Wonderland

      Оказаться сначала схваченным, а потом поднятым в воздух, когда ты пьёшь воду — такое себе. Оладушек никому не советует по ряду очевидных причин: высокий шанс поперхнуться — раз, высокий шанс пустить воду обратно изо рта и тогда все старания по добыванию воды в раковине обнулятся — два. Теплая ладошка с маленькими аккуратными пальцами скользит по его шерсти на спине, в попытках успокоить или принести таким образом извинения. Оладушка, что уже второй год живет с Юнги, такой простой лаской не купишь, а вот банкой консервов можно, но Хэвон вместо консервов достает переноску и пихает его туда.       Оладушек судорожно пытается вспомнить хоть один важный предлог выходить на улицу: к ветеринару? — но он себя хорошо чувствует; погулять? — тогда нафиг переноску, и «привет» это чудовищное изобретение сатаны из секс-шопа с ремешками и цепью.       Он бросает отчаянный, полный растерянности взгляд, в котором бегущей строкой можно отследить простую мысль «куда ты меня тащишь, дура?», на девушку хозяина. Сквозь решетчатое окошко переноски, куда Оладушек вминается своей мягкой мордочкой, он видит как Хэвон, напевая какую-то до ужаса отвратную песню, складывает свои вещи в сумку.       — Только не говори, что мы опять в Тэгу едем на месяц, — мяучит на своем Оладушек. — В прошлый раз соседская кошка чуть ухо мне не порвала в попытке залезть под меня, едва лапы унес. Десять раз сказал ей, что вы меня кастрировали, не спрашивая разрешения, а она всё равно лезла. И вот вы тащите меня туда обратно?       — Ну чего ты, Оладушек? — озабоченная долгим мяуканьем кота, Хэвон смотрит в маленькое окно, пытаясь найти причину такого протяжного воя. Мазнув пальцами по макушке, она скрывается в глубине спальни, а возвращается уже с одеялом.       Нехитрые манипуляции, за которыми Оладушек активно пытается удрать, его заворачивают в одеяло наподобие шаурмы с котом. И после знакомства с русским метисом соседа сверху, у Оладушка ассоциации с этим блюдом не очень хорошие, поэтому он взвывает на своем ещё громче:       — Отпусти, малохольная! Я ещё не все цветы в этом доме погрыз, чтобы в еду меня пускать!       Длинным и плотно набитым рулетом его укладывают обратно в переноску и тащат на выход.       — Ну вот и всё. Спасибо этому дому, и гори в аду Мин Юнги.       — Чего-о-о-о? — подает голос Оладушек.       Не то, чтобы он не знал, что у хозяина с этой дамой проблемы в отношениях, он их видел и слышал. Вон, позавчера опять зарылись под одеялом и мирились, не давая нормально покусать за пятки.       Так. Надо успокоиться и подумать.       Окей, эти два человека поругались и, скорее всего, расстались, но он тут причём? Мадам до Хэвон, которой он успел напрудить в кроссовки от большой симпатии, просто собрала свои вещи из ванной и ушла, даже не попрощавшись. А эта чего? Особенная, что ли? Не, с Хэвон они знали друг друга уже продолжительное время по котячьим меркам, но это ж не повод уносить из дома родного. Там и миска, и свитер Юнги, на котором удобно спать, и кактус недоеденный, в конце концов.       — Верни меня, Хэвон-а. Что я тебе плохого сделал, а? Нормально же общались: в тапки не ссал, на лицо тебе не садился, на колени даже пару раз пришел от скуки, а ты мне вот так теперь?       — Тише-тише, Оладушек. Всё будет хорошо, сейчас сядем в поезд и приедем домой. Там мама уже тебе еды накупила.       Какая еда? Какая мама? Какой, блять, поезд?       — Верни на место, дура!       Он начинает активнее шевелиться, но Хэвон, видать, совсем не дура, потому что замотала в одеяло так, что фиг сдвинешься. Оладушек выдыхается, когда такси тормозит у вокзала, и начинается самая натуральная игра на выживание вестибулярного аппарата. Бесчисленное количество человеческих ног мелькает разноцветной каруселью, бултыхающаяся невесомость только добавляет остроты ощущениям. К моменту, когда Хэвон ставит переноску на сидение рядом с собой, Оладушек успевает дважды блевануть завтраком и подумать, что всё ещё не так плохо. Два раза это не двадцать, но внутри все равно стачивается в острое копьё тупое чувство обиды: накосячил Юнги, а в аду горит почему-то Оладушек.       — Маякни там своему, друг, меня украли и везут куда-то, хрен знает куда, — мяукает Оладушек коту в такой же переноске, но на сиденье напротив.       — Чувак, я сам этого человека впервые вижу.       Секунда молчания и пять стадий принятия для котов: паника, паника, агрессия, агрессия и ещё раз агрессия.       — Верни-и-и-и меня, жалкий ты человек! Верни! Я тебе лицо ночью обглодаю! Верни!       — Тише, милый ты мой пончик, — пищит ласково Хэвон, доставая его из переноски и укладывая на колени, чтоб погладить и прижать к себе.       — Какая же ты все-таки дура, как я понимаю Юнги, — с обречённым вздохом заключает Оладушек, оглядывая обстановку и понимая, что бежать ему некуда. — И Юнги дурак, не зря я ему подарок закопал на дне шкафа. Пусть теперь рыдает и вспоминает меня, глядя на него.