«Это свободная страна. Люди имеют право писать мне письма, а я имею право не отвечать на них.»
- Уильям Фолкнел
Ленинградская область, деревня имени Гоголя, первый проезд. 15 сентября 1931 год. Под гримом склада скрывалась мастерская. Снаружи стояла разработка веломобиля: пока что просто каркас с педалями. Внутри помещение 5 на 4 метра, забито самыми разными вещами: в углу, под тканью, самогонный аппарат; по всему остальному периметру множество деталей и инструментов. Но больше всех выделялся раритетный шкаф. Дверца в «мастерскую» приоткрылась и туда вошли двое ребят: молодой парень и девочка. Рома — это высокий для своего возраста юноша, с темным козырьком на бок, безвкусными серыми штанами на подтяжках и с заправленной вниз белой рубашкой. Образ ботаника перебивала небольшая жилетка и внешность обыкновенного мальчугана тех годов, это волосы приятного русо-персикового цвета и глаза естественного зеленого. Девочка на пару-тройку лет младше парня: ей девять. И зовут её Ниной. Волосы у нее типичного светло коричневого цвета, сильно разлохмачены и собраны в неровный пучок. На стройных ножках бриджи, а на теле свитер, который ей велик. На ступнях, поверх носок, были грязные черные сапоги и только черти знают, где ее носило. В один момент та начала по-хозяйски рыться в шифоньере, открывать коробки и доставать чертежи. Например, один из них — чертеж, образно говоря, «веломобиля», чей корпус стоит снаружи. Это машина, велосипед, вертолет и моторная лодка одновременно. Нина планирует и дальше расширять возможности данного транспорта. Чего и следовало ожидать: из-за её невнимательности шкаф пошатнулся и выронил с верхней полки тяжелый кейс. Летел он по вектору прямо на девочку. Если бы не Рома, то наш главный герой по немыслимой случайности оказался бы в травмпункте. Юноша схватил чемодан, а Нинка, увидев тяжеленный кейс прямо перед своим носом, впала в легкий от недопонимания шок: — С-спасибо. — Не за что, — парень слабо улыбнулся и вернул предмет на его законное место. Девочка нашла для себя несколько секунд, чтобы вернуть нормальное сердцебиение, а Роман тем временем стал вести монолог: — Вот возьмем с ребятами, организуем собственную спасательную бригаду для утопающих, например, — мечтательным тоном, — и будем людей спасать. — Или для невнимательных девочек от чемоданов, — вмешалась Нинка и прикрепила чертеж на дверцу одной тумбы. — Или для невнимательных девочек от чемоданов, — подтвердил тот, — А можно и старушек, что не могут улицу перейти. Его подруга сначала улыбнулась, а секунды спустя погрустнела: — Тебе легко говорить, тебя взяли в пионеры, скоро комсомолом будешь! А меня одну из класса так и не приняли. — Да ну, я уверен, если ты сегодня в школу придешь и перестанешь прогуливать — примут и никуда не денутся. А потом возьмем тебя к нам в звено… — В звено, — вздох. Нинка демонстративно стукнулась головой о шкаф. Шифоньер дрогнул, искренне не понимая, почему дети не могут оставить его в покое. А из кейса, словно пушинкой, девочке на плечо опустился конверт. Она молча взяла его в руки и не долго думая распечатала, на что Рома, как будущий комсомол и уже сейчас добропорядочный гражданин вознегодовал: — Стой! — он схватил девочку за предплечье, — это не нам! — Да ну тебя, — шикнула та и развернула письмо, — ещё скажи, что тебе не любопытно. — Мне… — От Фима… Насте… — на лице Нины появилось удивление. Пробежав глазами по тексту, девочка слегка приоткрыла рот, а веснушчатое лицо приобрело румяну. Её друг заинтересовался. — Что там? — он подошел ближе. — Чш, — сосредоточилась, — «.Любимой Анастасьюшке и её дочке Неониле Ефимовне, тчк-а, тысяча девятьсот двадцать седьмой год», — пауза, — это написал мой папа? Любопытство смогло побороть даже самого заядлого пионера со всеми нравственными установками. — Читай, — он отмахнулся. На двух хлипких от старости листках было написано: «Здравствуйте, мои дорогие Настенька и Нина. Простите, что не писал вам достаточно давно, но и вы не ответили мне еще ни разу за все это время. Но несмотря на это я все равно пишу вам. Я хотел сказать в очередной раз, на случай, если это письмо вы откроете единственным, что попал в ту ссылку не по своей вине и воле. На самом деле меня отправили туда вместо некоего Артемия Соловьева. И я, конечно, много раз пробовал обращаться к верхам. И вот что мне отвечали: — Раз ты попал сюда, значит сделал что-то против партии и родины, а просто так сюда не ссылают Вход, как говорится, свободный, а выхода нет. Кстати говоря, генерал был зол на меня и потому вернусь домой я лишь ближе к сороковым… А на службе у меня все так же как и раньше: новые места, число потерь наших солдат растет… Но я обещаю, что скоро обязательно вернусь и докажу вам мою любовь.Целую вас,
Фим»
