политика, этот парень мог бы просто взорвать Голливуд. Его волосы идеально уложены, ни одной выбившейся пряди — ничего, что указывало бы на то, что всего несколько часов назад Дин привёл их в полный беспорядок. Наблюдая за происходящим, Кас вежливо улыбается той, с кем разговаривает. Дин видит только его профиль, но знает, что на его лице нет настоящего удовольствия. Он знает, как выглядят настоящие улыбки Каса, и что бы тот ни пытался выдать этой женщине, это не одна из них. Как будто чувствуя на себе взгляд Дина, Кас смотрит в сторону. Даже с такого расстояния голубизна его глаз поражает, когда он осматривает толпу. Здесь, должно быть, человек двести, и всё же… его глаза останавливаются на Дине, как компас, определяющий истинный север. Они скользят вниз по его телу, затем снова вверх, затем снова вниз. Затем он смотрит Дину прямо в глаза, приоткрыв губы, как будто поражён. Его глаза широко раскрыты. Тяжесть взгляда Каса, устремлённого на него даже через переполненную комнату, вызывает какое-то пьянящее чувство. Его кожа гудит от внимания, шипит, как шампанское, которое он только что выпил. К чёрту всё. Он позволяет уголкам своих губ дёрнуться в улыбке и подмигивает Касу, игриво и нагло. Он наблюдает, как дёргается кадык Каса, крошечное движение, но такое чувство, что это единственное движение в комнате. Все остальные с таким же успехом могли бы быть невидимыми, учитывая то, что Дин совсем не обращает на них внимания. Здесь только они. И во взгляде Каса так много жара, но не только очевидное желание приковывает Дина к месту. Дин уже несколько недель чувствует, как слабое напряжение по поводу их ситуации закипает у него под кожей, как зуд, от которого он не может избавиться. Это терпимо, но он солгал бы самому себе, если бы сказал, что к этому можно привыкнуть. Голос в глубине его сознания, тот, который шептал, что секретность разрушит их, что Кас стыдится его, что, увидев Дина здесь, он наконец, поймёт, насколько Дину не место в его мире… Этот голос затихает. Потому что он здесь, прямо посреди мира Каса, так далеко от дома, как только возможно для него. И Кас смотрит на него так, как будто Дин чёртов подарок небес. Дин чувствует, как это напряжение просто… исчезает. Как будто он сглотнул в самолёте, и его уши приспособились к давлению. Что-то в его сердце успокаивается, теперь там клубится тепло, которое говорит: Ох. Вот он. Это мой человек. Мгновение тянется между ними… И затем оно рассыпается, Кас вздрагивает, когда человек рядом с ним что-то говорит, и суета и шум снова давят на Дина. Прошло не больше секунды, но каким-то образом он уже успел забыть, что они находятся посреди переполненной комнаты. Кто-то проходит между ними, и через мгновение он теряет Каса из виду. Но тёплое сияние в его груди остаётся, горит тихо и ровно, как тлеющие угли в костре. Он не знает, что ждёт их в будущем, как долго они смогут хранить эту тайну, неважно. Суть в том, что это больше не имеет значения. Это работает. То, что есть между ними, работает. Они заставят это работать. И через несколько минут, когда он чувствует легчайшее прикосновение руки к своей спине, он уже улыбается, прежде чем повернуться. Два слоя ткани, и он всё равно узнал бы это прикосновение где угодно. Вблизи нежный взгляд Каса так же притягателен, как и с другого конца комнаты. — Удивлён видеть вас здесь, — растягивает слова Дин. Он пытается ухмыльнуться, но, похоже, вместо этого на его лице расплывается искренняя улыбка. Ему кажется, что он парит. Улыбка Каса меньше, интимнее, но не менее искренняя. — Здравствуй, Дин. Смокинг тебе идёт. — Какой классный способ сказать: «а я тебе говорил». — Я бы никогда такого не сказал, — не раскаиваясь, лжёт Кас. — Ты хорошо проводишь время? — Теперь да, — здесь нет ни одного человека, с которым Дин хотел бы поговорить, кроме