Rummaging for Answers in the Pages

Совершенство недосягаемо для людей, недосягаемо для магии. В каждом мгновении самого невероятного счастья есть эта червоточинка — знание, что боль придёт снова. Будь честен с теми, кого ты любишь, — не прячь свою боль. Страдать для человека так же естественно, как дышать. Альбус Дамблдор, Гарри Поттер и проклятое дитя, часть вторая, действие четвёртое, сцена четвёртая Суббота, 29 июля 1899 Вчера преисполнился решимости вернуть будням некое подобие рутины, размеренности, что помогла мне пережить первые несколько недель после смерти матери: утром уборка и ведение хозяйства, днём чтение научных статей и написание оных же на заказ, вечером досуговое чтение и изучение интересующих меня тем. И всё же мысли мои то и дело возвращались к Геллерту и его словам. Мы должны одуматься. Это станет нашим концом. Нам нельзя… Чего уж мне точно нельзя делать — так это задерживаться на том, что он сказал. Время текло всё так же неторопливо, но день проживался намного легче, чем вчера или позавчера. Сегодняшнее утро в точности повторило вчерашнее: после завтрака я с помощью хозяйственных чар привёл дом в порядок и даже предпринял попытку покорить вершину горы грязного белья, которая, казалось, растёт прямо у меня на глазах. Я как раз развешивал простыни на верёвке во дворе, когда заметил знакомый силуэт, подсвечиваемый солнцем сквозь цветочную ширму. Со вздохом смиряясь с мыслью о том, что рано или поздно мне придётся с ним объясниться, я сказал: «Здравствуй, Геллерт». Он осторожно выглянул из-за простыни. Пару мгновений спустя, когда он уже полностью предстал перед моими глазами, лицо его выражало некую опасливость, возможно, даже стыд. «Альбус… я…» — начав было, он сразу же умолк. Упорствуя в своём решении сдержаться и не броситься ему на шею в тот же миг, я продолжал цеплять прищепки на бельевую верёвку. Надеялся на то, что пока руки заняты делом, мне легче будет противостоять соблазну прикоснуться к нему. Надежды мои не оправдались. «Извини, что вот так беспардонно заявился к тебе той ночью, — вновь начал он, и в тоне его слышалось искреннее раскаяние. — Я просил времени на раздумья, и ты мне его предоставил. Но вместо того чтобы оценить твоё великодушие и использовать это время с умом, я засыпал тебя обрывками мыслей и страхами. Должно быть… — голос его надломился. — Утром в деревне я повстречал Аберфорта, и мы… То есть, он… Должно быть, я очень сильно тебя обидел». Я чувствовал, как в глазах вновь вскипают слёзы, но, твёрдо намерившись не смотреть на него, не отрывал взгляд от простыни. Я вдруг понял, что не смогу ему солгать. «Так и есть, — мягко ответил я. — Обидел. И куда сильнее, чем ты думаешь». «Мне правда очень жаль». «Неужели ты принял решение насчёт… того, о чём мы говорили?» «На этот счёт я всё ещё не уверен, — проговорил Геллерт и, взяв прищепку из корзины, закрепил противоположный край простыни, которую я вешал. — Точно знаю одно — я больше ни дня не хочу провести вдали от тебя. Давай отложим разговоры о наших чувствах, хотя бы на время, и вновь будем дружить так же близко, как и прежде?» Желудок сделал неприятное сальто, но я нашёл в себе силы взглянуть на Геллерта. Я не желал «дружить так же близко, как и прежде». Не желал отделить Геллерта, будущего лидера волшебников, равного мне по таланту и уровню интеллектуального развития, от Геллерта, прекрасного юноши, в которого я окончательно и бесповоротно влюбился. Тем не менее, одна только мысль о том, что он, пусть и представая лишь бледной тенью того Геллерта, какого я поистине желаю, вновь может занять своё привычное место подле меня, пролилась бальзамом на мою израненную душу. В конце концов, той судьбоносной ночью я сам уверил его в том, что останусь рядом с ним в любом качестве, в каком он пожелает меня видеть. И я готов безоговорочно принести эту жертву. Заговорив, я едва узнал собственный голос: «Конечно. Давай дружить. Так же близко, как и прежде». Улыбка, которой он одарил меня в ответ, была столь лучезарной и тёплой, что сумела растопить лёд, который сковал моё сердце в тот ужасный день. Хотелось бы написать, что с этого момента, наши отношения стали в точности такими же, какими были до путешествия к Холму Певереллов — до того, как мы любовались звёздами в ночном небе, до того, как сотворили мост, до того, как разделили постель и украдкой поцеловались — но написать так означало бы солгать. Близость, которая когда-то связывала нас, пострадала столь серьёзно, что её было не восстановить. Мы провели вечер вместе, обсуждая возможные способы применения драконьей крови, но тех мимолётных прикосновений, к которым я так привык, больше не было. И их отсутствие ощущалось невероятно остро. На закате Геллерт отправился домой, а я не мог не задаться вопросом, что было бы, если бы той ночью у калитки я сумел сдержать свой чувственный порыв. Если бы я только проявил чуть больше самообладания, если бы только заглянул чуть дальше в будущее. Но заглядывать в будущее — это, естественно, прерогатива Геллерта. А. Воскресенье, 30 июля 1899 Сегодня впервые с того дня, как не стало матери, мы собрались на воскресный обед втроём, как семья. Благодарить за это стоило необычайное стечение обстоятельств: Ариана пребывала в отличном настроении, Аберфорт вымылся и, вопреки привычке проводить всё свободное время на улице, был чем-то занят дома, а я на время отложил перо и книги. Наш обед сложно было назвать изысканным, ведь состоял он лишь из холодной ветчины, салата и свежеиспечённого хлеба, но я поймал себя на том, что наслаждаюсь общением с братом и сестрой. Беседа за столом текла почти так же легко и непринуждённо, как до смерти матери. А ведь мне казалось, что я уже и забыл, как это бывало раньше. С искренним удовольствием я слушал, как Аберфорт с Арианой описывают свои утренние приключения: оказывается, они вместе ходили задавать козам корм. Сухой пересказ Аберфорта то и дело прерывался восторженными ремарками Арианы. Брат с сестрой в свою очередь расспросили меня о нашем с Геллертом путешествии к Холму Певереллов. И хотя я охотно ответил на все их вопросы, о некоторых подробностях предпочёл умолчать. Мы обсудили список дисциплин, которые Аберфорт выбрал для изучения на последнем курсе (Уход за магическими существами, Травологию и Чары), и намерение, высказанное Арианой: она хотела бы, как только лето подойдёт к концу, погрузиться в изучение Истории магии под наставничеством профессора Бэгшот. В конце концов, когда разговор зашёл о моём странном «недомогании», случившемся несколькими днями ранее, и не менее странном последующем «выздоровлении», я уверил Ариану и Аберфорта в том, что загадочная причина моего неважного самочувствия, какой бы она ни была, — можно подумать, я не знаю этой причины наверняка — исчезла без следа. «Я вчера в деревне видел твоего дружка Гриндевальда, — прищурился Аберфорт. — Он весь побледнел, когда я спросил про тебя. Как будто переболел той же дрянью. Удивительно, как это мы с Арианой её не подхватили». Именно в тот момент мне на память пришли слова, которые Геллерт произнёс вчера в саду у бельевой верёвки. О том, что он столкнулся с Аберфортом в деревне. Так я понял, что Аберфорт, похоже, пусть и не в полной мере, но догадался о том, что происходит между нами на самом деле. Интересно, какой вклад он внёс в наше воссоединение? И насколько сильно я должен быть ему благодарен? «А я вот рада, что Геллерт поправился и снова бывает у нас в гостях, — улыбнулась Ариана. — Ты кажешься таким счастливым, когда он здесь, Альбус! Да и вообще с ним очень весело». «Ты бы не привязывалась к нему, Ариана, — предостерёг её Аберфорт, не отрывая взгляда от меня, словно предупреждал меня о том же. — Помнишь, что говорила профессор, пока присматривала за нами? Он здесь только на лето. Скорее