***
— …так что теперь мы идем в кино, — произносит Алья, чуть улыбнувшись, и Маринетт довольно соединяет ладони, показывая крайнюю степень умиления. — Жаль, конечно, что пришлось звать его самой. Получилось не очень романтично. А ты, девочка? — Алья подмигивает, чуть пихая ее в плечо. — Натаниэль снова на тебя смотрит, даже напросился с нами в кафе. Или твое сердечко принадлежит одному нам с тобой известному красавцу-блондину? — Мое сердце принадлежит только тебе, Алья, — с тихим смешком отвечает Маринетт, чуть склоняя голову, и они замирают у входа в кафе, кутаясь в шарфики и ожидая прихода парней. Маринетт старательно игнорирует тот факт, что Нуара она не видит уже больше недели, пытаясь быть самой собой, но какой именно — так и не решилось. До встречи с ним она была замкнутой и меланхоличной, потом ее настроение резко изменилось на то, какой она была когда-то, в самом-самом начале, и теперь она застряла где-то посередине, между ними, просто надеясь, что Алья этого не заметит и не скажет, что у нее раздвоение личности. — Ах, тебе стоило признаться мне раньше, — подыгрывая, расстроенно тянет Алья, стягивая шапку и прижимая ее к груди. — Я не знала, что разбивала тебе сердце все это время! — Так ты будешь со мной? — чуть более драматическим тоном говорит Маринетт, тоже прижимая к груди руки и приближая свое лицо к ее. Алья обхватывает ее щеки холодными ладонями, роняя шапку в грязный снег у обочины, и тянет к себе так, что Маринетт и правда кажется, что ее сейчас поцелуют. — Но как же я могу быть с тобой, если ты моя сестра-близнец, с которой меня разлучили в детстве?! — Алья сжимает ее лицо так сильно, что Маринетт не может даже воспользоваться мимическими мышцами, и продолжает: — Если бы мы знали, но теперь… — Теперь нам придется жениться на первых встречных, чтобы никогда не найти другую любовь! — заканчивает Маринетт, как раз когда к ним подходят парни с невероятно недоуменными выражениями на лицах, и хватает Нино за руку, чтобы притянуть его к Алье. Выражение лица Нино в этот момент было достойно фотопленки, потому что Алья быстро понимает, что к чему, перехватывает парня и тянет к себе, снова беря все в свои руки. — Я так опечалена, ничто не умалит моей боли! — вздыхает Маринетт громко, прикладывая ладонь ко лбу, и вдруг падает в руки удачно вставшему сзади Натаниэлю, сжавшему пальцы на ее предплечьях и не давая упасть. — Натаниэль, если я умру от горя, тебе достанутся все мои наброски! — У тебя же там сплошной Кот Нуар, — хмыкает Алья, перед которой уже открыл дверь Нино, и Натаниэль ловко ставит Маринетт на ноги, помогая подняться. Она извиняющееся ему улыбается и проходит вперед. — Неправда! Там еще Адриан, Тикки и Плагг, добавляет она про себя, пытаясь придумать, как бы ей отомстить Алье, но в голову ничего путного не приходит. — Наверняка это очень талантливые наброски, — скромно замечает Натаниэль, когда они останавливаются в холле. Маринетт разматывает с волос шарф, встряхивает ими и благодарно ему улыбается. — Ты потрясающе рисуешь. — Слышала, Алья? — повышает голос Маринетт, потому что подруга отходит как-то слишком далеко, разглядывая постеры. — Мы расстаемся, ты никогда не говоришь мне таких слов! И вообще, мы не близнецы, нас подменили, когда подменили подмену! — Девочка, ты разбиваешь мне сердце, — Алья вдруг притягивает к себе за шарфик Нино, почти касаясь его щеки губами, и, не отстраняясь, смотрит на Маринетт. — Накал страстей, Мари! У меня новая любовь. — Уфмпх, — многозначительно куксится Маринетт, складывая на груди руки, но Алья уже на нее не смотрит, отворачиваясь и уводя даже не сопротивляющегося Нино к столику, и внезапно руки Натаниэля касаются ее плеч, помогая снять пальто. Маринетт почему-то краснеет на три оттенка, торопливо ему помогая, и сразу выхватывает свою вещь, как будто он собирается ее украсть. — Спасибо, не стоило! — Прости, — Натаниэль смущается не меньше Маринетт, будто бы сделал что-то невероятно неправильное, хотя дело тут вовсе не в нем. — Меня так приучили, я не хотел тебя пугать. — Ты вовсе не напугал меня, я просто от