***
— Ох, Маринетт, давай будем лучшими друзьями на всю жизнь, будем обниматься целыми днями, смотреть корейские дорамы и смотреть на звезды, попивая какао, конечно, я же Кот Нуар, я никогда не лгу, о чем ты, какая ложь, камамбер мне в нос, — с раздражением передразнивает Маринетт, перенося охапку вещей вместе с вешалкой из шкафа и бросая на кровать. Генеральная уборка успокаивает мысли, твердит она самой себе, стараясь не думать о том, что Кот Нуар не появляется слишком долго для человека, с которым может быть все в порядке. Сасс, которому она беззлобно жалуется на жизнь, со смешным звуком пытается перетащить несколько ее головных уборов из полки на кровать. — До скорого, Маринетт, я ведь не сказал, что это скоро — в очередной другой временной линии, конечно. Маринетт поднимает одну из кофт и, осмотрев, кидает в ту кучу вещей, которые вряд ли еще когда-нибудь наденет. Ничего в горошек. Даже колготок. Точно нет. Никакого гороха. Юбка в круглую сеточку? Горох. В мусор. Красная кофта с черными пятнами? Туда же. И Кота Нуара тоже — с его обещаниями вместе. — Брось, Мари, — тихонько произносит Сасс, привлекая ее внимание, и она оборачивается, встречаясь с ним глазами. — Уверен, он не лгал, просто у него какие-то трудности. — Трудности? Ах, я же такой красивый, такой Кот Нуар, герой Парижа, что мне переживания девчонки, которая видела меня только пару раз в жизни, зачем с ней делиться, — Маринетт прижимает ребро ладони к подбородку, хлопая ресницами, и тут же кривится, поджимая губы, не замечая, что Сасс внезапно резко замолкает и пропадает из виду. — Скажу, что приду, а потом не буду появляться неделями и даже записку не оставлю, я же такой таинственный и такой черный, — она отбрасывает в сторону какие-то красные штаны с черной подкладкой просто потому, что больше не может даже смотреть на сочетание этих двух цветов в одежде на самой себе. Туда же летят красные ленты, которыми она перевязывала когда-то волосы. — И вообще, выкину-ка я ее сигареты, чтобы жизнь малиной не казалась, покажу, что я здесь папочка, а сам сделаю вид, что никакой Маринетт и нет. Знаешь, это же нечестно, я… Маринетт слышит позади шорох и резко оборачивается с двумя вешалками в руках, наблюдая за тем, как Кот Нуар, которого она уже минут пятнадцать как ругает вслух, с умиленным выражением на лице сидит на оконной раме ее открытого окна и подпирает ладонью щеку. Не то чтобы ей становится стыдно, когда она встречается с ним глазами. Нет, ей становится очень стыдно, но она только опускает руки, скрещивая их на груди несмотря на мешающиеся вешалки, и делает вид, что так и надо, пытаясь не думать о том, что он мог слышать голос квами. — И давно ты тут шпионишь? — Со слов «я же такой Кот Нуар…», — смеётся он открыто, а в следующее мгновение в него летит вешалка. Нуар ловит ее, даже не дернувшись в сторону. — Брось, принцесса, я ведь действительно не говорил, когда приду, хотя мне жаль, если ты переживала… — Если?! — отвечает Маринетт недовольно, наставляя на него вторую вешалку. — Что это значит, дурной ты кот? Если бы ты сказал, что у тебя непостоянный график, я бы не напридумывала невесть чего! Неужели так сложно было хотя бы записку оставить? — Ты волновалась обо мне, — продолжает с улыбкой Нуар, приподнимаясь и окончательно заходя в ее комнату. — Обо мне никогда никто не волновался. Это довольно приятно, оказывается, — он кажется почти счастливым, смотря на нее. Маринетт хмурится. — Да, а еще я злюсь! — Как я могу искупить свою вину, моя леди? — совершенно не испытывая угрызений совести даже для вида и сияя, как бриллиант, подлезает к ней Нуар и хлопает большими зелёными глазами, перед которыми устоять может только каменное сердце. Маринетт отворачивается, решая не кидать в него вторую вешалку — по крайней мере, повременить с этим, — и вместо этого отшвыривает новую забракованную вещь из общей кучи. — Не злись, принцесса, как ты можешь на меня злиться, я же такой таинственный и такой черный, и… О нет, мой хвост! Маринетт крепко сжимает кончик ремешка в пальцах, поймав его по привычке ловко, и