Rummaging for Answers in the Pages

Никто из живущих, будь то волшебник или маггл, не избегал ранений и травм — физических или душевных. Страдать для человека так же естественно, как дышать. И всё же волшебникам свойственно считать, будто им под силу изменить природу вещей по своей воле. Альбус Дамблдор в примечании к «Мохнатому сердцу чародея», Сказки барда Бидля Суббота, 6 августа 1899 В выходные нам с Геллертом будет очень сложно выкроить хоть немного времени, которое мы могли бы провести вместе. И этот факт меня невероятно угнетает. Судя по всему, список поручений, которые профессор Бэгшот составила для Геллерта, не имеет конца. Как только Геллерт заканчивает какие-нибудь дело, уставшая Ариана вдруг становится опасной, и мне вновь приходится уделять всё внимание ей, либо сам я слишком занят уборкой или готовкой, и к тому времени, как освобождаюсь, Геллерт уже спешит исполнить очередную просьбу профессора. Пару раз нам удалось урвать несколько мгновений наедине: когда у нас обоих выдавалась свободная минутка, мы встречались у калитки в живой изгороди, нарочно выискивая предлоги, под которыми можно было бы забежать друг к другу в гости — одолжить стакан сахара, иголку с ниткой, книгу, — и задерживались на столько, на сколько могли осмелиться. И всё же мы убедили профессора Бэгшот в том, что сегодняшнее новолуние предоставляет исключительные возможности для астрономических наблюдений и стóит того, чтобы позволить Геллерту провести всю ночь под открытым небом у нас на крыше. В научных целях, разумеется. С огромнейшим нетерпением предвкушаю то, как мы проведём всю ночь под крышей. А. Понедельник, 7 августа 1899 Сколь же восхитительно было утром проснуться в объятиях Геллерта! Я не мог позволить себе подобной роскоши со времени нашего похода к Холму Певереллов, когда ни один из нас ещё не понимал в полной мере значения и сути той магии, что искрила меж нами. Зная, что Геллерт обычно просыпается на несколько часов позже меня, я осторожно потянулся к прикроватному столику для того, чтобы взять книгу и занять мысли чтением, но с удивлением почувствовал, как его ладонь, высунувшись из-под одеяла, собственнически вернула мою руку на место. Перевернувшись, я увидел, что Геллерт смотрит на меня расширенными от возбуждения зрачками. Его глаза пили меня так, словно я был божественным нектаром. Я ощутил, как краснею под его напряжённым взглядом. Более того, когда он, придвинувшись ко мне вплотную, поцеловал меня в губы, в подбородок, в шею, в ключицу… ниже… ниже… Мы упивались каждым мгновением, растягивали удовольствие, лениво и неспешно лаская друг друга в свете раннего утра. А позже, когда солнце достигло зенита, лежали разгорячённые, прижавшись кожа к коже, пытаясь восстановить сбившееся дыхание, и наконец неохотно оторвались друг от друга, чтобы одеться и привести себя в порядок перед началом нового дня. Пока мы спускались из спальни на кухню, чтобы приготовить завтрак, я слышал привычные звуки проснувшегося дома: мелодию, которую сестра тихонько напевала в гостиной, отчётливый скрип, с каким открылась дверь комнаты брата, расположенной этажом ниже лестничного пролёта, по которому мы в тот момент проходили. Аберфорт остановил меня на следующей лестничной площадке, предупреждающе схватив за предплечье. Геллерт в свою очередь поспешил вниз, к Ариане. «Я знаю, чем вы двое занимаетесь», — проговорил Аберфорт низким обвиняющим тоном. Мысли мои тотчас же метнулись к тому, чем мы с Геллертом «занимались» всего несколько минут назад. Я почувствовал, как загораются наливающиеся краснотой щёки, и когда пропищал свой вопрос, голос мой звучал на октаву выше