Rummaging for Answers in the Pages

«Да, хоть они и проводили целые дни за разговорами — им было о чем порассуждать, они ведь оба такие умницы! — я частенько слышала по ночам, как сова стучится клювом к Геллерту в окошко, приносит записочку от Альбуса. Ему не терпелось поделиться новыми идеями». Батильда Бэгшот для Риты Скитер, из книги «Жизни и обманы Альбуса Дамблдора» Четверг, 3 августа 1899 Утром проснулся ещё до рассвета. Всё тело до сих пор словно звенит искрящимся восторгом, что захлестнул меня в тот момент, когда днём ранее мы с Геллертом наконец дали волю своим чувствам. Изо всех сил пытался уснуть опять, но мысли мои (равно как и другие части тела) целиком и полностью заняты теми минутами неземного удовольствия, которое мы разделили на двоих после экспериментальной дуэли. О, какой же чудесный, но вместе с тем злосчастный эксперимент! Глупый, опасный эксперимент, который нанёс Геллерту столь серьёзный вред, что за ним последовал визит профессора Бэгшот. Она заглянула ко мне сегодня, прежде чем отправиться в Лондон. Некоторое время спустя, когда стало совершенно ясно, что сон и дальше будет меня избегать, я понял, что более не вынесу ни минуты одиночества в пустой комнате. Накинув халат, крадучись спустился на кухню. Обожаю сидеть здесь ранним утром, когда первые лучи солнца, чей краешек едва показался на востоке, проникают внутрь сквозь старое пожелтевшее стекло высокого окна над печью, а единственный звук, что нарушает тишину — переливчатые трели, которыми птицы приветствуют рассвет. Я уже зажёг несколько свечей от палочки и как раз возился с чайником, когда услышал стук в заднюю дверь. Часы на каминной полке показывали половину седьмого. Кто мог пожаловать в такую рань? «Альбус Дамблдор, открой дверь! — потребовала профессор Бэгшот. Голос её при этом звучал строже обыкновенного. — Я вижу свет твоей палочки. Ты там, я знаю!» Одержав победу в неравной борьбе с щеколдой, я поспешно распахнул дверь, опасаясь, что случилось что-то скверное. «Профессор, что стряслось?» Профессор стояла на пороге в своей лучшей выходной мантии, явно готовая отбыть на встречу с издателем. Непоколебимое выражение лица, дерзкий блеск в глазах и непослушные седые локоны, выбившиеся из неизменного пучка, выдавали очевидное семейное сходство с Геллертом. Через плечо она перекинула тяжёлую, набитую книгами сумку, а в руке держала большой чёрный зонт, чьё остриё угрожающие смотрело на меня. «Что стряслось? — преувеличенно громким шёпотом переспросила она, тыча зонтом мне в грудь. — Это ты мне должен сказать! Сдаётся мне, именно ты приложил руку к тому, что случилось с моим племянником!» «Я… ну… — пропищал я, не в состоянии связно выражать мысли. В памяти вдруг всплыл непоправимый исход вчерашнего приключения. В чувственном тумане, что застил мне глаза с момента пробуждения, я совсем позабыл об очень даже реальных последствиях нашего с Геллертом эксперимента. О непредвиденном воздействии, которое отражённое проклятие Круциатус оказало на магию Геллерта, о рикошете и о Режущем заклинании. Его глаза сменили глубокий синий оттенок на странный контраст тьмы и света. — Я…» Опустив зонтик, профессор выпрямилась во весь рост, и, должно быть, впервые за все те годы, что мы знакомы, мне стало не по себе в её присутствии, хотя она и была почти на две головы ниже меня ростом. «Предупреждаю в первый и последний раз. Чтобы я больше никогда, запомни, никогда не слышала, что вы с Геллертом устраиваете дуэли!» Я даже не пытался отпираться, ведь было совершенно очевидно, что это ничего не даст. «Как вы узнали?» Профессор вымученно улыбнулась: «Его виноватое лицо за ужином сказало мне чуть ли не больше, чем новый цвет глаз. Он убеждал