всего, в сентябре его отправят обратно в школу или что-то типа того». «Отправят обратно в школу? — рассмеялся я. — Его же исключили. В Дурмстранг его не возьмут. К тому же, он ни разу и словом не обмолвился о том, что собирается уехать…» — я умолк. У меня и мысли не возникало о том, что Геллерт может бросить меня одного в Годриковой Впадине. Но с другой стороны, чего ради ему здесь оставаться? В конце концов, если бы у меня был выбор, лично я не задержался бы здесь и на день. Аберфорт, фыркнув, пожал плечами: «Всего лишь повторяю то, что слышал от профессора. Может, спросишь у него сам? Скоро он снова сюда притащится, как пить дать». Как бы то ни было, когда Геллерт присоединился к нам за столом, поспев как раз вовремя к чаю с булочками, я совершенно позабыл о том, что собирался поднять эту тему. Мы с Арианой отвлеклись на новости о поиске Даров, а Аберфорт, до странного вежливый, извинившись, вышел из кухни. Геллерт поведал нам о том, что ниточки, ведущие к семейной ветви Игнотуса Певерелла, все до единой оборвались и что с тех пор ему не удалось найти никаких новых сведений о Мантии-невидимке. Он полагал, что с большой долей вероятности Мантия осела у какой-нибудь волшебной семьи, которая теперь, после стольких веков, даже не догадывалась об истинной ценности странного наследства. Разочарование Арианы казалось почти осязаемым. Не поддающаяся контролю магия искрила, будто разряды статического электричества перед бурей. Поднявшись из-за стола, Ариана направилась к двери — заварник и чашки на столе затряслись, стёкла в оконных рамах задребезжали. «Пойду к ней, — сказал я, извиняясь перед Геллертом. — В такие моменты она может быть опасной». «Нет, это я виноват, — он покачал головой. — Надо было рассказать тебе обо всём наедине, чтобы Ариана могла и дальше жить своей мечтой. Иди! Поиск может подождать до завтра». Потянувшись через стол, он сжал мои пальцы точно так же, как делал это десятки раз прежде, и я вновь ощутил, как меж нами пульсирует та непередаваемая магия, будто в это своё прикосновение он вложил невысказанные вслух слова: «Я тебя люблю. Прости меня». С тяжёлым сердцем отпустив Геллерта, я отправился утешать сестру. Остаток дня я провёл в гостиной, работая над планами экспериментов с драконьей кровью. Присоединившаяся ко мне Ариана вновь выплёскивала свои эмоции на пергамент для набросков. А. Понедельник, 31 июля 1899 Прошлой ночью сова доставила мне заметки со всеми сведениями о семейном древе Певереллов, какие Геллерт только сумел добыть. Несколько часов я просидел при свечах, вчитываясь в написанный его рукой текст и вглядываясь в иллюстрации, которыми он этот текст снабдил. Надеялся на то, что мне удастся найти какую-нибудь мелочь, которую он по невнимательности мог упустить. Хоть что-нибудь. Но, к сожалению, должен согласиться с тем, что заметки действительно не содержат больше никакой информации, которая была бы способна помочь нам в нашем поиске. Именно это я и сказал ему утром, когда явился, чтобы одолжить книгу для Арианы из библиотеки профессора Бэгшот. Меньше всего я ожидал, что Геллерт в столь ранний час не будет спать, — ведь его никак нельзя назвать жаворонком — поэтому и не захватил с собой его записи, планируя принести их позже в течение дня. Как бы то ни было, когда я вошёл, он сидел за кухонным столом, всё ещё одетый в пижаму, с растрёпанными волосами и запавшими глазами. Казалось, он не спал несколько суток. «Так и есть. Я не спал, — подтвердил он, всё ниже склоняясь над чашкой. Присев рядом с ним, я тоже налил себе кофе, скорее из привычки, чем из желания взбодриться. — На этой неделе между нашей… ссорой… и преследующими меня видениями сложно было выкроить время на полноценный сон». «Видения тебя преследуют? Разве так должно быть?» — слегка встревоженно спросил я. Конечно, Геллерт уже рассказывал мне, насколько живыми могут быть картины, которые он