Каса. Это как бы мешает ему социализироваться. Кас, как будто понимая, о чём он думает, морщится. — Думаю, приём в Белом Доме будет лучше. Более приватным. — После я вроде как жду ещё более приватного приёма. Как тот, что был в моём номере. — Ты бесстыдник. Дин ухмыляется. — Тебе это нравится. — Видимо, да, — говорит Кас, вздыхая. — Мне правда это нравится. «Я люблю тебя», — безрассудно думает Дин, с какой-то внезапной уверенностью, которая почти сбивает его с ног. Он открывает рот, чтобы сказать что-то, — он не совсем уверен что, но определённо что-то глупое, — когда его спасает то, что свет приглушается, и раздаётся первый звонок. Толпа приходит в движение, медленно направляясь ко входу в зрительный зал. В этот момент суматохи никто не замечает, как Дин прижимает свою руку к руке Каса. Просто едва заметное прикосновение костяшек пальцев к тыльной стороне его ладони. Но Дин чувствует призрак этого касания ещё долго, даже после того, как находит своё место в зале.***
Позже Дин будет вспоминать ту ночь как череду моментов, пропитанных эмоциями и немного размытых, как в фильмах, которые он притворяется, что не любит. И даже когда он живёт этим, ему кажется, что это просто сон, потому что… как это может быть его жизнью? Он оглядывается на Каса, раскрасневшийся и улыбающийся, когда играет «Thunder Road», только чтобы обнаружить, что глаза Каса прикованы к нему, как будто Дин намного интереснее, чем величайшие музыканты, отдающие дань уважения Боссу. Кас даже не выглядит смущённым, когда его ловят на этом, и Дин чувствует тяжесть его взгляда на себе всю оставшуюся часть концерта. Приём в Белом Доме, встреча с бесконечной чередой людей, чьи имена он когда-то старательно записывал маркером на липкие белые этикетки кассет. Его герои, песни которых он слышал по радио, теперь делят с ним выпивку и обмениваются понимающими улыбками по поводу очевидного недостатка знаний Каса о классическом роке. (Парень не шутил, когда сказал, что не очень разбирается в классике). Азарт, который возникает, когда они пытаются сохранять осторожную дистанцию между собой, знание того, что между ними есть что-то, чего никто здесь не может коснуться, и острая радость, когда они оказываются в пустом коридоре по пути в ванную, и Кас притягивает его для безрассудного поцелуя, широко раскрыв глаза от счастья. Он будет помнить, как огни города размывались вокруг них через окна внедорожника, когда они мчались в отель, как они пробирались наверх через какую-то потайную заднюю дверь, расслабленные и смеющиеся с бутылкой шампанского и друг другом. Как после вечера, проведённого в бдении над дюймами между ними, получить всё сразу было так много, что почти ошеломляло. Возможно, динамики его телефона не могли сравниться с акустикой Центра Кеннеди, но песни никогда не звучали дня него лучше, когда они с Касом покачивались им в такт в центре комнаты в одних носках и с ослабленными галстуками. Он будет помнить, как Кас буквально разобрал его на части той ночью: его потемневшие глаза и то, как неумолим он был, сосредоточенный на каждом вздохе и дрожи, которые он мог вызвать у Дина своими руками и телом, пока Дин едва мог вспомнить своё имя или о мире снаружи, или о чём-либо ещё, кроме Кас, Кас, Кас. И он будет помнить холодный утренний свет, стук в дверь и тот момент, когда всё рухнуло.***
