Мяч

***

— Доктор, — хрипит пациент и смотрит на психиатра взглядом побитого щенка. — Прошу вас, заставьте этого медбрата уйти от меня. — В чём же дело? Он обижает вас? — Павел Александрович выдавливает из себя обеспокоенное выражение лица. На деле же, всё равно на проблемы пациента, но надо выполнять свою работу. — Нет, — старик боязливо бросает взгляд на мужчину, стоящего позади Павла.       Последний поднимает бровь вверх в немом вопросе. — У-у него глаза мёртвые… и, — пациент кивает в сторону высокого молодого человека. — Саша, закрой уши руками, — психиатр сразу понимает причину последовавшего молчания.       Саша послушно выполняет сказанное, хотя и считает это бредом и глупым занятием. — Что такое, Владимир Иванович? — Улыбается доктор. Но эмоция ненастоящая, она лишь иллюзия, дабы расположить человека к себе. Заставить доверять. — Он похож на ходячий труп. Я видел таких на войне… из-за этого медбрата я снова и снова оказываюсь там… — голос дрожит, а его владелец обнимает себя за плечи. — Прошу вас, Павел Александрович, уберите от меня мертвеца…иначе я повешусь или вскрою себе вены. — Не беспокойтесь, я поговорю с начальством на этот счёт, — Павел не говорит, что убить себя в этом месте не получится, и что «мёртвого» медбрата никто не прогонит.       Виновник происходящего смотрит вниз, на свои ботинки и кусает щёку изнутри. Он прекрасно слышит весь диалог, пусть и приглушённо. Саша считает неправильным врать человеку о скором выздоровлении, возвращении домой и близкой встрече с родными. Нужно прямо сказать, что последним плевать и вернуться во внешний мир не удастся. Молчать и делать вид, будто всё хорошо —глупо. Но Павел Александрович считает иначе, а он всегда прав. И Леонтьев просто обязан его слушаться, даже если он в корне не согласен. Главное правило лечебной — всегда слушать врачей и не спорить.       Саша хочет уйти прочь от старика, к которому ничего не чувствует: ни сострадания, ни отвращения, ни симпатии. Только пустое ничего. То же самое можно сказать и об остальных в лечебнице. На них так же всё равно. Хочется чувствовать хотя бы банальную ненависть как другие работники. Кажется, она имелась давно, ещё в детстве. — Александр! — Голос врача выводит из размышлений. Его владелец щёлкает перед чужим носом, привлекая внимание.       Медбрат вздрагивает и растерянно глядит по сторонам. Он снова впал в странный вакуум и не смог нормально осознавать свои последние действия. Всё происходило, будто под толщей воды. Так свободно можно описать последние пять лет работы здесь. Наверное, даже и всё двадцать пять лет существования. Но в своём возрасте Леонтьев не уверен, как и в имени. Ему просто сказали всё, но объяснить нормально не удосужились. — Ты не туда идёшь, нам в двести десятую палату, — Сажинов устало трёт переносицу. — В ней же никого нет, — неуверенно говорит Леонтьев. — Только сегодня привезли нового, за нами закрепили, — старший сообщает это впервые. Делать заранее не стал, Леонтьев всё равно бы не запомнил.       Тот кивает и снова кусает щёку изнутри. Ему даже не обидно, что Сажинов не предупредил о новеньком. Лось сам виноват в этом. Права жаловаться или обижаться нет. Да, и не способен он на это. Кажется, такие чувства атрофировались по отношению к Павлу. — Сколько ему осталось? — Саша идёт за коллегой, стараясь уменьшить размер своего шага. — Лет пятьдесят ещё, он молодой. Только вот ходить не может, к коляске прикован, — отвечает Сажинов. — В нашем крыле разве бывают ходячие «мертвецы»? — Попытка пошутить выходит жалкой и ничтожной. Просто отвратительной.       «Ты первый и единственный» — вертится на языке психиатра, но тот ничего не говорит. Только ускоряет шаг. Желания проводить с медбратом слишком много времени нет. Рядом с ним чересчур неуютно и даже по-странному тоскливо. — Его зовут Александр Щиголев, ему двадцать восемь, — добавляет врач, игнорируя неудачную шутку. — У него есть мяч, который он периодически подкидывает вверх. Не забирай эту игрушку.       Младший громко цокает языком. В голове сразу рисуется образ того, как пациент кидает свой мяч в лицо и этим разбивает очки. — Он же нас угандошить сможет, — Саша поправляет очки, которые имеют подвижные кончики дужек. Последнее было введено руководством для всех. Ведь нередко очки слетали и разбивались, давая шанс пациентам навредить себе. — И мои очки разбить, — линзы носить нельзя, глаза начинают сильно болеть и чесаться. — Не разобьёт, он ни на кого не нападал всю дорогу, — пожимает плечами Сажинов. — Да и мяч у него не настолько твёрдый, чтобы разбить очки или ещё что-то такое. — У него мягкая игрушка? — младший идёт, сутулясь, отчего и кажется ниже. Способ обмануть пациентов и показаться хоть немного дружелюбнее. — Да, её уже проверили, там только ткань и наполнитель. Если бросит, то просто будет неприятно, — врач снова трёт переносицу. — Его кормили? Надо будет вести сдавать кровь, или всё уже сделали? — Медбрат мысленно готовится к возмущениям со стороны пациента. Они всегда злятся, когда узнают, что кровь надо сдать, дабы проверить наличие венерических заболеваний. — Нет, придётся делать всё самостоятельно. И, Саша, он немой. Ты не устанешь от вечной болтовни и сможешь спокойно пожаловаться ему на свою жизнь, — приходится прикусить щеку с внутренней стороны, чтобы скрыть свою странную улыбку.       Павел несколько взбудоражен новым пациентом. Играет банальный интерес, мало молодых прибывает сюда. Особенно в отделение для неходячих. На памяти Сажинова всего лишь три человека были младше сорока за все десять лет существования отделения «Гусениц». Название для крыла возникло как раз из-за неспособности пациентов ходить. Некоторые из них в конце концов вставали на ноги и шли. Это похоже на то, как мерзкая беспомощная гусеница превращается в бабочку. Красивой такую «трансформацию» назвать язык не повернётся. Такие люди передвигаются криво, маленькими шажками, часто падая и дрожа. Зрелище странное, смешное и жалкое. Взрослые, нередко старики, буквально задыхаются в унижении из-за собственной беспомощности.       Саша ненавидит наблюдать за учением ходить заново. Он не знает, как себя вести в такие моменты. Куликов, другой медбрат, всегда подбадривал и хвалил. Ренегат нередко сравнивает его с кинологом, работающим с щенками. Только свистка и кармана с лакомствами не хватает. Становиться таким же желания нет. Но Павел Александрович говорит, что надо. Это работа, которую Леонтьев просто обязан. Только благодаря ней он имеет крышу над головой и нормальное питание.       Но молодой человек при всём желании не мог сказать, что любит всей душой свою работу. Выбора не имелось. Сашу ещё ребёнком привезли на остров и поставили перед фактом, мол, мы сделаем из тебя медбрата. Но воспоминания о прошлой жизни остались. Он помнит тёплые объятия матери, крупицы её голоса и запах, чем-то напоминающий горячий хлеб. А ещё в голове остался крайне размытый образ отца. У него были большие ладони, которыми он взъерошивал волосы. И, кажется, его звали Владимир Леонтьев. Но это если судить по той информации, что говорили воспитатели. И Саша с возрастом перестал им верить. В лечебнице сплошная ложь, все нагло врут прямо в лицо. — Я ещё хотел попросить, — прерывает возникшую тишину Павел и внимательно смотрит на Лося с неким укором. — Что такое? — В этот раз Саша реагирует быстрее. Мысли не так утянули его в свой омут. — Хотя бы с ним попытайся быть приветливым. Прекрати ходить так, будто ты узнал, что скоро сам станешь моим пациентом. Раньше же ты мог нормально вести себя, — голос звучит вымучено. Его владелец действительно устал выслушивать жалобы насчёт хмурости медбрата от каждого второго пациента. — Что изменилось?       «Я просто пытаюсь понять, почему мы должны давать надежду уже, по сути, мёртвым. Зачем мы должны вести этот лицемерный бал дальше?» — думает младший и даже почти произносит это, но это не даёт сделать подбежавший Куликов. — Павел Александрович, — он шумно дышит и смотрит прямиком на врача. — Там пациент из сто девяносто девятой палаты вас зовёт.       Леонтьев глядит на «кинолога» в недоумении. В названной палате никого нет, только на прошлой недели вывезли умершего пациента. Ему тоже внушали, что он поправится и совсем скоро встретит своих близких. Саша хочет об этом напомнить, но взгляд Куликова заставляет заткнуться. С последним так таковых конфликтов нет, но и развивать их нет желания. — Это очень срочно, Павел Александрович, — Алекс шумно сглатывает. Нервничает, но пытается не показывать этого. И его нагло сдаёт нога, чья ступня дрожит и издаёт едва слышный стук. — Алекс, не нервничай так, — Павел Александрович всё же не сдерживает улыбку. Слабую и по-странному нежную. — Пошли.       Лосю приходится громко покашлять в свой кулак, дабы привлечь к себе внимание психиатра. С ним вроде как нужно разобраться с новым пациентом. — Саш, — Сажинов глядит несколько раздражённо. — Сможешь сам разобраться с новеньким? Ты не первый раз всё это делаешь. Точно справишься.       И Саша кивает. Пусть и не желает возиться с новеньким в одиночку. Или всё-таки хочет. Голова вдруг вырисовывает жирнейшие плюсы того, чтобы работать без старшего. Например, никто не скажет ничего из-за выражения лица. — Идём, Алекс, а то пациент сделает с собой что-то, — Павел начинает идти в нужную сторону, а Куликов спешит за ним.       Леонтьев несколько секунд смотрит на удаляющиеся фигуры. Что-то мерзкое внутри шевелится и подкатывает к горлу. Он не сразу понимает, что испытывает зависть. Слабую, но ощутимую и удушающую. Будто прямо сейчас посторонние люди получили вещь, о коей мечтал всю свою осознанную жизнь.       Молодой человек трясёт головой в попытках отогнать все мысли от себя. Сейчас не до своих проблем, нужно разобраться с новеньким. Он сейчас самое главное и важное. Информации мало, но большего знать не нужно. Ренегат — не психиатр, чтобы лечить. Он медбрат. Его цель — просто следить и не дать сгнить в луже отходов.       Саша открывает дверь, их не закрывают, больные редко пытаются сбежать. Большинство расценивают пребывание здесь как отдых в санатории, где им уделяют внимание. В обязанности медперсонала, на деле только санитаров и медбратьев, разговаривать и выслушивать рассказы о жизни пациентов. — Здравствуйте, меня зовут Александр Владимирович, я ваш медбрат, — он даже не пытается выдавить из себя улыбку. Щиголев всё равно не расскажет об этом. — Ваш доктор, Павел Александрович, сейчас занят так что сейчас с вами буду только я.       