Ужас Брана

      Всё в этом месте выглядело странным. Маленький городишко, находящийся недалеко от территории огромного пугающего средневекового замка, особой приветливостью так же не отличался. Старые кирпичные домики, имеющие максимум три этажа накренялись вбок, и даже создавалось ощущение, что они уходят даже куда-то под землю.       Воздух здесь был спёртый, густой, будто с примесью нестиранного белья и гнилых тряпок, застоявшейся воды или болота, а в отдельных переулках нарастающее зловоние настолько усиливалось, что Фрэнк едва ли сдерживал рвотные позывы.       Грязные пыльные улицы, старая, побитая кирпичная кладка на земле, половина домов — так вообще были брошены и давно уже никому не нужны. Хмурые лица обитателей этого Богом забытого места выдавали в себе неприязнь по отношению к «чужаку», коим парень тут и являлся. Проходя по серым улочкам, он то и дело ловил на себе неприветливые взгляды, а дети же смотрели на него с нескрываемым интересом и… удивлением, что ли? Чаще всего так смотрят на то, что видишь впервые в жизни. Для них, вероятно, увидеть американца (а Айеро явно выдавал внешний вид) в своём захолустье, было сродни любому человеку увидеть дракона. Вряд ли это место пользовалось популярностью у туристов или вообще у кого-либо. — Если они продолжат так пялится, то я тут точно свихнусь. Тут словно всё застряло в средневековье. — промелькнуло в голове у Фрэнка.       Несмотря на то, что он лишний раз старался не смотреть на местных, опасаясь «не так» посмотреть, дабы не вызвать в свою сторону никакой враждебности, он всё равно ощущал на себе их липкие взгляды. На самом деле, их было не сильно много, но создавалось впечатление, что весь город остановил свой нормальный темп жизни и вышел поглядеть на него. Так или иначе, сейчас им двигала лишь одна цель — найти Франклина — безумного старика и единственного человека, кто мог бы внести немного ясности во всю эту историю.       И вот он, петляя по безымянному городу с бутылкой дешевого пойла в руках, в поисках безумного старика, решил всё-таки последовать совету пьяницы из бара и остановиться на главной площади. В прочем, главная площадь представляла собой не более, чем ничем не примечательную улочку с небольшой статуей непонятного античного Бога посередине и парой скудных лавочек параллельно от неё. Фрэнку показалось странным, что так называемая «главная» площадь, была в тысячи раз безлюднее чем остальные улочки города. Загробную тишину вокруг разбавляли лишь пение птиц, да сквозняк из выбитых окон некоторых, должно быть, заброшенных домов.       Долго ждать не пришлось — вскоре показалась высокая сгорбленная фигура, которая тут же направилась к Фрэнку. И тот точно знал, что вызвало интерес человека. — Nu un localnic? * — фраза на неизвестном наречии вызвала у Фрэнка волну мурашек, отчего его невольно передёрнуло. — Простите, я говорю только по-английски, — неловко ответил Фрэнк, про себя молясь, что старик знает английский язык. — Значит, всё-таки не местный. — старик обнажил жёлтые маленькие зубы, присаживаясь рядом с Айеро.       Этого человека Фрэнк представлял совершенно иначе. Сейчас перед ним являлся сгорбившийся худощавый старикашка, ростом эдак под сто девяносто, с длиной седой бородой и такими же длинными, примерно по грудь, белыми волосами. Несмотря на весьма тёплую погоду, тот был одет в потёртое пальто в пол и грязные бежевые брюки. Запах сильнейшего перегара неприятно бил прямо в нос, осунувшееся лицо выражало собой бесконечную тоску и усталость, а пара водянистых чёрных глаз смотрела прямо в душу. — Я из Штатов. — Я уже понял, — старичок достал из кармана чёрного пальто помятую пачку сигарет. — Курить будешь? — Буду, — Фрэнк достал сигарету из любезно протянутой пачки и подпалил её. — Вы Франклин? — Ве-е-рно, — протянул он, продолжая ехидно улыбаться. Всё во внешнем виде этого человека выдавало то, что он совершенно безумен. Но больше вариантов не было. — Ты искал меня, не так ли? — Да, а как вы узнали? — Кто-то ищет Франклина, а кто-то его сторонится… В прочем, я знаю очень много всего интересного. Но кому есть дело до бредней старого пьяницы, верно? Поэтому когда кто-то приходит за мной намеренно, а это иногда случается… О, как же редко это случается! А ты знаешь, когда? — И когда же? — Когда надвигается что-то очень