неожиданности напугалась, — Маринетт замолкает, тщательно обдумывает то, что сорвалось с ее губ, и краснеет еще больше. — В общем, ты не виноват, я, ну, в общем, вот… Алья оказывается рядом с ними очень вовремя и утягивает Маринетт на диванчик у окна, чтобы сесть напротив парней. Маринетт вздыхает почти с облегчением, когда понимает, что дальше придумывать оправдания ей не придется. Общаться с людьми ей все еще довольно сложно — она все время боится сказать что-то не то, поднять тему, которой они никогда прежде с ней не касались, или начать говорить о несуществующих событиях. Поначалу такое случалось чаще, но и теперь Маринетт ни в чем не уверена — ее прошлое еще сильнее смешивается в сознании с настоящим, и она уже не отличает, где реальность, а где — то, чего никогда не было. — Маринетт, у тебя новая прическа, — почти мечтательно замечает Натаниэль, пока Алья разделяет с Нино одно меню, выбирая, что заказать, и Маринетт встречается с ним глазами, снова чувствуя себя как на плахе под его внимательным, заинтересованным взглядом. Алья услужливо «напомнила» ей, что их с Натаниэлем симпатия когда-то была взаимна и что он просто не решился сделать шаг, а самой Маринетт было непривычно делать это первой, но она очень рада, что ничего не получилось. Она не знает, как смотрела бы в глаза Нуару, если бы очнулась в мире, в котором у нее был парень и это был бы не он. — Черты лица стали немного мягче, тебе очень идет. — Спасибо… наверное, — Маринетт смущается, отворачиваясь и заправляя за ухо прядь. Если она узнает, что Натаниэль пришел сюда только для того, чтобы все же попытаться, а Алья об этом знала, она собственноручно придушит ее подушкой во сне. Дважды. Чтобы наверняка. — Я бы хотел тебя нарисовать, — говорит Натаниэль, еще сильнее смущаясь, и это окончательно убеждает Маринетт в том, что он здесь не просто так. От отчаянного смущения и неловкости ей хочется застонать. Она ведь просто хотела провести приятно время с друзьями, а не думать о том, как бы ей спровадить ненужные ухаживания и не задеть ничьи чувства. — Тебе бы подошел образ какой-нибудь супергероини, если тебе нравится эта тема… — Нет! — прерывает его Маринетт с бешено заколотившимся сердцем. Она смотрит на него почти напуганно, будто увидеть саму себя на рисунке в костюме значит навсегда расстаться с мыслью, что это не фантазия, не игра больного воображения, а реальность, которая когда-то была ее настоящим. Она не готова к этому, даже если тот факт, что она все себе придумала, сделал бы их отношения с Нуаром возможными. — Пожалуй, не стоит, я, знаешь, я боюсь карандашей, да, очень боюсь, а тут еще свое лицо карандашным следом, то есть, я имею в виду… А никому не нужны салфетки? — Маринетт подскакивает и вылетает из-за столика, продолжая на ходу по инерции приговаривать, что им на стол не поставили салфетницу. — Бро… — слышит она довольно многозначительно звучащий голос Нино и устало прислоняется к стойке, наподобие барной, с кассовым аппаратом и различными пирожными под стеклянными крышками. Она торопливо закрывает глаза, коротко выдыхая, но ее прерывает насмешливый смешок. — Несешь салфетки? — спрашивает подошедшая Алья, и Маринетт с раздражением тыкает в ее сторону пальцем. — Ты знала! — Я же не думала, что он станет за тобой так активно ухаживать, раньше за ним это не наблюдалось, — Алья пожимает плечами и хочет обнять Маринетт за талию, но та встречает ее попытку весьма недовольным взглядом. — Ну брось, девочка, ты ведь свободная, молодая, что, если с Натаниэлем тебе повезет больше, чем с Нуаром? — Дело вовсе не в везении, — бурчит Маринетт и смотрит в сторону парней, покусывая губы. — А в чем? В том, что здесь ужасный сервис и никто не принес салфетки? — Алья, — Маринетт почти рычит, хватая ее за руку, но тут же как будто успокаивается. Алья не понимает, никто не поймет, даже Нуар, и она никому не может рассказать о том, насколько сильное чувство бьется в ее груди. Оно больше, чем вся бесконечная вселенная. — Нельзя ведь просто выбрать человека, исходя из возможностей или везения. Мне просто сейчас… это