Щиголев не шевелится, даже не поворачивает голову в сторону источника звука. Последний тяжело вздыхает, но в этом раздражения не имеется, только некая усталость. — Сейчас надо будет сдать кровь из вены и пальца. Не буду врать, мы хотим проверить вас на венерические заболевания. Нет, я и Павел Александрович не считаем вас блядуном или ещё кем-то в этом роде. Это просто общие правила, от нас они не зависят, — произносит заранее заготовленную речь Саша. В ответ не слышится никаких возмущений.       Тёзка подкидывает свой мяч вверх, стоит только Ренегату на секунду закрыть глаза. После Саша наблюдает за тем, как предмет невысоко подлетает, а после приземляется прямо в руки своего владельца. Последний едва заметно сжимает его, начав тяжело дышать. Будто заяц, загнанный волками.       Леонтьев смотрит на это и ничего не чувствует. Как всегда. Поэтому и не пытается завести разговор об игрушке или о чужом напряжении. Он полностью сосредотачивается на поручении психиатра. — Пошлите, Александр, сдавать кровь. Сразу говорю, будет очень неприятно. Хотя, вы уже не ребёнок, навряд ли вас это испугает, — Лось обходит инвалидную коляску, после чего берётся за её «ручки» и начинает катить на выход.       Щиголев по-прежнему испуганно дышит. Всё ждёт насмешек или грубости в свой адрес. Но этого не следует. — Мы не те дешманские лечебницы из внешнего мира, — начинает говорить медбрат. Ему становится ясно, что тёзке ничего нормально не объяснили по поводу лечебницы.       Старший вновь слабо сжимает мяч. Странно слышать «внешний мир» по отношению к родному месту. Хочется расспросить про столь странное выражение, но нельзя. Щиголеву запрещено говорить с кем-либо. — Тем более, вы сейчас в отделении «гусениц», неходячих людей. Тут просто некому смеяться над вашей проблемой. Медперсонал имеет дела поважнее, чем травля пациентов, — попыток успокоить нет, это лишь введение в курс дела. Более детальное, Павел Александрович считает, что так говорить нельзя, надо быть ласковым. — Я и остальные медбратья — не насильники, нам слишком дорога эта работа.       Александр понимает, что чужой тон странный. Он не сочувствующий, но не пренебрежительный. Просто безразличный. Будто Леонтьев говорит с коллегой. Щиголев почему-то на всё сто процентов уверен, что тёзка так общается со всеми. От этого становится по-странному спокойно. Никто нежничать или жалеть не будет. — Вообще, в мои обязанности входит говорить с пациентами, но меня мало кто желает слушать. Обычно этим занимаюсь я. Но Павел Александрович сказал, что вы немой. Поэтому я заранее должен выяснить, — Лось останавливает коляску и обходит её, дабы смотреть прямо на тёзку. — Вы хотите слушать мою болтовню? Если да, то подбросьте игрушку вверх. Нет, просто проигнорируйте.       Он молчит, пытаясь взвесить все за и против. Щиголев не горит идеей общения, но понимает, что без него окончательно поедет кукухой, и все шансы снова стать нормальным рухнуть. Да и голос медбрата приятный. Не режет слух. Чем-то напоминает прошлое, что отдаёт теплом и счастьем. Тоска тут же расплывается по телу. Она оседает в лёгких, будто пепел от сигарет. Зависимость от них исчезла на фоне постоянного стресса. А младший пахнет табаком, едва ощутимо. Но всё же аромат есть. Фирма такая же, как и у друзей из прошлой жизни. И это даёт шанс держаться на плаву как можно дольше.       Щиголев подбрасывает мяч вверх, когда тёзка моргает. Игрушка — единственный способ общаться, который разрешён. — Значит, вам придётся слушать мои долгие разговоры о жизни здесь. Это не будет интересно так же, как те книги из внешнего мира. Но я попытаюсь хоть немного сделать всё не пресным, — Леонтьев не огорчён этим. Просто немного удивлён.       Щиголев сжимает мяч, услышав «внешний мир». Складывается чувство, будто Леонтьев всю жизнь провёл на острове и за его пределы никогда не выбирался. — Наверное, мне стоит начать, чтобы вы поняли надо ли вам слушать бредни медбрата. Если понравится, подбросьте мяч два раза вверх. Если нет, то один. — Саша вновь катит коляску дальше по коридору. — Среди коллег я известен как Ренегат, пациенты называют Лосём, а «гусеницы» мертвецом.       Чужие губы поджимаются. Явно из-за того, как Леонтьев назвал неходячих. Это звучало унизительно и мерзко. Но не из-за интонации, а именно из-за самого слова. Личинки бабочек отвратительны, даже если не рассматривать их близко. — Стойте… вам надо пояснить местные термины. Люди из внешнего мира говорят иначе. Ну, это если судить по книгам и фильмам, — тяжело вздыхает младший. — Гусеницами мы называем неходячих из-за того, что они напоминают нам бабочек.       Щиголеву не становится легче. В голове происходит только большая путаница. Сейчас будто урок по геометрии, на котором учитель говорит чересчур быстро и не объясняет совершенно ничего. — Когда неходячие заново учатся шагать, это напоминает то, как гусеницы становятся бабочками. Только не так красиво и волшебно, — продолжает Ренегат.       Он на контрасте с Александром смотрится смешно. Леонтьев просто огромный, если бы не очки и не привычка горбиться, он походил бы на маньяка из фильмов. Куликов однажды сравнил тёзку с Майклом Майерсом, главным героем из фильма «Хэллоуин». Ренегат почти не запомнил сюжет этого кино. Поэтому и обижаться на чужие слова не мог. — Честно, не я придумал название, — Саша делает большие паузы между фразами. Непривычно так много говорить. Нет, до тёзки тоже были немые пациенты. И с того времени утекло чересчур много воды. — Само отделение молодое, его построили для безопасности. Раньше, тут были дети, но руководство отказалось работать с ними. Причин не знаю, меня это не волнует.       Пациент понимает, что эта лечебница отличается от тех, куда ранее отправляли родители. Здесь просто идеально чисто, даже сломанных лампочек нет. И сам медбрат не излучает угрозу. Больше странную тоску. Но она не передаётся, как бывает обычно.       Щиголев делает глубокий вдох. Тёзка пахнет дешёвой маркой сигарет, лекарствами, хозяйственным мылом и этой же самой тоской. Аромат, получившийся в итоге странный. Немного тошный, но и успокаивающий. Медбратья из прошлой больницы пахли почти так же, но при этом излучали явную угрозу. Параноиком Александр себя не считал, но все подозрения по отношению к персоналу всегда оправдывались.       Разговоры тех людей были исключительно про их тёрки с коллегами. В начале подобное вызывало какой никакой интерес, но вскоре наскучило. Болтовня про очередную ссору могла растянуться на все восемь часов, начиналась она в первый же день знакомства. А Леонтьев явно хочет хоть немного объяснить всё. Он не видит в немых пациентах личных психологов, которые всё равно ничего никому не разболтают. — Тут очередь, — сообщает Леонтьев по прибытию в нужное место. Он осторожно откатывает старшего к стене, становится рядом и больше ничего не произносит.       Саша пытается сформулировать дальнейший рассказ. С чего именно стоит начать ни черта непонятно. Самого молодого человека приучили к местным терминам, обычаям, традициям и правилам с детства. А тут уже взрослый человек, которому банальное «так принято» ничего не объяснит. Да и что лучше рассказать — неясно. — Наша очередь, — он заводит тёзку в кабинет, когда оттуда уже вышла прошлая пара.       Медбрат снова проваливается в свой омут размышлений, от чего действует, не думая. Просто по привычке, выработавшейся с годами. Плохо это или нет, он не знал, но и не спешил выяснять. Ещё никто не жаловался на сами действия, только на выражение лица.       Щиголеву спокойно. Никто не сюсюкается и не обращается, как с щенком. Даже тот пожилой мужчина, что берёт кровь. Но он просто странно улыбается. Так фальшиво и натянуто, что становится некомфортно. Хочется, чтобы сбором анализов занялся Ренегат. Он не строит из себя добренького, понимающего и сочувствующего. Даже не пытается создать иллюзию. — Земля вызывает Сашу, — мужчина хлопает в ладони, когда завершает процедуру. — Можешь увозить своего подопечного. У меня ещё несколько на очереди. — Спасибо, — кивает Лось и покидает помещение вместе с тёзкой. — На сегодня всё. Вы и так замучены, как человек из внешнего мира. В правилах нам запрещено в первый же день гнать пациентов по всем возможным кабинетам. Такое и со здоровой психикой тяжело вынести.       Александр не может нормально сжать излюбленный мяч. На пальце вата, на изгибе руки тоже она есть. Ранки отдают лёгкой болью и пахнут спиртом. Опять напоминает о прошлой жизни. Тогда было много не самого качественного алкоголя, дешёвых сигарет, громкой музыки и безудержного веселья. — Вообще, правила гласят, что я обязан делать вид, будто с вами всё будет хорошо. Но скажу честно, ни я, ни Павел Александрович —не волшебники из страны Оз. Мы сделаем максимум, но на полное выздоровление не надейтесь, — голос тихий. Его владелец явно боится быть услышанным кем-то, помимо тёзки.       Честность приятно удивляет старшего. Она не грубая, по-странному мягкая и несколько приятная. Чем-то напоминает ту, что произносил когда-то давно старый друг. Только тот всегда добавлял в конце уже коронное: «понимаешь, да?». Раньше это неимоверно бесило. Но теперь молодой человек готов отдать все богатства мира, дабы услышать друга снова.       Ренегат немного ускоряет шаг. Мыслей в голове много. Одна из них гласит, что нужно прийти в свою комнату и нормально составить план, по которому в дальнейшем объяснять всё новенькому. С одной стороны, глупо вкладывать столько сил в одного пациента, когда под опекой ещё десять других. С другой стороны, будет чем заняться, чтобы не думать о своей жизни и не представлять себя на другой работе. Почему-то Саша уверен, что смог бы стать отличным ветеринаром. Животным легко сочувствовать, им всегда хочется помочь.       Молодой человек завозит тёзку в двести десятую палату и садится перед ним на корточки, дабы быть на одном уровне. — Мне продолжать с вами говорить? — он поправляет свои очки и глядит прямиком в чужие глаза.       Щиголев подкидывает мяч вверх ровно два раза, как и говорил тогда тёзка. Глаза последнего похожи на те, что имеют фарфоровые куклы. Такие красивые и глубокие, но при этом безжизненные и безэмоциональные. Им хочется довериться. Как бы подобное не было странно. — Удивительно, — с губ срывается едва слышный смешок. — Я не знаю, придёт ли Павел Александрович сегодня, вообще. Но он сказал, что вы не ели сегодня. Могу покормить вас, или справитесь самостоятельно? — Короткая пауза. — Если да, то подбросьте мяч вверх два раза, а если нет, то один. Это будет наш способ общаться.

