***
— Что-то изменилось, — невзначай бросает Алья, перекидывая из руки в руку свой телефон и поглядывая на идущую рядом Маринетт. День стоит ясный для этого времени года, даже слишком ясный. Настолько, что все разом высыпают на улицы Парижа, наводнив его, как будто где-то прорвало людскую дамбу. Но впервые за последние месяцы Маринетт не слишком-то это волнует, она даже ничего не имеет против. По правде, она ничего и не замечает. Все ее мысли обращены к Нуару и к мечтам о том, как он придет к ней на балкон сегодня вечером — или, может быть, завтра, если не повезет, — и как она сделает ему чай и они просто будут сидеть и молчать, или она будет слушать, как он рассказывает о своей жизни, стараясь не раскрыть свою личность. В любом случае, это будет хороший вечер. И еще много хороших вечеров. Ведь никто не говорил, что их дружба тоже может разрушить Вселенную. К тому же, она не Ледибаг, так что никаких тайн случайно раскрыть они не смогут, а значит — не придется ничего исправлять. В любом случае, она не собирается упускать возможность хоть немного облегчить свою невыносимую жизнь. — А?.. — Я говорю, толпа изменилась, — Алья хмурится и останавливается, глядя на людей перед ними — они стоят чуть выше по уходящей вниз дороге и могут видеть больше, чем доступно тем, кто впереди. — Они как будто… очень напуганы и пытаются убежать, но не выходит из-за давки. Маринетт безразлично пожимает плечами, и Алья вдруг подскакивает, толкает ее в плечо, рвется вперед и быстро возвращается: — Сто-стой здесь, Маринетт, никуда не уходи, там Ледибаг и Кот Нуар, я сейчас, две минутки, пожалуйста, — она даже не смотрит на нее, только касается руки, быстро и вскользь, и растворяется в толпе, распихивая неудачливых прохожих, попавших ей под ноги. Маринетт замирает, удивленная и застигнутая врасплох, и, когда толпа резко делится надвое, с криком пропуская несколько едущих прямо по тротуарам машин, отходит чуть в сторону, между зданиями, доставая сигарету. Альи здесь нет, так что она может не бояться за ее возмущения. Только если потом, когда она вернется, но она ведь не сможет вытащить из ее легких дым, только отчитать, а это не так страшно, как выкидывать дорогие сигареты в урну. Она закуривает и спокойно смотрит беспокойную толпу, в панике проносящуюся мимо. Маринетт совершенно уверена, что если бы людей не охватывала паника в такие моменты, жертв всегда было бы меньше. Но мало кто может управлять своими чувствами в момент опасности — таких единицы. Даже у Маринетт, когда она была Ледибаг, порой появлялось стойкое желание сбежать, когда стоило ринуться в руки какого-нибудь особо страшного аккуманизированного. Это природа, ничего не сделаешь. Она затягивается покрепче и почти улыбается. Нуар совсем рядом. Маринетт думает о нем и посылает ему мысленное пожелание удачи, надеясь, что он почувствует и что это ему поможет. У бывшей Ледибаг больше нет супер-шанса, но ее вера в своего Кота — неисчерпаема. Так было и так будет всегда. Маринетт почти докуривает, стуча по сигарете дрожащим пальцем, как вдруг сверху и сзади слышится подозрительный, неприятный скрежет металла о стену, и из рук у нее выхватывают сигарету, а она даже не успевает обернуться. Она поворачивает голову и встречается глаза в глаза с довольным и широко улыбающимся Нуаром, который почти касается ее лица своим в попытке произвести впечатление. — Ах, какая нехорошая леди! — говорит он, разделяя слова, и внезапно тычет пальцем свободной руки ей в нос. Маринетт смешно сдвигает глаза к переносице в попытке разглядеть его руку, и Нуар улыбается еще шире. — Разве принцесса не должна следить за своим здоровьем? — Я думала, это обязанность ее рыцаря, — отвечает Маринетт, не сдерживая