Анна уже ждёт в Овальном кабинете, когда Кастиэль входит в него утром, его волосы всё ещё влажные после быстрого душа, который он принял в резиденции. Его пресс-секретарь Дума сидит рядом с ней, откинувшись на спинку дивана. При взгляде на их лица улыбка, которую он не мог сдержать с момента пробуждения, исчезает. Страх начинает закручиваться в его животе. — Что случилось? — CBS прислали это сегодня утром, — говорит ему Дума, протягивая свой телефон. На экране открыто видео, поставленное на паузу, и Кастиэль, уже опасаясь, что знает, что увидит, нажимает на кнопку воспроизведения. Видео явно снято на вчерашнем приёме, камера движется по залу, где бродят и общаются гости. Он наблюдает, как камера странным образом обращается на коридор, ведущий из зала, и приближается к нему через стеклянные двери. Изображение на секунду становится нечётким, пока оно перефокусируется, время от времени блокируемое людьми, проходящими перед объективом, но затем… Это они с Дином, прижавшиеся друг к другу в коридоре. Дин стоит спиной к камере, а лицо Кастиэля отчётливо видно через его плечо даже при низком разрешении зума камеры. Камера фиксирует, как широко он улыбается, и как он делает движение, притягивая Дина к себе за лацканы пиджака, наклоняясь ближе. Как только он наклоняется, фигура проходит мимо объектива, блокируя его на достаточно долгое время, чтобы они больше не соприкасались, когда изображение снова прояснится. В следующую секунду они выходят за рамки кадра. Камера уменьшает масштаб и движется, но, похоже, не может найти их снова. Дума наклоняется через стол, чтобы включить следующее видео. Это тот же самый кадр, но в замедленной съемке и отредактированный до последней секунды. Когда каждое их движение замедлено, только дурак увидел бы в этом что-то иное, кроме поцелуя. Кастиэль со странным пустым облегчением думает, что могло быть и хуже. Если бы гостиничный номер прослушивался, или у кого-то был объектив получше… Но всё же. Это не имеет значения. Всё и так очевидно. Они изо всех сил старались быть осторожными, или думали, что стараются. Всего лишь один украденный момент, один момент беспечности… Он возвращает телефон Думе онемевшими пальцами. — Они идентифицировали его? — спрашивает Кастиэль, потому что это единственное, что важно. — Я так не думаю, — говорит ему Дума. — Они спросили, кто этот другой человек, когда прислали отснятый материал. Но это, конечно, не гарантия. — Они ещё не выпустили его в эфир, — добавляет Анна. — Ждут наших комментариев. — Я должен предупредить Дина, — говорит Кастиэль. — Анна, ты можешь… — Самандриэль уже в отеле. Забирает его. — Он расскажет Дину, что происходит? — боже, Дин будет в ярости. — Только то, что он нужен нам здесь. Уверена, что у него должны быть какие-то предположения, но сначала нам нужно понять, что мы говорим. Всего час назад он оставил Дина всё ещё сонного на смятой гостиничной кровати, едва освещённого предрассветным светом. Кас поцеловал Дина в лоб, прежде чем выйти из комнаты, и Дин улыбнулся, не открывая глаз. Теперь, где-то в городе, его запихнули в какой-то внедорожник с тёмными окнами, с сотрудником, который ничего ему не скажет, и он не имеет ни малейшего представления о том, в какую катастрофу попал. Сердце Кастиэля колет от боли. — Есть ещё кое-что, — говорит Анна. — В республиканских кругах некоторое время ходили слухи, что ты с кем-то тайно встречаешься. Мы уже пару месяцев ловим их людей, пытающихся попасть на мероприятия. Я не знаю наверняка, но ты видел запись… я думаю, что очень возможно, что оператор был проплачен. Закрыв глаза, Кастиэль видит насмешливую улыбку губернатора Канзаса в центре оказания помощи после торнадо. В то время он был параноиком, уверенным, что кто-то заметил что-то между ними с Дином. Но потом время пошло, и он ослабил бдительность, и теперь… Он прижимает ладони к дубовой поверхности огромного письменного стола и делает глубокий вдох. Он не может позволить себе развалиться на части. Не сейчас. — Дума. Какие у нас варианты? Дума, как и всегда собранная, кивает. — Я вижу четыре варианта. Первый: мы всё отрицаем. Это всего лишь момент, вырванный из контекста, вы наклонились к нему, чтобы что-то сказать, потому что было громко. — Думаешь, это прокатит? — спрашивает Анна. — Нет, — прямо отвечает