обыкновенного: «Знаешь?» Лицо Аберфорта приобрело тот же оттенок, в какой должно было окраситься моё собственное. Он даже застонал от стыда. «Да не этим, — проворчал он, отводя глаза. — На это мне плевать. Нет, мне, конечно, не нравится он. Но дело твоё, пока ты держишь это при себе». Я неловко прочистил горло: «Тогда что ты имеешь в виду?» «Магия на крови. — Аберфорт показал мне книгу, которую прятал за спиной. Я сразу узнал её, ведь несколько дней назад я читал эту самую книгу, сидя на кухне. Он вновь посмотрел на меня. — Это тёмная материя, Альбус. Из-за неё у Гриндевальда теперь такие глаза, разве нет?» «Даже если и так, что с того? Это экспериментальная магия. Эксперименты часто дают непредсказуемый результат, — возразил я, оскорблённый тем, что он смеет ставить мою деятельность под сомнение. — Это был несчастный случай. И больше такого не повторится». Аберфорт зыркнул на меня. «Да уж, проследи, чтобы не повторилось. Не в присутствии Арианы. Я… — он осёкся, услышав взрыв хохота: Ариана с Геллертом смеялись над чем-то в гостиной. — Я просто хочу быть уверенным, что ей ничего не угрожает». Его слова потрясли меня. «Аберфорт, обещаю тебе, что не сделаю ничего, что могло бы навредить нашей сестре». Снизу раздался писк, затем вскрик и ещё один залп хохота. «Ступай к ним и убедись, что он тоже ничего такого не сделает», — ткнув меня книгой в грудь, Аберфорт развернулся и устремился обратно в свою спальню. Я продолжил свой путь вниз по лестнице, а когда вошёл в гостиную, глазам моим предстала сцена хаоса. Ариана в спешке пыталась накинуть простынь поверх холста. Геллерт, который мог бы явиться воплощением невинности, если бы не измазанные краской брюки, опустился на колени, чтобы поднять валявшуюся на ковре палитру. Очевидно, она упала со стула, на котором лежала и на который он сел. Яркая голубая полоса гуаши красовалась на стене и шторах. «Ариана Кендра Аурелиа Маргарет Дамблдор, что, Мерлин тебя побери, ты тут натворила?» — вздохнув, я скрестил руки на груди в осуждающем жесте, но весь мой серьёзный настрой улетучился, стоило Геллерту от души расхохотаться. «Понятия не имел… — выдавил он из себя, задыхаясь от смеха. Палитра, которую он только что подобрал, снова упала на пол. — …что у вас у всех такие до смешного длинные имена. Я думал, что Альбус шутит, когда увидел его имя в газете. Как зовут Аберфорта? Гораций Форсайт Джон? Корнелиус Ювенал Роберт?» Оставив его реплику без внимания, я шагнул к Ариане и её мольберту. «Что ты там прячешь?» «Работаю над подарком к твоему дню рождения. Не смотри!» — В порыве наигранного драматизма Ариана бросилась между мной и накрытым мольбертом. «Не буду. Даю слово. Но если из-за этого подарка придётся переклеить все обои, я от него откажусь, — с ухмылкой ответил я, извлекая волшебную палочку из рукава и наводя её на пятна краски на стене рядом с Арианой. — Экскуро!» Закончив, я обернулся, чтобы взглянуть на покрытого краской Геллерта. Стоя на коленях и почти рыдая от смеха, он выглядел, как самый настоящий маньяк. Он присел на корточки, ладони, из которых выпала палитра, так и остались раскрытыми, обращёнными к потолку. Голубая краска, стекая по запястьям, капала с пальцев, и, будь она красной, на ум пришли бы смертельные раны. Зрелище было странным, завораживающим. Проследив за моим взглядом, Ариана схватила пергамент для набросков и карандаш и, чуть наклонившись ко мне, заговорщически прошептала мне на ухо: «Геллерт — очень красивый юноша. Теперь я поняла, почему он тебе так нравится». Возможно, Ариана тоже по-своему догадалась о нас с Геллертом, хотя позже, в течение всего утра, пока она делала