слишком, понимаешь? — Да уж, малыш, изрядно ты себя потрепала всеми этими мыслями, — вздыхает Алья и вдруг касается ладонью ее волос, портя ту прическу, о которой говорил Натаниэль, и стягивая с ее волос резинку под возмущённый, недовольный писк. Она треплет ее волосы пальцами и чуть улыбается. — Хотя я больше за МариКот, если тебе интересно. — Я думала пейринги существуют только между персонажами или знаменитостями, — замечает Маринетт, слабо улыбаясь Алье в ответ. Она думает о том, что Нуар-то как раз и есть знаменитость, и как-то молниеносно, само собой сердце ее наполняется теплом. Маринетт не может о нем не думать, она скучает по нему и переживает, и не знает, что могло произойти, что его не видно ни в новостях, ни в городе, ни в ее спальне. Вечерами ей так хочется набрать Адриану, но она терпит, сжимая зубы, и проверяет его соцсети, с грустью глядя на пустоту там, где должно быть написано «в сети». Маринетт боится даже представить, что случится с ее душой, если окажется, что Нуар просто флиртовал, шутил с ней, не имея в виду ничего серьезного, а она уже напридумывала себе будущее, в котором они очень и очень крепко дружат, обнимаются и едят вредную еду перед экраном телевизора. — Вот еще, — Алья смотрит на нее почти удивленно. — Откуда ты спустилась, моя девочка, с Марса? — С Луны, — хмыкает Маринетт не очень весело, отворачиваясь. — С Луны параллельной вселенной. Я тоже за МариКот. — Замечательно! — тут же пищит Алья, хватая ее обеими руками за лицо и прижимая ее голову к своей груди, как потерявшегося ребенка. — Наконец-то! Итак, какой у нас план? Нет, не говори! Избавимся вечером от мальчишек, и я приду к тебе! Будешь со мной ходить на все их битвы, я снимать для Ледиблога, а ты напитываться праведными романтическими чувствами! — Может, мне ему помогать? — внезапно говорит Маринетт, глухо, потому что все еще прижата к груди Альи. Эта мысль не так давно пришла ей в голову и она не слишком-то умная — Маринетт уверена, что Нуар просто покусает ее, когда узнает, — но она видела, как сражается эта Ледибаг, и не очень-то хочет бросать Нуара на произвол судьбы. — Ну, знаешь, обезвреживать преступников по возможности и все такое… — Девочка, ты сошла с ума, — смеется тихо Алья и тянет ее обратно за стол к ничего не понимающим парням. — Обсудим позже!.. Нино, звезда моя, если еще раз я увижу, как ты перекладываешь мой телефон, я лично лишу тебя того, на чем держится твоя кепка. И ничего не сошла, думает Маринетт почти с тоской, не вслушиваясь в шумный разговор, завязавшийся у друзей, если бы ты только знала, как много раз я участвовала в таких драках, ты бы переименовала свой Ледиблог. Боже, не могу поверить, моя лучшая подруга сходит с ума по этой Ледибаг так же, как и по мне! Маринетт не слишком хорошо понимает, почему, но все, что связано с Ледибаг, вызывает в ней жуткую ревность, неприятие, даже злость — она видит, что предвзята к ней, но ничего не может с собой поделать. Это ее талисман, ее квами и ее жизнь. И пусть Ледибаг ни в чем не виновата, она не была достаточно хороша, чтобы Маринетт признала ее как равную, и одновременно была слишком хороша, потому что не уничтожила весь мир своей безалаберной ошибкой и нашла Бражника. — Вот, я заказал твой любимый молочный коктейль, — слышит Маринетт под ухом голос Натаниэля и едва не вскрикивает от неожиданности, взмахивая рукой. Парень едва-едва успевает выпрямиться и спасти стаканчик с коктейлем, и они оба замирают, испуганно глядя друг на друга. — П-прости… — Ох, Нат, я просто не прости, оно высыпалось… — она замирает, смотря на него во все глаза, смущается и пробует еще раз, старательно игнорируя смех Альи и Нино. — То есть, прости высыпалось, я Нат… то есть, простипожалуйстаяневыспалась, — она принимает из его руки коктейль, неуверенно опуская глаза и сжимает пальцами трубочку. — Я рисовала всю ночь, вот и… — Ничего, я понимаю, — тихо говорит Натаниэль и садится на свое место, глядя на нее так, словно с каждой минутой его надежды становятся все призрачнее. Маринетт знает, что не виновата и ничего ему не должна, но чувствует