Дума. — Совершенно очевидно, что это интимный момент. Нас обвинят во лжи, и негативная реакция будет… значительной, — она смотрит на Кастиэля в ожидании реакции, но он просто жестом просит её продолжить. — Вариант два: признать и отмахнуться от этого. Вы одинокий мужчина, нет ничего плохого в том, что у вас была пара на этот вечер, это было бы совершенно нормально, если бы вы были натуралом. Наши друзья в более прогрессивных изданиях могут назвать гомофобным то, что правые делают из мухи слона. Анна задумчиво спрашивает: — А минусы? — Нас обвинят в том, что мы наносим удар по морали. Они смогут поднять тему о неразборчивых в сексуальных связях геях, чего не делали с самого начала кампании. И… будем честны, сразу же возникнут предположения, что вы прибегаете к услугам эскорта. Кастиэль кивает, и она продолжает. — Вариант три. Мы говорим: «Да, вы состоите в отношениях». Вы держите детали в секрете, потому что хотите, чтобы внимание было сосредоточено на прогрессивной политике, за которую вы боретесь, а не на вашей личной жизни. — И как это сработает? — Сохранение личной жизни в тайне вписывается в ваш бренд, так что мы не потеряем доверие таким образом. Но так мы продлим всю эту шумиху на следующие несколько новостных циклов. Все будут требовать раскрыть личность вашего партнёра. — Без сомнения, тем временем пойдут слухи, что он иностранный агент, или лоббист, или коммунист, или что-то в этом роде, — говорит Анна. — Выбери своего злодея. — Спекуляции будут огромным отвлекающим фактором, — соглашается Дума. — Что, очевидно, подводит нас к четвёртому варианту. Сказать правду или, по крайней мере, её версию. Представить Дина Америке. Судя по тому, что Анна рассказала мне о нём, я не сомневаюсь, что он отлично справится. Никто не спрашивает её о недостатках этого варианта. Они все знают, что это значит. Это лучшая стратегия для них, та, которая обеспечит Кастиэлю максимальное политическое прикрытие. Ему не нужно будет лгать, и Дума права — публика полюбит Дина. Кастиэль уже видел это, ещё тогда в убежище после торнадо в Канзасе. Это заложено в его природу. Но цена — вся жизнь Дина. Он станет достоянием общественности, его лицо будет во всех новостях, четверть страны будет ненавидеть его просто из принципа. Угрозы расправы поступят немедленно. Кастиэль хочет немедленно отвергнуть это. Мысль о том, что Дин окажется в опасности, что он может подвергнуть Дина опасности своими действиями, невыносима. Одна только мысль о том, чтобы предложить это Дину в качестве варианта, отвратительна, и он хочет сказать Думе, чтобы она просто вычеркнула этот вариант из списка. Но… Он не может отнять у Дина право выбора, каким бы эгоистичным один из вариантов ни казался. Он не может делать то, что считает правильным для Дина, не поговорив сначала с ним. Дин возненавидел бы его за это. — Не мне принимать это решение, — наконец говорит он. Анна смотрит на часы. — Его забрали восемь минут назад, так что скоро он будет здесь. — У нас не так много времени, — предупреждает Дума. — Не думаю, что они станут это публиковать без, по крайней мере, официального заявления, но с такой историей, как эта, они будут беспокоиться, что кто-то их опередит. К счастью, это CBS, а не кабельные новости. — Что мы можем сделать, чтобы выиграть немного времени? — спрашивает Анна. Дума барабанит ногтями по чехлу своего телефона, размышляя. — Мы можем предложить им эксклюзивное интервью перед камерами вместо письменного заявления. Это выиграет нам… может, сорок пять минут? На самом деле, столько времени, сколько им потребуется, чтобы доставить сюда свою команду и настроить технику. Но, — она поворачивается к Кастиэлю, — это будет означать, что если вы решите всё отрицать, то делать это придётся на камеры. Вы готовы пойти на это? Вы готовы врать американскому народу? Он обещал, что никогда не станет делать этого с самого начала своей карьеры. Но дело не только в нём. Если это единственный способ защитить Дина — он сделает это. Дин ничего из этого не просил. — Предлагайте интервью, — говорит он. — Какой бы вариант мы ни выбрали, я готов.***