наброски, больше ни на что не намекала и ничем не выдавала своих подозрений. Счистив со стен остатки краски, мы с Геллертом засели за свои исследования там же, в гостиной, и как ни хотел я придвинуться к нему поближе, всё-таки вынужден был следить за тем, чтобы между нами сохранялось приличное расстояние — не следовало давать Ариане лишнего повода для размышлений. И всё же, кажется, в нашем доме секретов не утаишь. А. Вторник, 8 августа 1899 Козы Аберфорта обратились сущим наказанием! Днём я обнаружил, что они, каким-то образом сбежав из загона, пасутся на клумбе у кухонного окна, пережёвывая всё, до чего могут дотянуться — цветы, стебли, корни и даже деревянные подпорки! Аберфорт, казалось, никакой вины за собой не чувствовал, ему было совсем не жаль ровно до тех пор, пока Ариана не увидела, какую жестокую расправу его козы учинили над любимыми лилиями матери, и не разрыдалась. Но и потом вместо того, чтобы извиниться, он тотчас же напустил на себя сердитый разочарованный вид, какой обычно принимает в подобные моменты, и постарался переложить всю ответственность за произошедшее на меня: якобы вчера вечером я слишком рано позвал его ужинать, а значит, именно я виноват в том, что он забыл запереть калитку. Всё лето он проявлял ко мне подобное лицемерное отношение. И этот случай стал последней каплей. С меня было довольно. Я просто не мог этого выдержать. Можно подумать, мне так легко кормить, одевать, содержать их с Арианой! Нет, оказывается, я ещё должен нести ответственность за обязательства, которые он самовольно взял на себя, даже не удосужившись обсудить их со мной! За его чёртовых коз! Однако вместо того, чтобы начать предъявлять ему претензии — у меня не было ни малейшего желания ссориться, настолько уставшим и раздосадованным я себя чувствовал — я опрометью бросился вон из дома, пронёсся вниз по тропинке к живой изгороди и проскочил через калитку во двор к профессору Бэгшот. С лёгким удивлением обнаружил Геллерта вопреки ожиданиям не в его комнате и не в библиотеке, а в саду — он лежал, прислонившись спиной к огромному дубу, и записывал что-то в свой дневник в кожаной обложке, которая выглядела ещё более потрёпанной, чем раньше. Подойдя к нему, я опустился на колени и обнял его, пряча лицо у него на груди. Он провёл рукой по моим волосам, и я уловил едва различимый исходивший от него аромат — магии, пота и душистого лавандового мыла — так пах сам Геллерт. Вся моя злость и досада улетучились в тот же миг. «Что случилось, душа моя?» «Всё, — пробубнил я ему в сорочку, хотя радость, пронзившая меня, когда я услышал слова «душа моя» из его уст, напомнила мне, что не всё так уж плохо. — Как бы мне хотелось уехать отсюда навсегда!» «Однажды так и будет. Я тебе обещаю.» Выпустив его из объятий, я сел рядом с ним, тоже откинувшись на дерево, и взял его за руку. Наши пальцы переплелись. «Знаю. Но этот день кажется таким далёким. Иногда я жалею, что уже закончил Хогвартс. Мне так нравилось проводить время в окружении древних каменных стен, книг, обилия знаний. Там я был в своей стихии! Чувствовал себя неуязвимым… неприкосновенным… — я тяжело вздохнул. — А здесь, дома, я превратился в полное ничтожество». «Уж мне можешь не рассказывать о том, каково это», — невесело усмехнулся Геллерт. «Я не хотел…» — начал было я — в памяти всплыли его собственные проблемы с семьёй — но он заглушил мои слова быстрым поцелуем. «Ш-ш, Альбус. Я знаю, что ты не имел в виду ничего такого. — Его ладонь с огромной нежностью провела по моей щеке. — Не думаю, что ты когда-либо в жизни говорил или делал что-то с умыслом». В его голосе слышалась гордость, но в то же время в