прикусывает губу, чтобы истерично не засмеяться, когда Нуар начинает пыхтеть. Она и не злится на него, она просто очень расстроена и потеряна, но видеть его для нее такое облегчение, что она наконец может расслабиться. — Но я же не специально… — тянет он довольно жалобно и, извернувшись, поднимает из кучи на выброс черное платье в розовый горошек. — Хочешь, надену его и продефилирую? Я довольно неплох в этом. — Боже, нет, — фыркает Маринетт, отворачиваясь. Она думает, что ей нужно бы сказать ему, как ей жаль, уточнить, что мешало ему появится так долго, но слова застревают в горле. Она боится услышать ответ, она знает, что ничего хорошего ее не ждет, потому что это Адриан, а он никогда не поступил так без причины. Все ее слова, все ее возмущения — лишь от бессильной злости и от желания, чтобы это все на самом деле было так, хоть она и знает, что этому желанию не суждено сбыться. — Что значит «боже нет»? — возмущается Нуар и чуть дергает хвостом, пытаясь поймать ее взгляд. — Ты не хочешь оценить мою прекрасную фигуру? — Нуар… — Ваш покорный слуга, — он кланяется и умудряется поймать ее руку, чтобы поцеловать тыльную сторону ладони. — Моя леди, это случилось ненарочно. Я бы отдал все, чтобы провести время с тобой, но мне пришлось заниматься некоторыми… делами отца и съездить к нему. Помнишь, я говорил, что оборвал с ним все связи? — Ох, — Маринетт почти задыхается и тут же выпускает его хвост, поворачиваясь всем корпусом. Она сжимает его пальцы и смотрит на него с тревогой, которую не способна спрятать, да и не пытается. Маринетт знает, что история его взаимоотношений с отцом намного сложнее, чем Нуар говорит ей, но не может об этом сказать, поэтому просто молчит, пытаясь подобрать слова. — Хочешь… Хочешь объятие? Нуар молча кивает, и его глаза вдруг наполняются слезами, будто мгновение назад он не смеялся и не шутил. Она делает к нему шаг и растерянно обнимает за плечи, прижимая к себе так крепко, как может. Они прижимаются друг к другу почти с отчаянием — Маринетт мгновенно вспоминает эти чертовы надписи и ту ночь, когда она пыталась прорваться в его дом. Слышал ли Адриан что-нибудь? Она очень надеется, что нет, что это не стало для него очередным напоминанием, что он теперь изгой, что у его ворот спокойно пытаются ограбить беззащитную девушку. Но еще больше она боится, что Нуар, как Ледибаг, подумает, будто бы она тоже внесла свою лепту в это сосредоточие ненависти. Маринетт ничего не говорит, только гладит его по волосам, по прижатым кошачьим ушкам, и считает про себя, пытаясь придумать, как его утешить. Ей жаль, что она не может быть рядом с ним в такие минуты, не может поддержать его, ведь знает только одну его часть, да и они не столь близки, чтобы он допустил ее так глубоко в свою жизнь. Между ними бесконечными разделяющими трещинами ложится все, о чем они клялись, что обещали и что так и не исполнилось. Она помнит все, но это только половина — и пока не будет второй, тишина вокруг них будет превращаться в невысказанные слова и потрескивать всякий раз, когда они будут приближаться к чему-то важному. Сейчас она не может ему ничем помочь. Только обнять. Как же она хочет, чтобы все было хорошо! Она поднимается в этих зыбучих песках, пытаясь построить песчаный берег, чтобы защитить себя и Нуара от бесконечных, беспощадных волн жизни — видит Бог, она делает это заново снова и снова, почти не чувствуя сорванной от усердия души, — но она так напугана, что ей кажется, будто она упадет, если снова подует ветер и разрушит все, что еще у них остается. Но руки Нуара держат ее в ответ, вновь, держат, даже когда ему самому больно, и это то, о чем она и не мечтала с тех пор, как сделала последний шаг в мир, где у нее ничего нет. — Ты можешь сказать мне, что тебя тревожит, — тихо говорит Маринетт и проводит пальцами по его волосам вновь, чувствуя, как Нуар вжимается в нее сильнее. — Тебе очень больно, мой бедный Котик… — Прости, принцесса… — говорит он, обнимая ее руками так крепко, что ей почти нечем дышать, но это хорошо, думает она, это правильное объятие, пусть