себя так, будто разбивает его мечты. — Порой рисунок так увлекает, что занимаешься лишь этим с утра и до утра… Не покажешь свои работы? — Я… — Маринетт кидает быстрый взгляд на Алью, понимая, что рисует на самом деле только Нуара, и та изо всех сил пытается не улыбаться. — Конечно, когда-нибудь, с удовольствием, у меня просто с собой нет, но как только будут, так сразу! Ты ведь не обидешься?.. — Разве я могу на тебя обижаться? — со слабой улыбкой спрашивает Натаниэль, и она чувствует, что он совершенно искренен с ней. Маринетт на мгновение прикрывает глаза. Иногда мир кажется ей совсем невыносимым, а иногда то, что внутри нее, превращается в отраву, горькую, пахнущую полынью, и она просто не может заставить себя сделать дальше шаг, даже если шагает по наитию, потому что не может не шагать. Как Карлик Нос из старой сказки, она несется в невидимых волшебных туфлях куда-то вперед по течению жизни, судорожно пытаясь замедлиться, но проносясь только быстрее. Ей страшно. Она чувствует себя слишком маленькой для этого огромного мира. И в тоже время ей совершенно безразлично. Всего этого так много, что она не может, не способна с этим смириться, и в тоже время готова расслабиться, если вселенная наконец оставит ее в покое. По крайней мере, в этой вселенной у нее есть вкусный молочный коктейль и надежда, что завтра она не окажется на краю всего мира, погруженного в мировой океан. — …мы с Маринетт как раз мимо проходили, но я почти ничего не успела заснять, — доносится до Маринетт голос Альи, и она заставляет себя вы нырнуть из собственных мыслей, снова пытаясь вернуться в реальность. — Зато мне дала небольшое интервью Ледибаг, вы смотрели? — Мне кажется, Ледибаг пытается присвоить себе все заслуги, — вырывается у Маринетт прежде, чем кто-либо успевает что-то ответить. — Будто никто, кроме нее, не старается. — Ты слишком категорична к ней, бро, — хмыкает Нино и неловко взмахивает руками. — То есть, сис. — В конце концов, она спасла нас от Бражника, и все эти годы с ним — от акум, а теперь поддерживает порядок в Париже, — добавляет Натаниэль, не поднимая на нее взгляда — но так даже лучше, потому что если бы он посмотрел, наткнулся бы только на ее чересчур очевидное недовольство и раздражение их словами. Как она может быть категорична к Ледибаг? Она? Ей всего лишь есть, с чем сравнивать, и она ни капли не завидует, конечно же, нет. Точно нет. — Мне кажется, ты просто завидуешь, — тут же с удивительной журналисткой чуйкой улыбается Алья, но, не успевает Маринетт ни подтвердить, ни опровергнуть ее слова, как она добавляет: — Она действительно очень много делает для нас, но иногда ее пренебрежение людьми меня поражает. Взять только тот случай с акумами, вспомни, Нино, — она несильно пихает его в бок, привлекая внимание, и тот смотрит на нее широко распахнувшимися глазами. — Она не спасала людей, потому что считала, что ее сила исцеления все равно вернет все на свои места и пострадавшие больше таковыми не будут. Не очень похоже на геройский поступок, согласись. — Ну, в нем есть логика, — осторожно произносит Натаниэль, и на этот раз они все же встречаются с Маринетт глазами. Он вздрагивает от того, как она злобно щурится. — Но это, конечно, не очень хорошо. — Она ведь даже не защищает Кота Нуара, — снова вставляет Маринетт, отворачиваясь. — Слово «напарники» для нее, очевидно, пустой звук. Сколько раз я видела, что он подставляется ради нее! Хотя теперь в ней нет никакой необходимости, акум ведь больше нет, значит, они точно на равных условиях, но ей, видимо, наплевать. Не понимаю, как тот, кто давал ей силу, мог подумать, что она ее достойна. — Бро, — снова тянет Нино с долей разочарования, и Маринетт тушуется, опуская подбородок и пряча лицо в своем стакане. Ну, ее ведь не посадят за рассуждения, верно? А думать она имела право, что захочет. — Думаю, ей тяжело дается ее геройская жизнь. — Совмещать спасение котят с деревьев и учебу сложно, но не невозможно, — снова бурчит Маринетт, подпирая щеку ладонью. — А она делает из этого не пойми что. — Ну, она героиня, и, несмотря на все твои