тоне будто звучали нотки разочарования. Усевшись поудобнее, Геллерт поднял свой дневник и долистал до страницы, на которую записывал свои мысли, когда я прервал его объятиями. Он показал мне свои записи, а точнее, рисунки. Набросок великолепного за́мка, возвышающегося на склоне горы, центр композиции венчала высокая башня. Картинка была выписана в мельчайших деталях: каждый камень казался старым и изъеденным ветром, даже травы и цветы, хоть и не были изображены идеально, отражали разные этапы жизни и увядания. «Я думал о собственном доме, — объяснил он. — О нашем семейном поместье в Нурменгарде и о том, как сильно я по нему скучаю. Особняк немаленький, но смею надеяться, что однажды, когда он станет моим, я смогу придать ему тот величественный вид, которого он заслуживает». «Рисунок очень детальный. — Наморщив лоб, я рассматривал окна на высокой башне, окованные железными решётками. — Ты нарисовал это всё по памяти?» «И да, и нет. Это видение. Сейчас наш особняк представляет собой только первые этажи. Остальное — то, каким я увидел его в будущем. Дом, в котором я смогу вершить своё дело. Наше дело». Внимательнее вглядевшись в высокие стены, окружавшие замок, я увидел над воротами надпись на немецком, которая, как мне уже было известно, означала наш девиз — Für das Größere Wohl. «Я хочу, чтобы ты был там, со мной, когда я построю этот замок. Хочу, чтобы для тебя он стал таким же домом, каким был все эти годы для меня. — Забрав у меня дневник, Геллерт поднёс мою ладонь к губам и нежно поцеловал её. Посмотрел мне в глаза своим ни на что не похожим пронизывающим взглядом. — Я больше не мыслю своего будущего без тебя». Так мы и провели этот вечер — полулёжа под сенью дуба, в мечтах о совместном будущем. Лишь крики моих брата с сестрой, долетевшие до нас из-за той стороны изгороди, заставили меня вернуться домой, обратно в горькое беспросветное настоящее. А. Среда, 9 августа 1899 Когда этим утром я увидел Геллерта у калитки, он показался мне нервным, словно был чем-то не на шутку встревожен. Мы давно собирались вместе сходить в деревню, заглянуть в аптеку для того, чтобы купить ингредиенты для зелий и пополнить мои запасы сладостей. Я предвкушал спокойную прогулку, которая позволит мне ненадолго вырваться из плена домашних обязанностей, но всю дорогу, пока мы, ласкаемые летним солнцем, шли до деревни, с лица Геллерта не сходило то выражение, какое появилось на нём, когда мы поссорились на следующий после первого поцелуя день. Я осведомился, не случилось ли чего, но он в ответ лишь слегка покачал головой. Он был настолько притихшим, что его странное поведение посеяло во мне дурные предчувствия, несмотря на то, что время от времени пальцы его нежно касались моей руки тайным жестом, известным лишь нам двоим. Когда мы купили всё, что намеревались, Геллерт предложил сделать крюк до кладбища, чтобы ещё раз вернуться к могиле Игнотуса Певерелла. Сидя на траве у надгробия, Геллерт кончиком пальца обводил выбитый в камне символ Даров. Я открыл бумажный пакет со всё ещё тёплыми тыквенными котелками, которые мы купили в булочной. Передавая друг другу бутылку сливочного пива, мы наслаждались этим дерзким спонтанным пикником, устроенным в честь Даров Смерти и Трёх Братьев. На секунду мне даже показалось, что Геллерт наконец развеялся. Однако когда мы пустились в обратный путь до деревни, он выглядел ещё более подавленным, чем когда мы выходили из дома. Нужно было срочно сказать что-нибудь, хоть что-то, лишь бы разрушить тяжёлое молчание, что продолжало сгущаться меж нами. «Уверен, рано или поздно мы отыщем Мантию. Даже если сейчас все ниточки оборвались, я