и полное болезненности, но правильное, потому что она может его обнять. — Я не мог заставить себя прийти к тебе… — Ты всегда можешь на меня рассчитывать, кем бы ты ни был и что бы тебя ни беспокоило, — обещает Маринетт, потому что точно знает, о чем он, точно знает, что его волнует, потому что знает его так давно, что может сказать, сколько веснушек на его щеке. — Что я могу для тебя сделать? — Ты уже делаешь, — слабо отвечает Нуар, утыкаясь лбом в ее шею, и она проводит ладонями по его плечам и спине, медленно и успокаивающе. Маринетт хочет, чтобы он действительно понял, почувствовал, что она рядом, что она не станет его осуждать и поможет, что бы только не понадобилось. — Целительные объятия, забыла? Если бы это только исцеляло душу, думает Маринетт, закрывая глаза. Она не представляет, как можно было вот так бросить своего ребенка, наплевать на него, на то, как ему дальше жить, когда все вокруг тычут в него пальцем и кричат «сын убийцы». Габриэль Агрест кажется ей чудовищем, и она ненавидит его так сильно, что не может вдохнуть от одной мысли. — Хочешь, заварю тебе чай? — тихо говорит Маринетт, проводя пальцами по его уху и шее, и Нуар чуть-чуть приподнимает голову. Она мгновенно вспоминает любимую сладость Адриана и едва заметно улыбается. — С шоколадными круассанами. Тебе не обязательно ничего мне говорить, просто помолчим… — Ледибаг ждет меня на патруле… — с сожалением произносит Нуар, отстраняясь и сжимая ее пальцы в своих руках. Маринетт понимающе, хоть и с грустью, кивает ему в ответ. Конечно. Она понимает. — Прости. Я зайду к тебе позже, если ты захочешь… — Хорошо, — быстро соглашается Маринетт, выдавливая улыбку. — Я подожду тебя, приходи. — Спасибо, — выдыхает Нуар и вдруг, словно решившись, снова ее обнимает, коротко, но чувственно, прикасаясь губами к волосам, но не целуя. Маринетт обнимает его в ответ, и он снова отстраняется, в несколько мгновений оказываясь у окна. Маринетт обнимает себя за плечи, смотря ему в след, и, прежде чем окончательно раствориться в темноте вечера, Нуар оборачивается и изгибает губы в улыбке: — То платье тебе бы очень пошло. Маринетт тут же смотрит на кучу одежды, которую собиралась выбросить, и натыкается на платье глазами. Простое, красное с черным полу-прозрачным верхом с темным горошком, оно больше всего напоминает ей о её участи. Маринетт, будто боясь, поднимает его из кучи и откладывает обратно к вешалкам. — Я же говорил, — раздается из-под кучки на выброс довольный голос Сасса и он выбирается на волю с висящем на его голове рукавом-сеточкой. Маринетт невольно хихикает, пока он пытается освободиться, позабыв о том, что может проходить сквозь предметы, и тянется к Сассу, чтобы помочь. — Я же говорил, что он придет. Прям слово в слово! Маринетт садится на кровать, убирая часть одежды, и переносит Сасса к себе на колени. Пару мгновений они смотрят друг на друга, меряясь взглядами, но наконец Маринетт сдается и прячет лицо в ладонях от смущения перед его торжествующим видом. Облегчение, которое она испытывает от мысли, что с Нуаром все в порядке, растапливает ту тревогу, что еще остается, когда она думает о Бражнике и о том, что Нуар испытывает, бесконечно борясь с общественным осуждением. — Ты же его еще любишь, верно? — спрашивает Сасс, и Маринетт, не отнимая ладоней от лица, неопределенно кивает, хотя, конечно, имеет в виду именно согласие. Любит так сильно, что не может представить мир, в котором этой любви не будет. — Мне кажется, ты ему нравишься. Он тобой дорожит. — Я его друг, — отвечает Маринетт, наконец смущенно смотря на него, и Сасс приподнимает бровь. — Ты же знаешь правила, я загадала желание. — Ну и что? У каждого желания есть лазейка, нельзя загадать такое, чтобы оно стало абсолютно определенным, — Сасс машет лапкой и немного нервно перемещает хвост из стороны в сторону по ее колену. — В этом вся загвоздка, вся проблема таких желаний — никогда нельзя сказать наверняка, как они исполнятся. Ты не думала, что Нуар может быть не Адрианом? — Что? — Маринетт смотрит на него недоуменно. — Конечно, нет, я