***

      Леонтьев перешагивает порог своей комнаты и запирает её на ключ. Видеть кого-то желания нет. Да, и впереди очень много работы. Надо составить план, по которому предстоит рассказывать всё тёзке.       Молодой человек садится за стол, достаёт зелёную тетрадку в клеточку и простой карандаш. Перед Сашей чистый лист, а в голове совершенно нет идей. Попытки вспомнить с чего начинали воспитатели ни к чему не приводит. В голове сплошная каша. Леонтьеву кажется, будто он всегда знал про лечебницу и её порядки. Словно никто ему этого не рассказывал, а знания имелись всегда. Как и другие базовые умения.       Возможно, стоит поговорить с воспитателями на данную тему. Но среди них хороших знакомых нет. А так никто ничего не скажет. Лишь испугаются или пошлют на три весёлые буквы.       Саша думает, лучше начать с местных традиций. Таких, как здесь, нет во внешнем мире. По крайней мере, не было ни одного фильма, где бы упоминался праздник Огнёва. В детстве Лось жутко злился по этой причине. Двадцать пятое мая — день, когда лечебницу основали. И почему-то Ренегат в свои пять был свято уверен, что и для внешнего мира это очень важно.       Карандаш осторожно выводит буквы. Почерк неровный, кривой и почти нечитаемый. Саша не старается, ему всё равно, как выйдет. Леонтьев мешает прописные и печатные буквы. Воспитатели постоянно ругали за такое. Но отказаться так писать Ренегат так и не смог. Про учёбу на острове тоже хотелось рассказать. Этот пункт почти появился в плане. Саша вовремя понимает, что такая информация будет лишней. Тёзке незачем знать про школу и просто местное воспитание детей. Его это не коснётся ни коим боком.       Саша вставляет кассету в магнитофон и прикрывает глаза. Музыка приятно бьёт по ушам и заставляет расслабиться. Мелодия играет тихо, дабы соседи, живущие через стенку, не начали жаловаться. — Круговая порука мажет, как копоть. — доносится голос вокалиста из прибора. Кажется, музыканта зовут Вячеслав. Ренегату когда-то удалось заполучить журнал про музыку. Там писали про множество разных групп. Но больше всего запомнились три: «Кино», «Nautilus Pompilius» и «Король и Шут». Кассеты первых двух было относительно легко достать. Тот выпуск затерялся под томами старых книг. Их владелец всё собирается с силами, дабы перебрать свои вещи и избавиться от всего ненужного.       Вскоре на бумаге появляется план рассказа. Пусть неидеальный, зато рабочий. Вообще, Саша сильно хочет порасспрашивать о внешнем мире у человека, который не сильно старше. Но, увы, невозможно так сделать. Да, даже умей тёзка разговаривать, Леонтьев не думает, что он стал бы отвечать на миллиарды вопросов. Глупых, наивных и странных. Книги не давали точных объяснений, они все подразумевают то, что ты, как минимум, пять лет провёл там.       А Ренегат ни разу не выбирался за пределы острова с момента прибытия. Возможно, это к лучшему. В конце концов, все те, кто рос в лечебнице и покидал её, рано или поздно возвращались обратно. Таких людей называли лягушками. А тех, кто навсегда оставался работать в лечебнице, собаками. И никем из них быть не хочется. Оба варианта не блещут счастливой жизнью.       По правде говоря, Саша не знает, что именно представляет из себя это самое «счастье». Книги говорят, что оно у каждого своё. Молодому человеку понятно, что для Павла Александровича таковым является Куликов. Для самого же Леонтьева счастьем была музыка. Но со временем даже голос Цоя перестал вызывать тот трепет в душе, что раньше. Песни не перестали нравиться, просто восторга они больше не вызывали.       Иногда Леонтьев думает, что ещё пара лет работы, и он сам станет пациентом лечебницы. И все будут знать его, как того самого спятившего медбрата, который однажды просто не встал с кровати. Ибо силы окончательно покинули его. А какой-никакой смысл жить растворится в воздухе, будто пепел от сигарет.

