Капитан Аххх!-мерика

Долгое молчание, ровное, но смутное. Дыхание дрожащее, тихое и неуверенное. Снова тишина — затишье перед бурей? Мгновение было долгим, тяжелеющим с каждым мгновением. Пока Баки ждал, сердце билось всё ближе к горлу, а в динамике всё стояла тишина. Дыхание Стива превратилось в долгий, тяжёлый, отчуждённый вздох. Еще несколько секунд молчания, и почему он ничего не говорит? Может быть, он положил телефон в карман, но звук дыхания был слишком близким и слишком печальным.… Он едва слышал, как Стив сглотнул и тихо шмыгнул носом, прежде чем голосовое сообщение прервалось. Он прокрутил его ещё раз. И ещё раз. И ещё. Ничего не изменилось. Он мог считать секунды между первым вдохом, паузой, выдохом, всхлипом и концом. Всё это длилось менее одиннадцати секунд. Но Баки проигрывал эти одиннадцать секунд снова и снова, и каждый раз, когда он снова нажимал кнопку воспроизведения, сердце билось чуть сильнее, поднималось чуть выше к горлу. И так до тех пор, пока Баки не почувствовал, что больше не вынесет, потому что дыхание стало слишком поверхностным, а зрение слишком размытым. Прижав край телефона ко лбу, Баки медленно и глубоко вдохнул сквозь зубы. Холодный воздух щипал уши и заднюю часть шеи, лизал открытую кожу и посылал волну мурашек по спине. Но ему было жарко и больно, внутренности скручивались в узлы, которые, казалось, затягивались сильнее с каждым вдохом. Он сжал челюсти, сглатывая ком в горле и прогоняя путающиеся мысли, прежде чем отключить телефон и снова положить его в карман. Ему нужно было вернуться домой. Нужно… он… Ему нужен был Стив. Мысли затопили его в такой неудачный момент: Баки едва заставил ноги двигаться, шаг за шагом — левой, правой, левой, правой… Сознательная его часть приказывала телу работать, в то время как другая думала, как Стив оставлял то голосовое сообщение. Он плакал? Значит, он был расстроен? Ему было больно? Скучал ли он по Баки так же сильно, как тот скучал по нему? Где он сейчас? Дома, свернулся калачиком на диване и уставился в телефон? Часто ли просматривал смс, которые они отправляли друг другу, смотрел на совместные фотографии? Улыбался ли, вспоминая о моментах вместе? Тяжело сглотнув, Баки чуть не споткнулся о покрытый снегом камень. Он промокнул глаза рукавом и уткнулся носом в шарф, ускорив шаг. Просыпался ли Стив от кошмаров? И были ли они вообще? Случалось ли, что он терял над собой контроль и терялся в воспоминаниях, а, вернувшись, понимал, что всё совсем не так? Что прошло уже три недели, и каждый день ощущался адом? Неужели он тоже, заглянув в холодильник, нашёл упаковку сливок и разревелся? Но это голосовое… это молчание было слишком тяжёлым, чтобы его игнорировать… Горячий колючий жар охватывал тело под одеждой, когтями впиваясь в грудину. Он закашлялся в шарф и, завернув за угол, с радостью увидел родительский дом. Лёгкий ветерок коснулся затылка, и он снова задрожал. Это… Это было совершенно нелепо. Баки прижался к двери дома, тяжело дыша, прежде чем взялся за ручку и проскользнул внутрь. Его окутал тёплый, сухой воздух, целуя в лицо, и Баки тихо выдохнул. Закрыв дверь, он прислонился к ней. Колени тряслись, а руки дрожали в карманах, в мозгу крутилась одна мысль. Скучает ли он по мне, переживает ли, почему он ничего не сказал, почему я не ответил. Ребекка подошла первой, хмуря брови и пристально смотря на него. — Джейми? Джейми, что случилось? Поговори со мной… — Холодно, — пробормотал Баки, позволяя Ребекке обнять его и увести от двери к дивану, возле которого стоял обогреватель. Он рухнул на диван, вцепившись в подлокотник. Пальцы хватались за подушку, как за спасательный круг, держались подальше от мертвым грузом тянущего левый карман телефона. — Холодно, холодно… С-Стив… — Что Стив? — Звонил… — Он звонил? — спросила Ребекка, и Баки медленно кивнул. Он чувствовал озноб, по линии роста волос выступил холодный пот. Просто смешно. Из коридора послышались