плохое, — последние два слова он протянул так, что Айеро стало не по себе. — Правда? — Так показывает практика. Древнейшим злом окутана эта территория, и видит Бог, — он выставил указательный палец в небо. — здесь свойственно ему вершиться! — О чём вы говорите? — Ты ещё слишком молод, чтобы не счесть это безумием, как и все здесь… А я слишком стар, чтобы дать этим знаниям уйти под землю. Мой век близится к закату, а оно будет вечным. Да, несомненно… то, что существует с незапамятных времён, не дано уничтожить простому смертному, коими мы и являемся. Мы можем только знать. Знать и лицезреть ужасное, а можем быть слепцами, как каждая живая душа здесь! Ты ведь принёс это для меня? — трясущимися руками старик указал на бутылку, которая стояла на лавочке между ним и Айеро. — Всё так, это для вас, — сейчас Фрэнк откровенно пялился на Франклина, который упивался своими безумными речами, бездумно раскачиваясь из стороны в сторону, словно натуральный поехавший. — Это щедрый подарок. Твоё имя? — Фрэнк. Фрэнк Айеро. — Ни к чему все эти фамильярности… оставь это для тех, кто пал так низко, что приходится к ним прибегать.       Секунда молчания растянулась в вечность. Позднее же изо рта безумного старца лился бесконечный поток слов, который прерывался лишь тогда, когда тот прикладывался к бутылке спиртного или делал очередную затяжку сигаретой, которые он курил одну за одной. На совершенно обыденные вещи он отвечал такими замудрыми речами, что Фрэнку как можно поскорее захотелось уже закончить этот разговор. — Как называется этот… город? — Хосман. В прочем, это знание тебе абсолютно бесполезно. Сюда никто не приезжает, а лишь только уезжают. Должно быть, в поисках лучшей жизни. Те, кто менее консервативны — уезжают раз и навсегда, а те, кто не свыкся с жизнью во внешнем мире — возвращаются. Первых намного больше. С каждым годом всё больше домов пустеют, закрываются и без того малочисленные магазины, о прочих заведениях я вообще молчу — последние из них закрылись уж как десять лет, и в городе остался один единственный бар и небольшое кафе. — И как же здесь зарабатывают на жизнь? — Большинство зарабатывают в городах покрупнее нашего. Кто-то умудряется находить работу и здесь. А я живу на пенсию. — И давно вы здесь живёте? — Всю свою жизнь я прожил здесь. Родился я в 1889 году, во времена, когда Румыния была королевством. Сейчас мне уже девяноста три года и, быть может, этот день один из моих последних. И я проживаю остаток своих дней так, как я того хочу, сколько бы меня не осуждали в этом месте. — Вас здесь осуждают? — Фрэнк нервно рассматривал ногти на руках, пытаясь улизнуть от пронизывающего взгляда старческих тусклых глаз.       Речь Франклина была спутанной, чаще всего непоследовательной и из-за его ярко выраженного то ли румынского, то ли молдавского акцента его говор становился всё более непонятным, отчего Айеро диалог с ним давался с большими усилиями. — Конечно! Но вместе с тем уважают и даже побаиваются. А кто-то просто считает, что я съехал с катушек ещё лет двадцать назад, когда я стал стар. Каждого жителя этого города я знаю с самых пелёнок, видел, как они ещё ходили под столом, пытаясь связать воедино хоть два слова. Молодежи не дано понять и принять то, что мой рассудок так же чист, как и очень много лет назад! И всё, что я говорю — не бредни сумасшедшего. — А вот с утверждением о рассудке я бы поспорил… — промелькнуло в голове у Фрэнка, и старик снова ехидно улыбнулся так, словно он прочёл эту мысль. — Мы живём во времена скептицизма, который с каждым годом всё назревает… появляются новые научные исследования, люди всё больше и больше отворачиваются от Бога, пытаются объяснить всё с точки науки или психологии. Во времена моей молодости такого не было. Я, конечно, не жил во времена святой инквизиции, но люди раньше в основном списывали практически всё на высшие силы. И действительно, многие из нас — моих ровесников, коих с каждым днём становится всё меньше и меньше, были им свидетелями. А были ли они свидетелями того, свидетелем чего был я? Нет, нет… не думаю. Старик снова затрясся, отводя взгляд куда-то в сторону. Казалось, что он вспомнил нечто пренеприятнейшее, о чём можно было судить по его поджатым иссохшим губам. Он хотел сказать что-то ещё, ну тут же передумал, словно отгоняя от себя новую мысль. Теперь Фрэнк не был так уверен, что Франклин был с ним абсолютно честен, но был рад выслушать всё, что могло бы дать наводку. — А ты, — он снова указал на парня трясущимся пальцем, обнажая гнилые зубы. — Ты видел нечто. Я прав? — Видел. В замке.       