***

      Ренегат подносит к чужим губам ложку, в которой находилась каша. Над действиями снова не шибко думают. От этого они не менее профессиональны. Их владелец молчит. Нет, он не забыл о своих обязанностях. Просто мысли вновь утянули в свои объятия.       Александр смотрит прямо в чужие глаза. Он не может отделаться от чувства, будто находится в родительском доме. Там, в одной из комнат, на полках была целая коллекция фарфоровых кукол. Молодой человек их никогда не любил. Они всегда вызывали адский дискомфорт. Наверное, это происходило не из-за внешнего вида. Просто мать любила эти хрупкие бесполезные вещи намного больше родного сына. Но сейчас «кукольные» глаза вызывали лишь желание довериться. — Ваш мячик уже грязный, — прерывает тишину младший, вновь набирая в ложку кашу. — Я могу постирать его, пока техничка не отобрала насовсем. Тут очень строгие правила насчёт чистоты.       Щиголев сжимает вещь в своих руках. Он пытается взвесить все за и против. Последних оказывается намного больше, ведь за все три месяца знакомства Ренегат ни разу не дал повода, чтобы ему не верить.       Мяч подлетает вверх два раза. Это означает согласие. — Я принесу его завтра же, — кивает медбрат. — Сухим, высушу феном, — он осторожно вытер чужой рот салфеткой.       Старший слабо, едва заметно кивает. Всё ещё страшно так делать. Но перед тёзкой не настолько. Тот не выглядит живым, больше мёртвым. Как зомби из тех фильмов, что любили смотреть друзья из прошлого. И именно поэтому мозг отказывается воспринимать медбрата как человека. — У вас всё же есть шанс стать «бабочкой». Уже можете кивать, — произносит Саша.       «Только, когда рядом нет живых людей» — думает Щиголев, и на его губах расплывается слабая усмешка. — Не знаю, как вы называете меня, но коллеги обычно обзывают Ренегатом. Не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, будто я воткну вам нож в спину, — Леонтьев понимает, что пытался пошутить, хотя рядом нет Павла Александровича. Это вышло само собой и, кажется, удачно. На чужих губах появляется нечто похожее на улыбку. — Меня стали так называть после драки с пациентом. У нас с ним были тёрки. А однажды мы сильно подрались, и меня перевели в другой отдел, а оттуда обратно, а потом к Павлу Александровичу насовсем. Мой случай был громким, поэтому кличка и возникла.       Александр при всём желании не может представить, насколько сильно надо вывести из себя «ходячий труп», чтобы тот устроил драку. Страшно от услышанной информации не становится. Пробуждается лишь интерес к тому, что же именно стало последней каплей. Язык так и чешется спросить напрямую. Из горла даже вырывается короткое и тихое мычание. Но молодой человек вовремя отдёргивает себя. Запрет на разговор с людьми так и не исчез. А разве Леонтьева можно назвать человеком? Ответа Щиголев не знает. Мысли вновь путаются. — В прошлом отделении пациенты звали Лосем. Ну, до того инцидента. Даже не знаю, что звучит смешнее: Ренегат или Лось, — владелец этих прозвищ подносит к чужим губам стакан с трубочкой. — Наверное, всё это превзошла та кличка, которую дал мне Куликов, — качает головой медбрат. — Майкл Майерс.       Пациент чуть не подавился компотом, когда услышал последние слова. Мужчина выплюнул трубочку и зажмурился. Почему-то прозвище кажется безумно смешным. Но он думает, что Джейсон Вурхиз подошло бы намного больше. Хотя, Леонтьев больно хорош на лицо, в отличии от того маньяка. — Павла Александровича зовут Серым Кардиналом ещё с детства. Причин не знаю. Он старше меня на добрых десять лет, мы не росли вместе, — продолжает Ренегат. — У Куликова нет прозвищ. Но я зову его кинологом. Вам не могу сказать почему. Вас заденет это.       Александр злится. С ним снова сюсюкаются. Ренегат начал слишком поздно. Если бы это произошло сразу, Щиголев не взбесился настолько сильно. Чувство, будто «Майклу Майерсу» устроили взбучку, и теперь он пытается превратиться в кого-то вроде Мэри Поппинс. Выходит ужасно.       Старший несколько секунд глядит прямо в глаза тёзке, после чего кидает в лицо того мяч. Леонтьев от неожиданности замирает на месте и растерянно смотрит на мужчину. В «кукольном» взгляде отображается эта непонятливость.       Немного помедлив, Лось подымает игрушку с пола и отдаёт её обратно владельцу. Становится стыдно за свою внезапную мягкость и сюсюканье. И только сейчас мужчина понимает, что поступил так из-за нежелания портить сложившуюся идиллию. Последнее тяжело создать. За всю практику удалось лишь три раза. Первые два фактически не отложились в памяти. Оба пациента были слишком старыми и умерли за год пребывания в лечебнице. Их не убивали и не мучали, как обычно показывают в фильмах. Просто рак не щадит никого, а у половины «гусениц» он имеется. — В-вы хотите, чтобы я нормально объяснил вам всё? — Неуверенно спрашивает младший и вновь набирает в ложку кашу.       Мяч подлетает вверх два раза. Александр облегчённо выдыхает. Всё-таки Леонтьев не настолько сильно похож на лося. Ну, по крайней мере, соображает намного лучше. — Потому что Куликов напоминает мне кинолога, когда учит «гусениц» заново ходить, — Саша закрывает глаза. Желания знать чужие эмоции нет от слова совсем. — Вы молодцы! Ещё немножечко! Ой, как хорошо получается! — Передразнивает он коллегу. — Это мне жутко напоминает сюсюканье с щенками. Понимаете?       Александр не сдерживается. Тихий смешок всё же вырывается из глотки. Куликова молодой человек видел всего пару раз, но этого хватило, чтобы его запомнить. Поэтому воображение смогло нарисовать качка, сюсюкающегося со стариками.       Леонтьев облизывает губы. Странно понимать, что тебя не просто слушают, а именно выслушивают. До тёзки так никто не делал. И Саша не обижался на тех людей. Прекрасно понимал их. Но теперь, познав всю прелесть слов, не произнесённых «потому что надо», на душе становится тоскливо и грустно? Последнее необычно, странно и отвратительно. — Знаете, а я ведь когда-то вызубрил сборник анекдотов, чтобы уметь поднять настроение пациентам и рассмешить их. Но сейчас не могу вспомнить даже одного, хотя и очень пытаюсь, — вдруг говорит младший и переводит взгляд с пола на тёзку. — Честно, вам не очень хочется рассказывать те тупые шутки. Не могу их понять. Но все пациенты над ними смеются, как над тем мультиком про Тома и Джерри. Наверное, я просто слишком странный для этого.       «Просто у тебя есть чувство юмора, Лосик, и это прекрасно. Я сам не люблю те всратые анекдоты из книжек. Помню, в поезде от скуки прочитал одну такую почти два раза. Лучше бы слушал бесконечный трёп Князя о его любимом Мишеньке, чем это» — вертится на языке, но Щиголев «проглатывает» всё.       Саша понимает, что тарелка с пищей давно опустела. Надо идти к другим пациентам. Но ноги, будто отнялись. От мысли, что слушать снова не будут, становится тошно. За дверью двести десятой палаты совершенно иной мир. Там нет спокойствия. Только бесконечная, даже вечная рутина. От последней уже плохо.       Желание просто лечь рядом со старшим и никуда не вставать становится всё сильнее и настойчивее. Приходится закусить щеку изнутри, дабы отогнать от себя подобные мысли. — Мне надо идти, — выдыхает младший и в последний раз вытирает уголки чужих губ.       Щиголев сжимает вещь. Скоро с ней придётся расстаться, как и с компанией Лося. Непонятно от чего более тоскливо. Рука почти дотронулась до чужой в просьбе задержаться ещё на ненадолго. Но мужчина вовремя отдёргивает себя. Он не имеет права задерживать человека с важной работой. У Ренегата полным полно ещё и других пациентов. А у них ситуация намного хуже. Половина не в состоянии даже пошевелить руками. — Я вернусь вечером, — тихо произносит Ренегат и выходит за дверь вместе с грязной посудой.       И в коридоре он вновь становится «Майклом Майерсом». Леонтьев быстро относит посуду и начинает работать с другими пациентами. Снова не думает о своих действиях. Но на этот раз в голове не пустые размышления, а воспоминания о библиотеке. Точнее, о совместном походе с тёзкой туда. Хождение по огромной комнате было долгим, но нисколько не нудным. Ренегат возил старшего между стеллажами, читал для того аннотации к книгам и просто делился своим вкусом. Обычно подобное не вызывает такой трепет и ни черта не запоминается. Выбрать нужное произведение было трудно. Как и всегда. Но в тот момент все тягости, словно исчезли. Да, старший по-прежнему молчал, а сам Леонтьев не мог нормально придумать способ общаться. Язык жестов медбрат знает. А вот тёзка нет. Из этого стало понятно, что немота приобретённая. А есть ли она, на самом деле? Молодой человек ни раз слышал мычание и даже звуки, отдалённо похожие на слова.       «Только не Толстой…» — тихо, почти неслышно, вымолвил Щиголев. Его тёзка тогда и замер, смотря на книгу в своей руке. Было чувство, словно слова принадлежали кому-то другому. Но рядом никого не находилось, да и голос был не знаком. Хриплый, приятный. Появилось желание услышать его в полную силу. Это пришлось «задушить» в себе. Старший недаром молчит. Будь Саша ветеринаром, определённо бы не отстал от тёзки с расспросами. Но профессия иная. Она смогла научить многому. Например тому, что иной раз стоит лучше придержать язык за зубами. Счастье и спокойствие любят тишину как-никак. Но странный медбрат им определённо не по душе. И похоже, Щиголев тоже.       Леонтьев и Александр определённо разные. Но их объединяет один общий признак. Они оба никому не нужны. Всем будет плевать, если Ренегат однажды вскроет вены и не проснётся. Никто даже не расплачется и не поскорбит. Тело сожгут в крематории, вещи либо продадут, либо отдадут «малькам», только прибывшим на остров детям. А если Щиголев навсегда закроет глаза, то родственники определённо не станут устраивать нормальные похороны. Такие люди стыдятся членов семьи, которые тронулись рассудком. Старшие Щиголевы просто выдумают красивую легенду о том, как их дорогой и горячо любимый сын погиб в какой-нибудь автокатастрофе.       От мыслей о смерти Александра Лось становится только мрачнее. Он почти роняет вилку, но во время её ловит. Остаётся секунда до падения на приторно-чистый пол. — Александр, чего вы так испугались? Я же просто упомянул охоту, — выдыхает пожилой мужчина. Его имени медбрат не запомнил. Знает только по номеру палаты. — Не бойтесь, в вас я не буду стрелять. Лоси мне не шибко по душе.       Ренегат фальшиво улыбается и выдавливает из себя смех. Последнее заметно веселит старика. Его молодой человек кормит почти полчаса. Занятие знатно утомило. Хочется побыстрее закончить со всем и вернуться обратно в двести десятую палату. Там действительно по-странному спокойно. По этой причине Саша впервые торопится. Он делает всё наспех, хотя выходит вполне нормально. Когда покидает комнату, даже не прощается с её обитателем. Шаги широкие, размашистые и быстрые. Мужчина почти срывается на бег. Не даёт так поступить только странное чувство. Оно горящее, отдаёт покалыванием в кончиках пальцев, и почему-то от него становится тяжело дышать.       Саша останавливается у нужной двери и слышит тихое бормотание, доносящееся по ту сторону. Ренегат успокаивает сбившееся дыхание и прислоняется ухом к деревянной поверхности. Так удаётся различить обрывки фраз. Владелец голоса читает ту книгу, выбранную в библиотеке. Её сюжета Лось не помнит. Возможно, она не знакома. Это не важно сейчас, ведь человек, боявшийся открыть рот, прямо сейчас произносит слова произведения вслух. У Александра всё же не такой маленький шанс поправить ментальное здоровье и уехать из лечебницы раз и навсегда.       От последних мыслей становится тоскливо. Саша не имеет права на подобные чувства. Тёзка ему никто. Всего лишь очередной пациент. Пусть и привнёсший в жизнь что-то живое и тёплое. И всё это исчезнет, когда Щиголев покинет лечебницу. О ней он будет вспоминать лишь изредка, во время пьянок с друзьями из внешнего мира. Лось же останется здесь навсегда, почётно (?) взяв звание «пса».       Леонтьев всё же заходит в палату, и в тот же миг чужой голос затих. На медбрата смотрят тёмные глаза с некой усталостью и радостью. Мужчины молчат. Младший не решается задать вопрос о речи напрямую. Мнётся, стоя в проходе и бесконечно трогая короткие волосы. Александр же просто смотрит. Ему нечего говорить сейчас. Точнее, он просто не хочет этого. Смысла просто не видит. — Александр… — начинает Лось, но вся уверенность быстро исчезает, будто её и не было в помине. Он поправляет очки и делает несколько глубоких вдохов и выдохов. — Нужно вымыть вас. Пойдёмте? — Волнующий вопрос переносится на следующий раз, когда обстановка будет получше.       Мяч подлетает вверх два раза. Только после данного действия Щиголева усаживают на кресло и везут в душевую. Там его уже привычными движениями освобождают от одежды. Но в этот раз алгоритм, выработавшийся за месяц, даёт сбой. И он не маленький. Его спокойно можно сравнить с минусом, который потерялся во время решения заумного уравнения.       Ренегат тянется к крану, дабы настроить воду. И на руки тут же опускаются чужие. Леонтьев застывает на месте, понимая, что колясочник никогда бы не смог дотянуться до него. Расстояния слишком большое. По коже пробегает табун неприятных мурашек. Саша медленно оборачивается назад и видит тёзку. Последний стоит рядом, немного дрожа. Непонятно от чего именно, но выяснять это сейчас не хочется. Младшего самого прямо сейчас трясёт. — Лосик, — чужой голос звучит так, будто собирается сообщит смерти.       Становится только ещё более жутко и страшно. Чувства просто отвратительные. Из-за них хочется громко завопить о всю глотку и выбежать в коридор подальше от тёзки. — Я сам, — Щиголев хоть и ниже, но сейчас он кажется просто огромным.       Младший отходит назад и врезается спиной в стену. Александр тем временем спокойно настраивает нужную ему температуру, берёт хозяйственное мыло с резким запахом и начинает намыливать им свои ладони. Ренегат не в состоянии отвести взгляд. Да, любому понятно, что так открыто пялиться, как минимум некрасиво, но ничего с собой сделать не получается.       Немного успокоившись, Саше удаётся подметить несколько деталей. Они быстро проясняют некоторые вопросы, на которых раньше не заострялось внимание. Во-первых, стало ясно почему менять грязное бельё приходилось крайне редко, Щиголев просто вставал и преспокойно ходил в нормальный туалет (не убрали во время ремонта); во-вторых, объяснилось от чего тело тёзки настолько необычно. Нет, кубиков пресса не имеется, просто оно не такое дряблое, морщинистое и хрупкое. На старшего банально приятно смотреть. Желания овладеть им не имеется. Есть другое. Кажется, оно даже более интимное. Хочется просто обнять старшего и прижаться к тому. — Всё, — Оповещает Щиголев и «возвращает обратно на Землю» тёзку, после чего надевает на себя чистые вещи и садится на своё кресло. Идти обратно в палату самостоятельно явно не собирается.       Лось ещё несколько секунд стоит, прижавшись к стене. Но потом подходит к коляске и катит её обратно в нужную палату.