убеждён, что как только Палочка и Камень будут у нас, Мантия сама нас найдёт». Геллерт повернулся ко мне, моргая и глядя на меня так, словно он почти забыл о том, что я иду рядом. «Я… Извини… Я просто… — Он выглядел донельзя потерянным, но вдруг спросил: — Ты же меня не бросишь?» Я с удивлением воззрился на него, совершенно не понимая, как ему в голову мог прийти подобный вопрос. «Конечно нет». «И не пойдёшь против меня?» — взмолился он. В глазах его, бледно-сером и карем, плескалось чувство, которое я не мог распознать. «Никогда!» — с жаром ответил я. «Поклянись!» Втолкнув его в проулок за пабом, я быстро набросил на нас Дезиллюминационные чары и притянул его к себе, ладонями обхватив его лицо и прижавшись лбом к его лбу. Тут я понял, что выражают его глаза. Страх. Но откуда он взялся? «Ни на миг не сомневайся в моей любви к тебе, Геллерт! Чувство моё глубоко и истинно. — Я мягко поцеловал его и вновь крепко прижал к себе, пальцами поглаживая его щёки. — Как я могу пойти против того, кто мне дороже всего мира?» Он быстро поцеловал меня в ответ, но в том проулке ни один из нас даже под Дезиллюминационными чарами не осмелился на нечто большее, чем просто поцелуй. К тому моменту, как мы вернулись домой, казалось, что настроение Геллерта несколько улучшилось, однако он, вопреки обыкновению, не остался, чтобы помочь мне с приготовлением зелий. А ведь ему нравится посмеиваться надо мной, по крайней мере, над тем, как я нарезаю ингредиенты, хотя сам он и не проявляет интереса к зельеварению. Ума не приложу, что на него нашло. А. Четверг, 10 августа 1899 Получил ещё одну сову от Элфиаса: он теперь в Праге, имел удовольствие неожиданно повстречать Эспер Старки, которая путешествует в компании своей кузины из Дурмстранга. Элфиас всегда питал романтические чувства к Эспер, и, читая его письмо между строк, смею предположить, что он наконец признался ей и она приняла его признание благосклонно. Искренне рад за него. Старательно игнорируя стопку корреспонденции, которую необходимо было подготовить за сегодняшнее утро, я до половины продвинулся в написании ответного послания Элфиасу, когда на пороге дома появился Геллерт со свежими, только что из профессорской духовки, булочками. Божественный аромат горячей выпечки и сахарного сиропа тотчас же заставил меня позабыть о письме — я направил всё своё внимание на булочки и того, кто их принёс. Бросая осторожные взгляды на открытую дверь, мы поцеловались, всего разок, а, может быть, и несколько, и я отправился на кухню для того, чтобы заварить свежего чаю. Вернувшись, увидел, что Геллерт заглядывает за край простыни, накинутой поверх мольберта Арианы. «Надеюсь, ты не собираешься снова облить краской всю комнату и себя впридачу», — сказал я, разливая чай по двум чашкам. «Я бы не осмелился. — Геллерт улыбнулся и, присев на кушетку, принял чашку из моих рук. — Жаль, что я не знал о твоём дне рождения. Придумал бы что-нибудь грандиозное! Но всё выяснилось слишком поздно, только когда Ариана упомянула об этом в понедельник». «Не хочу я ничего грандиозного», — ответил я и, присев рядом с ним, поддел его лодыжку своей. «Тем лучше. Потому что ничего грандиозного ты и не получишь, — сказал он как бы невзначай. — Могу обещать тебе только чаепитие в кругу твоей семьи и моей тётушки». «Ну это и так само собой разумеется». «…и весь остальной день. Такой вот субботний сюрприз». «Весь остальной день? — я с грустью глянул на него. — Я буду занят тем же, чем и всегда. Не важно, день рождения это или нет. Придётся одновременно присматривать за Арианой и Аберфортом и выискивать возможность провести время с тобой». Геллерт