Rummaging for Answers in the Pages

Понимал ли я в глубине души, кто такой Геллерт Гриндевальд? Думаю, что да, но закрывал на это глаза. Если бы наши планы осуществились, исполнились бы все мои мечты. Альбус Дамблдор, Кингс-Кросс Вечер, суббота, 22 июля 1899 Утром, закончив вносить записи в дневник, я намеревался тотчас же выйти на улицу и развести огонь, чтобы приготовить нам с Геллертом завтрак, однако стоило мне выглянуть наружу, как я столкнулся с плотной завесой так и не прекратившегося дождя, и стало ясно, что следование изначальному плану вряд ли можно было бы назвать мудрым решением. Вместо этого я затопил печку-толстобрюшку в жилой зоне палатки и под звуки вновь усиливающегося дождя занялся яйцами и беконом. Геллерт, появившийся чуть позже, выглядел куда благодушнее, чем вчера. Он ни словом не обмолвился ни о прошлой ночи, ни о том, что проснулся в моей постели, но принялся бодро рассказывать о новой, неожиданно посетившей его идее: вернуться в Годрикову Впадину и проследить судьбу семьи Певереллов в самой деревне. Меж нами вновь воцарилась приятная атмосфера, до некоторой степени рассеявшая страх, охвативший меня, когда я понял, что проснулся в его объятиях. Покончив с завтраком, мы заварили чаю и разложили на полу карты и заметки, чтобы ещё раз проверить последний предстоящий нам отрезок маршрута. Мы уверили профессора Бэгшот, что вернёмся завтра или в самом крайнем случае в понедельник вечером, поэтому сейчас перед нами встал выбор: отклониться от маршрута, чтобы забраться на вершину Холма Певереллов, для чего нам пришлось бы вернуться назад, а путешествие затянулось бы на лишние полтора дня, либо продолжать идти в противоположном направлении к конечному месту назначения и уже оттуда трансгрессировать в Годрикову Впадину. Не будет преувеличением сказать, что мне отнюдь не хотелось возвращаться домой раньше, чем это будет совершенно необходимо. Геллерт уловил нерешительность в моём тоне, как только я заговорил о выборе между тем, чтобы продолжать месить дорожную грязь ради пользы нашей экспедиции, и тем, чтобы, не мешкая, поскорее вернуться к сестре и брату и не доставлять профессору лишних хлопот. «Ты слишком ответственный и сверх всякой меры благородный, Альбус, — сказал он, на мгновение положив голову мне на плечо, прежде чем отодвинуться, чтобы свернуть карту. — Полагаю, всё решено. Не будем сниматься с места, оставим лагерь здесь, выдвинемся к Холму прямо сейчас, к полудню вернёмся и переждём дождь. Завтра дойдём до озера, а в понедельник покроем последние мили и трансгрессируем домой, как и обещали». Было приятно идти под дождём в мантиях и ботинках, чарами защищённых от влаги. Пока один из нас поддерживал Заклинание зонта, другой при помощи обнаруживающих чар продолжал исследовать местность в тщетной надежде всё-таки отыскать что-нибудь необычное. Но, увы, тропа оставалась всего лишь туристической тропой, и кроме опавших листьев, сломанных веток и лесных зверьков искать тут было нечего. Как бы то ни было, в запах леса, омытого дождём, вплеталось нечто волшебное. Благородный древний аромат места, что существовало задолго до нашего рождения и продолжит существовать спустя много веков после нашей смерти, смешивался с нотками свежей поросли, пробивающейся в плодородной почве. Лес служит мне напоминанием о силе природы, которую ни один волшебник и ни одна колдунья никогда не сможет постичь до конца, о силе столь же дикой, но одновременно абсолютно непохожей на ту, что связала нас с Геллертом вчера, когда мы перебегали мост. Пока мы, съёжившись, стояли под Заклятием зонта на вершине Холма Певереллов и сквозь морось вглядывались в туман, который положил конец последней надежде на живописные виды, я с уверенностью мог сказать, что после происшествия с сотворением моста что-то между нами изменилось. Изменение это едва уловимо, однако я безошибочно чувствую его в том, как сократилось разделяющее нас расстояние, в том, как он, улыбаясь, ловит мой взгляд, в том, как меня словно пронзает разряд магии, когда его рука касается моей. И после виденного мною вчера могу утверждать, что знаю: в Геллерте живёт и тьма тоже, но тьма эта лишь сильнее подчёркивает его озарённость. Полагаю, раньше он представлялся мне существом, в какой-то степени превосходящим человека. Недосягаемым для мелких мирских проблем и неурядиц, что