Капитан Аххх!-мерика

— Сколько времени прошло, приятель? Баки в это время пристально смотрел на свои пальцы, вспоминая, как Стив баюкал его руку, осыпая поцелуями ладонь, и держал так крепко, что металл нагрелся. Баки даже не услышал, как заговорил Сэм. И только когда тот — в элегантном костюме, с золотыми часами на запястье, махнул рукой в сторону Баки, тот поднял взгляд. — Прости, что? — с тихим смешком спросил Баки, его щеки слегка потеплели. Сэм мягко улыбнулся жемчужно-белыми зубами и откинулся на спинку стула, закинув ногу на ногу и покачивая стопой. — Всё в порядке, Баки. Я спросил, сколько времени прошло с тех пор, как ты говорил со своей семьей? Вопрос прошёл сквозь Баки, как тёплый нож сквозь масло, во рту стало горько от вины и стыда, и он отвёл взгляд. По правде говоря, он уже много лет не разговаривал ни с матерью, ни с отцом, ни с сестрой.… ну, с тех пор, они списывались и звонили друг другу по Скайпу перед тем, как его взяли в плен. Он знал, что им сообщили, когда его привезли домой живым, но с тех пор он ни разу не воспользовался возможностью связаться с ними; они не знали, где он живет и чем занимается. Баки предполагал, что они беспокоятся — они были его семьей, и мама точно волновалась. Его отец со своими седеющими волосами и цепким взглядом был немного жестче, более стойким… Боже, как годы изменили их? Узнаю ли я их вообще? Узнают ли они меня? А Ребекка… что ж, Ребекка, конечно, была мелкой засранкой; без сомнения, если бы они увиделись, она бы пару раз врезала ему по руке и крепко выразилась из-за его молчания. Но, тем не менее, семья Барнсов никогда по-настоящему не хотела перегружать других своими заботами. Отец Баки был трудным человеком, который рос во времена войны во Вьетнаме; но он всегда хотел лучшего для своих детей, и смог научить Баки и Ребекку, как защититься — и словами, и грубой силой. Если Баки и мог кому-то сказать спасибо за своё остроумие и жизненную позицию (во всяком случае, до службы), так это отцу и сестре. Мама, однако, всегда была нежной и доброй; пока отец учил Баки, как правильно нанести хороший удар, мама вытирала его слезы, перевязывала синяки и порезы и говорила, что плакать нормально, называла своим храбрым мальчиком за то, что он мог постоять за себя и других. Баки помнил, что ее руки и глаза были нежными, теплыми и такими любящими. Сморщив нос и поджав губы, Баки долго не смотрел на Сэма, а потом тихо пробормотал себе под нос: — Я не разговаривал с ними с тех пор, как оказался в России. Когда меня привезли домой, мне сказали, что с моей семьей связались, сообщили, что я жив и вернулся на американскую землю. Но я не видел их и не разговаривал с ними. Краем глаза Баки видел, как Сэм сжал челюсти, раздул ноздри и сложил руки на коленях. Баки съежился и снова посмотрел на свои руки, прослеживая линии пластин вдоль запястья и руки. — Баки, — тихо сказал Сэм, — почему ты не поговорил с ними? Ты ведь понимаешь, что они должны волноваться? Или еще хуже? — Я знаю, — коротко ответил Баки, — я просто… Меня так долго не было дома, и я… Я даже не мог смотреть в глаза самому себе, как я мог просить их об этом? Я имею в виду, я всё ещё… всё ещё пытаюсь принять, понимаешь? Я всё ещё пытаюсь научиться одеваться как раньше, смотреть на себя и позволять это другим и не чувствовать, что легкие наполняются кислотой. Я не могу… попросить их понять или принять меня с распростертыми любящими объятиями. Конечно, они моя семья, но они не обязаны любить того, кто я сейчас. Сэм переступил с ноги на ногу и наклонился вперед, пристально глядя на Баки, который по-прежнему не поднимал глаз больше чем на полдюйма. — Джеймс Бьюкенен Барнс, я очень разочарован в тебе. Ты стремительно растёшь в отношении не только себя, но и других людей. Ты открылся мне; я знаю, что в какой-то степени ты открылся Стиву и Наташе. Но это твоя семья. Обычно я не могу диктовать, что тебе следует или не следует делать, но это, наверное, самое глупое, что я когда-либо слышал от тебя. Сжав челюсти, Баки медленно дышал через нос, ковыряя одну из пластин руки большим пальцем. — Разве