***

      Надо сказать про Щиголева Павлу Александровичу при чём срочно. Но Саша вместо этого прямо сейчас моет хозяйственным мылом несчастный мячик. И делает мужчина это так тщательно, будто чистота гарантирует повышение зарплаты. На деле просто не хочется, чтобы владелец игрушки лежал в кровати рядом с грязной вещью.       Мысли в голове не путаются. На удивление, у медбрата почти сразу получается расставить всё по полочкам. Возможно, этому поспособствовала выкуренная раннее сигарета. Раньше, лет в восемнадцать, он жутко дымил. Почти всю тогдашнюю зарплату, спуская на всё новые и новые пачки. Но пришлось уменьшить количество потребляемого табака. Пациентам не нравится вонь. Да, и здоровью вредит не хило.       Интересно, а Щиголев курил, когда жил во внешнем мире?       Леонтьев трясёт головой. Сейчас не до чужих вредных привычек. Теперь надо всерьёз решать, что делать с открывшейся тайной. По-хорошему, надо перевести «недо-гусеницу» в отдел для ходячих. Но Лось понимает, что лучше самостоятельно ляжет туда, чем позволит упечь Щиголева в этот гадюшник. Слишком опасно для мужчины. Да, злобных врачей не имеется, но там всё равно не так тихо, как у «гусениц».       Саша напрягает мозги, тот начинает почти сразу же рисовать события прошедшего месяца. В ходе последнего Александр был всегда напряжён, стоило только выйти за пределы палаты. Он в миг становился беспомощным и почти не шевелил руками. Словно боялся осуждения, насмешек и издевательств за свои действия. Только вот при тёзке перестал испытывать ужас. И Лось не может понять причину. Он же похож на маньяка из фильма ужасов. Совершенно не располагает к себе. Только отталкивает и вызывает дискомфорт. Настолько большой, что иной раз люди предпочитали не поддерживать зрительный контакт дольше трёх-пяти секунд. Леонтьев действительно считал. Победителем оказался пациент из двести пятой палаты, умерший буквально год назад. Хотя, его превзошёл Щиголев. Последний постоянно принимает попытки заглянуть в глаза тёзки. Будто в них сосредоточен целый мир. Даже если тот и есть, то явно мёртвый, как царство того бога из мифологии.       Ренегат выжимает воду из вещи. От неё пахнет хозяйственным мылом. Не самый приятный аромат, но иного чистящего средства в свободном доступе нет. Да и навряд ли Щиголев станет на это жаловаться. Он должен был привыкнуть к амбре больницы. Не самому приятному, но вполне терпимому. Сам старший уже насквозь пропитался им. Кажется, будто запах въелся в кожу и больше никогда из неё не выветрится. Из самого Саши уж точно. Однажды престарелый медбрат сказал, что со всеми работниками до конца их жизни остаются несколько вещей: запах, привычка запирать двери и фантомные прикосновения. Третьего Ренегат раньше не понимал. Просто не мог и не желал. И лучше бы всё так и оставалось.       Мужчина включает фен в розетку и подставляет под горячий поток воздуха мяч. Вспоминается прикосновение тёзки к рукам. Оно не было нежным или каким-то интимным. Нет, просто робким и осторожным. Вторые, которые особо отложились в памяти. Первые же иные. Мерзкий, ледяные и просто отвратительные. Оба пришлись на одинаковый участок тела. Но чувства вызвали совершенно разные.       Саша запирается в своей комнате и ложится на кровать прямо в одежде. Переодеваться нет сил. Он прижимает к груди мяч и прикрывает глаза. По телу распространяется странное тепло и спокойствие. Оно прогоняет прочь те первые фантомные прикосновения. Но заснуть не удаётся. Взгляд падает на пол, откуда, из-под стопки книг, выглядывает тот самый музыкальный журнал. Мужчина поворачивается к стене. Сейчас не до чтения старого выпуска.