портят жизнь мне самому. Мне чудилось, что он будто дрейфует над ними — совершенное воплощение магического искусства и силы. Вновь ловлю себя на том, что в голову мне приходят прежние вопросы, те самые, которыми я задавался задолго до знакомства с Геллертом. Вопросы о природе тёмной магии, о магии, что рождается из самых мрачных человеческих переживаний. Вновь озвучил некоторые из своих теорий Геллерту, когда мы спускались с Холма к оставленному нами лагерю. У него на лице появилось престранное выражение — нечто между восхищением и сдерживаемым смехом. Улыбнувшись с нескрываемой гордостью, он ответил мне вопросом на вопрос: «Почему ты вдруг об этом заговорил?» «Нет какой-то определённой причины, — беззаботно сказал я, проворачивая прозрачную ручку волшебного зонтика и глядя на капли, разлетающиеся во всех стороны. — Я уже довольно долго раздумываю над этими вопросами. Что именно делает Тьму тёмной, а Свет светлым? К примеру, почему некоторым заклятиями присуща природная Тьма?» «Моё мнение таково: тёмная магия — это всего лишь название, скрывающее то, чего волшебники боятся», — меня вовсе не удивило, что голос его вновь зазвучал с уже привычными серьёзными интонациями. «То есть?» «Магия, которую называют тёмной, обычно калечит, подчиняет или каким-либо другим образом деформирует человека. Большинство волшебников не приемлют подобных вещей», — ответил Геллерт таким тоном, будто его слова расставляли всё по местам. «Но разве человеку не свойственно испытывать страх перед всем этим?» — возразил я. Геллерт улыбнулся диковатой восторженной улыбкой — я вдруг понял, что и сам, должно быть, в пылу спора улыбаюсь точно так же. «Но страх перед чем, Альбус? Перед плодами самой магии или процессом, который эти плоды приносит? А, может, это страх совершить нечто, за что тебя осудят и отправят туда, где ты заживо сгниёшь?» Я едва поспевал за ходом его рассуждений. «Ты имеешь в виду Непростительные заклинания?» «Unverzeihbar, — фыркнул Геллерт. — Непростительные заклинания носят такое жалкое имя. Они сами и их последствия непростительны только в определённых случаях. Ведь у нас разрешена смертная казнь, и всегда существует вероятность, какой бы ничтожной она ни была, что при чрезвычайных обстоятельствах одному волшебнику придётся подчинить себе волю другого или подвергнуть шпиона пыткам на допросе. Заклинания, которые мы зовём Непростительными, на самом деле таковыми не являются. В руках власть предержащих, разумеется». Застыв на месте, я повернулся к нему и, всё ещё не до конца уверенный, что верно понимаю его точку зрения, спросил: «И если бы этими власть предержащими стали мы с тобой, тогда..?» «Тогда мы объяснили бы людям истинную природу того, что сейчас зовётся тёмной магией», — повторил Геллерт, подчёркивая каждое слово. Уголок его губ приподнялся в полуулыбке, и я не смог не ответить на неё. «Обучаясь в Дурмстранге, ты, вероятно, многое узнал о тёмной магии. Я слышал, на севере её превозносят». «Превозносят? Нет. Однако к определённым видам магии, особенно заклятиям, которые обычно используют против людей, там относятся куда более терпимо, чем в Великобритании, — пожав плечами, Геллерт снова пошёл вперёд. Щёки его слегка зарделись. — Но, к сожалению, даже эта терпимость не спасла меня от участи быть исключённым из школы». До этого мы никогда не обсуждали подробности его исключения из Дурмстранга, поэтому последняя фраза меня заинтриговала. «Так это произошло из-за тёмной магии? Они решили, что не потерпят такого в школе?» «Не совсем, — ответил Геллерт, пнув камешек, валявшийся на тропинке. — Я пытался придумать новый метод, который позволил бы отбирать магглорождённых детей с магическими способностями, чтобы они могли расти и воспитываться в волшебном мире с самого раннего возраста, задолго до поступления в школу». «Нечто, аналогичное Перу приёма и Списку студентов, которых зачисляют в Хогвартс при рождении?» «Да, вроде того», — пробормотал он, избегая моего взгляда. «Но в этом же нет ничего плохого! Так какого же Мерлина тебя исключили?» «Ах-х-х, — вздохнул он, пристыженно глянув на меня, — на этом я и погорел. Теперь-то я понимаю, что предложенные мной методы могли показаться слегка… радикальными». «Радикальными?» — нахмурился я. «Один из сокурсников, который делил со мной комнату, прочёл мои планы на экспериментальную