Keine Liebe ohne Leid

      Да, он видел позавчера такое и был свидетелем тому, что вывело его из равновесия! Да так, что он чуть было не обнаружил себя. Разгорячённому мечтами Хайнриху снова не спалось, офицер решил выйти на несколько минут наружу, на галерею замка, чтобы холод остудил бы пылающее тело, так он поступал уже не в первый раз. И тут в боковом коридоре, в небольшом ответвлении отходящего от главного в сторону коридора, раздался тихий, еле слышный шёпот.       — Отпусти меня, прошу... Только не здесь и не сейчас.       — Нет. Нет, нет, не отпущу. Здесь и сейчас... Иди ко мне.       Хайнрих, охваченный сильным предчувствием, оглянулся вокруг — нет ли кого-нибудь поблизости, другого преподавателя, которому тоже не спится, или дежурного, совершающего обход, чтобы проверить, всё ли в порядке. И тихо прокрался в направлении этого шёпота, подошёл к стене, прислонившись к ней и осторожно заглянув туда, в крохотный коридорчик. А там...       Да, интуиция, как и прежде, не подвела его — там стояли ОНИ! Его мальчик и этот... этот мелкий тщедушный паршивец, посмевший посягнуть на его сокровище. И они так смотрели друг на друга, словно в целом мире были только они одни. Они крепко сжимали друг друга руками, а затем коснулись губ друг друга. В Хайнрихе сразу вспыхнула целая буря разных эмоций. Да, раньше он только подозревал, но у него не было несомненных доказательств, а теперь они появились. Одно дело подозревать, другое увидеть своими собственными глазами и получить неопровержимое доказательство! Сердце сразу же болезненно сжалось, а стоило представить, что это на него его мальчик смотрит так, целует так его, как кровь разгорелась ещё сильнее, словно скрутившись горячим узлом в низу живота.       Хайнрих всё смотрел и даже затаил дыхание — какая наивность! Они не заметили его в нескольких метрах. Смотрят только друг на друга и не думают, что их может увидеть кто-то другой. Вот он и увидел, как он давно этого хотел — застать их на месте. Офицер c силой сжал кулаки. Хотелось броситься к ним, чтобы показать, что ему известно всё, всё, что они больше не смогут скрывать, метнуть в них обличительный взгляд, а затем... Оторвать бы их друг от друга и встать между ними, и ударить этого мелкого поганца о камни стены так, чтобы его тщедушное тельце превратилось в месиво из мяса и костей.       Честное слово, не будь этот Штайн сыном гауляйтера, Хайнрих бы, наверное, уже свернул его тощую шею. Никогда раньше он не испытывал такое желание раздавить кого-то, уничтожить, так, чтобы не осталось ни следа и ни малейшей памяти! А его мальчика привлечь наконец к себе и расцеловать бы его, а затем вжать бы его в камни той же стены и вытрахать из него всю эту дурь, показать ему, что есть настоящая страсть и настоящее влечение! Что никто и никогда не будет испытывать к нему такие же сильные чувства, что испытывает он!       Хайнрих не осознавал, сколько прошло секунд, как вдруг он почувствовал боль — он, оказывается, всё это время так сжимал кулаки, что ногти впились в ладони и теперь на них была кровь. Офицер поморщился и подавил в себе желание броситься к ним и сделать то, что он хотел. Сердце и разум в эти секунды вступили в отчаянную борьбу, в которой, похоже, сейчас одерживал победу разум, только можно ли было теперь назвать его трезвым, если Хайнрих испытал то, что испытал? Так или иначе, он решил сейчас не обнаруживать своё присутствие, а поступить иначе, обойтись меньшей кровью, и тогда, он точно осознал, Фридрих наконец будет его и забудет об этом Штайне. Oh, bin ich dir peinlich, Mach ich dir Angst? Wer ist normal hier Und wer ist hier krank?! Die Entscheidung ist gefallen, Die Ladung in mir tickt, tickt, tickt, tickt... Nichts wird mehr wie früher sein. Zum Glück bin ich verrückt. Zum Glück bin ich verrückt, Zum Glück bin ich verrückt...       Он не стал снова выглядывать из-за стены, чтобы ещё раз посмотреть на них и ещё раз испытать эту боль. То, что ему нужно было и что непременно поможет ему, он уже видел. Офицер уже привычно вышел на галерею, чтобы холод усмирил бы горящее тело и отрезвил его. Он не помнил, сколько он простоял там, но позволил себе основательно замёрзнуть. Затем вернулся к себе и забылся тяжёлым сном, в котором на этот раз не было столь желанных и одновременно столь томительных сновидений.       Утром, во время общего сбора на завтраке, он увидел их — они входили в столовую улыбаясь, как ни в чём не бывало, словно бы не было того, чему он стал свидетелем вчера, и сели за стол, как всегда, рядом. Хайнрих резко сжал вилку в кулаке — аппетита он не чувствовал и не осознавал, что уже какое-то время не ест, а только перемешивает пищу в тарелке.       — Фоглер, что с вами? — спросил сидящий рядом преподаватель. — Вы что-то неважно выглядите в последнее время. Если бы они все только знали, что с ним происходит и каких усилий ему стоит сдерживаться!       На своём первом уроке, который он проводил у младших курсантов, Хайнрих с такой же тщательно скрываемой яростью сжимал в руке мел, иногда зажмуриваясь до алых бликов в глазах и не до конца осознавая, что он пишет. Сзади раздалось тихое сдержанное хихиканье.       — Герр Фоглер, — поднял руку один мальчик. Хайнрих с досадой обернулся.       — Да?       — Герр Фоглер, то, что вы пишете, мы уже проходили вчера.       — Проходить можно только мимо чего-нибудь, — отрезал Хайнрих. — А материал изучают, я это уже говорил. Сколько раз можно повторять? Все слышали? — класс кивнул.       — Герр Фоглер, с вами всё в порядке? — спросил другой мальчик.       — Это не твоего ума дело. Ты ещё слишком юн, чтобы судить взрослых. Лучше смотри в свою тетрадь и помалкивай, — честно слово, эти самые дети способны разрушить чьё угодно терпение, а ведь чаша его терпения уже и так переполнена.       Он быстро со злостью стёр написанное и начал писать новую тему. Ученики поняли, что преподаватель не в духе и что лучше его не сердить. Он уже отобрал у двоих курсантов причину их раздора — большой кусок марципана, который они прятали под столом. Марципан был извлечён оттуда и положен на стол преподавателя, который сказал, что ученики получат его только после урока, а их самих рассадил по разным столам, чтобы они не шушукались и не отвлекались. Учитель то и дело покрикивал на мальчиков по любому поводу, в общем, был сегодня строг. Что поделать, у взрослых свои проблемы и заботы, вон их сколько, и у герра Фоглера, видно, явно тоже что-то случилось, что-то действительно серьёзное, раз он не в духе.