рассмеялся. «Ну уж нет! Мне, конечно, не удалось уговорить тётушку остаться с Арианой и Аберфортом ещё на пять дней, но она согласилась посидеть с ними столько, сколько мне будет нужно, чтобы сделать этот день незабываемым. — На этих словах он посмотрел мне прямо в глаза. Взгляд его пылал страстью. — Уверяю, тебе не придётся выискивать возможность, чтобы провести время со мной». Интересно, наступит ли в моей жизни момент, когда я привыкну к тому, какое действие оказывает на меня Геллерт, особенно если смотрит мне в глаза своим пронзительным взглядом. Каждый раз в животе у меня разгорается пламя, пульс учащается, и я ощущаю себя столь желанным, столь нужным. Столь любимым! Однако по этим его взглядом едва ли возможно сосредоточиться на непосредственных задачах. С сожалением признаю, что за весь сегодняшний день так и не дописал ни одно письмо до конца. А. Пятница, 11 августа 1899 Посвятил утро работе с корреспонденцией, попытки разобраться с которой вчера с треском провалились. Геллерт всеми силами старается скрыть от меня планы на завтрашнее празднование дня рождения. Он даже — собственной персоной! — зашёл к нам часа в четыре пополудни для того, чтобы удостовериться, что после утреннего чая с его тётушкой я не откажусь от идеи провести с ним последующие день и вечер. Можно подумать, я упустил бы возможность побыть с ним наедине! Как же хочется поскорее узнать, что он задумал! А. Суббота, 12 августа 1899 Магия на крови могущественна и опасна. Это мне известно. В теории. На практике же я стал свидетелем последствий собственных экспериментов после нашей дуэли. Но в то же время эта магия красива, торжественна, священна. Это магия любви. Верности. Жертвенности. Магия связующих клятв. Сегодня в ознаменование моего восемнадцатого дня рождения мы с Геллертом скрепили наш союз кровью. После утреннего чая в компании Арианы, Аберфорта и профессора Бэгшот, после подарков и обмена любезностями мы, попрощавшись со всеми, вышли из дома. Мы шли и шли. Он вёл меня на окраину деревни, к давно заброшенной ферме, чья соломенная кровля от времени прохудилась, сад зарос, а деревянный забор покосился. Найдя место, в котором несколько белых побитых погодой штакетин отсутствовали, мы сквозь дыру пробрались в палисадник, обогнули дом и направились к амбару, возвышавшемуся на небольшом холме. Толкнув дверь, Геллерт жестом пригласил меня войти. Внутри ничего не было, не считая старых снопов сена, раскиданных по полу, и ржавых инструментов, свисавших со стен. «Я забрёл сюда в те дни, — объяснил Геллерт: — когда мы не… когда мне нужно было время для размышлений. Это место пропитано волшебством, но, кажется, здесь давным-давно никто не живёт. На много миль вокруг нет никого, кроме нас с тобой». «Не то чтобы место не живописное, — начал я, рассматривая паутину на стропилах. — Очень уединённое. Но неужели мы только поэтому сюда пришли?» Обернувшись, я столкнулся со взглядом Геллерта, именно тем, что заставляет голову кружиться, а колени — дрожать от слабости. «Будущее имеет свойство меняться. Даже если я хорошо понимаю свои видения, часть их всегда остаётся скрытой, таит опасность. Но мне не страшно, когда рядом ты. — Он положил раскрытую ладонь себе на сердце. — И я хочу подарить тебе то, что считаю высшей ценность. Свою верность. Хочу чтобы ты знал: я никогда не причиню тебе вреда, не выступлю против тебя, даже если кто-то или что-то попытается настроить нас друг против друга». «Звучит, как свадебная клятва!» — я нервно рассмеялся, одновременно тронутый до глубины души и совершенно ошеломлённый его заявлением. Как бы то ни было, амбар вряд ли подходил для таких важных слов. «Я