***

— Я помыл её хозяйственным мылом. Знаю, запах не самый лучший, но ничего другого под рукой не было, — Саша чуть наклоняется и протягивает игрушку её владельцу.       Последний осторожно забирает вещь из чужих огромных ладоней, ненароком дотрагиваясь до неё. Кожа Лося нехолодная и нетёплая. Кажется, будто он хладнокровный, тоже полностью зависит от окружающей среды.       Ренегат отходит от тёзки на несколько шагов. Стоит только остановиться, как в грудь прилетает мягкий мяч. Его владелец осторожно встаёт на ноги начинает пристально смотреть на младшего. Явно чего-то ожидает и надеется, что последний быстро всё поймёт. Тот глядит растерянно и неуверенно. Несколько секунд проходят в полной тишине. Саша подымает вещь с пола. — Вы хотите, чтобы я тоже бросил его вам? — Тихо спрашивает Леонтьев и и подбрасывает мяч вверх.       Щиголев кивает и ставит свои руки так, чтобы было удобно ловить игрушку. Его тёзка немного мнётся, рассчитывая силу. Кидать абы как нельзя, старший не выдержит этого. Пострадать может. — Готовы? — Леонтьев поправляет свои очки.       Кивок в ответ. — Тогда я бросаю, — предупреждает младший и отправляет мячик в полёт.       Щиголев ловит его. На губах расплывается слабая улыбка. Она спокойная и расслабленная. Но в глазах по-прежнему вовсю играет усталость.       Мячик кидают обратно Леонтьеву. Последний едва успевает поймать его. Слишком отвык от подобных игр. Да и чересчур засмотрелся на чужую улыбку. Она кажется намного красивее тех, что обычно показывают в кино. Ещё Саша понимает, что видел её где-то раньше. Ещё до встречи с тёзкой. — Я кидаю, — вновь оповещает Лось и готовится к броску.       Уголки губ Александра опускаются вниз, а брови сводятся к переносице. — Не предупреждай, — шепчет он. Говорить громко страшно, сейчас любой проходящий мимо двери может свободно услышать его голос. — Простите… — тяжело выдыхает младший и бросает вещь владельцу, который сумел поймать её без проблем. — Просто не хочу сделать что-то не так. — Честно признаётся мужчина. — Всё нормально, — кивает пациент и подкидывает игрушку вверх. До потолка она не в состоянии коснуться. Он слишком высокий. Таковым сделан специально, дабы пациенты не предпринимали попытки повеситься.       Игра продолжается. Странная, тихая, неловкая и захватывающая. В ней нет ничего особенного. Напряжение, которое есть в том же футболе, отсутствует. Зато имеется спокойствие и некая идиллия. Последнюю никто из мужчин не рискует нарушать. Поэтому оба молчат и лишь смотрят друг другу в глаза. У Александра они красивые, пусть и кажутся на первый взгляд самыми обычными. «Красота кроется в простоте» — гласила строка из дешёвого романа, прочитанного в шестнадцать лет. Эти слова особо сильно отпечатались в голове. В их правдивости удалось убедиться только спустя девять лет.       Щиголев замечает, что «кукольные» глаза тёзки стали немного живее. Наблюдение не пугает, наоборот, немного радует. Даже двигаться при младшем не стыдно. Тот не изменился. Не стал более фальшивым, как остальные работники лечебницы. Павел Александрович хоть и излучает спокойствие, но разум всё продолжает вопить о том, что стоит ждать ножа в спину. Прошлый врач был таким же мягким и лёгким, но в итоге всё обернулось плачевно. К счастью, мозгу удалось максимально замазать события в голове. Так что они представляли собой лишь неотчётливые силуэты и отголоски фраз.       Дверь со скрипом открывается, и в палату входит Сажинов. Щиголев сразу замечает его и падает вперёд. Ноги, будто отказали. Удариться носом о пол не даёт Леонтьев. Он в последнюю секунду хватает чужую одежду, этим удержав. После медбрат осторожно укладывает тёзку на койку и отдаёт ему мягкую игрушку. Александр выглядит испуганным, нервным и до безумия растерянным. — Я не дам перевести его в другое крыло… — Леонтьев укрывает одеялом пациента. — Не вынуждайте меня шантажировать вас. Компромат имеется, его полно. Вы и сами это понимаете. — Не поворачивает голову в сторону своего коллеги. — Саша, спокойно, — удивлённо произносит психиатр. Он не рискует подойти к двум Сашам. Что-то останавливает от этого действия. — Нас заранее предупредили, что Александр способен передвигаться, но только в одиночестве… — И вы не удосужились предупредить заранее? — Младший сжимает кулаки. Злость. Сейчас в крови бушует именно она. Хочется начать орать из-за такого халатного отношения. — А как бы это повлияло на работу? — Тяжело вздыхает доктор. Его взгляд прикован к пациенту. — Александр не шевелился в других лечебницах, когда с ним в одной комнате был кто-то посторонний. Даже когда его везли сюда, он не шелохнулся. — Вы должны были сказать ещё в первый день, — голос Леонтьева тих и обманчиво спокоен. — Я чуть сам не спятил, когда Александр ходить начал… — Саш, пойми, он не ходил при людях вообще. Только с тобой он шевелится и даже в мяч играет. Просто поразительно… — Павел делает несколько шагов вглубь комнаты. — Как тебе это удалось? — Я просто выполнял свою работы и не относился к нему, как к «солнечному ребёнку», — пожимает плечами молодой человек, немного успокоившись. — Ты имеешь ввиду даунов? — На губах психиатра появляется лёгкая усмешка. Всего несколько человек, помимо детей, говорит как Леонтьев. — Да, — морщится младший и наконец отходит от пациента. — Я не проводил с ним никаких лекций или сеансов. Правда, Павел Александрович, — Саша замечает напряжение тёзки и вновь сжимает кулаки. — Не пяльтесь на него так. Александру некомфортно от этого. Вы только больше запугиваете. Естественно он не пойдёт на контакт с вами.       Сажинов растерянно уводит свой взгляд на коллегу. Поджимает губы и нервно заламывает пальцы. Странно слышать и видеть, что «Майкл Майерс» настолько сильно беспокоится за кого-то из пациентов. Из-за этого факта в голову подкрадывается одна идея. Несколько безумная, но девяносто восемь процентов рабочая. Она способна убить сразу двух зайцев: вылечить пациента и «оживить мёртвого» медбрата. Главное, чтобы последний не начал упрямиться и упираться. — Зато с тобой он идёт на контакт, — странную улыбку не удаётся сдержать. Гримаса немного нервная. Таковой она является из-за слабого переживания по поводу отказа коллеги. — Саш, мы можем выйти и поговорить наедине?       Тот несколько секунд молчит. Даже не шевелится, только тяжело дышит и сжимает кулаки. Противоречивые чувства грызут изнутри. Но в конце концов молодому человеку удаётся успокоиться окончательно. — Пойдёмте, — кивает и шагает к выходу. Спиной чувствует взгляд тёзки. Несколько испуганный, молящий остаться и никуда не уходить.       В коридоре никто не ходит, большинство медбратьев сейчас либо на прогулке с пациентами, либо кормят последних с ложечки. По правде говоря, Ренегат сам хотел вывести тёзку на прогулку. Но не на этой неделе. На дворе чересчур холодно. Щиголев со своим здоровьем легко может заболеть. — О чём вы хотели поговорить, Павел Александрович? — Лось смотрит сверху вниз в силу своего громадного роста. Так было всегда, но в данный момент взгляд предупреждающий и нервный. — Я не собираюсь переводить Щиголева из нашего отдела в другой. Ты сам понимаешь, что ему намного лучше здесь, с такими же инвалидами. Я не стал рассказывать тебе раньше, — Сажинов делает короткую паузу, дабы проглотить свою слюну. — Александр не выносит, когда на него пристально смотрят. Родители отправили его в нашу лечебницу, ведь. — ему не дают договорить. — Ведь им стыдно за такого проблемного сына. Он же не с рождения такой. Если бы это было так, его бы оставили и окружили максимальным теплом и заботой. Это выставило бы их добрейшими и только кинуло плюсов к репутации, — перебивает Саша. — Не надо хотя бы мне затирать про единственную надежду. Я не первый год работаю с «гусеницами», знаю всё прекрасно. — Это не столь важно. Александр в любом случае с нами, и мы несём ответственность за его физическое и ментальное здоровье, — психиатр облокачивается на стену. — Тем более, прошлая лечебница ему ни черта не помогла. Её закрыли из-за одного инцидента. Там некоторые из персонала нажрались и избили одного старика. А у него семья любящая была. Она узнала обо всём и устроила самый настоящий разнос всем и вся. — И Щиголев тоже пострадал от них? — Злость вновь закипает, пусть и не настолько сильно, как несколько минут до этого. — Это не исключено. Мы точно не можем знать этого. Он ничего никому не говорит, даже на бумаге при расспросе ни писал, — качает головой Павел. — Он боится всех врачей и медбратьев. — И «чудо» родители отправили его на остров, где находится одна большая больница, — хмыкает мужчина и закатывает глаза. — Не будем говорить о них, ничего с этим поделать нельзя, — всё же решается подвести к сути старший. — Я хочу сказать, что он не боится только одного работника больницы, тебя. — Я заметил, — неловко пожимает плечами молодой человек и переминается с ноги на ноги. — Поскольку целью нашей лечебницы является излечение пациентов, у меня есть к тебе предложение, — доктор нервно заламывает пальцы. — Не хочешь работать с Щиголевым? — Так я уже, — хмурится Леонтьев и складывает руки на груди. — Саш, не будь ты таким лосем, прошу тебя, холодные пальцы потирают переносицу. — Я говорю, чтобы ты начал работать только с Щиголевым. Без меня. — Я не психиатр и не собираюсь им становится. Не моё это, копаться в чужих мыслях, — Лось собирается уходить. Надоело ходить вокруг да около, когда за дверью лежит пациент. А с последним приятно находиться. — Ты просто должен будешь делать то, что сейчас. Только свои обязанности, никаких психоанализов, — говорит Сажинов. — Насчёт остальных пациентах не беспокойся. Под моё руководство со дня на день отдадут молодняк. А им практика обязательна. Сам же знаешь.       Леонтьев закусывает губу, раздумывая. С одной стороны проводить так много времени только с одним человеком, может рано или поздно надоесть. С другой, это шанс не строить из себя, чёрти что, долгое время. — Я согласен, — кивает Саша.