улыбку, и Нуар так искренне возмущается, выпрямляясь, что она смеется. — А если ее рыцарь не может быть с ней все время, потому что у рыцаря могут отвалиться хвост и уши? — Нуар ловким движением закидывает почти-окурок в мусорное ведро и смотрит на нее почти сурово. — Хэй, ты ведь обещала быть моей подругой вечно. Выходит, ты не намерена его сдержать? — Про вечность слов не было, — улыбается Маринетт еще шире, просто радуясь тому, что снова увидела Нуара, и куда раньше вечера, который, впрочем, мог сегодня и не прийти. — Ну как там злодеи, повержены? — Будут, когда ты дашь мне пачку, — Нуар требовательно вытягивает руку, сжимая и разжимая пальцы, и Маринетт скрещивает руки, приподнимая брови. Кажется, действует это очень странно, потому что Нуар тут же меняет выражение лица с серьёзного на просящее и складывает вместе ладони. — Ну пожалуйста, принцесса, как я буду исполнять нашу терапию, если от тебя будет пахнуть дымом?! — А что не так? У тебя слишком чувствительный нюх? — переспрашивает с фырком Маринетт и вдруг находит себя послушно вытаскивающей из кармана упаковку сигарет. — Какой же ты пафосный, Нуар. — Но ведь это подействовало, — он выглядит таким довольным, что Маринетт, которая уже заготовила шутку, звучащую примерно как «с тебя десять евро», замирает и тоже улыбается. Может быть, так даже лучше, больше денег на сендвичи и кофе, меньше на яд. — Нет, не это, — говорит Маринетт, с зарождающимся в глубине души смехом наблюдая за тем, как Нуар избавляется от пачки, кривя лицо так, будто держит в пальцах самый отвратительный в мире, измазанный в какой-то жиже и не стиравшийся последние десять лет носок. — Ты манипулировал объятиями, это как-то не по-котовьи, не находишь? — Прости, моя прекрасная леди, коты любят только запахи молока и печенья и готовы на что угодно, чтобы не изменять своим привычкам, — Нуар вдруг ловит ее руку и целует тыльную сторону ладони, так, как делал это в тысяче вселенных. В который раз она в него влюбляется, с замиранием сердца следя за тем, как он поднимает голову и встречается с ней глазами? В них столько лукавства и искренности, что она не может дышать. — Но я рад, что ты настолько дорожишь этим котом, чтобы изменить своим. — Что угодно ради тебя, — бросает она быстрее, чем успевает опомниться, но слова не вернуть назад, и ей остается только смущенно улыбнуться под его внимательным взглядом. — Дружба дороже, к тому же, мы договорились спасать друг друга, и, видимо, это касается не только морального состояния. — Разумеется, нет, — Нуар все еще смотрит на нее так, будто она сейчас превратится во что-то на его глазах, но он не может себе даже представить, во что. — Если я увижу, как ты стоишь на краю крыши — снова, кстати, — я кинусь к тебе. Это почти то же самое. К слову, ты знала, что курение вызывает депрессию? — Да что ты, — без особого энтузиазма вскидывает руки Маринетт, но не может не улыбнуться, когда его глаза превращаются в щелочки. — Ладно, ладно, я поняла, профессор Кот. Будет тебе запах молока и печенья, только приходи. — Мур-ркрасная новость, принцесса, — почти натурально мурлыкает Кот Нуар, заставив Маринетт сдавленно хохотнуть, и вдруг смотрит ей за спину, продолжая улыбаться. — Ну, мне, кажется, снова пора, — он опять торопливо перехватывает ее руку и смазанно целует, попадая в пальцы. — Увидимся! Он подскакивает вверх на шесте так быстро, что Маринетт даже не успевает попрощаться с ним в ответ, а в следующее мгновение за плечо ее хватает сильная рука Альи и тянет чуть назад, из переулка. — Маринетт! — удивленно восклицает она, потеряв дар речи и просто жестикулируя то на нее, то на крышу соседнего дома. — Что это? Это Кот? Нуар что?.. Нуар тебя целует?! — Ты сейчас