Старик тут же стушевался и покачал головой, словно услышал то, чего больше всего опасался. — И всё же ты пришёл оттуда, — он досадно вздохнул. — Бран — злобное, паршивое место, и видит Бог, каждый его кирпичик пропитан нечтом настолько древнейшим, что появилось на этих землях ещё до появления рода людского. — Не могли бы вы пояснить? Старик крепко приложился к бутылке и, смочив горло, начал свой рассказ: — Я уже упоминал, что живу тут с самого рождения, и я хотел бы начать издалека. Замок Бран был окутан жуткими легендами с самого моего появления на свет — ещё в прошлом веке и даже задолго до… Уэя. — Простите, вы сказали Уэя?       Старик вскинул морщинистую руку, как бы говоря Фрэнку закрыть рот. — Обо всём по порядку. Так вот… родился я прямо в том же доме, где проживаю сейчас, на самом отшибе Хосмана. Мать умерла при родах, а отец был алкоголиком и умер от пьянки ещё когда мне было два, поэтому воспитывала меня бабка.       Она была чокнутой старухой, закрытой и необщительной, в городе её считали ведьмой — оттого никто с ней не общался и как ты сам понимаешь, соседские детишки сторонились меня точно так же. Бабка всё время сидела над какими-то своими рукописями, и грезила лишь одной мечтой — связаться с потусторонним миром.       Моего деда, что умер на Русско-турецкой войне ещё до моего рождения, она любила всем сердцем, и сошла с ума — я так полагаю, ещё со времён его смерти.       Весь наш дом постоянно был увешан какими-то травами, амулетами и символами, что она рисовала на стенах собственной кровью. Она всё время ходила на местное кладбище, проводила целые дни на могиле моего деда, исполняя там какие-то ритуалы в надежде всё-же связаться с ним однажды… и у неё вышло.       Правда вышло у неё это вовсе не на кладбище, а в богомерзком Бране. В те времена наша страна — а тогда ещё и королевство, находилась в не самом лучшем периоде своего существования. Огромный замок был брошен, наполовину развален и абсолютно забыт — властям было не до него. Но с незапамятных времён это место, насквозь пропитанное людской кровью, имело дурную репутацию — и местные всегда его сторонились. Но безумная карга питала к этому месту тёплые чувства, как и ко всему тёмному — такой была и её душа. Она часто гуляла там, просто по территории и заходя внутрь. Брала на прогулки и меня.       Когда мне стукнуло восемь лет, я уже начал осознавать, что моя бабка — сумасшедшая женщина, одержимая сумасшедшей идеей и прервал эти прогулки. За это следовали жестокие наказания: она порола меня, ставила коленями на гречку, запирала в подвале без еды и воды на несколько дней. Один раз оставила на неделю, и я думал, что она позабыла обо мне, ведь с её нервным расстройством это было бы неудивительно. Но это неважно.       А важно то, что она всё-таки связалась с тем, о чём желала все эти годы. Какая-то дьявольская сила дала ей увидеть мужа, поговорить с ним, прикоснуться к нему. Когда это случилось впервые, она прибежала в дом и, упав на колени, разревелась, приговаривая что-то а-ля «О, тёмный князь наконец услышал мои молитвы!».       С тех пор я её почти не видел: она уходила в Бран рано утром и возвращалась поздним вечером, и весь день я был посвящён сам себе. Готовил, поддерживал чистоту в доме, покупал скудные продукты на последние гроши бабки. Со временем её безумие достигло своего пика, и она то и дело рассказывала о своих похождениях в Бран, отвратительных ритуалах и общением с бесами. Она перестала мыться, есть, испражнялась под себя, а в зачастивших приступах безумия размазывала экскременты по стенам или ела это.       Через полгода она перестала приходить домой. Она собрала свои скудные пожитки и перебралась в Бран, а я её даже не навещал. В свои восемь лет я брался за любую работу чтобы прокормить себя, совершенно забросил школу и в итоге так и не получил образование. Но несмотря на всю тягость своего положения, всё же это казалось мне чем-то лучшим, чем жить с поехавшей каргой. Последними, кто её видел, была шпана, которые любили лазать по заброшенным зданиям, и когда они обнаружили Бран — это стало для них своего рода раем. Огромная территория, огромное здание. Они могли веселиться там целыми днями, если бы не моя одержимая родственница, которая тут же их выгнала. Я не был сильно удивлён, когда они описывали её мне: грязная, беззубая, сгорбленная старуха со слипшимся седым колтуном вместо волос, смердевшая болотом и отходами жизнедеятельности, напугала детишек до смерти.       