***

— Вам не холодно? Тут ветер противный, — Спрашивает Ренегат и тут же натыкается на злобный взгляд старшего. — Прости, я не привык обращаться на ты.       Тёзка тяжело вздыхает, но ничего не говорит. Во-первых, на улице полным полно других людей. Во-вторых, просто не хочется. Вместо слов он подкидывает мяч вверх один раз. Жест за три прошедших месяца успел стать привычным. — Тогда пошли, проведу экскурсию, так сказать, — младший катит коляску вперёд, по ровной дорожке. — Тут, к счастью, детей нет. Поэтому здесь так тихо.       Щиголев хмурится. Ему говорили, что мелких здесь нет. Точнее, что руководство отказалось от работы с ними. — Я про головастиков. Это те дети, которые в будущем станут медбратьями и медсёстрами, — быстро поясняет всё Леонтьев и чуть замедляет шаг, дабы растянуть время прогулки. — Их, малых, либо привозят из внешнего мира, либо они дети работников. Я отношусь к первым. — Ты помнишь свою прошлую жизнь? — Еле слышно произносит тёзка. Делает это только, потому что окружающие люди находятся на приличном расстоянии. — Нет, только какие-то обрывки. Но я не уверен, что они происходили на самом деле. В детстве видел много фильмов про семьи. Мозг свободно мог перенести те сюжеты в воспоминания, — интонация странная. Они не грустна и не весёлая. Её тяжело нормально понять. — Возможно, моё имя, как и фамилия, как отчество ненастоящие. Скорее всего, их дали по прибытию на остров. — Хочешь уехать? — Быстро выпаливает мужчина и сжимает в руках игрушку. — Не знаю. Мне некуда податься будет, — качает головой, тяжело вздыхая. — Я не девушка, шанса найти супруга, который поставит на ноги, нет. Все уехавшие отсюда медбратья либо умирают во внешнем мире, либо возвращаются обратно в лечебницу. Пополнить их число не горю желанием.       Щиголев думает, что вполне мог бы стать таким «супругом». Он устроил бы тёзку в нормальный университет и ещё много всего. Мужчина повёл бы младшего по самым красивым местам города, повёл бы в кино и на музыкальные концерты. Мечты резко обрываются, стоит только вспомнить, что ожидает на родине. Ничего хорошего. Ренегат точно бы разочаровался в увиденном. Хотя, тот не кажется наивным и по-тупому мечтательным.       От мыслей о совместной жизни с Леонтьевым становится тепло. Кажется, что она была бы спокойной, относительно тихой и уютной. Именно такой, какую Щиголев хотел всегда. Перед его глазами были отношения двух мужчин. И они чертовски сильно отличались от идеала Александра. Те парни были шумными и постоянно ходили по тонкому льду. Порой казалось, будто их не волновало то, что посторонние люди могут избить. Один из пары постоянно отвечал на все предупреждения фразой, мол, мы панки, нам похуй.       Из рассказов младшего Щиголев сумел понять, что на острове всем плевать на однополую любовь, если она не мешает работе. Это одна из миллиарда причин, по которой молодой человек чувствует себя в совершенно ином мире. Будто космонавт, прибывший на другую планету и встретивший там цивилизацию. Она выглядит знакомой, но ровно до того момента, как решишься углубиться в детали. Только тогда становится ясно, что отличий чересчур много. Понять их сложно, принять ещё труднее. — Хотя, я бы хотел съездить туда и просто посмотреть на местность. Хочу поискать в больших городах кассеты… Их нам завозят, но часто идут повторы, новинок приходится ждать чуть ли не годами. Я до сих пор пытаюсь выудить одну группу, — добавляет Лось. Он и тёзка доходят до небольшой поляны, где младший садится на скамейку и закрывает глаза.       Молчание воцаряется между двумя мужчинами. Нет, темы для разговора имеются. Просто Леонтьев устал настолько много говорить. В горле пересохло. Он не первый месяц болтает по нескольку часов. Но привычка не выработалась в полной мере. — Что ты слушаешь? — Щиголев слегка поворачивает голову в сторону тёзки. — «Кино» и «Nautilus Pompilius», у первых альбомов новых давно не было. Я уже какой год пытаюсь найти. А её, чёрт подери, не привозят, — хмурит брови Саша и запрокидывает голову назад, подставляет её под лучи солнца. — Их солист мёртв, — слова больше похожи на какое-то странное мяуканье. Его тяжело разобрать, если изначально не вслушиваться. — Что? Как это мёртв? — Ренегат резко поворачивается в сторону старшего и смотрит на того растерянно. Медбрат быстро моргает и ожидает более подробного ответа.       Щиголев поджимает губы и сжимает игрушку. Отделаться коротким ответом не получится. Младший наверняка ничего толком не поймёт. Только кивнёт в ответ на слова и покатил коляску дальше по двору лечебницы. Она даже снаружи чиста и ухожена. Видно, что руководство реально пытается создать комфортные условия. И это получается. Чувства, что находишься в каком-нибудь концлагере, нет от слова совсем. Лишь лёгкое уныние от осознания того, что половина пациентов умрёт прямо в лечебнице под клеймом «психически нездоров». — Он на машине… — приходится напрячь память, дабы точно вспомнить всё. — Врезался в автобус и погиб на месте. — Напился видать, — в «кукольных» глазах мигает нечто, отдалённо похожее на разочарование. Саша действительно ожидал от Цоя другого. А чего именно сказать не мог. Странное чувство. — Нет, он встал рано и уснул за рулём, — в этот раз фраза получается более чёткой. Она всё ещё напоминает мяуканье, но уже намного меньше. Прогресс. Очень большой прогресс. — Спасибо, что рассказал, — младший не наседает с расспросами. Пусть и хочет узнать как можно больше.       Он молчит, глядя на тёзку всё тем же едва живым взглядом. Александр принёс в жизнь множество красок и много всего, но глаза Леонтьева так и не перестали быть «пустыми бусинами». Его это не беспокоит, ведь пациент не жалуется на подобное. Кажется, будто старший эдакий любитель хорроров. Иначе не объяснить странную манию пялиться прямо в чужие глаза. — Не замёрз? — Александр спрашивает с беспокойством и заботой. Он ничего не может сделать для Лося. Не в его силах. Ничего дать не может. — Нет, — качает головой тот. — Я привык к такому холоду. В моей комнате батарея очень плохо топит. Поэтому поневоле пришлось приучиться, — неловкий смех не находит себе поддержки и вскоре вовсе затихает.       Щиголеву совсем не до него. Злость начинает бурлить в крови, появляется желание врезать тем людям, что делали отопление. Собственная беспомощность так же душит и заставляет только больше негодовать. — Зато у меня есть очень тёплое одеяло. Правда, оно не закрывает мне ноги до конца. Приходится спать в шерстяных носках. Однажды я забыл снять их и пришёл прямо так на работу. Было очень жарко и нелепо. Ноги потом жутко воняли, — Ренегат неловко улыбается. О произошедшем он никому не говорил. — А носки с оленями были? — Уголки губ поднимаются немного вверх. — С оленями, такими кривыми и несуразными, — кивает Леонтьев и поправляет очки. Они оставляют на коже следы. Предмет слишком сильно давит. Есть большое желание снять их и не надевать ближайшие пять минут. Но правила подобное запрещают. — Прямо как твой почерк, — чуть громче говорит Александр.       Тёзка сперва не понимает чужих слов. Проходит около десяти секунд перед тем, как информация всё же раскладывается по полочкам. — Ты долго будешь мне это припоминать? — Наигранно обиженно произносит он и немного стыдливо глядит в чужие глаза. — Всегда, — усмехается Александр.       Он хорошо помнит тот день, когда младший принёс в палату зелёную тетрадь в клеточку. Её листы были соединены аккуратным швом из тонкой нити. «Так нужно по правилам» — объяснил это тогда Леонтьев. Щиголев не мог осуждать за недоверие к себе в подобных вопросах. Он такой же пациент в лечебнице, где многие обезумевшие пытаются свести счёты с жизнью любыми способами.       Но не внешний вид тетради был важен, а её содержание. В нём находилось много самых разных стихов. И мужчина не смог прочитать ни одного. Почерк слишком непонятен глазу. А буквы, будто решили станцевать пого. Ещё они постоянно меняли свой внешний вид, переходя от привычных прописных, до печатных и обратно.       Щиголев провёл почти всё утро в попытках понять хотя бы четыре строки. Ничего не получилось. И в конце концов бросил все попытки. Глаза разболелись, а мозги закипели. Пришлось дожидаться прихода поэта, дабы попросить прочесть всё. И тёзка очень расстроился причиной, по которой пришлось ему самому проговаривать строки произведения вслух. А последнее он делал не шибко хорошо. Слишком волновался и нервничал. От того постоянно заикался и запинался. Звучало, мягко говоря, плохо. Но Александру всё равно понравилось. Особенно тот стих, который был про последнего человека на Земле. «Я часто сижу возле окна в своей комнате и смотрю на улицу. В такие моменты можно особо сильно ощутить одиночество…» — прокомментировал своё произведение Леонтьев. А вино он никогда даже не пробовал. Написал про этот напиток, потому что он «выглядит красиво». Над этим заявлением Александр посмеялся. — Ты пробовал алкоголь? — Вдруг спрашивает он. — Только пиво. Медперсоналу по правилам нельзя пить, — качает головой младший. — Какой ты правильный, — на губах скользит слабая усмешка. — Иначе нельзя. Выпрут с работы, — будто оправдываясь говорит Леонтьев. — А мне некуда податься… Бумаги о наличии образования нет. — Что? — Брови в удивлении ползут вверх. — Вот как, — пожимает плечами Ренегат. — Нас всему нужному учат, но никаких аттестатов нет. Даже просто этих ваших дневников с оценками. Просто один раз рассказываешь всё преподавателю, он ставит у себя в журнале галочку. И всё. Теперь можешь приступать к работе. — А если не сдаёшь? — Щиголев внимательно смотрит на чужое лицо. Не только в «мёртвые» глаза. — Идёшь либо в уборщики, либо в воспитатели, либо в повара, либо в охранники. Короче, без работы никогда не останешься, — для рассказчика подобное чересчур привычно. Он не первый год здесь живёт, оттого и не понимает чужого удивления. — Некоторые медбратья и медсёстры, потом дополнительно учатся, но уже на психиатров. Один из таких Павел Александрович. — А ты? — Щиголев немного морщится от прохладного ветра, растрепавшего волосы. — А мне это не нужно. Не хочу копаться в чужих мыслях и делать прочую фигню. Для этого нужно уметь хоть капельку сочувствовать. А я не могу. Мне всегда всё равно на беды и повреждения пациентов, — короткая пауза. — Ты стал исключением из правил. Но я не испытываю к тебе жалость… Странные чувства только. Не могу их нормально объяснить.       Александр улыбается ему и осторожно протягивает руку вперёд, дотрагиваясь до чужой. Слегка, едва ощутимо. И младший не отходит, не сбрасывает чужую конечность с себя.