взлетишь, — со смешком говорит Маринетт и перехватывает ее руки, которые теперь напоминают ветряную мельницу. — Тебе показалось, это был мираж. — Какой мираж, Маринетт, сейчас зима, а мы не в пустыне, — она приближает свое лицо к ее так близко, будто хочет залезть в душу. — Признавайся, девочка, ты встречаешься с Нуаром? За моей спиной? — Ты так говоришь, как будто мы с тобой в браке последние двенадцать лет, а ты застала меня с любовником, — Маринетт нервно хмыкает и отодвигается от Альи. — Почти что, — Алья хмурит брови и упирается руками в бока. — Как вы познакомились? Ты не говорила, что знаешь Нуара. — Я его и не знаю, он сам спустился, забрал мою сигарету, отчитал, как маленькую девочку, и ушел, — Маринетт пожимает плечами, чуть отодвигаясь, и идет вперед, старательно сдерживая предательски прилипшую к лицу улыбку. — Ну да, да, а светишься ты так, потому что тебе ведь очень нравится, когда кто-то так делает, — Алья догоняет ее и хватает под руку, старательно заглядывая ей в лицо. — Скажи, почему ты никогда ничего мне не рассказываешь? — Потому что сразу все записываешь в свой Ледиблог? — улыбается Маринетт, действительно не чувствуя в себе никаких сил сопротивляться внезапно хорошему настроению, и Алья тыкает пальцем ей в щеку, отодвигая от себя ее чересчур довольное лицо. — Маринетт, я же твоя лучшая подруга, как ты можешь? Я никогда не предавала твои секреты, — Алья кажется действительно обиженной, и Маринетт извиняюще пожимает плечами. — Я же тебе все рассказываю! Даже о том, что мне нравится Нино, а вот ты про свои влюбленности мне совсем ничего не говоришь. Разве это честно? — Ты права, — Маринетт вздыхает, неуверенно прикусывая нижнюю губу и внезапно решается на небольшой, но отчаянный шаг, который, кажется, очень необходимо сделать в это мгновение, чтобы не потерять доверие Альи. — Нуар мне действительно немного симпатичен. Но кому он не нравится, верно? — А-а, подруга! — Алья сжимает пальцами ее локоть и довольно тормошит от радости, заставляя Маринетт смеяться ее эмоциональности. — Боже мой, наконец-то кто-то растопил твое ледяное сердце! Я думала, этого никогда не случится. Операция «МариКот» начинается прямо сейчас. — Что? — фыркает удивленная Маринетт, не переставая смеяться. — Какой еще «МариКот»? — Маринетт и Кот Нуар, конечно же, что еще? — О нет! — Маринетт подталкивает Алью плечом, а затем обхватывает за талию и делает несколько шагов в вальсовых движениях прежде, чем выпусть ее, драматично отталкивая. — «Этот мотив, который преследует меня день и ночь, этот мотив не рожден сегодня…» — она подмигивает Алье, внезапно погружаясь в эту лихорадочную радость, заставляющую ее начать напевать Пиаф. Алья смотрит на нее с нескрываемым изумлением. — Ого, это точно были сигареты? — Я просто хотела сказать, — чуть запыхавшись говорит Маринетт, останавливаясь и дальше шагая за Альей спокойно, — что эта песня не новая и ничем хорошим обычно не кончалась. Пообещай, что ты не будешь пытаться нас сводить, хорошо? — Но, девочка моя, я же обещала тебе никогда не врать, — Алья смеется, вдруг тоже раскинув руки и остановившись, чтобы вскинуть голову. — Ради такого случая я даже могу дать себе шанс и попытать удачу с Нино. Как тебе мысль? Попытка за попытку. Ты рассказываешь, как дела у вас, а я — как у нас. Все честно, без политических интриг и журналистских подводных камней. Просто я так давно не слышала от тебя слово «симпатичен» и «мне» в одном предложении, что нахожу это удивительным событием. Маринетт многозначительно на нее смотрит, чуть поджимая дрожащие в улыбке губы, и внезапно думает, что со стороны это, должно быть, выглядит весьма забавно — пара встреч с героем, которого она не должна знать, а она