была с ним вместе так много раз, что узнала бы его даже с закрытыми глазами. Это ведь не только… внешность. — Ну, — задумчиво тянет Сасс, отвернувшись от нее. — В любом случае, уверен, что-то есть. Маринетт тоже отводит взгляд. Сасс наступил на ее больное место, сам того не подозревая. Нет в этом мире надежды сильнее, чем надежда Маринетт на то, что ее желание можно обойти. Она больше не сможет узнать, уничтожат ли они мир, но ведь без Бражника это невозможно, поэтому она почти не боится. Она сделает этот шаг, если ей предоставится такая возможность, потому что хочет этого больше всего на свете. Маринетт не способна отпустить Нуара, не способна сказать себе нет, когда дело касается любви. Желание быть с ним сильнее любой магии и любых законов вселенной — иначе она не пыталась бы так долго прежде чем решиться. Она рассказала ему все, что знала сама. Адриан молчал так долго, что ее слезы высохли, будто бы остановленные самим временем, которому она проигрывала. — Мир никуда бы не исчез, даже если бы вещам не дали бы названий, — Адриан проводит открытой ладонью по плечу Маринетт, и улыбается, глядя ей в глаза. Сердце ее сжимается, она уже знает, откуда-то она точно знает, что ей снова придется смотреть, как реальность разрушается. — Но ведь… — И моя любовь никуда не исчезнет, даже если мы сотрем возможности для ее проявления, — Адриан склоняется, касаясь уголка ее губ долгим нежным поцелуем, и стирает новые дорожки слез. — Делай, то, что должна, я тебе доверяю. Он ей доверяет. Она не может предать его доверие, даже если не помнит, в какой из временных линий они говорили об этом. И как же иронично, что единственным решением все исправить для нее оказалось просто отойти в сторону. Она, очевидно, недостаточно хороша, чтобы спасти мир. — Моя леди, ты так и осталась тут ждать меня? — смеется вдруг знакомый, родной голос, и Маринетт оборачивается, встречаясь с Нуаром глазами. — Могла бы и пошевелиться! Я же не запрещал тебе сходить с места. — Я решила не рисковать, — улыбается ему в ответ Маринетт, почти ослепленная его улыбкой. Как его вообще можно не любить? Он как будто светится изнутри, такой очаровательный, нежный, яркий. — Все в порядке? Вы не очень долго патрулировали. — Ледибаг не особо в восторге от патрулей, это была моя идея, — Нуар протягивает к ней руку и Маринетт тут же, не раздумывая, сжимает его пальцы. — И она так долго жаловалась, что ей приходилось спасать в два раза больше девочек из рук маньяков, что я и сам уже захотел закончить. Попозже еще пройдусь, а пока… я так скучал, моя леди, и очень хочу провести с тобой время. — Я рада, — сдавливая внутри себя все возможные эмоции от странного волнения, что Нуар узнает, что одной из тех девочек была она, лепечет Маринетт, и Нуар опускается перед ней на колени, обнимая за талию. Маринетт растерянно гладит его по волосам, очень надеясь, что Сасс успел спрятаться куда-нибудь так, чтобы они на него случайно не сели. Она думает, что, возможно, стоит рассказать ему самой, прежде чем он узнает от кого-то еще, что она, гуляя у особняка, наткнулась на воришку и получила небольшое ранение. К тому же, она все равно хотела обсудить с ним Адриана и то, как к нему относятся люди. Маринетт чуть сжимает пальцы на его волосах, и Нуар поднимает голову, смотря на нее в упор. — Надо поговорить… наверное?.. — Поговорить? — у Нуара становится такой испуганный вид, что Маринетт в эту же секунду жалеет, что начала говорить именно так. Она гладит его по голове и слабо, как она надеется, успокаивающе улыбается, чтобы дать ему понять, что он в безопасности. — Мне надо тебе кое-что рассказать, но я не знаю, с чего начать, — тихо признается Маринетт, начиная нервничать, а затем сама спускается к Нуару на пол и тянет его на себя, вынуждая подвинуться к кровати. Маринетт прислоняется к изножью плечом, скрещивая ноги, и Нуар повторяет ее движение, внимательно глядя ей в глаза. Он осторожно берет ее руку, так неловко, будто не уверен, что вообще имеет право ее касаться, и Маринетт сжимает его пальцы, благодарная, что Нуар не пытается ее