слова, она все-таки оказалась достойна, — Алья говорит так безразлично-спокойно, что Маринетт не может понять, что она по этому поводу думает, но, если честно, даже не хочет знать. Мысль о том, что люди в этом мире настолько привыкли к этой Ледибаг, что не могли даже представить какую-нибудь другую, разбивала ей сердце. — Она очень много делает для всех нас, поэтому достойна нашей благодарности, а если и не ее, то хотя бы уважения. — А тебе, кажется, больше нравится Кот Нуар? — спрашивает вдруг Натаниэль. — Конечно, он нравится мне больше, — вспыхивает Маринетт, торопливо скрывая покрасневшее от смущения лицо за челкой. Она не думала, что все еще может так ярко испытывать эмоции и не скрывать некоторые из них на людях, но вот, это снова с ней происходит. Еще очевиднее было бы сказать, что она в него влюблена. — Он честно выполняет свою работу и заботится о парижанах, а еще он искренний и бескорыстный, в отличие от Ледибаг, и добрый. Я много раз видела его без нее на патрулированиях по ночам. — Наверное, ему просто скучно, — хмыкает вдруг Нино, но усмешка его звучит беззлобно и как-то устало. — Он почти двадцать четыре на семь в образе Нуара. — Или одиноко, — особо подчеркнуто произносит Маринетт, и Алья вдруг широко ухмыляется, повторяя ее жест и прислоняясь подбородком к ладони — Маринетт абсолютно точно знает этот взгляд, и он не сулит ей ничего хорошего. — Что? — Ну, тебе виднее, одиноко ему или нет, вы ведь, кажется, близки? — она чуть приподнимает брови, и Маринетт в очередной раз смущенно вспыхивает. — Что это значит? — непонимающе спрашивает Натаниэль, и Алья поворачивается уже к нему. Маринетт знает, что она не расскажет ему ничего такого, и что потом переведет весь этот диалог в шутку, и что начала она его только с целью подразнить ее, но ей все равно становится немного неловко перед друзьями за то, что никто не знал на самом деле о ее близости с Нуаром. А еще — за то, что все ее мысли снова сводятся к нему, даже когда она с кем-то другим. — Они ведь довольно часто встречаются, — тут же сдает ее с потрохами Алья, и Маринетт, чтобы скрыть свои чувства, закрывает лицо ладонями. — Недавно после битвы он спустился к ней, чтобы поговорить, но не успела я даже подойти, как он сразу исчез! Очевидно, их встречи очень личные. — Или ты себе снова что-то придумала, мисс сенсация века, — фыркает Нино, за что тут же получает весьма болезненный толчок в бок, судя по последовавшему за ним стону. — Я бы никогда не стала публиковать в Ледиблоге личную жизнь своей лучшей подруги, даже если она связана непосредственно с героями! — искренне возмущается Алья, и Нино, сдаваясь, приподнимает руки. — Я, может, и журналистка, но у меня есть чувства. — Да, мы заметили это, когда ты была акуманизирована, — отвечает он, очевидно, понимая, что задевает ее, но Алья только хмурится, отворачиваясь. — Ну, знаешь, все мы люди, — встает на ее защиту Маринетт, наконец отнимая руки от пылающих щек. — И вполне ясно, что мы испытываем эмоции. Почти никто не может сопротивляться акумам, кроме супергероев. — О чем ты, Маринетт? — удивленно спрашивает Натаниэль. — Любой может бороться с акумами, не один человек и не раз говорил Бражнику «нет». — Алья согласилась намеренно, — вставляет Нино, снова смотря на ее подругу. Маринетт прикусывает нижнюю губу. Об этом она, конечно же, не знала. — Чтобы отомстить кому-то, кажется. — Если бы акуманизированные не забывали обо всем, что делали, пока были одержимы, их бы привлекали к закону, — Натаниэль не очень уверенно вертит трубочку между пальцев и тяжело вздыхает. — Меня тоже пыталась захватить акума когда-то, но тогда еще было принято, что в независимости от того, помнит человек события или нет, если он подвержен влиянию Бражника, он понесет ответственность. А мне этого не то чтобы хотелось. — А покарать Хлою, которая уничтожила месяцы твоей работы, хотелось, — хмыкает недовольная Алья, снова поворачиваясь к ним ко всем, и Нино вдруг извиняюще касается ее руки пальцами. Та делает вид, что не замечает, но его руку не скидывает. — Если бы не было этого закона об