уже ощущает этот мир вполне сносным для ее в нем существования. Она снова рассеянно улыбается, смотря себе под ноги, и медленно идет вперед, чуть пнув носом ботинка свернувшийся в комок кусок снега у края тротуара. Кот Нуар снова становится той ее причиной, по которой она чувствует себя дома даже в чужом от и до для нее мире, она вспоминает его голос, все его слова, сказанные ей, вскользь или намеренно, усталые или веселые, все его взгляды, прикосновения, и ей кажется, будто она сходит с ума. На двадцатый раз ее попытки вернуть миру баланс всего лишь исправлением ошибок из прошлого она начала путать всех Котов Нуаров и Адрианов, с которыми была и которых знала. Она вела мысленный список всех событий, которые происходили с ней в том или ином времени, но в этом окончательно отбросила от себя все эти ненужные знания. Как бы не ляпнуть при Нуаре того, что я не могу знать, или, еще хуже, того, чего здесь никогда не было и не могло быть, думает она мимолетом, сворачивая за угол в сторону булочной и игнорируя размышления вслух идущей рядом Альи. Вряд ли он обрадуется тому, что она так нагло лжет ему в глаза, если когда-нибудь узнает о том, сколько раз она проживала с ним свою жизнь, сколько лет — если не тысячелетий — любила его, находила, отвергала, спасала, умирала сама ради возможности спасти реальность от безумия Бражника. Интересно, что сделала эта Ледибаг, чтобы его обезвредить? Маринетт отстраненно смотрит на коснувшуюся ее плеча Алью. — Хэй, детка, все в порядке? — спрашивает она обеспокоенно, и Маринетт изгибает губы в подобие улыбки. Конечно, все в порядке. Она не справилась с Бражником, миллионы раз проигрывала с ним битву за жизнь всей планеты, а теперь жила в мире, подстроенным под ее глупое, несуразное желание — единственное, что оказалось способным дать этому миру шанс. Разве могло быть что-то не в порядке? Если бы только Алья знала… — В любом случае, я рада, что тебе становится лучше, это заметно. Даже если твоя симпатия к Нуару ничего не значит и не зайдет дальше твоего маленького, секретного признания мне — ничего страшного. Кажется, с ним тебе легче. — Ну, он же герой, — Маринетт убирает отросшую прядь волос за ухо, смущенно отворачиваясь. Обсуждать свои отношения с Альей все еще кажется немного странным и непривычным, между ними слишком много тайн и слишком много времени, чтобы Маринетт могла поделиться. — Возможно, это какая-нибудь волшебная сила, ну, знаешь, когда ты открываешься человеку как под действием сыворотки правды. Поэтому они так хорошо работают с полицией. — Хорошее оправдание, — хмыкает Алья, останавливаясь у порога ее дома и коротко обнимая ее за шею на прощание. — Приходи завтра на пары, ладно? — Я приду, — соглашается внезапно Маринетт и смотрит ей в глаза прежде, чем опустить руки. Она говорит это и понимает, что хочет прийти, что это не просто слова или вынужденное согласие, нет, ей правда это нужно. И еще она хочет, чтобы хотя бы Алья вернула себе любовь. — А ты пообещай, что пригласишь завтра куда-нибудь Нино. Поверь, вы будете идеальной парой. — Тебе сложно отказать, — смеется Алья, целует ее в щеку и делает шаг назад. — Я так рада, Маринетт, я очень скучала. Она отворачивается и уходит прежде, чем Маринетт успевает ей ответить. Но, впрочем, у нее и нет подходящих слов. Маринетт поднимается в свою комнату, мельком, но тепло поприветствовав родителей, выглянувших из кухни, и, только закрыв за собой люк понимает, что она тоже по себе скучала. И по возможности вдохнуть полной грудью. Ей все еще плохо от мысли, что в ее жизни больше никогда не будет любви, но то, что есть между ней и Нуаром сейчас — уже больше, чем она могла бы мечтать после того, что натворила. Маринетт хочет ему