подтолкнуть. — В общем, несколько дней назад я гуляла поздно вечером и забрела к дому Бражника, — она говорит это с замиранием сердца, но Нуар никак не реагирует, лишь чуть опускает подбородок, ожидая продолжения. Она убирает с шеи волосы и чуть приподнимает голову, демонстрируя небольшой порез, уже почти прошедший, но все еще алеющий на коже. — На тебя напали?.. — Немножко, обычный вор, ничего такого, — поспешно говорит Маринетт и отворачивается, чувствуя себя неловко перед Нуаром, потому что не может рассказать ему всего. — Меня спасла Ледибаг. — Зачем ты туда пошла? — севшим голосом спрашивает Нуар и внезапно отпускает ее руки. — А что, если бы кто-то решил, что ты связана с Бражником? Маринетт против воли усмехается от этой нелепой мысли. — Сомневаюсь, и это не так, но… — Маринетт чуть мотает головой, неловко приподнимая брошенные Нуаром руки, и прикусывает губу. — В общем, эм, я не ждала того, что там было… Эти надписи на заборе, ты их видел? — она испытующе на него смотрит, но Нуар отводит взгляд ровно в тот момент, как она пытается его поймать. — Видел. Хочешь дописать что-то еще? — Почему вы все так считаете?! — почти повышает она голос, недовольная тем, что он вообще мог так о ней подумать, и хочет подняться на ноги, но останавливает себя, понимая, что если сделает это, то, вероятно, еще больше напугает Кота. — Я хотела сказать, что я не ожидала этого увидеть, потому что думаю, что люди необоснованно жестоки к тому, кто не виновен. — Может быть, не так уж он невиновен, — говорит Нуар, все также не смотря на Маринетт, будто бы запираясь в своей голове, в своей боли, такой сильной, что он не способен с ней бороться. Глаза Маринетт расширяются. Она полагала, что Адриан страдает, потому что другие люди жестоки и потому что разочарован в отце и во всем мире, но точно не потому, что сам к себе жесток. Ей так сложно в это поверить, что она едва не просит его повторить, но Нуар и без нее продолжает: — Никто не может быть столь наивным и глупым, значит, он просто не хотел замечать. Очень удобно притворяться слепым, потому что страшно остаться в одиночестве. Он говорит и будто бы сдувает пыль с мыслей, которые никогда не озвучивал вслух. Приоткрывает ящик, запертый от посторонних, наполненный ужасными чувствами, перебирает их, приветствуя, как старых знакомых, и передает Маринетт, потому что терпел слишком долго, чтобы остановиться теперь. — Никто из нас не в ответе за поступки других людей, Нуар, — повторяет она почти жестко, и он смотрит на нее с таким удивлением, будто не ожидал, что его слова могут ее так сильно задеть. — Особенно за поступки родителей. Если ты меня спросишь, я отвечу, что считаю Адриана Агреста не виновным ни в чем и что мне очень жаль, что в этот период его жизни против него еще и ополчился весь город, — она говорит и говорит, уставшая от молчания, и смотрит прямо ему в глаза, пытаясь доказать хоть что-то. — Это только доказывает, что люди безжалостны к тем, о ком ничего не знают. Я уверена, что на самом деле он хороший человек, просто никто не дал ему возможности это доказать. Я думала… — Маринетт сглатывает, собираясь сыграть на незнании Нуара о том, что она в курсе его личности, и чувствуя себя от этого еще ужаснее, и прикрывает глаза. — Я думала, ты, как герой, должен это понимать. Нуар долго молчит и смотрит на нее, пытаясь что-то будто бы прочитать в ее глазах, забраться в ее голову, чтобы позволить себе хоть на мгновение поверить в то, о чем она говорит. Он не может принять, что он не виноват, не способен осознать это как факт и простить себя за то, что не видел так многого. Адриан был ребенком, когда Бражник совершил первое свое преступление, он не мог догадаться, если поведение отца изменилось, он хотел его любви и только, а до его переживаний едва ли ему было дело. Маринетт чувствует себя отвратительно от осознания, что Нуар настолько себя ненавидит, потому что он последний человек, который заслуживает такой ненависти. Ей больно, потому что она любит его, потому что ей не все равно и она не может с этим мириться. — Ты правда