нет какого-нибудь закона, по которому ты не можешь унижать своих клиентов? — пошутил Баки, подняв глаза лишь настолько, чтобы увидеть раздраженное выражение лица Сэма. — Баки, — вздохнул Сэм, слегка склонив голову набок и одновременно понизив голос, — послушай себя. Ты предпочитаешь игнорировать свою семью, потому что боишься, что они не примут тебя или заставят тебя принять себя самого, но не полюбят по-настоящему? Они, должно быть, хорошие люди, если вырастили такого сына, как ты, Баки; твои переживания и ужасы изменят тебя только в том случае, если ты им позволишь. В глубине души ты все еще их сын, их семья. — Я знаю, что они моя семья, — прошипел Баки, царапая пластину, ковыряя ее до тех пор, пока не сломался ноготь, — знаю, но это… Не знаю. Я ушел на войну, безмолвно пообещав, что я вернусь долбаным героем, и я этого не сделал. Я вернулся пустым и изуродованным. Как я мог пойти к ним после этого? Во-первых, у моей мамы было достаточно забот, когда она смотрела, как я ухожу, и знала, что я вернусь ещё больше похожим на своего отца. — Ты боялся стать похожим на своего отца? — Нет, — простонал Баки, проводя пальцами по волосам, когда слишком сильно обломал ноготь большого пальца. — Просто мой отец всегда был немного холоден — он хотел как лучше, и он любил нас, но плохо умел выражать любовь, а моя мама всегда говорила о том, сколько во мне страсти и увлеченности и… бля, я не знаю. Я нихрена не знаю, ясно? Раньше я не был готов связаться с ними, боже, блядь, я хотел немного побыть один, чтобы привести голову в порядок, прежде чем снова отправиться к ним. Сэм внимательно посмотрел на него, взгляд его больших карих глаз смягчился, стал почти что печальным, а потом он отвел глаза. Сердце Баки под курткой бешено колотилось, а кровь застыла в жилах. Он знал, что было несправедливо и неправильно оставлять свою семью в неведении, позволять им думать, что он всего лишь какая-то история о привидениях или что правительство могло солгать им. Было бы несправедливо оставить им только слова людей, которые и увезли его от них. Но Сэм как никто другой должен был это понять; изначально Баки пришел к Сэму, потому что таким был судебный приказ от имени командующего офицера, но со временем ему начали нравиться их беседы. Сэм был его дневником, его тихим и уединенным местом, где все темное, холодное и кровавое могло выйти наружу, где никто не смотрел бы на него с насмешкой. Этот офис, эти стены и окна и безупречное ощущение спокойствия и тишины были тем, что нужно Баки. А ещё — не травмировать семью. Закрыв лицо руками, Баки медленно задышал, дрожь пробежала по его плечам и спине. Были времена, когда он искренне чувствовал, что может куда-то пойти, что что-то улучшится, и он снова будет в порядке. Но бывали такие моменты, как сегодня, или как когда он случайно посмотрел на единственную фотографию, висевшую у него дома — на ней были он и Бекка во времена колледжа. Тогда он снова чувствовал себя мешком дерьма и сломанной вещью. Пригладив волосы, Баки уперся локтями в колени и уставился в пол. Считать нитки на ковре было легче, чем смотреть Сэму в глаза. Во всяком случае, это было не так утомительно. — Послушай, Баки, — выдохнул Сэм, когда стук в его ушах немного утих, — мне очень жаль. Я слишком сильно на тебя давил, и это несправедливо; ты прав, тебе нужно время, чтобы собраться с мыслями, но я верю, что твоя семья заслуживает объяснений, а также доли твоего времени. Судя по всему, они хорошие люди, и я надеюсь, что они будут поддерживать и заботиться о тебе так же, как Стив, и так же, как стараюсь я. Но ты должен дать им такой шанс. Тяжело сглотнув, Баки сморгнул с глаз влагу, но не раньше, чем увидел, как капля упала на пол. — Постарайся поехать домой, отдохнуть и подумать об этом, хорошо? Может быть, если готов, позвонить им. Только от тебя зависит, готов ли позволить им тебя увидеть. Но, думаю, они заслуживают того, чтобы услышать о тебе, узнать, что ты жив и дела у тебя идут лучше, чем раньше. Баки промолчал. Он несколько раз кивнул, вытирая глаза тыльной стороной рукава, встал с дивана и вышел.