фазу исследования. Она… — Геллерт сделал глубокий вдох — …предполагала проведение испытаний на маггловских детях. В то время я и сам был помладше, и ума у меня было поменьше. Мне казалось, что не будет ничего страшного, если я оглушу Конфундусом и заберу двоих-троих детей из соседней деревни, когда мы пойдём туда на выходных. Эти дети, возможно, помогли бы мне узнать всё, что было необходимо для дальнейших исследований». Не удержавшись, я ахнул, не зная, что и думать. «Надеюсь, тебя это не сильно шокировало, — Геллерт пожал мне руку в знак утешения. — Сейчас я осознаю, что далеко не каждый понимает то, что открывается мне в моих видениях. Что маленькая жертва, принесённая парой детей, которые даже ничего вспомнили бы после того, как я завершил бы свой эксперимент, однажды позволит нам спасти их магически одарённых сверстников. Спасти от детства, полного унижения и мучений, от жизни с магглами, которые никогда не смогут их принять». Показался лагерь, проглядывающий сквозь деревья. Геллерт вновь остановился и, взяв меня за руку, прижал её к своей груди, к сердцу, словно давая клятву. «Если бы я мог спасти каждого маленького волшебника от того ужаса, через который пришлось пройти твоей сестре, я бы поставил эксперимент на сотне, на тысяче маггловских детей. Знаю: сейчас Ариане уже ничем не помочь, но я пошёл бы на что угодно, лишь бы волшебники жили в безопасности». Я не нашёлся с ответом. Внутри лишь заныло от боли при мысли о том, что было бы, не случись с Арианой того, что случилось, что судьба нашей семьи сложилась бы совершенно по-другому; об ином мире, где магия означала бы превосходство и неприкосновенность. А затем я задумался о мире, во главе которого могли бы стать мы с Геллертом, где всё было бы хорошо и правильно и всюду было бы безопасно для волшебников и колдуний. Жгучие слёзы защипали в уголках глаз, когда я, уронив зачарованный зонт, обнял Геллерта. На нас капал мелкий дождик. Он прижимал меня к себе, гладя по голове, пока я всхлипывал, уткнувшись лицом ему в плечо. Некоторое время спустя мы вернулись в палатку. Удручённые. Промокшие. Остаток дня прошёл неторопливо, под приятный аккомпанемент утихающего дождя. Мы сыграли несколько шахматных партий, почитали час-другой, и теперь занимаемся письмом: я пишу заметки в дневнике, Геллерт — свой манифест. Время от времени наши руки касаются одна другой в знак поддержки и одобрения. Меж нами вновь пульсирует уже знакомое ощущение магии. А. Воскресенье, 23 июля 1899 Прошлой ночью Геллерт вновь забрался ко мне в постель, на этот раз безо всяких отговорок, зато с почти что робким признанием. Когда мы готовились ко сну, он поведал мне, что «находит мою близость успокаивающей для вечно взбудораженного разума». Кто я такой, чтобы отказывать ему в подобной помощи? В конце концов мы сдвинули две наши койки вместе, создав нечто вроде гнезда из одеял и подушек. Свернувшись, мы лежали в нём, глядя друг на друга и шёпотом обсуждая совместные виды на будущее всего волшебного мира, пока в какой-то момент оба не провалились в сон. Как грустно, что утро наступило слишком рано. Ни в один другой день похода мы не преодолевали столько миль, сколько прошли сегодня по лесной тропе. Возможности остудить ноги в прохладной речной воде больше не было, и к тому времени, как мы добрались до озера, я чувствовал себя измотанным и буквально изнывал от жары. Вместе мы быстро поставили палатку, и, раздевшись до белья, с разбега нырнули в холодную воду. Я ожидал, что испытаю стыдливость, что мне неловко будет смотреть на полуобнажённого Геллерта и ещё более неловко осознавать, что он смотрит на меня. Но никакого смущения между нами не было и в помине. Ведь то, чем мы делимся друг с другом — идеи, размышления, магия — носит куда более интимный характер, чем нечто столь тривиальное, как совместное купание двоих юношей в жаркий летний полдень. Подплыв к небольшому островку в середине озера, мы выбрались на тёплые камни и, лёжа на них, обсуждали все возможные виды волшебных существ, которые могли бы населять это место. Беседа прервалась лишь на закате, когда мы оголодали настолько, что у нас не осталось выбора, кроме как вернуться к лагерю. Ужин превратился в настоящий пир — на пледе для пикника оказалось всё то, что ещё хранилось в рюкзаках: остатки тостов, немного сыра, колбаски, которые