так считаешь? — шепотом спрашивает Нуар, изо всех сил стараясь держать лицо, потому что для Маринетт, которая не должна была ничего знать, он должен был казаться более безразличным. Она еле слышно вздыхает и отворачивается, чтобы дать ему возможность хотя бы прожить эти чувства, не думая о том, что он должен, а что нет. — Я правда так считаю, — отвечает она дрожащим голосом, разом почувствовав слабость. — Люди жестоки просто потому, что они жестоки, не более. Слушать толпу было бы глупостью. Все самые страшные поступки, которые мы можем совершить против своей человечности, мы совершаем в стае. Поддерживать их в этом — ненормально, а ты ведь герой, Нуар, ты должен быть первым, кто защищает невинных. Так защити этого мальчика хотя бы от собственных предрассудков… Нуар проводит рукой по лбу — Маринетт видит это краем глаза, — а затем опускает лицо так низко, что даже если бы Маринетт рискнула взглянуть, она вряд ли что-то увидела бы. Она больше ничего не говорит, очень надеясь, что ее слова достигнут цели. Маринетт в самом деле находит невероятно несправедливым, когда кого-то обвиняют в том, за что они не отвечают и не могут отвечать. Она хочет найти каждого, кто написал эти слова на заборе, и каждому прочитать лекцию о поведении в обществе. А лучше дать хорошую затрещину. Маринетт очень хочет жить в мире, в котором такое отношение к людям не будет поощряться. Особенно — самими жертвами. — Ты очень чуткая, — почти шепчет Нуар и внезапно опускается так низко, что его голова оказывается на сцепленных в позе лотоса ногах Маринетт. — Таких людей так мало… Мне было так сложно и так одиноко в последнее время, может быть, поэтому я позволял себе такие злые мысли. Прости, если я… разочаровал тебя. — Это не так, — спокойно говорит Маринетт, все-таки опуская взгляд и лаская им линию челюсти Нуара и шею. Нуар не обращает на ее слова никакого внимания, но ей это и не нужно, достаточно и того, что она просто рядом с ним в этот миг. — Бражник, знаешь, своего рода, личная история. В какой-то мере из-за него мои отношения с отцом окончательно разрушились, да и моя деятельность… Я столько лет сражался с ним, что это стало моей второй натурой. — Считаешь, что все, что создал Бражник, отвратительно, даже его сын? — мягко спрашивает Маринетт, неуверенно запуская руку в его волосы. Нуар вздрагивает и как будто сжимается, стараясь занимать меньше места. — Да, будто бы плохой человек не может сделать ничего хорошего, — еле слышно говорит Нуар. — Мой отец тоже плохой человек. Я очень старался доказать самому себе, что я хороший, я не такой, но… видимо дело совсем не в этом и сегодня я показал свое лицо. Мне так жаль… — Нуар, — у Маринетт от отчаяния начинают дрожать руки, потому что она хотела сделать как лучше, а получилось так, будто она его обвинила в жестокости. — Я уверена, ты никогда никого бы не стал судить. Просто… Как ты и сказал, Бражник — это личная история. Я все понимаю, ты можешь мне не верить, но я правда все понимаю. — Я тебе верю, — почти тут же отвечает тот, и рука Маринетт на мгновение замирает в его волосах, продолжив гладить его с неуверенностью и чуть большей дрожью от волнения. — Неожиданно было слышать от кого-то подобные слова. Почему мы не встречались раньше? — он выпрямляется, и Маринетт убирает с его головы ладонь, смотря ему в глаза. Нуар улыбается осторожно, уголками губ, словно боится. — Ты так мне была нужна. — Прости, — выдыхает она, потянувшись снова его обнять, и Нуар с благодарностью сжимает пальцами ее талию, когда Маринетт почти укладывается ему на плечо, приподнимаясь в коленях. — Зато теперь я буду рядом, и, если тебе захочется еще раз обвинить самого себя в каких-то чужих проблемах, всегда буду готова дать тебе подзатыльника. — Спасибо, — тихо смеется Нуар, крепче прижимая ее к себе, и Маринетт обнимает его за шею с таким отчаянием, что ей самой становится больно. Она очень-очень хочет, чтобы ему стало легче, и сделает для этого все, что будет в ее силах. Внезапно Нуар начинает мурчать. Сначала тихо, неуверенно, но с каждой секундой все громче