акумах, все бы легко соглашались на сделки с Бражником, рушили бы Париж, и герои бы закончились еще на первых месяцах, — хмыкает Нино, встречаясь с притихшей от удивления Маринетт глазами. — К тому же, это ведь неправильно. Люди рушат, герои спасают, а в итоге никакого наказания никому нет. Нечестно как-то. — Ледибаг пришлось очень долго разговаривать с мэром Буржуа, чтобы он принял этот закон. — Он не хотел, потому что акуманизированной когда-то была и Хлоя, — тут же услужливо поясняет Алья, помнящая о ее небольшой «амнезии» касательно некоторых вещей. Благодарность самой себе за то, что она сказала подруге заранее, что может чего-то не помнить, наполняет Маринетт с головы до ног. Еще не хватало, чтобы сейчас ей пришлось объясняться перед всеми ними из-за того, что она не помнит таких простых вещей, с которыми жила несколько лет наряду со всем Парижем. — Но, в конце концов, ему пришлось уступить, потому что Ледибаг надавила, сказав, что вообще тогда не собирается спасать Париж. — Что ж, это… — проглотив половину слов и эмоций, наконец бормочет Маринетт, — разумно. — Хорошо, что Бражника посадили, — вздыхает Натаниэль, уткнувшись в принесенную ему тарелку салата и ковырнув кусочек помидора вилкой. — Теперь хотя бы можно чувствовать, что захочется, и не бояться, что можешь поддаться какому-то искушению и понести за это наказание. Мне пришлось полгода проводить с психологом, чтобы научиться сдерживать свои эмоции даже внутри себя. — Да уж, в то время они знатно разбогатели на тех, кто не был хиппи, — усмехается Нино, подавая Алье стакан с соком, и та благодарно кивает, видимо, уже забыв о том, что он упрекал ее в одержимости акумой. Маринетт не имела об этом представления и ей даже в голову не пришло проверить, чем борьба этой Ледибаг отличается от ее. Но ведь, если подумать, есть причины, по которым она оказалась эффективнее Маринетт, лучше, быстрее. Может быть, пока она распыляла себя на мораль, Ледибаг просто методично делала свою работу? Вряд ли она намного старше — Маринетт не может найти себе ни единого оправдания, и это оказывается настолько больно, что она не может дышать. — Бражник хорошо сбивал с толку людей, — вздыхает Алья, упираясь локтем в стол и подпирая рукой лицо, глядя на Маринетт. — К тому же, всегда думаешь, что у тебя все получится, что тебя не поймают. Ну, я, по крайней мере, была в этом уверена. — Она поступила как хорошая героиня, — бесцветный тоном невпопад говорит Маринетт, не глядя на друзей. — Теперь я понимаю, что вы имеете в виду… — Да, — соглашается Натаниэль тоже почему-то устало. — Теперь ты веришь, что тот, кто ее выбрал, не ошибся? — мягко спрашивает он, и Маринетт как прошибает током. Точно. Тот, кто ее выбрал. Мастер Фу. — Простите! — резко подскакивает она на ноги, переворачивая свой стакан, и неловко, даже немного дико, смеется, вылезая из-за стола и спотыкаясь о свою собственную ногу. Она кажется самой себе почти безумной, но она имеет на это право, имеет, потому что наконец-то у нее есть шанс. Господи. — Мне очень делать надо срочное! То есть, срочные дела! Мне надо уйти! Очень срочно! Прямо сейчас! Я потом заплачу свою часть, спасибопокаещеувидимся! — Маринетт вылетает из кафе так быстро, выхватывая свое пальто с вешалки, что забывает шарф и шапку, но возвращаться за ними уже не может просто физически, она бежит так быстро, поскальзываясь и даже не надевая пальто, просто держа его в руках, что ее начинает тошнить и сбивается дыхание, но она не останавливается, влекомая каким-то отчаянным страхом. Боже, пожалуйста, пусть все получится, плачет она почти с горечью, даже не скрывая слез, заворачивая за угол. Она знает эту дорогу так хорошо, что она отпечатывается у нее в памяти, знает, потому что так часто была в этом месте, так часто туда возвращалась, что это место почти становится ее вторым домом. В этом мире, возможно, первым. Холодный ветер щиплет мокрую от слез кожу, когда Маринетт резко врывается в массажный салон, игнорируя вскрик недовольного администратора, и влетает во всегда пустующую кабинку Мастера Фу. Ей так больно, так