благодаря чарам оставались прохладными, маринованные овощи и пиво, которое Геллерт, как оказалось, приберегал на этот особый случай, на последний вечер нашего путешествия. Жадно накинувшись на еду, мы в мгновение ока смели её всю, а потом, сытые, чуть обгоревшие на солнце и сонные, лежали на пледе, наблюдая восход полной луны, огромной и белой на фоне ясного звёздного неба. Я вновь ощутил ту звенящую магию, что, подобно глубоководному течению, всегда подспудно переливается меж нами, ощутил, что нашёл своё место под звёздами. Пока я писал эту заметку, Геллерт уснул, положив голову мне на колени и прижавшись лицом к бедру. Во сне он совершенно не похож на себя. Пыл и страстность уступают место расслабленности, смягчающей красивые черты лица. Во сне он подобен ангелу. Совершенно не хочется его будить, однако я вынужден это сделать, чтобы мы смогли как следует выспаться внутри палатки. А. Понедельник, 24 июля 1899 Сегодня мы оба проспали допоздна, а когда вышли на улицу, солнце уже стояло высоко над горизонтом. Неохотно свернув маленький лагерь в последний раз, мы прошли несколько миль в обратном направлении до точки трансгрессии. Закат почти догорел, когда мы без особого энтузиазма вернулись в Годрикову Впадину, трансгрессировав в безопасное место — на задний двор таверны — а не прямиком домой. Мы готовы были использовать любой, даже такой смешной предлог, лишь бы затянуть неизбежное возвращение домой. Ноги у меня болели, и в целом я довольно сильно устал, однако чувствовал себя невероятно живым благодаря потоку магии, что не переставал разливаться между нами, пока мы пересекали деревенскую площадь. И стоило мне взглянуть на Геллерта, как я каждый раз ловил его ответный взгляд, а магия между нами звенела. Стоило нашим рукам соприкоснуться — она ревела, сотрясая всё моё тело. Выйдя к истоку ручья между домов, мы двинулись по узкой тропинке. Лёгкий бриз обдувал нам спины. Когда мы наконец добрались до калитки, я повернуся к Геллерту. «Спасибо тебе за такое приключение». «Нет, это тебе спасибо за то, что потакаешь моим капризам, — настойчиво произнёс Геллерт. — Жаль, что мы так и не нашли ничего, что окупило бы наше путешествие». «Ох, на этот счёт я не вполне уверен. Дорога ведь важнее пункта прибытия, разве не так?» — я попытался смахнуть прядь волос, что снова упала мне на лицо. Геллерт вдруг тихонько ахнул и, наклонившись ко мне, надёжно заправил выбившийся локон мне за ухо. Его пальцы коснулись моей кожи, ладонь мазнула по щеке, и по спине у меня побежали мурашки, а в животе вспыхнуло пламя, до краёв наполняя меня томлением, жаждой. Он был так близко, так близко. И я, отбросив все предосторожности, сделал то, что казалось мне самым естественным в тот момент. Никогда прежде я не испытывал более естественного порыва. Шагнув к нему вплотную, я запустил пальцы в его светлые кудри и прижался губами к его губам. В первый миг он застыл, и я уже было испугался, что совершил страшную ошибку, но тут его рука легла мне на шею, и он притянул меня ещё ближе, целуя глубже, жёстче. Мгновение чистейшего блаженства длилось то ли секунду, то ли минуту, то ли вечность, пока Геллерт не отстранился, проведя большим пальцем по своей опухшей нижней губе. В глубокой синеве его глаз билось что-то дикое. Он глубоко рвано вдохнул и, пробормотав поспешное «Спокойной ночи, Альбус», развернулся на каблуках и оставил меня задыхаться и пошатываться у калитки, о которую мне пришлось опереться, чтобы удержаться на ногах. Казалось, что сердце вот-вот выскочит из груди. Не знаю, как добрался домой — помню лишь, что, споткнувшись, ввалился на кухню, парой дежурных фраз поблагодарил профессора Бэгшот за помощь и уклонился ответов на вопросы Арианы и Аберфорта, промямлив что-то об усталости и желании поскорее отправиться спать — однако каким-то образом мне всё же удалось добраться до своей комнаты, и, едва переступив порог, я рухнул на кровать. Должно быть, я пролежал так почти час, упиваясь хмельным послевкусием нашего поцелуя. Все мысли крутились вокруг Геллерта. К тому моменту, как я опомнился, солнце уже давно село, а комната погрузилась во мрак, в котором я не различал даже собственных поднесённых к лицу рук. Теперь же, предавая эти слова бумаге, я гляжу на пламя свечи в окне Геллерта, отделённом от моего лишь садом. Как же мне хочется быть там, с ним. А.