шаги. — Что он сказал? — настойчивей спросила Ребекка, убирая волосы с его лица. Баки покачал головой. — Ничего? Баки снова покачал головой. — Я не ответил. Его голос был тихим, слова отрывистыми из-за того, что зубы стучали от холода. Тепло понемногу начало согревать тело, и его плечи расслабились. — Он оставил голосовое? — на этот раз заговорила мама. Баки кивнул, дрожь чуть утихла. Он тяжело вздохнул. — Все в порядке, эй… эй, тише, — прошептала Ребекка, вытирая пот с его лица. — Всё в порядке, старший брат. Ты дома. Па, ты не мог бы принести ему чаю или ещё чего-нибудь? Дай-ка мне пальто, оно всё в снегу. Ребекка проворно помогла Баки снять пальто и шарф. Волной нахлынувшая паника таяла так же легко, как снег на пальто, и Баки ещё раз протяжно вздохнул, когда мама села рядом на диван. Ее мягкие руки нежно гладили его по волосам, а потом она развернула его и обняла. Она ничего не сказала, только покачивалась вместе с ним. Постепенно дрожь стихла, а сердцебиение выровнялось. Возможно, Баки чувствовал смущение: когда-то он мог бы ощутить только это. Но когда мама стала круговыми движениями поглаживать его по спине, Баки проглотил все слова возражения и крепко сжал челюсти. Джордж вернулся с кружкой чая, и Баки слегка отодвинулся, чтобы взять её. Теплая кружка приятно грела ладонь, и Баки сделал медленный глоток. Чай был немного горьковатым, но успокаивающим, а главное горячим. Пока он пил, мама пальцами перебирала его волосы. Он неторопливо пил чай, пока мягкие руки матери снимали напряжение, а горячий напиток согревал язык и горло. Сердце и легкие все еще болели, пульсируя под тонкими слоями льда, а боль чумой упорно цеплялась за тело. Баки беспокоило это непроходящее ощущение холода и боли. Он знал, что виной тому сообщение Стива, а не погода. И это… в этом-то и была проблема. Он стал раздражительным и злым, но одновременно безразличным и подавленным. И голосовое сообщение, в котором было лишь несколько вдохов, превратило его в… ну… в того, кем он с таким трудом перестал быть. Тем, кем был до Стива, до того, как мир вокруг стал теплым, знакомым, интимным и прекрасным. Когда он в последний раз чувствовал такую безнадежность и беспомощность? Когда он чувствовал себя таким потерянным и отчаявшимся? Баки думал — ну, скорее надеялся, — что разговор с Ребеккой и Наташей, а ещё планирование встречи с Сэмом — признак прогресса. Сон, кошмары и холод, без сомнения, всегда будут с ним, как и многие другие изменения в его жизни. Но когда он вышел за дверь утром, он чувствовал себя почти в порядке. А потом пропущенный звонок и одиннадцатисекундное голосовое сообщение, и вдруг все стало ужасно. И это… это было… нечестно. Это было несправедливо. Неправильно — то, как относился к нему Стив, и он сам — к Стиву. А со стороны Наташи неправильно было вмешиваться. Баки был не прав, когда сорвался на Сэме. И несправедливо было, что Баки чувствовал такую неуверенность из-за их со Стивом отношений, и что потребовалось поменяться жетонами, чтобы почувствовать подобие целостности. Как будто для этого ему необходима была осязаемая частица Стива… Это было несправедливо… Он сам сказал это Ребекке: Стив вошел в его жизнь и сделал её чуть менее пугающей, чуть более красочной и правильной, а теперь, когда он ушёл, она снова стала ужасной, тёмной и одинокой, и это было несправедливо. По отношению к Стиву. К самому себе… Закрыв глаза и медленно дыша, Баки сильнее прижался к матери. Сердце болело, и это было просто чертовски несправедливо. Он хотел чувствовать тоску и гнев. Баки знал, что может. И всё ещё мог слышать в глубине своего сознания холодные слова Наташи: «ты бы выздоровел, обрел чувство независимости… мог бы сдаться, но не сдался. Мы со Стивом тут не при чём». Чёрт… он бежал из России не для этого. Но… Баки знал, что проживёт всё снова. Ради семьи. Ради возможности снова встретиться со Стивом и Наташей. И… что ещё более важно, ради себя самого.