Кастиэль часто думал о том, каково было бы привести Дина сюда, в Овальный кабинет. Но это не то, чего он хотел. Он до боли желает, чтобы это произошло при лучших обстоятельствах. Чтобы им не нужно было беспокоиться о прессе; чтобы он мог не торопиться, показать Дину его любимые картины на стенах и все интересные секреты прошлых президентов, и чтобы тепло Дина наполнило весь кабинет. Вместо этого он получает Дина, сидящего на диване, за много миль от Кастиэля, выглядящего потрясённым. — Таковы наши варианты, — говорит Дума. — Я понимаю, что мы вываливаем на вас слишком много. — Дин, — добавляет Анна. — Ты должен знать… если ты решишь обнародовать это, мы позаботимся о том, чтобы ты и твой брат были под полной защитой, и любой другой человек, кто, по твоему мнению, может стать мишенью. Тебе не нужно беспокоиться об этом. Однако это заставляет Дина напрячься ещё сильнее. Кастиэль думал, что он разозлится, что он будет ходить взад и вперёд, кипя от гнева, и будет готов разорвать камеру, которая сделала это с ними. Вместо этого он тихий, маленький и уязвимый, и Кастиэль сделает всё, что угодно, чтобы защитить его от всего мира. — Кас, — говорит Дин, выглядя беспомощным. Похоже, больше он ничего не может сказать. — Оставите нас? — спрашивает Кастиэль Анну и Думу. Когда они выходят, Дума указывает на свои часы и показывает 2 и 0 пальцами так, чтобы Дин не мог этого увидеть. Двадцать минут до того, как всё изменится навсегда. По всей вероятности, осталось двадцать минут до того, как эти отношения закончатся навсегда, и Кастиэль больше никогда не увидит Дина. Он встаёт из-за своего стола и подходит к Дину, чтобы сесть на диван рядом с ним. Если их мгновения вместе сочтены, он не может проводить их в разных концах комнаты. — Дин, мне так жаль, — этого болезненно недостаточно. Голос Дина тихий. — Как мы допустили это, Кас? — Это моя вина, — говорит Кастиэль. — Я был неосторожен. Я… я думал, что мы в безопасности. Я не понимал, как пристально они наблюдали. Но, с горечью думает он, разве ты не всегда знал, что это произойдёт? Не это, но… он всегда знал, что в конечном итоге причинит боль Дину. Он не знал, какую форму это примет, но он знал. — Да. Чёрт, — Дин проводит рукой по волосам. — Если ты не скажешь им, что это я. Думаешь, они всё равно узнают? Кастиэль не хочет отвечать. — Возможно, — в конце концов говорит он, — если мы будем отрицать, то всё внимание будет обращено на меня, и я думаю, что в таком случае тебя это не затронет. Если мы скажем им, что я встречаюсь с кем-то, даже если это не серьёзно, а потом мы с тобой продолжим в том же духе… да. Думаю, мы не сможем вечно скрывать это. — Думал, мы сможем скрывать это немного дольше, — говорит Дин, его голос хриплый. У Кастиэля болит сердце. — Я тоже, — признаётся он. — Они поймут, что ты лжёшь, если ты будешь отрицать. — Некоторые СМИ обвинят меня в этом, да. — Нет, хватит, не вешай мне лапшу на уши, Кас. Очевидно, что это поцелуй. Если ты попытаешься откреститься от этого, все поймут, что ты лжёшь. — Это… я смогу с этим жить. — Однажды ты сказал мне, что предпочёл бы уйти в отставку, нежели открыто лгать людям, — в голосе Дина нет осуждения, что делает всё ещё хуже. Кастиэль вздыхает и откидывает голову на спинку дивана. Ткань колючая, неудобная для его шеи. — Ну, всё изменилось. Дин долго молчит. Кастиэль не смотрит на часы, но знает, что их время истекает. — Скажем, мы обнародуем это, — наконец говорит Дин очень нейтральным голосом. Кастиэль резко выпрямляется, пристально смотря на Дина. Лицо