плохо, ей так не верится, что все это правда, она так боится, что ее не узнают, что ничего не получится, что если это действительно случится, она потеряет все возможные силы. Маринетт закрывает за собой дверь, встречаясь глазами с удивленным стариком, сидящим со скрещенными ногами у старого громофона, и даже не пытается скрыть стон отчаяния, перешедший в протяжный плач. — Ох, — тут же встает мастер Фу, подходя к ней ближе, и Маринетт сползает по двери, не в силах даже заговорить. Пожалуйста, скажите, что узнали меня, что мне это не приснилось. — Маринетт… И она раздается новым потоком рыданий, закрывая лицо руками. Она чувствует прикосновение теплых рук к своим плечам — ее обнимают и она льнет к его груди, сотрясаясь от слез, от срывающихся с губ отчаянных вздохов, почти стонов. Боль, кажется, распирает ее изнутри, у нее ощущение, что если она не избавится от нее, то сломается, разорвется. Она не способна больше терпеть, не способна успокоиться даже на пару секунд, оглушенная, растерянная, разбитая. Мастер Фу гладит ее по плечу спокойным отеческим жестом, в котором столько силы, что Маринетт неловко хватается за нее, пытаясь прильнуть не только к его телу, но и к душе, отчаянно рвущейся навстречу утешению. — Поплачь, Маринетт, вот так, все хорошо, — мастер Фу касается ее волос, и она глубже зарывается лицом в складки его одежды, не в силах успокоиться, потому что с тех пор, как она здесь оказалась, никто не говорил с ней так тепло и понимающе. — Ты такая молодец, я всегда знал, что ты будешь отменной героиней. Лучше бы я была просто человеком, думает Маринетт, но вслух не может произнести ни слова. Он помнит ее, она существует, на самом деле существует, и все это не фантазии, не сны, у нее была жизнь и есть шанс, который она едва не упустила, который она не использовала так долго. — Маринетт, — слышит она неуверенный, высокий голос, такой тихий, что он кажется ей шепотом, и поднимает глаза, встречаясь глазами с десятком замерших перед ней квами. — Сасс, — улыбается она сквозь слезы, и, облегченно вздохнувшие, они тянутся обнять ее осторожными лапками. Она кажется почти счастливой в это мгновение. Они настоящие, существуют, они помнят ее. Их нежность, прикосновение их маленьких телец, их искренняя радость и сожаления действуют на ее боль, как ветер на дым. Маринетт хочет обнять их в ответ, но лишь едва прикасается дрожащими пальцами. Она хочет сказать, что скучала, но все, на что ее хватает — это называть их по именам, едва дыша от последних, очищающих слез. Маринетт чувствовала, что пожертвовала очень многим, но теперь только понимает, что это не просто ее боль, преувеличенная желанием счастья, что ей и в самом деле пришлось отказаться почти от всего, чтобы оказаться в этой точке. И впервые она почти не жалеет — надежда захлестывает её с каждым новым приветствием, полным слез и радости. — Ты такая храбрая, моя королева, — лепечет Поллен, поправляя ее прилипшие к лицу волосы, и Маринетт издает невнятный смешок в ответ на ее действия. — Храбрая девочка-Ледибаг без маски. — Мне жаль, что я не смог тебе помочь, — внезапно произносит Сасс, с сожалением смотря на нее, и Маринетт мотает головой показывая, что его вины ни в чем нет. Только ее. — Если бы я использовал свою силу без хозяина, все могло бы закончиться очень плохо, хуже, чем когда силу использовал Кот Блан. — Ты не виноват, — Маринетт протягивает ладонь, и Сасс тут же на нее опускается, обвивая хвостом ее указательный палец. — Ты прав, неизвестно, что нас ждало бы, попробуй ты все исправить, — она касается его головы и устало вздыхает, прислоняясь затылком к двери. Маринетт смотрит на мастера Фу, как всегда невероятно спокойного, и чувствует смутную вину перед ним за то, что ворвалась к нему так, без предупреждения, с рыданиями и едва ли не криками. Но мастер Фу очень спокоен. Кажется, его совершенно не волнует произошедшее. Он с лаской в глазах встречает взгляд Маринетт и возвращается к своему занятию — он заваривает для нее чай, и эта маленькая забота снова сжимает душу Маринетт тисками благодарности. — Я должна