видит, насколько реальным может казаться то, что они ему открывают, но он ни словом не обмолвился о том, что порой они мешают ему спать. «Не волнуйся. Ничего необычного в этом нет, — уверил он меня. — Есть одно видение, которое уже довольно долго является с завидным постоянством, но на этой неделе оно совсем не даёт мне покоя». «Не хочешь рассказать?» Вздохнув, Геллерт сделал глоток кофе. «Оно очень сложное. Когда оно приходит, я не вижу чётких образов, лишь тёмное вихрящееся нечто, затмевающее малейший свет. Больше всего это похоже на предчувствие. Отчаяние вперемешку с надеждой, любовь вперемешку с ощущением единения и силы… потом всё это вдруг сменяется гневом, предательством, а после — кошмарным, чудовищным чувством утраты, — с каждым произнесённым словом он становился всё бледнее и испуганнее. Голос его, однако, звучал отстранённо и как бы издалека, словно он пересказывал историю, которую когда-то где-то читал, а не описывал то, что видел собственными глазами. — Впервые это видение настигло меня, когда мы переходили наш мост». «Припоминаю, — наконец всё стало на свои места. — Ты вдруг изменился в лице и отвернулся от меня так неожиданно, что мне показалось, будто я сказал или сделал что-то не так». «Ты слишком много о себе думаешь, Альбус, — Геллерт улыбнулся, пытаясь подавить впечатляющий зевок, и положил голову мне на плечо. — Не каждый мой поступок зависит от тебя». Усмехнувшись, я обнял его одной рукой — кажется, мы вновь вернулись к обыкновению невзначай касаться друг друга — но сумел обуздать порыв и не прижаться поцелуем к светлым кудрям, что щекотали мне шею и подбородок. «Иди поспи». «Не хочу ш-шпать…» — пробормотал он, уткнувшись мне в грудь. Густой немецкий акцент прорывался в его речь сквозь усталость. Мы просидели так несколько минут, пока профессор Бэгшот не принесла книгу для Арианы и не разогнала нас: Геллерта наверх в спальню, меня — обратно домой, к брату и сестре. После обеда Геллерт порадовал меня своим появлением на нашей кухне. Выглядел он намного более отдохнувшим, чем утром. «Я поразмыслил о твоих экспериментах с кровью дракона, — сказал он вместо приветствия и уронил на стол передо мной высокую стопку книг — кучка картофельных очистков, подпрыгнув, упала на пол. — Ты мне как-то говорил, что хочешь проверить, можно ли заменить человеческую кровь в некоторых ритуалах на драконью». «Да, — ответил я, убирая созданный им беспорядок. — И до чего же ты додумался?» «Пока не уверен, но полагаю, что стоит поискать подходящий ритуал в разделе тёмной магии. Я не говорю о по-настоящему тёмных проклятиях. Просто мы должны учитывать, что большинство заклинаний на крови относятся именно к Тёмным искусствам. Вот принёс пару полезных книг, — жестом указав на стопку, он водрузил на верхний том полосатый пергаментный свёрток, в котором я без труда узнал фирменную упаковку из деревенской лавки сластей: — и кое-что, чтобы подсластить пилюлю». После обеда мы провели несколько часов, выбирая идеальный ритуал для эксперимента. Едва заглянув в Волхование всех презлейшее, Геллерт скривился («Если это тоже английский, значит я говорю на каком-то другом английском!») и, тут же отбросив его в сторону, принялся прочёсывать другие тома в поисках упоминания магии на крови. Я тем временем переписывал список рекомендаций по усилению контр-заклятий через кровавое жертвоприношение. Поднявшись, чтобы заварить уже третий подряд чайник чаю, он заглянул мне через плечо и вдруг воскликнул: «Эврика!» От неожиданности я подпрыгнул на месте, а Геллерт, положив ладони мне на плечи, словно усаживая меня обратно в кресло, прижался грудью к моей спине и продолжил читать. Взволнованный его внезапной близостью, я запрокинул голову и, надеясь, что лицо моё не покраснело столь же сильно, столько яростно горела кожа, спросил: «Что такое?» «Кажется, у меня есть идея для контр-заклятия, — перевесившись через