Дина непроницаемо. — Мы никогда не говорили об этом. Как плохо всё будет? Кастиэль не собирается смягчать удар. — За одну ночь вся жизнь, которую ты знал, изменится. Ты сразу станешь одним из самых узнаваемых людей в стране. Тебе не придётся переезжать сюда, если ты не захочешь, но, несмотря на это, тебе временно придётся уйти с работы. Нам потребуется поместить тебя под защиту службы безопасности — полноценную в краткосрочной перспективе, и, по крайней мере, два агента в любое время, даже после того, как всё утихнет. Всё останется так, даже если ты решишь, — он сглатывает, заставляя свой голос оставаться спокойным, — если ты захочешь расстаться со мной. Ты всё равно будешь мишенью, пока я занимаю этот пост. Дин медленно кивает. Его глаза прикованы к стене; он не встречается взглядом с Кастиэлем. — А Сэм? — Я не могу сказать наверняка, но я ожидаю, что как только первоначальный фурор утихнет, жизнь Сэма не изменится так, как твоя. В целом, худшим будет множество раздражающих вопросов от одногруппников и коллег. Но… Он делает паузу, чтобы убедиться, что Дин понимает всю серьёзность происходящего. Даже если Дин допускает мысль о том, чтобы обнародовать их связь, он должен точно знать, что это повлечёт за собой. Кастиэль не может позволить ему сделать выбор, не зная всех последствий. — Любой, кого можно использовать в качестве рычага давления на меня, является мишенью. Если я буду с тобой, то кто-нибудь может попытаться использовать Сэма, чтобы надавить на меня. По этой причине мы бы взяли его под защиту. — Значит, я подвергну его риску, — заканчивает Дин. Он прерывисто вздыхает, проводя рукой по волосам. Его плечи ссутулились, и это вина Кастиэля — полностью его вина — то, что Дин выглядит таким несчастным. Что Дин вынужден даже думать об этом. Не имеет значения, что Сэм, скорее всего, будет в большей безопасности, чем когда-либо, находясь под постоянным присмотром спецслужбы, а не Дина. Дин — человек, который всё ещё несёт на себе тяжесть вины за то, что подвёл Сэма, просто потому, что не был рядом с ним; человек, который без раздумий отказался от своей жизни, чтобы вытащить брата из лап зависимости. Человек, который взял на себя ответственность, чтобы защитить свою семью; который считает, что ставить своё личное счастье на первое место — это своего рода слабость. И теперь они просят его выкинуть всё это, рискнуть, вывернуть свою жизнь наизнанку, просто чтобы Кастиэль смог обрести счастье, которого никогда не заслуживал. И Кастиэль принимает решение. Это бремя Дин не должен нести. — Нет. Я не стану тебя просить об этом. — Кас… — Дин, — говорит он, и его сердце разрывается от боли. — Всё в порядке. Ты будешь в порядке. Дин беспомощно смотрит на него и больше ничего не говорит. Кастиэль протягивает руку и обхватывает лицо Дина. Глаза Дина, уже остекленевшие от слез, закрываются, когда Кас прижимается губами к его лбу в безнадёжной попытке передать всю полноту своих болезненных, невозможных чувств. — Ты будешь в порядке, — снова говорит он. Это единственное, что имеет значение. Это единственная мысль, которая поможет ему пройти через это. Затем он отстраняется, встаёт и идёт, чтобы позвать Анну и Думу, и отказывается думать о том, какой пустой будет его жизнь без Дина. — Первый вариант, — говорит он им. — Мы отрицаем. Пресса, конечно, назовёт его лжецом. Скандал будет омрачать его репутацию до конца президентского срока; партия почти наверняка не выдвинет его повторно. Но у Дина, бывшего таким тихим и уязвимым на диване, будет больше шансов выйти из этого незамеченным. Кастиэль пожертвовал бы гораздо большим, чтобы защитить его.***