извиниться… — Не нужно, Маринетт, — перебивает ее он, впрочем, не поворачиваясь в ее сторону, но голос его звучит мягко и ровно, призывая в сердце Маринетт спокойствие. — Все в порядке. Это я должен извиниться перед тобой. Мы недооценивали Бражника, тебе пришлось очень многим пожертвовать… Прости меня, Маринетт, — она смотрит в его глаза, печальные и видевшие так много, и виновато опускает подбородок, притягивая к груди колени и пряча взгляд. — Я, наверное, самая худшая Ледибаг из всех, вам незачем просить у меня прощения за мои ошибки, я сама виновата. — Если бы ты была плохой Ледибаг, разве были бы мы сейчас здесь? — улыбается мастер Фу, протягивая ей чашку, и Маринетт принимает ее, втайне благодаря за то, что он не призывает ее пересесть от двери. Сейчас ее ноги вряд ли бы держали. — То, что ты сделала, много больше, чем мы все имели право от тебя требовать. Жаль, что ты не сумела увидеться с Тикки. Надеюсь, нынешняя Ледибаг когда-нибудь даст тебе шанс на ваш разговор. — Мне без нее так одиноко, — признается Маринетт дрожащим голосом, едва владея похолодевшими и непослушными губами, и смотрит в прозрачную поверхность чая, не замечая ни запаха, ни его вкуса. — Я всегда знала, что самым трудным будет отпустить ее, но надеялась, что случится это не так скоро. Если бы я использовала талисманы сразу, не оттягивала момент расставания, возможно, мне было бы проще сейчас. — Но все так, как есть сейчас, — мастер Фу садится на пол напротив нее и ставит перед собой чашку для себя. Часть квами, все еще ютящихся вокруг Маринетт, перелетают к нему, но не отрывают от нее своих блестящих глазок. Маринетт почти больно на них смотреть — она везде видит Тикки. Мастер Фу оглядывает их с Сассом, который зависает очень близко от ее головы, и лицо его приобретает очень задумчивый вид. Еще до того, как он открывает рот, Маринетт почему-то вдруг понимает, что он скажет, и ей становится страшно. — Твоя связь с Тикки была и остается очень крепкой, но, может быть, ты хотела бы создать новую? — Я не уверена, что… — Маринетт замирает, не способная закончить. Ее пальцы чуть дергаются и она проливает несколько капель себе на джинсы и едва не попадает на головку Флаффа. — Тебе не нужно будет снова принимать на себя вместе с талисманом ответственность за весь мир, — добавляет мастер Фу, внимательно и с добротой глядя ей в глаза. — Я не… я не знаю, никто ведь не сможет заменить ее, — бормочет Маринетт, закрывая глаза. — Это и не нужно. Талисманы нужны, чтобы защищать, сейчас они защитят твою душу, помогут тебе, — отвечает он, но Маринетт не видит выражения его лица, потому что боится открыть глаза. — Это меньшее, чем я могу отплатить тебе — дать возможность быть рядом с другом. К тому же, — она слышит, как он улыбается, — я уверен в тебе и доверяю. Если что-то произойдет, никто не справится лучше, чем ты. — Я хочу пойти с тобой, — Маринетт распахивает глаза, встречаясь с Сассом взглядом, и тот улыбается ей. — Думаю, нам будет что обсудить. Маринетт совсем не уверена, что справится, и не понимает, почему мастер Фу ей так доверяет. И тем не менее, она так хочет согласиться — почти так же, как боится подвести своего квами вновь. Маринетт неуверенно переводит взгляд на мастера Фу, который, почему-то, не сомневается в ней ни мгновения, и быстро кивает, снова чувствуя подступающие к векам слезы. — Наверное, мне и правда нужен кто-нибудь, кому я смогу доверить все, — еле слышно говорит Маринетт и слабо улыбается Сассу, который ликующе завертелся в воздухе прежде, чем полететь ближе и быстро ткнуться ей в щеку головой. Без Тикки она будто бы осталась в темноте. Даже знай Нуар хотя бы половину, она не смогла бы посвятить его во все и все рассказать, потому что они не проживали эти жизни вместе. — Я помогу тебе со всем справиться, — обещает Сасс, и Маринетт, потерянно улыбаясь, гладит его пальцем по голове, когда он продолжает обнимать ее за лицо. Это лучше, чем она могла предполагать. Мастер Фу протягивает ей талисман, и Маринетт, не без колебаний, надевает браслет на руку. Все должно быть хорошо. Теперь будет.***