и громче, пока вибрации не заполняют грудь Маринетт. Она замирает, едва дыша. Нуар говорил, что никогда не стал бы мурчать для того, кому не доверяет, кто ему не нравится, и слышать этот звук сейчас одновременно больно и очень приятно. — Ты очень славный Кот, — слабо улыбается Маринетт, приподнимаясь почти синхронно с Нуаром. — Так и хочется почесать тебя за ушком за то, что ты такой хороший. Как ты вообще можешь считать, что разочаровал меня или что ты плохой, когда у тебя есть такие чудесные ушки и хвостик, и когда ты так приятно мурлычешь? — Моя Леди, ты меня смущаешь, — фыркает с неловкостью Нуар, и Маринетт ловко поднимается на ноги, потрепав его на последок между чуть опустившихся ушей. — Ты голоден? — Как кот! — восклицает Нуар, чуть приободрившись, и поднимается следом за ней очень ловким движением. — А ты хочешь предложить мне ужин? Ой, а камамбера у тебя, случайно, не завалялось? Я бы воспользовался твоей уборной, чтобы покормить своего квами и остаться с тобой подольше, принцесса. — Камамбера нет, но могу предложить сырные булочки, — Маринетт скрывает улыбку, едва подавляя, «зная, как Плагг их любит», и Нуар кивает, показывая, что это подойдет. — Тогда сейчас вернусь, и, Нуар… — она оборачивается, уже спустившись на лестницу, вспоминая, что где-то в завалах одежды прячется Сасс, и смотрит Коту прямо в глаза, — будь хорошим котиком, не трогай ничего, пока меня здесь не будет. — Как я могу, принцесса? — искренне удивляется тот, драматично прижимая к сердцу ладонь, и Маринетт хихикает, закрывая за собой люк. Она наваливает целый поднос самой разной еды, будто бы собирается кормить целую роту, а не одного маленького котика и еще одного побольше. Наливая чай, Маринетт от души радуется, что родители уехали в гости в соседний город, иначе у них возникли бы вопросы насчет ее аппетита, как минимум, и как максимум — вопрос о том, сколько человек она прячет в шкафу. Маринетт старается действовать быстро, переживая главным образом за Сасса и надеясь, что его не раскроют раньше времени. Она мало представляет, что скажет Нуару, если он увидит ее квами, потому что ответа как такового у нее нет. Кроме правды. Но она почти уверена, что правда недостаточно убедительна, чтобы Нуар поверил ей на этом этапе отношений. — Не скучал? — спрашивает Маринетт, еле поднимаясь по лестнице, и Нуар тут же кидается к ней с другого угла комнаты, помогая поднять поднос. Глаза его натурально округляются. — Очень скучал, моя леди, — паясничает Нуар, переставляя поднос на стол и протягивая Маринетт руку. — Каждое мгновение без тебя покрыто мраком. — Надо же, а мне казалось, я оставляла свет включенным, — подыгрывает Маринетт, и Нуар вдруг дергает хвостом, задевая выключатель, и в комнате в самом деле становится темно — Маринетт спотыкается о последнюю ступеньку и буквально летит Нуару в руки, который, очевидно, совершенно всего этого ожидал. — Тебе показалось, — улыбается Кот ей на ухо, и Маринетт смущенно выпрямляется, включая свет обратно, и надеясь, что ее заалевших щёк хотя бы не видно или что Нуару будет не до нее. — Где я могу спрятаться от твоих прекрасных глаз? — Вон та дверь ведет в ванную, — бормочет Маринетт, пытаясь вспомнить, не оставила ли она там где-нибудь сушиться на самом видном месте белье. Будет очень неловко, если Адриану на голову свалится с батареи ее лифчик. Но делать нечего, идти проверять еще более неловко. Нуар кланяется ей, берет с подноса булочку из кучки, которую она отложила для Плагга, и ловко скрывается в ванной. Маринетт растерянно замирает посреди комнаты, не зная, чем ей заняться, пока она ждет. Она едва ли способна будет найти себе место после всего, что произошло и со знанием, что в ее ванной комнате Адриан и существо, по которому она тоже очень скучает. — М-м! — раздается из ванной громкое восхищение Плагга, о котором она едва только успела подумать. — Эта шенщина лущшая, не упуфти ее, — Маринетт прикрывает рот ладошкой, чтобы не хихикнуть, и смотрит на с опаской вылетевшего из своего укрытия Сасса. Следующее предложение Плагг говорит уже