Выйдя из комнаты, где расположилась съемочная группа, Дума протягивает ему страницу с тезисами, напоминая, что, несмотря на то, что интервью не будет транслироваться в прямом эфире, она не будет прерывать его, если только это не будет абсолютно необходимо. Он тупо просматривает свои слова: «вырвано из контекста и откровенно нелепо, и если бы в моей жизни был кто-то, я был бы рад представить его американскому народу». Он кивает, чувствуя себя мёртвым внутри. Когда он направляется обратно в комнату, Анна останавливает его. — Кастиэль, — говорит она, и сочувствие в её глазах невыносимо. Кастиэль не может смотреть на неё. — Мне нужно, чтобы ты взял себя в руки, прежде чем войдёшь туда. Если ты будешь выглядеть таким опустошённым, то это вызовет ещё больше вопросов. Он кивает, стиснув зубы. Сглотнув, он сильно зажимает кожу между большим и указательным пальцами другой рукой, позволяя остроте боли переориентировать его. Он выпрямляет спину и разглаживает выражение лица, превращая его в маску, которую он довёл до совершенства ещё в старших классах, — приятную, вежливую улыбку. — Лучше? — Да, — говорит она пустым голосом. — Удачи. Только годы практики и самодисциплины позволяют ему войти в комнату и поприветствовать ожидающего его режиссёра, как будто всё совершенно нормально. — Значит, сегодня мы можем услышать кое-какие интересные новости, да? — спрашивает она, подводя его к креслу. Под жарким светом прожекторов он чувствует себя как будто на допросе. — Вряд ли, — отвечает Кастиэль с лёгкой, натренированной улыбкой. — Слон, которого вы так хотите увидеть, едва ли крошечная мушка. Её брови приподнимаются. — Интересно, — говорит она тоном человека, который ему совсем не верит. Кастиэль задаётся вопросом, не почудилась ли ему нотка разочарования в её голосе. — Приберегите это до тех пор, пока камеры не заработают. Пока они пудрят ему лицо и прикрепляют микрофон к лацкану пиджака, Кастиэль тщательно старается не думать ни о чём, что не относится к тем словам, которые он планирует произнести. Ко лжи, которую он без колебаний собирается озвучить, смотря прямо в камеру. Марв, корреспондент новостного канала, садится напротив него. — Выключите все телефоны, — командует режиссёр. — Звук? — Звук пишет. — Камера пишет? — Камера пишет. — Готовы? — спрашивает она их обоих. — По вашей команде, — говорит Марв Кастиэлю. Кастиэль кивает, готовый покончить с этим. — Начинайте. Он едва слышит вступительные слова, которые произносит Марв, описывая ситуацию и ссылаясь на видео, которое, без сомнения, будет показано ещё тысячу раз. Всё его внимание сосредоточено на сохранении нейтрального, невозмутимого выражения лица и подготовке к первому вопросу. — Господин Президент, не могли бы вы рассказать нам, что мы видим на этих кадрах? Момент истины. Он открывает рот, но режиссёр говорит: — Подождите, эй… За пределами круга света происходит какое-то движение. Кастиэль щурится от яркого света, пытаясь разглядеть… Это Дин. — Привет, дорогой, — говорит он Касу и подмигивает. — Не мог позволить, чтобы всё веселье досталось тебе. Кастиэль пристально смотрит на него. Дин — это мираж, оазис в пустыне для человека, умирающего от жажды. Пятна от света всё ещё танцуют перед глазами Кастиэля, и ему кажется, что он спит. Этого не может быть. Дин не может быть здесь. Потому что это означало бы… Дин хлопает его ладонью по плечу и оставляет её там — твёрдую, основательную, тёплую. Реальную. Перед включённой камерой, и съёмочной группой новостей, и вскоре перед всем миром. — Марв, приятель, — говорит Дин, красивый, спокойный и уверенный в себе. — Думаю, нам понадобится ещё одно кресло. Глаза Марва широко раскрыты и блестят, как у кота, который поймал канарейку, и Кастиэль полностью игнорирует его. — Ты уверен? — говорит он Дину так тихо, что это едва ли больше, чем выдох. Дин сжимает его плечо. Кастиэль знает, что его бравада скрывает под собой настоящий страх, который всё ещё там, но его глаза тёплые и решительные. — Я уверен. — В конце концов, — добавляет он, и его голос звучит достаточно громко, чтобы его уловил каждый микрофон в комнате. — Ты любовь всей моей чертовой жизни. Как тебе такое для национальных новостей?***