меня, что ослабел и его собственное заклятие срикошетило в него само по себе, а ты только примчался на помощь. Прибавь сюда подпалины и царапины на дверных наличниках. Всё просто, как дважды два». Наличники! Вспомнив о них, я застонал вслух. Так и знал, что мы что-то упустили! Однако она догадалась лишь о дуэли как таковой — полагаю, тёмная природа магии, которую мы призвали, осталась для неё тайной. Надеюсь, так будет и в дальнейшем. «Режущее заклинание прямо в лицо! — запричитала она. — Слава Мерлину, он не ослеп! А я ведь была уверена, что вы поумнее!» Чайник вдруг громко засвистел, заглушая ответ, который готов был сорваться с моих губ, и я бросился к плите, чтобы снять его с огня, пока он не перебудил весь дом. «Не хотите ли чаю?» — спросил я из вежливости, наливая кипяток в старый фарфоровый заварник с цветочным узором. «Спасибо, — ответила профессор, бросая сумку у порога и прислоняя зонт к стене. Теперь она держалась куда спокойнее и дружелюбнее. — До встречи с издателем ещё пара часов. Я собиралась прогуляться до деревни, чтобы собраться с мыслями, прежде чем трансгрессировать в Лондон. Но от чашечки чая на дорожку не откажусь». Мы сидели за столом, я на своём обычном месте, профессор — на стуле, который чаще всего занимал Аберфорт, и обсуждали, как движется её работа над тем периодом истории магии, который она сейчас описывает. Пока я разливал чай по чашкам, она рассказывала мне о том, с какими трудностями ей пришлось столкнуться в процессе редактирования столь объёмного материала: его предстояло урезать до средней толщины книги, которая стала бы хорошо продаваться. «Геллерт уже успел просмотреть несколько глав. Предложил издать историю прорицания и пророчеств отдельным томом. В этой сфере он у нас непревзойдённый эксперт, поэтому мне показалось, что он судит несколько предвзято. Но теперь, после того, как мы с издателем обсудили все за и против, я склонна согласиться с Геллертом, — губы её тронула тёплая улыбка. Полный ностальгии взгляд устремился куда-то вдаль. — Мой племянник всегда был одарённым ребёнком, не по возрасту мудрым. Возможно, как раз благодаря дару предвидения. Он вырос необычайно умным… и всё-таки он ещё так молод…» Умолкнув, профессор вновь внимательно посмотрела на меня. Я даже слегка вжался в стул под её изучающим взглядом. «Надеюсь, ты помнишь об этом, Альбус. Знаю: вы оба уже совершеннолетние, но Геллерту едва исполнилось семнадцать. У его отца серьёзные планы на его будущее. Планы, которые требуют превосходного образования и хотя бы толику здравого смысла. Как показала практика, Геллерту недостаёт и того, и другого». «Не понимаю, о чём вы», — бросив на неё любопытный взгляд, я на секунду засомневался: вдруг она догадалась, что последовало за нашей дуэлью, и сейчас предупреждает меня, чтобы я не сближался с Геллертом? Впрочем, это маловероятно. «Герр Венцель Гриндевальд ожидает, что его сын продолжит семейное дело — изберёт стезю международной магической дипломатии. Годы изучения языков, занятий по этикету и политике, летние каникулы в домах самых могущественных волшебных семейств Европы, — профессор Бэгшот глубоко вздохнула. — Видишь ли, Геллерта исключили из Дурмстранга, и это не просто нарушило планы его отца — это бросило тень на репутацию всей семьи. Он был в шаге от того, чтобы лишить Геллерта наследства». «Я этого не знал. Он никогда мне не говорил, — не отрывая взгляда от чашки, я наблюдал за тем, как чаинки, вращаясь, раскрываются в горячей воде. Лицо горело от поднимающегося пара. Я одновременно сочувствовал Геллерту и ощущал обиду за то, что он скрыл от меня столь важную деталь своей жизни. — Могу представить, как тяжело ему пришлось». Профессор