верить. Хочет верить, что объятия и долгие разговоры с ним исцелят ее и что она тоже в ответ успокоит его глубоко несчастную душу. Она невольно смотрит в сторону балкона, но тут же одергивает себя — едва ли Нуар заявится к ней среди бела дня. Да и вовсе не обязательно, что он придет сегодня, он ничего ей не обещал, у него могут быть дела, он может, в конце концов, устать после того нападения. Наверняка их не оставляют в покое даже после того, как преступников обезвреживают. Маринетт внезапно становится интересно, а работает ли в этом случае сила восстановления Ледибаг, но эта мысль приносит ей такую горечь, что она несколько мгновений не может вдохнуть, поэтому она тут же беспокойно переключается на что-нибудь более безопасное и достает из шкатулки свой дневник. С тех пор, как она оказалась здесь, единственное, чем она хотела заниматься — это пытаться записать некоторые события из всех вариантов жизни, которые она прожила рядом с Адрианом. Это помогает ей не сойти с ума, не чувствовать себя настолько одинокой, держаться на плаву. По-хорошему, воспоминания должны доставлять ей еще большую боль, но вместо этого она ощущает себя спокойнее — все это действительно с ней происходило, говорит она себе, ее боль не существовала всегда и, судя по последним событиям, не собирается устремляться в вечность. У всего есть пределы и границы. Маринетт пролистывает страницы, останавливаясь лишь на рисунках — везде, в основном, Адриан или Нуар в самых разных ситуациях, в костюме и без, его руки, его глаза, губы. Если бы кто-нибудь нашел этот дневник, счел бы ее помешанной, но она знает, что этого никогда не случится, она хорошо охраняет свои секреты, иначе она не была бы когда-то Ледибаг. Она открывает чистую страницу и берет в руки карандаш. На этот раз она хочет нарисовать Нуара, которого узнала только недавно. С этим Нуаром она только знакомится, открывает его для себя, влюбляется снова, и снова, и снова, без устали и — почти — без сожалений. Маринетт хочет запечатлеть и его тоже, чтобы понять в процессе, какие чувства у нее вызывают эти новые отношения, дружба, на которую она, не раздумывая, согласилась. Сначала она рисует его глаза — их взгляд, тяжелый и грустный, он отпечатался у нее в голове. Когда она смотрит на собственный набросок, ей и самой становится очень грустно, и снова хочется обнять Нуара, сказать, что он больше не одинок — что он никогда не был одинок. Маринетт записывает рядом некоторые его слова, мысли, которые он высказал, боясь, что забудет, когда пройдет время, а она не хочет забывать ничего, не хочет, чтобы эта реальность смешивалась с остальными, теперь не существующими. Она хочет сделать ее настоящей для себя, хочет стать ее частью, потому что подозревает, что другой у нее больше не будет. Она делает еще несколько набросков прежде, чем преступить к полноценному рисунку, раздумывая о том, что сказал ей Нуар о своем отце. Она представить себе не может, что он испытал в тот миг, когда узнал, что он Бражник, когда осознал, против кого боролся и какие у Бражника были мотивы. Маринетт и в страшном сне не может присниться, чтобы ее отец оказался злодеем. Адриан, оставшийся совсем один — картина, которую сознание Маринетт воспринимает с огромным трудом. Она просто не хочет это принимать, но знает, что это правда, она видит это в глазах Нуара. Этот Адриан был живым описанием человека, который жил без любви почти всю свою жизнь, который не ощущал ни капли тепла, и тем не менее остается самым светлым человеком, которого Маринетт знает. Даже в таких условиях он напоминает ей солнце — оно не обжигает, а греет, и ей как никогда хорошо в его лучах. Маринетт проводит карандашом по линии его челюсти, по скуле, выделяя