меня, он взял мои записи. Левая рука его всё так же твёрдо сжимала моё плечо. — На этой неделе тётушка каждый день после обеда встречается с редактором. Приходи завтра, когда её не будет. Попробуем мою идею на практике». Интересно, что же он всё-таки задумал? А. Вторник, 1 августа 1899 Оказалось, ничто не воодушевляет и не вдохновляет на эксперименты так, как пустой дом. После скрупулёзного прикладного исследования мы с Геллертом пришли к выводу о том, что небольшое количество крови дракона, нанесённой на кончик волшебной палочки, усиливает эффект контр-заклятий против всех заклинаний, одобренных Международным стандартом дуэлей. (Помимо прочего, нам представилась возможность опробовать усиление разнообразных восстанавливающих заклинаний, коими мы воспользовались, чтобы вернуть дому первозданный нетронутый вид). Никогда не пойму людей, которым стремление к знаниям представляется скучным времяпрепровождением. А. Среда, 2 августа 1899 До сего момента я был убеждён, что знаю о страхе и о любви всё. Однако я жестоко ошибался. Сегодня я пытал Сегодня в погоне за величием мой дорогой друг высказал логичное на первый взгляд предположение: если кровь дракона усиливает контр-заклятия, почему бы не попробовать её против самого страшного проклятия из существующих? Он задал такой простой вопрос! Так откуда же мне в тот момент было знать, что мой ответ изменит всё между нами? Так же, как и вчера, мы приступили к занятиям после обеда. Начали с нескольких проклятий, успешно отражённых палочками, смоченными в крови дракона. По очереди мы вписывали каждое проклятие и контр-заклятие в протокол эксперимента. И с каждым этапом становилось всё очевиднее, что такого рода магия на крови одинаково восприимчива к любой крови, будь то кровь того, кто насылает проклятие, его, жертвы или вообще нечеловеческая кровь. Если вчера мы ограничились наведением порчи и мелкого сглаза, то сегодня углубились непосредственно в тёмные заклятия. Заклятия, которым под силу искалечить и даже убить. Однако ни мне, ни Геллерту не было страшно, ведь мы целиком и полностью доверяли друг другу. Полагаю, что как раз из-за этого безграничного доверия Геллерт и озвучил своё бесхитростное требование: «Пора переходить к Непростительным. Альбус, попробуй Круциатус против меня!» «Круциатус? Ты уверен?» Мы стояли в центре его огромной комнаты, расчищенной от мебели, которая сейчас выстроилась вдоль стен. Деревянный пол, служивший нам площадкой для дуэли, был испещрён подпалинами и глубокими царапинами, от которых нам предстояло избавиться до того, как профессор вернётся домой. «Надо переходить к серьёзным проклятиям. Попробовать что-то, что можно будет почувствовать на себе, что раз и навсегда подтвердит эффективность драконьей крови». Я нахмурился: «Но контр-заклятия против Круциатуса не существует». «Тогда проверим, получится ли отразить его Защитными чарами, — как ни в чём не бывало ответил Геллерт. — Круциатус — такое же проклятие, как и любое другое. Мы ведь это уже обсуждали. Непростительные являются таковыми с точки зрения морали, но не источника силы». Что ж, пришлось удовлетвориться его объяснением. Тем не менее, я всё ещё чувствовал лёгкую неуверенность, в первый раз в жизни произнося «Круцио!» вслух. Геллерт отразил проклятие без труда. Без малейшего усилия. «Нет, нет, нет, — он покачал головой. — Нужно по-настоящему хотеть этого. Как мы проверим работу защитных заклинаний, если мне, чтобы отбить твою атаку, даже палочку поднимать не пришлось? — вздёрнув подбородок чуть выше, чуть горделивее, он вновь взял палочку наизготовку. — Давай, Альбус, ты можешь причинить мне боль, я же знаю». Я предпринял ещё одну попытку, на этот раз черпая силы из собственной мелочной зависти к его свободе, из горечи, которую я ощущал, когда сравнивал его жизнь со своей. «Круцио!» Геллерт опять отразил моё проклятие, но уже без былой