Бэгшот странно фыркнула, будто пытаясь подавить смешок, и я в недоумении взглянул на неё. Возможно, я что-то неправильно понял? Её история вовсе не показалась мне смешной. «Знаешь, Геллерт состроил точно такое же лицо, когда месяц назад я рассказала ему о твоих семейных обстоятельствах. Вы удивительно похожи. Оба так остро на всё реагируете!» «О чём это вы?» — ощетинился я на последнюю фразу. На этот раз она, не сдерживаясь, от души залилась смехом, который лишь сильнее сбил меня с толку. «Неужели ты думал, что я не замечу эту вашу глупую размолвку? Дай-ка угадаю… Ты тоже хандрил, безвылазно сидя в своей высокой башне? Отказывался от еды? Плакал, когда думал, что тебя никто не слышит?» Я почувствовал, как заливаюсь краской стыда, и в попытке это скрыть, сделал большой глоток из чашки. «Так я и думала, — усмехнулась профессор. — Говорю же, вы удивительно похожи. Как бы то ни было, рада, что вы разрешили все противоречия и пришли к компромиссу». «Я тоже рад, — осторожно ответил я, не собираясь просвещать её насчёт того, каким именно образом мы пришли к этому компромиссу. — Я скучал по его компании». «А он — по твоей. Полагаю, эта дружба пошла на пользу вам обоим, — допив чай, профессор поднялась из-за стола и направилась к двери, чтобы забрать сумку и зонт. Уже стоя на пороге, она вновь рассмеялась, будто вспомнила какую-то особенно забавную шутку, и обернулась ко мне: — А ведь предполагалось, что ссылка в Годрикову Впадину будет для Геллерта наказанием! Всё лето в этом захолустье, где даже ввязаться не во что!» Провожая профессора взглядом до калитки в живой изгороди и потом вдоль ручья по тропинке, ведущей в деревню, я вдруг вспомнил, что я сам думал о Годриковой Впадине до приезда Геллерта. Наказание. Захолустье. Теперь же это место всегда будет для меня особенным. Пора отложить перо: вскоре часы пробьют десять утра, Ариана с Аберфортом уже успели появиться на кухне, позавтракать, выпить чаю и разойтись. Впереди меня ждёт новый день… Кто знает, возможно, Геллерт всё ещё нежится в своей постели в доме напротив? Возможно, мне стоит к нему присоединиться. Возможно, новый день подождёт ещё немного. А. Пятница, 4 августа 1899 … Суббота, 5 августа 1889 Должен сказать, у меня имелась веская причина на то, чтобы сделать перерыв в дневниковых записях — вчера впервые за целый месяц я не предпринял ни единой попытки написать и слова! Причина эта представляет собой одновременно великое знание, невероятное приключение и загадочный недуг. Она заключает в себе все три вышеперечисленных элемента, но в то же время не равняется ни одному из них. Ведь причина эта — Геллерт. Два восхитительных благословенных дня мы с ним скрывались от всего мира, пока объективная реальность и повседневные обязанности не разлучили нас. Две чудесные бессонные ночи, полные нескончаемыми потоками писем, которые мы посылали от окна к окну до тех пор, пока в обоих домах не погас свет. Тёмные ночи, когда лишь две одинокие свечи, продолжавшие гореть в наших комнатах, оповещали нас о том, что можно наконец, никого не опасаясь, воссоединиться и наслаждаться друг другом в спальне, опутанной Защитными и Оглушающими чарами, чтобы утром, на рассвете, расстаться вновь. Наш роман стал нашей самой драгоценной тайной. В какой-то степени он и был великим знанием. Я познал звуки, которые Геллерт издаёт, когда я целую его в ямочку между ключицами или, едва касаясь, скольжу губами по внутренней стороне бедра. Познал ощущение его кожи, прижатой к моей собственной, жаркой от страсти, а вскоре и прохладной от пота. Познал силу его объятий, позволивших мне ощутить себя до страшного хрупким и в то же время надёжно защищённым. Невероятное приключение. Я