Они приносят ещё одно кресло, размещая Дина на расстоянии, одобренном Думой, рядом с Кастиэлем. Пока осветители возятся с подставками вокруг них, Кастиэль наклоняется ближе к Дину, крепко обхватывая рукой микрофон, прикреплённый к его лацкану, чтобы он не улавливал звук. Этот разговор для них, и только для них. — Что заставило тебя передумать? — Ну, я позвонил Сэму. Он сказал мне, что я идиот, и, что если я использую его как предлог, чтобы избежать публичности, он никогда мне этого не простит, — Дин пожимает плечами. — Парень тот ещё придурок, но он прав. Кастиэль прищуривает глаза, смотря на него. — Дин, нет ничего постыдного в том, чтобы не делать этого. — Кас, ты был готов отказаться от всего, только ради того, чтобы у меня был шанс сохранить мою скучную жизнь. После всего, что ты дал мне и Сэму… Кастиэль в ужасе перебивает его: — Если ты чувствуешь, что чем-то мне обязан… — Нет, но это именно то, что я имею в виду, чувак. Ты мог бы разыграть множество карт, чтобы заставить меня сделать это. Чёрт возьми, ты держал в руках всю колоду. А ты, ты этого не делал. Не думаю, что это вообще пришло тебе в голову, даже когда на кону была вся твоя карьера. — Ты не обязан делать это ради меня, — настойчиво говорит Кастиэль. — Именно, — говорит Дин, и его улыбка искренняя и красивая. — Я не обязан. Но я хочу этого. Потому что, Кас, как может быть иначе, когда дело доходит до выбора между моей нормальной жизнью — моим домом, работой, чёрт возьми, возможностью купить зубную пасту в пижамных штанах посреди ночи… и тобой. Кастиэль моргает, молча смотря на него. — На случай, если ты не понял, — говорит Дин. — Я выбираю тебя. Он прижимает своё колено к колену Каса, такое тёплое и заземляющее. В течение всего времени, которое требуется команде, чтобы настроить освещение, надеть микрофон на Дина и повторно нанести пудру, в ясном голубом небе разума Кастиэля есть только одна мысль: «Боже, я люблю этого мужчину».***
На этот раз, когда камеры начинают писать, Кастиэль не чувствует себя так, словно ему грозит расстрел. Едва сдерживаемое ликование Марва, камеры, уверенность в том, что всё, как говорится, меняется к лучшему — ничто из этого не имеет значения, особенно когда Дин спокойно сидит рядом с ним. У него нет тезисов или отрепетированных реплик, только не для этого. Они ему не нужны. — А теперь, эксклюзив на CBS News, мы познакомим вас с таинственным мужчиной из видео, которое вы только что видели. С нами Дин Винчестер, наш новый… что ж, господин Президент, будет ли верным термин «Первый Джентльмен»? Кастиэль очень надеется, что его румянца не видно сквозь пудру. — Дин — мой партнёр, — твёрдо говорит он. — Любую другую терминологию я оставлю на выбор остальным. — Дин, — говорит Марв, поворачиваясь к нему. — Думаю, всем нашим зрителям будет интересно узнать, как так вышло, что, — он бросает быстрый взгляд на наспех написанные карточки в своей руке, — медбрат из Лоуренса, штат Канзас, оказался в отношениях с президентом Соединённых Штатов? — Что ж, Марв, — говорит Дин, наклоняясь вперёд в своём кресле. Его улыбка широкая и очаровательная, и, даже не опуская глаз, он протягивает руку и находит руку Кастиэля, как компас, определяющий истинный север — когда камеры могут видеть, когда все могут видеть. Кастиэль переплетает их пальцы и впервые не пытается скрыть любовь, которая, как он уверен, ясно читается на его лице. «Пусть они видят, — думает он. — Пусть все увидят, что Дин мой». Весь мир скоро узнает, как сильно он любит этого человека. — Рад, что ты спросил, — говорит Дин и едва заметно подмигивает Кастиэлю. — Это чертовски интересная история…