лёгкости. «Лучше! Лучше! — со странной диковатой ухмылкой на лице он взял сосуд с кровью и окунул в него кончик палочки. — Попробуем снова!» «Круцио!» На это раз Геллерт едва успел взмахнуть палочкой, как проклятие отскочило от него. И всё благодаря крови дракона. Он казался почти разочарованным. Слегка помедлив, он заговорил. «Давай сделаем по-другому. Обскуро! — из кончика его палочки вылетела чёрная шёлковая лента. Завязав ею глаза, он подёргал узел на затылке и, очевидно, удовлетворившись результатом, вновь поднял палочку. — Попробуй проклясть меня ещё раз». «Но ты же ничего не видишь!» «Именно! Теперь преимущество на твоей стороне. Но двигаюсь я по-прежнему быстро, поэтому не сомневаюсь, что снова смогу отразить нападение». «Если ты так уверен…» «Абсолютно. Я тебе доверяю». Геллерт доверился мне. И в ответ я призвал всю ту злость, которая захлестнула меня, когда он не принял мои ухаживания, всю ту боль, которую он причинил мне тем ужасным утром. «Круцио!» Геллерт замешкался лишь на кратчайший миг, а затем без единого звука повалился на пол. Тело его беспорядочно дёргалось, но я был столь шокирован происходящим, что не сразу оборвал проклятие. В ужасе я рухнул на колени рядом с ним. Я боялся до него дотронуться, боялся сделать ещё хуже. «Геллерт… скажи что-нибудь… Как ты?» Он повернулся на звук моего голоса. Глаза его всё ещё были закрыты повязкой. Когда он наконец заговорил, мне показалось, будто он только что пробежал марафон: «Не волнуйся. Задело по касательной. Все мышцы свело, но было совсем не больно. Должно быть, кровь сработала!» «В любом случае, к проклятию смерти я переходить не собираюсь. Даже чтобы просто проверить, что будет, — рассмеялся я, чувствуя, как облегчение заливает всё тело. — Полагаю, для выводов к эксперименту нам хватит уже полученных сведений». Рассмеявшись в ответ, Геллерт взмахнул палочкой, приставив её к повязанной на глаза ленте: «Фините!» Ничего не произошло. «Абдукто! Амолиор! Диффиндо!» Стоило ему произнести последнее заклинание, как воздух наполнился тошнотворной вонью горелой плоти, а палочка, вылетев у него из руки, приземлилась на другом конце комнаты. Я метнулся за ней. «Альбус? — в голосе Геллерта слышалась нарастающая паника. — Больно! Альбус! Что-то не так!» Сердце моё отчаянно колотилось где-то в глотке. Обернувшись, я ошарашенно глядел на то, как он дёргает за повязку раз, другой, третий… но всё без толку. Он взвыл от боли, и я в ужасе бросился к нему через всю комнату. Вложил палочку обратно в его трясущуюся руку. «Фините, — повторил он дрожащим голосом. Ничего не произошло. — Фините. — Обернувшись ко мне, он взмолился: — Альбус… моя магия… что-то не так… сними её… сними…» «Фините!» — я наставил собственную палочку на ленту, и, благодарение Мерлину, заклинание наконец сработало. Едва повязка упала на пол, как Геллерт застонал от облегчения. Я же охнул, поражённый… Его полные слёз глаза утратили ту глубокую синеву, что навсегда останется в моей памяти. Левый глаз приобрёл насыщенный тёмно-карий оттенок, радужка правого, обрамлённая чёрной окантовкой, казалась мертвенно-бледной. «Ох, Геллерт, твои глаза… — коснувшись его щеки, прошептал я. Пальцы мои утирали его струящиеся слёзы. — Что же я с тобой сотворил?» «Только то, о чём я сам тебя попросил», — ответил он окрепшим голосом. И прежде чем я успел подумать, прежде чем успел сделать хоть одно движение, он нежно поцеловал меня в губы. И тут же поцеловал ещё раз, уже куда увереннее, требуя, преследуя. И вновь поцеловал, вцепившись в мою рубашку, до невозможного близко притягивая меня к себе. Он целовал меня, укладывая на пол и накрывая моё тело своим. Целовал, подобно эху вторя каждому моему движению. Целовал. Целовал. Целовал. И лишь много позже, когда мы, взъерошенные и выбившиеся из сил, оторвались друг от друга, чтобы глотнуть немного свежего воздуха, он спросил, что же случилось с его глазами. А.