Позже именно они её и нашли. Как сейчас помню этот день: было воскресенье. Единственный день, когда я мог взять передышку и остаться дома. Двадцать пятое мая тысяча восемьсот девяносто девятого года. На улице щебетали птички, солнце жарило и стояло ещё высоко, а я лежал на кровати около окна и читал какую-то книгу. В дверь начали барабанить: — «Франклин! Сумасшедшая старуха двинула кони прямо в замке!»       Я подскочил с кровати и открыл дверь. На пороге стояли мои знакомые ребятишки, и я тут же побежал с ними, дабы сообщить о шокирующем известии взрослым.       И вот, всей толпой мы шли к Брану, а я внутри был так же абсолютно спокоен и уравновешен, как если бы пришла новость о том, что где-то в Лондоне хлеб подорожал на три процента.       Она покончила с собой: прямо в главном холле основного корпуса замка лежал труп бомжихи с перерезанными венами и глоткой, вокруг тела стояли потухшие чёрные свечи, а на стене прямо над головой красовалась пентаграмма, нарисованная кровью. Так и закончилась жизнь моей бабки: ритуальное самоубийство. Она до сих пор похоронена на местном кладбище рядом с могилой её мужа — моего деда. А я туда ни разу и не приходил. Для меня её смерть стала не больше, чем облегчением. И я понял, что старуха не бредила, только когда сам не оказался в Бране спустя много лет…       Тысяча девятьсот сорок второй год. Вторая мировая война. Самая кровопролитная война в истории. Румыния в то время ещё была на стороне Нацистской Германии, и на военную службу отправляли всех, кого ни попадя. Мне тогда было сорок семь лет, и в то время Бран служил как место для проживания войск, так же с его территории велись обстрелы. Я служил там полгода, и с самого первого дня начал ощущать присутствие чего-то зловещего.       Поначалу всё, разумеется, списывал на тревожные воспоминания из далёкого детства, ведь они напрямую были связаны с тогдашней воинской частью, но когда ко мне явилось нечто, и я воочию лицезрел всё это безумие, то понял, что тут нет никакого логического объяснения.       Кейталин Опреа был хозяином замка. Он жил ещё давным-давно, в средние века, и именно он его и построил в одна тысяча пятьсот двадцать втором году. Опреа имел титул графа и был уважаемым человеком, толстосумом и чиновником, отчего и отгрохал себе такой замок. Но при этом всём он не был голубых кровей. Сын нищего крестьянина из уже давно несуществующего села в давно не существующем государстве. Но как обычный сельский оборванец стал человеком столь знатным и богатым, что выкупил огромную территорию в Трансильвании и построил на ней свой собственный замок?       И на этом моменте, мой дорогой друг, я и начинаю выкладывать тебе все карты на стол.       Граф был ярым дьяволопоклонником и обнаружил знания такие, что не должны были быть доступны ни одному смертному. Он продал душу самому Сатане и создал собственную кровавую секту «Немостор». Все его слуги, приближённые и прочие, кто крутился вокруг Опреа, были её участниками. Возглавлял её, разумеется, сам Кейталин, а чуть пониже его были так называемая «тёмная девятка». В неё входили те девять человек, что заслужили доверие графа и были в шаге от так называемого «просветления». Те, кто его заслуживали, должны были навеки связать свою душу с самим дьяволом и совершить ритуал. Ритуал перерождения. Но ты, должно быть, уже догадался, что Опреа всего лишь ловко водил всех за нос, и когда человек заслуживал просветления, то ритуал перерождения, который он должен был выполнить, отнюдь представлял собой нечто совсем иное, чем было заявлено графом.       