Рома остановился в ступоре и заново перечитал последние абзацы: — Получается твой отец не вернется… До сороковых?! Нина еще немного смотрела в письмо, не замечая вокруг себя ничего. Скоро она осторожно вернула то в конверт и спрятала в карман. — А мама говорила, что папа нас бросил, — Нинка посмотрела на Рому. Парень слабо улыбнулся и обнял девочку: — Я рядом, всё будет хорошо, — он допустил небольшую паузу, — Я кричу, и мой голос дикий, это медь ударяет в медь… — …Я, носитель мысли великой, не могу, не могу умереть, — закончила Нина. Мама рассказывала, что эти порезы по телу и на руках она получила в тот же вечер, когда папа ушел от них, сказала, что отец оставил записку с угрозой убить девочку. Раны сохранились и до сих пор, в виде белых полос на руках. Девочка не понимала, почему нужно было врать. И с чего мама взяла, что ее папа причастен к этому? Да, может и так. Но ответа девочке пока никто не давал. Вечер. Лучший друг уже ушёл домой, пообещав, по-возможности прийти ночью и погулять с Нинкой. Девочка, оставшись наедине со своими мыслями снова прогуляла день в школе. На этот раз разум нашел этому поступку вполне весомые оправдания: Я в школу приду хоть завтра, а письмо папы найду… может никогда! И потому она весь день наворачивала медленные круги по кухне. Запястья за спиной сцеплены в замок. То письмо она успела перечитать уже три раза и на сердце остался странный осадок… Вот, во время четвертого круга, девочка зацепилась рукавом об одну картину. Рамка немного сдвинулась и Нина заметила, что позади натюрморта что-то было. Какой-то тайник. Но взгляд в тот же момент сфокусировался на часах. Стрелки на них будто стали идти медленнее. Время икс, или приход матери, становилось всё ближе. Очередной прогул Анастасия Дмитриевна так просто не оставит. И уже скоро она вернется с работы. Ожидание. Смена кончилась. Запускаем отсчет. 1… 2… 3… 53… 60… Настя подошла к дому: вернулась из небольшого магазинчика, где работала продавщицей. Все жители этого села знают её. Она зашла в дом, а девочка затаила дыхание. — Солнце моё, я дома! — сказала женщина, припудрившись у зеркала. Нина чуть дернулась и вышла матери на встречу. Лицо девушки во мгновение приобрело строгий окрас: — Я сегодня видела Инессу Васильевну, и она мне сказала, что тебя в очередной раз не было в школе! При чем с начала года! Нина стала оправдываться: — Просто мы с Ромой нашли письмо от… — она слегка замялась, — моего папы… По глазам Насти стало понятно, что весомое оправдание для девочки для матери не ценнее фантика. В ее понимании: омерзительное. — Вот как? — та посмотрела на нее, — кто разрешал рыться в моих вещах?! Девочка в небольшом ступоре. Мать без единой доброй эмоции смотрела на неё, а все в доме вмиг показалось враждебным. — Но, оно само… — отведя взгляд пробормотала Нина. — Прекрати врать и шагом марш в свою комнату! — некоторое время та смотрела на дочь, что не собиралась двинуться, — Во имя всего святого, в этом доме ноги его не будет! — В этом доме тоже ничего святого! — вскрикнула девочка. — Что… Что ты сейчас сказала?! — женщина с ярко выраженной агрессией подошла к дочери. Спорить с матерью было бесполезно и даже опасно. Ничем, кроме очередного скандала это кончиться не могло. Девочка быстро вошла в свою комнату. А Насте оставалось лишь стоять в ступоре и высказывать в коротком монологе все свое отношение к этой ситуации: «Ну и пожалуйста! Ну и подумаешь…» и через секунды: «Я ее любила! Воспитывала! А она!..» Нина же вошла в комнату и, тяжко вздохнув, прошептала: «Прости меня, мамочка, но я выросла совсем другой»… Место, куда та вошла, было небольшим, как и сам дом. Даже меньше склада. Там, справа от двери стояла кровать, вплотную к уголку. Над ней старая и хилая гитарка. Левая стена была в листках, исписанных чертежами, схемами, а так же различными физическими формулами и эскизами по сборке. Там же был большой шкаф с разными дорогими вазочками и фотографиями. В том числе с фотографией ее отца. Девочка, глядя в пустоту, присела на кровать. Её переполняли непонятные чувства. Она верит, что мама поступает неправильно, но в тоже время ей жаль ее. Мама ведь старается и очень хочет правильно воспитать Нинку, дать ей самое лучшее… Но ее любовь кажется девочке неправильной, местами даже жестокой и глупой. И несмотря на то что Нина помнит папу лишь по фотографиям: высокий, добрый летчик, с авиационным шлемом на голове и с правой рукой около лба, она все равно его любит. Его образ был где-то в сердце и бросать память о нем было не честно даже если он мертв, даже если правда их бросил. Он не мог и мог не просто так. Нина сняла со стены гитару и, перебрав несколько красивых аккордов начала играть тихую, но до боли близкую себе мелодию, которую сочинила почти на ходу.В осколках пустоты и боли
В скучных формулах нет жизни и нет историй
Мне не хочется жить в мире полном лжи
Убить хотелось бы игру, но нет ножей
Убить желание хочу, да и себя об стену
Забрать в свой гнусный рай свои проблемы
Но только перед тем слышала бы мама
Что папы нет, но сделал больший он подарок
Нина, конечно, не забывала о своей маме… Она чувствовала ее печаль и слезы за стеной, но искренне желала, чтобы она чувствовала слезы девочки в ответ. Нина не понимала, как можно учить технологию пятого класса в то время как она уже прошла оптику, ядерную физику и механику программы института. Она не понимала, почему ее душе было спокойнее и ровнее в грязной мастерской, где каждый день несет нескончаемым перегаром… Этот вредный запах стал роднее дорогих духов матери. Может быть это не правильно. Но никто никому ничего не должен. И она не должна любить и уважать мать. А мать не должна ее опекать. Но что нам эти «Не должны»? Мы делаем всегда вопреки себе и своим желаниям и любим то, что может нас убить.