тени, будто гладит пальцами его лицо, и неопределенно улыбается своим мыслям, витающим где-то далеко и впервые за очень долгое время почти не болезненным от воспоминаний. Ей надо учиться жить дальше, она умная, молодая, и в этой вселенной Кот Нуар хочет быть ее другом, она не может ему отказать — как и себе не может тоже. Она рисует его губы, его руки, нос, черты лица ложатся на лист бумаги привычно и осторожно, словно она боится неправильно его нарисовать. Маринетт рисует то Адриана, то Нуара, то Нуара без маски, но в каждом наброске она видит его пытливую, пылкую душу. В конце концов, она пририсовывает рядом с ним Плагга, которого видела не единожды в сотнях сценариев их жизни, и рядом с ним кусочек камамбера. Она улыбается почти против воли. Не смеши меня, мальчик, какой патруль без второго ночного ужина? Маринетт почти счастлива в это мгновение, баюкая свои мысли, как в колыбели, в своем сознании. Она скучает по всему, что составляло ее жизнь, но сейчас это чувство не кажется ей злом, оно не чужеродно, не приносит боль или грусть — ей хорошо от мыслей о Плагге, об их играх с Тикки, о каждом их с Нуаром общем патруле. Ей хорошо от воспоминаний о прикосновениях Адриана в ночи, она чувствует, как зудят губы от воспоминаний о его поцелуях, и это вызывает в ней лишь удовольствие. Она проводит пальцами по губам нарисованного Нуара и касается кончиками своих, коротко улыбаясь. Маринетт вздыхает и закрывает глаза, прислушиваясь к этому ощущению внутри себя. Она словно вернулась домой. На очень короткий миг, но она больше не потеряна. У нее есть дружба Нуара, у нее есть шанс, возможность снова начать жизнь, пусть она и будет не до конца полной. В своих воспоминаниях она касается шеи Адриана пальцами, проводит ниже, вырисовывая рисунки. Она пишет на его коже слова любви, и он, лежащий с закрытыми глазами, так ясно улыбается, что у нее нет ни малейшего сомнения — он знает, что она пишет. Конечно, мы всегда будем вместе, — говорит в ее воспоминаниях Адриан, когда она пишет на его коже «всегда» и ставит вопросительный знак. — Как я могу жить без половины души? Он и не смог. Он уничтожил планету, он готов был взорвать Вселенную, в которой нет их любви. А она готова была пожертвовать собой — по той же причине. Дружба, которую предложил ей Нуар — продолжение того «всегда», смытый волнами времени вопрос, оставшийся когда-то лишь на его коже. — Знаешь, — произносит Блан, когда она снова, плача, опускается рядом с ним на крыше разрушенного Лувра. — Видимо, дело не в этом. Мы просто не можем любить друг друга. — Я попробую еще раз. Она сдалась. Но теперь ее не покидает новая мысль, мысль о том, что они могут любить друг друга, не опускаясь в хитросплетения судьбы. У них есть еще шанс, единственный, их последняя настоящая жизнь, и Маринетт пробует еще раз, даже если это значит броситься с места в водопад из тех бесконечных непрекращающихся временных линий, которые все еще затягивают ее в водоворот. — Ты сломаешь время. — Ты сам мне его дал. Маринетт закрывает дневник, убирая его в коробку с замком, и смотрит в окно. Нуара все еще нет. Она вздыхает, отворачиваясь, и почти падает в кровать, не в силах найти хоть какие-нибудь эмоции. Ей кажется, что сегодня Нуар уже не придет, и это расстраивает ее больше, чем ей хотелось бы. Но она устала, устала от постоянных эмоций, от мыслей в голове, устала даже от радости, потому что это очень сильные чувства, а она хочет только спокойствия и пустоты. Маринетт закрывает глаза и натягивает на плечи одеяло. Нет никакого вреда, если она полежит так какое-то время — если Нуар придет, она почувствует, она всегда его почувствует, в каком бы состоянии не была и где бы не находилась. Но он не приходит.***