всем сердцем желаю принести тебе эту клятву. — Взяв меня за руку, он посмотрел мне прямо в глаза с таким вниманием, какое обычно приберегал для своих пламенных политических речей, а не демонстрировал в романтических признаниях. — И желаю, чтобы ты принёс мне такую же». «Ты о Непреложном обете?» «О нет, это слишком примитивно! — Он с отвращением покачал головой. — Я придумал нечто куда более благородное, идеально подходящее нам и нашему делу». Усадив меня на сено, Геллерт опустился рядом со мной и описал мне свою идею: клятву на крови. Она станет обетом любви и верности друг другу, и после неважно, куда заведут нас наши судьбы, неважно, чем обернётся наше дело, неважно, кто попытается встать между нами — ни один из нас никогда не причинит зла другому. Она станет нашим тайным венчанием, священнее любых слов, написанных или произнесённых между мужчиной и женщиной, ведь наша любовь — особенная, исполненная магии, недоступной чужому пониманию. Клятва свяжет нас незримыми узами, что будут принадлежать только нам, и никто и ничто во всём мире не сможет их у нас отнять. Геллерту не пришлось меня уговаривать. Он говорил все эти слова, а я в глубинах души уже знал, что тоже желаю именно этого. Так, в тусклом вечернем свете, стоя на голом деревянном полу старого заброшенного амбара, мы принесли нашу клятву. «Фэдус!» — прошептали мы в унисон, вынимая палочки и рассекая себе ладони: я — левую, Геллерт — правую. Меня лихорадило от нервного напряжения, когда я потянулся к Геллерту и прижал открытую рану к надрезу на его ладони. Внезапно глаза мои закрылись — меня захлестнула волна ощущений, тех самых, что знаменовали собой магию, что пульсировала меж нами на мосту, во время нашей экспериментальной дуэли, в момент первого поцелуя и достижения высшей точки наслаждения. Это ощущение, без сомнений, было любовью, но в то же время и чем-то бо́льшим. Сутью самого Геллерта. Нашей сутью. Пальцы Геллерта переплелись с моими. Он сжал мою ладонь, и я не смог сдержать вздох, когда ощущение в моём теле обострилось до предела. В тот момент я чувствовал, как мы с Геллертом вплавляемся друг в друга, и осознание происходящего пьянило меня. Я достиг состояния абсолютной гармонии с миром, состояния полной уверенности в том, что наконец обрёл своё место в жизни и, слившийся с Геллертом, останусь в этом месте навсегда. Ещё мгновение, и мы разжали руки. Глаза мои сами собой распахнулись. Заворожённый, я смотрел, как две капли крови из наших ладоней, поднявшись в воздух, сливаются в единое целое. Их объяла материализовавшаяся из ниоткуда сфера, что сияла подобно солнцу, сферу опоясал филигранный ажурный узор с вертикальными ножками снизу и сверху, и вот между нами повис небольшой элегантный кулон. Тотчас же выхватив его из воздуха, Геллерт изумлённо воскликнул: «Получилось!» «Получилось!» — эхом отозвался я, глядя на свою окровавленную ладонь. Голова моя слегка кружилась. Оба мы, придавленные значимостью момента, молчали до тех пор, пока Геллерт в своей знакомой мне шутливой манере не сказал: «Пусть пока останется у тебя на случай, если кто-нибудь спросит, что я подарил тебе на день рождения». Сотворив тонкую серебряную цепочку, он накинул её мне на шею и осторожно убрал кулон мне под сорочку. «Вот так. Теперь можешь носить меня рядом с сердцем». «Положи меня, как печать, на сердце твоё», — процитировал я. Слова эти сами пришли мне на ум. Я прижал руку к груди и, ощутив прохладу металла под ладонью, шагнул к Геллерту, чтобы выразить ему всё свою благодарность и любовь. Губы его сложились в улыбку на моих губах, и он прошептал в поцелуй: «Ибо крепка, как смерть, любовь». А.