Действо происходило так: человек должен был сначала перерезать себе запястье, собственной кровью нарисовать пентаграмму. Затем зажечь чёрные свечи, поставить их напротив каждой оси. Делалось всё перед алтарём, на выступе которого заранее клалась чёрная вуаль, зеркало и чаша. Затем бралась разная мелкая живность, в основном крысы или вороны. Зверю перерезали горло специальным ритуальным клинком, которым до этого исполнитель ритуала вскрывал себе запястье, и затем, смотрясь в зеркало, исполнитель рисовал себе на лбу перевёрнутый крест кровью животного. «Тёмная девятка» всё это время стояла за спиной исполнителя в импровизированном полукруге, а сам граф стоял за алтарём. Затем Опреа подходил прямо к жертве, вынимал клинок из рук исполнителя, перерезал запястье уже себе, и кровь, вытекающую из раны, наливал в вышеупомянутую чашу. Исполнитель пил его кровь до дна, читал молитву Дьяволу, написанную на латыни, разбивал зеркало, в которое смотрелся, а затем Кейталин сзади перерезал ему горло.       «Избранные» совершали все эти действия без крупицы страха, даже с некоторым благоговением, ведь после сей действа граф обещал им «новую» беспечную жизнь безо всяких забот и обязательств. Но по классике жанра, Опреа лишь забирал их души на свой счёт и становился всё сильнее и сильнее. И всё было так, как оно есть.       Старик завершил свой монолог и шумно выдохнул, испепеляя Фрэнка взглядом в ожидании его реакции. — И… кто рассказал это вам?       Айеро, разумеется, крайне сложно давалась обработка всей этой информации, которая звучала абсолютно безумно. — Кейталин Опреа! Сам Граф явился ко мне в ту злосчастную ночь, и поведал мне обо всём! О, поверь, мой мальчик, что «Немостор» никуда не делся, и существует он по сей день! Можешь даже в этом не сомневаться!       Голос Франклина сорвался на крик, и тот схватил Айеро прямо за руку, которую парень тут же испуганно отдернул. — А Уэй? Вы так и не рассказали мне про Уэя! — А что касательно Джерарда Уэя… — старик задумчиво потёр бороду. — тот очень тесно связан с Опреа, но я до конца и не понял как… Вероятно, он тоже был участником секты. Ты видел именно его? — Невозможно! Он не мог быть частью культа, он жил в совершенно другое время. — Дорогой Фрэнк, — старик снова улыбнулся, но на этот раз с какой-то странной теплотой. — я же сказал, что «Немостор» существует до сих пор, существует со самого дня смерти Опреа… это зло, базированное на ещё более древнейшем зле, и мне до конца неизвестно, как оно работает. — Почему же вам неизвестно? — После того, как Граф начал предлагать мне сделку, я сбежал. Бросил службу и незаконно эмигрировал в штаты. Кое-как скрывался до конца войны там, затем вернулся в родные края. Потому и знаю английский язык весьма недурно. — Вы же сказали, что всю жизнь прожили здесь? Я ослышался? — Пара лет в чужой стране — ничто по сравнению со всей моей долгой жизнью. — Ясно. Но почему же вы не согласились на сделку?       Старик несколько секунд задумчиво помолчал, снова прикладываясь к бутылке, а затем нехотя ответил: — Знаешь, Фрэнк, я благодарен своей бабке только в одном: я научился на её ошибках и думаю именно поэтому всё ещё остаюсь простым человеком. — Я согласился на сделку. — Что? — Я… я подписал контракт и чувствую, что хочу выполнить его условия.       Старик осуждающе покачал головой. — Ну, тогда дела твои плохи, сынок. Я рассказал тебе всё, о чём мне было известно, во всех красках и подробностях, и я слишком стар… слишком стар, чтобы начать тебя отговаривать. Мне нет дела до того, что будет происходить в этом мире дальше. Я устал. Я живу без семи лет век и я смертельно устал.       Фрэнк лишь задумчиво посмотрел в небо. За всем этим увлекательным рассказом он и не заметил, как на улице стемнело. — Мне пора. Спасибо за выпивку. — сказал Франклин и, встав с лавки, покачиваясь, побрёл прочь с площади.       Айеро так же задерживаться не стал и пошёл в противоположную сторону. К замку.

***

      Франклин дошёл до своего дома лишь тогда, когда на улице была уже глубокая ночь. Старческое тело подводило его, поэтому чтобы дойти до своей лачуги на отшибе, ему требовалось немало времени и усилий, в особенности когда ему приходилось дело это выпившим.       Он прошёл на маленькую кухоньку. Включил радио, стоящее на подоконнике, налил воды в чайник и поставил на плиту. Диалог с Фрэнком его ужасно утомил и оставил после себя неприятное послевкусие. Он прикрыл глаза, когда почувствовал тошноту и сонливость. Минутой позже у него начались ужасные судороги, и вскоре он упал в обморок.       Чайник истошно вопил на плите, когда Франклин умер — у него случился инсульт.