***

      Леонтьев просыпается посреди ночи. Его трясёт, а по лбу стекают капли пота. Мужчина сидит несколько секунд без движения. Он утешает себя тем, что всё в прошлом. Тот человек больше не появится в жизни. Его голос не скажет мерзких слов. А пальцы не сожмутся на запястьях в болезненное кольцо.       Лось потирает свои руки, сверля их взглядом. Спросонья кажется, будто на коже вновь синие следы. Или фиолетовые. Не в цвете суть, только в том, кто их оставлял.       Ренегат встаёт с постели и берёт в руки гитару. Она старая, не самая лучшая. Но это лучше, чем ничего. Лось купил инструмент, когда решился бросить курить. Решение приобрести гитару пришло спонтанно. Просто когда корабль прибыл на остров, молодой человек закончил читать музыкальный журнал. В тот момент в голову пришло резкое желание тоже творить такие крутые песни. Знаний о нотах и аккордах не было. Зато имелась идея и страсть.       От воспоминаний на душе становится тепло. Саша осторожно гладит гриф гитары. Первая песня, которую сыграл молодой человек, была авторства группы «Кино». Точнее, тогда предпринялась лишь попытка. Произведение оказалось чересчур сложным для новичка. Руки чуть не опустились. Конечно, было обидно не сыграть одну из любимейших песен. Но благодаря долгой практике всё удалось.       Сейчас же сыграть песни даже «Короля и Шута» с мудрёнными аккордами и переборами не составит труда. Почти все Леонтьев знает. Он бы выучил и ещё, но новые кассеты перестали завозить. Зато были журналы с громким заголовком «Смерть Шутов». Молодой человек купил выпуск сразу же. Но ничего так и не прочитал. Что-то остановило в тот вечер. И до сих пор держит.       Взгляд всё же падает на полку, где лежит тот самый выпуск. И Леонтьев чувствует острую необходимость прочесть его. Другая сторона разума отговаривает. Мол, это плохо кончится. Мужчина её не слушает. Он берёт журнал в руки, садится за стол и включает лампу. Молодой человек читает быстро.       «Ужасная авария в ходе, которой погибла совсем молодая группа «Король и Шут»       По спине пробегает неприятный холод. Внизу страницы фотография, где Щиголев и ещё несколько человек стоят рядом и улыбаются. Александр выглядит по-настоящему счастливым и радостным. Тяжело поверить, что такой человек сейчас боится ходить на людях.       «Грузовик с пьяным водителем влетел прямо в автобус, где и находились музыканты»       Леонтьев видел грузовики в фильмах. Размеры известны. Лучше бы это не так.       «Погибли все пассажиры, за исключением самого невзрачного участника коллектива, Александра Щиголева, больше известного под псевдонимом Поручик»       Руки сжимают бумагу.       «Он отделался лишь сильными ушибами. Отвечать на наши вопросы отказался. Даже в такой печальной ситуации Поручик проявил своё высокомерие»       Журнал летит в стену. Саша сжимает и разжимает кулаки. Да, он не в состоянии в полной мере понять чувства тёзки. Но представить получается. Пусть и без таких ярких красок и подробностей. Этого достаточно, чтобы тупая ярость забурлила в крови. Становится ясно, почему тёзка попал в психиатрическую лечебницу в столь молодом возрасте. Осуждение. На Щиголева оно полилось со всех сторон. Даже в этой чёртовой статье умудрились облить говном. Нет даже банального сочувствия. Только дебилы станут лезть со своими идиотскими вопросами к человеку, который в один миг потерял всё.       Саша подымает бумагу с пола и открывает на той странице, где есть фотография с улыбающимся тёзкой. Ренегат берёт со стола ножницы и осторожно вырезает её, после чего лепит на стену скотчем и внимательно рассматривает. «Король и Шут» даже на изображении похож на большую крепкую семью, где никто не обделён вниманием и не чувствуют себя лишним. А в доказательством этого вывода выступает Поручик. Он улыбается искренне и по-настоящему. Младший умеет отличать фальшивые эмоции от настоящих. Он уверен, что фотографу удалось запечатлеть самое прекрасное в мире.       Ренегат смотрит на фотографию до утра. Отвлекает от этого занятия лишь громкая трель будильника. Она оповещает о том, что надо собираться на работу.

***

      Леонтьев не говорит о музыке неделю. Не хочет ковырять чужие раны и лишний раз ворошить прошлое. Саша болтает о погоде, животных, правилах больницы и еде. Тёзка замечает что-то неладное. Но не затрагивает эту тему. Ждёт, когда младший сам не выдержит. Одновременно хорошая и бесячая черта Поручика. Порой кажется, что всё было бы в сто раз легче, наседай мужчина с вопросами. — Дремлет за горой мрачный замок мой, — Саша не осознаёт своих действий. Просто поёт вместо разговора о котах. Голос его немного хриплый и крайне приятный.       Поручик замирает в своей койке и сжимает игрушку. Он не подымает глаз на младшего. Пытается убедить себя, что услышанное является всего лишь злой шуткой мозга. Он часто же показывает то, чего на самом деле и в помине нет. — Душу мучает порой, царящий в нем покой, — продолжает Леонтьев. Он понимает, надо остановиться, дабы лишний раз не доводить тёзку до срыва. Но что-то внутри подсказывает, что иначе лечение совсем затянется и ничем хорошим оно не кончится. — Я в своих фантазий страждущий герой, а любви моей все образы всегда со мной.       Щиголев поджимает губы и кусает щёку изнутри. Во рту чувствуется противный металлический привкус. Боль тут же прошибает током тело. Хочется громко взвыть и вытолкать младшего прочь из палаты. Но встать с кровати не получается. Чужой голос «сковал» ноги. — Я часто вижу страх в смотрящих на меня глазах. Им суждено уснуть в моих стенах, застыть в моих мирах, — Ренегат садится на край кровати и опускает голову вниз. Смотреть на старшего страшно до дрожи в коленях. — Но сердце от любви горит, моя душа болит. И восковых фигур прекрасен вид — покой везде царит!       Александр чувствует, как глаза неприятно щиплет, а по щекам бегут слёзы. Плакать нельзя. Он не заслуживает такую роскошь. Но на правила становится глубоко плевать. Поручик не в состоянии слушать их всегда, как Леонтьев. — Я их приводил в свой прекрасный дом. Их вином поил и развлекались мы потом. Иногда у них легкий был испуг, от прикосновений к нежной шее крепких рук. — Лось начинает петь чуть громче.       Его исполнение отличается от Миши. Александр понимает только спустя несколько минут, после начала песни. Сказать, что это плохо он не мог. Наоборот, очень и очень хорошо. — Я часто вижу страх в смотрящих на меня глазах. Им суждено уснуть в моих стенах, застыть в моих мирах. Но сердце от любви горит, моя душа болит. И восковых фигур прекрасен вид — покой везде царит! — Саша пытается играть с интонацией, делать акценты на определённых словах. Получается очень неумело. — Вот несет одна мне свои цветы, вот стоит другая, погруженная в мечты. Я пытался их до смерти рассмешить, Но пришлось, как в старой сказке, просто задушить!        Щиголев не сдерживается и тихо всхлипывает, начав едва слышно постукивать рукой по своей ноге. Хочется как раньше уверенно отбивать ритм под вопли товарищей «по оружию», слышать крики толпы фанатов, пришедших послушать музыку. Только сейчас так не получится. Все поклонники ненавидят Поручика. Он сам понимает, что должен был умереть в ту аварию. Миша, Андрей, Шура и Маша, они заслужили жить. Их всех ждало светлое будущее. Щиголев неталантливый. Он ничего хорошего не привнёс в мир. — Я часто вижу страх в смотрящих на меня глазах. Им суждено уснуть в моих стенах, застыть в моих мирах. Но сердце от любви горит, моя душа болит. И восковых фигур прекрасен вид — покой везде царит! — Замолкает мужчина и с опаской смотрит на тёзку.       Тот громко шмыгает носом и кусает губы. Действие не дает взвыть волком. Прогнать прочь Ренегата больше нет желания. Он и так видел много. Уход ничего не изменит, только докажет большую слабость. Разрыдаться из-за песни так глупо и унизительно… Сейчас посыпятся насмешки и издёвки. — Здесь никто не осудит… — Лось подвигается поближе и осторожно обнимает.       Его руки всё такие же нехолодные и нетёплые, а глаза «кукольные». Но Александру спокойно. Ему становится немного лучше морально. Кажется, будто появился огромный щит, за которым легко можно будет спрятаться и не получить болезненного удара. — Я никому не позволю этого сделать, — уверенно произносит «щит» и осторожно гладит по спине. Жест робкий. Он явно боится причинить сильной боли.       Щиголев утыкается в него и прикрывает глаза. Чувство спокойствия расплывается по венам. Насмешек не следует и подколов тоже. Только тишина, в которой нет напряжения, лишь немое понимание и поддержка. — Лосик, — выдавливает из себя старший. — Что такое? — Ладонь прикасается к чужим волосам. — Я не хочу уходить… — Поручик с опаской смотрит на дверь. — Тебе и не придётся… — договорить не дают. — Даже если поправлюсь… Не хочу возвращаться туда… — снова всхлипывает мужчина. — Ты хочешь остаться здесь? На острове? — Саша чуть отстраняется и смотрит в чужое лицо. — Да, — на выдохе произносит Щиголев, глядя в «мёртвые» глаза.       Ренегат молчит несколько секунд. Сердце старшего в испуге сжимается. Услышать ответ страшно до чёртиков. — Для начала нужно поправить твоё здоровье, а дальше я поговорю с руководством, — Лось слегка улыбается, после чего применяется своим лбом к чужому.       На губах тёзки расплывается такая же уставшая улыбка.

***