пересёк равнины и гребни его груди, изгибы поясницы. Нанёс на карту побелевшие шрамы, оставшиеся у него на руках от дуэлей, бледные веснушки, усеившие его плечи, место на его теле, где мягкие светлые волосы становятся темнее и жёстче и подобно тропе уводят меня в заветный уголок. Теперь я знаю, что за загадочный недуг свёл меня в постель. Жажда близости… стать ближе… ещё ближе… ближе, даже если кажется, что ближе уже невозможно. Каждый миг, когда мы не вместе, мои мысли полны лишь им. Никакая это не загадка — я знаю, что меня поразила глубочайшая, сильнейшая любовь к Геллерту. Любовь. Самый мощный вид магии из существующих, как назвал её Геллерт в то кошмарное утро, когда, сбитый с толку и испуганный, оттолкнул меня. Этот недуг поразил и его тоже, уверенность моя в том лишь крепнет: когда он нежно меня касается, когда прилюдно смотрит на меня с желанием столь сильным, что мне приходится призывать на помощь всю свою выдержку, чтобы в то же мгновение не наброситься на него, преклоняясь алтарю его тела. Несмотря на то, что глаза Геллерта сменили оттенок, в них пылает всё тот же огонь. И всё так же, как в тот самый день, когда мы впервые повстречались, взгляд его пронзает меня насквозь, до глубины души — колени подгибаются, а сердце полнится радостью. В те головокружительные моменты, когда мы, выбившись из сил, отрывались друг от друга, чтобы глотнуть свежего воздуха, когда наша страсть, замерев на пике, вновь шла на убыль, мы постигали совершенно новые уровни близости, открывали новые горизонты свободы. Прежде нам всегда нравилось часами проводить время вместе, читая вслух, репетируя речи, ведя дискуссии, теперь же мы читали лёжа, прижимаясь друг к другу, переплетая руки и ноги, каждая речь прерывалась губами, языком, пальцами, и так продолжалось до тех пор, пока говорящий не терял нить рассуждения, а для участия в дебатах мы не трудились даже прикрыть наготу. (Я на практике узнал, насколько тяжело излагать убедительные встречные доводы, если оппонент, покрасневший от возбуждения и разгорячённый, одет лишь в простыню). Сейчас, когда мы обсуждаем революцию, когда Геллерт описывает то, как именно мы укажем волшебному миру путь к свету, как возведём наш народ на место, по праву ему полагающееся, разговоры наши более не представляются мне абстрактными теориями. Сейчас, когда мы до поздней ночи беседуем в моей крохотной спальне под крышей, мне чудится, что на самом деле мы, стоя в огромном амфитеатре, взываем к своим сторонникам, и близость наша всё неотступнее гонит нас к цели, ведь мы накрепко связаны друг с другом не только стремлением к общему благу, но и любовными узами. В день знакомства с Геллертом я писал, что всё моё тело буквально трепещет, а душа будто объята пламенем. Как же мало, как ничтожно мало я тогда знал о том, что означают эти ощущения и чем им предстоит стать! Он изменил меня навсегда. А.

Геллерт! Твой тезис о том, что правление волшебников ПОЙДЕТ НА ПОЛЬЗУ САМИМ МАГЛАМ, на мой взгляд, является решающим. Действительно, нам дана огромная власть, и, действительно, власть эта даёт нам право на господство, но она же налагает и огромную ответственность по отношению к тем, над кем мы будем властвовать. Это необходимо особо подчеркнуть, здесь краеугольный камень всех наших построений. В этом будет наш главный аргумент в спорах с противниками — а противники у нас, безусловно, появятся. Мы возьмем в свои руки власть РАДИ ОБЩЕГО БЛАГА, а отсюда следует, что в случае сопротивления мы должны применять силу только лишь в пределах самого необходимого и не больше. (Тут и была главная твоя ошибка в Дурмстранге! Но это и к лучшему, ведь если бы тебя не исключили, мы бы с тобой не встретились). Альбус