тише, видимо, одернутый Адрианом, но следом звучит неловкое покашливание. — Хэй, Маринетт?.. — зовет ее Адриан и, не дожидаясь ответа, продолжает: — Возможно, это прозвучит странно, но мой квами хочет тебя увидеть. Ему нужен рецепт твоих булочек?.. — О, я… — Маринетт от удивления и неловкости задевает ногой стол, и с него падает стаканчик с ручками, создавая невообразимый шум во всей комнате. Она издает нечленораздельный звук и подхватывает с пола ручку с таким видом, будто Адриан мог ее увидеть. — Да, конечно, я запишу булочную дать… то есть, я дам его записку булочке, то есть, конечно, я могу дать ему записку с рецептом булочек, что такого, подумаешь, квами нужен рецепт булочек, ничего удивительного, я каждый день такое слышу, верно ведь?.. — Маринетт с опаской оборачивается на Сасса, но тот только беззвучно смеётся над ее потугами нормально заговорить, а в следующее мгновение в ее лицо врезается маленькое черное существо, обнимая ее за щеку всеми четырьмя лапками. — Ох, букашечка, наконец-то, — бормочет он с недовольством, тут же отлетая от нее, хотя Маринетт не успевает даже его коснуться. — Я думал, он никогда при тебе трансформацию не снимет — какой ужас это ожидание!.. Ну, посмотри на меня, — Плагг хватает ее за подбородок, внимательно осматривая, и Маринетт не сдерживает от восторга улыбки, наблюдая за его мельтешением. — Все такая же чудесная, как и в костюме… восхитительная девочка, мне очень жаль, что так получилось, — он смотрит на нее внимательными зелеными глазами, и Маринетт смущенно фыркает, отводя глаза. — Я так по тебе скучала, мой маленький котеночек, — тихо говорит Маринетт, беспокоясь, как бы Адриан ее не услышал, и протягивает руку, все же касаясь Плагга. — Пекла для тебя булочки каждый день в надежде, что удастся тебя увидеть или хотя бы передать гостинец. Плагг, помедлив лишь мгновение, от силы эмоций прикусывает ее за палец и довольно жмурится. Маринетт и правда по нему страшно скучала. — Не могу поверить, что тебе пришлось это сделать, — говорит Плагг, все-таки выпуская ее палец, но с большой неохотой. — Да лучше бы во всем мире пропал камамбер! — он делает небольшую паузу, и она почти видит, как в маленьких хитрых глазах восстает ужас, а в следующий миг он поправляет себя: — Хотя нет, это перебор, пускай во всей Франции. В общем, ты поняла меня, девочка, мне ужасно-ужасно жаль. — Все в порядке, — шепчет Маринетт, подставляя ему руки, и Плагг с охотой в них опускается. — Сначала было, конечно, очень больно, но теперь все налаживается. Мастер Фу разрешил мне взять Сасса. — Да уж вижу, — хмыкает Плагг, смотря на другого квами с коротким интересом, и тот машет ему лапкой. — Иронично получилось. Лучше бы меня забрала, я же скучаю по тебе! — Ты уже занят, — смеется Маринетт тихо и наклоняется, целуя Плагга в маленький, пушистый лоб. Тот вздыхает, подаваясь навстречу ее поцелую, а потом взлетает, смотря на нее с грустью. — Иди обратно к Адриану, пока он не начал волноваться. — А мы еще увидимся? — неуверенно спрашивает Плагг и Маринетт касается кончиком пальца его живота. — Отправляй мне вкусняшки, теперь у тебя есть повод! — Конечно, мой пушистый дружок, — она улыбается ему с нежностью, а затем, спохватившись, кидается к столу и быстро записывает рецепт булочек ради легенды. — Вот, держи, правда, не уверена, что твой хозяин будет этим заниматься, — Маринетт фыркает, вручает в лапки квами слишком большую для него бумажку и чуть приоткрывает для него дверь, внезапно волнуясь, а не слышал ли Адриан все, о чем они только что говорили. — Эта девушка что-то с чем-то, почему вы до сих пор не вместе? — слышит она голос недовольного квами и произнесённое смущенно «Плагг» от Адриана, заставившее ее тихонько засмеяться в ладонь. Вспышка света, и вот на пороге перед Маринетт снова стоит Нуар. Она с тревогой вглядывается ему в глаза, но не видит там никакого осуждения. В руках Нуар держит ее записку. — Он наказал мне отправлять через тебя вкусности, — говорит Маринетт, купаясь во внутренней нежности, и Нуар улыбается ей в ответ, наблюдая за ней таким взглядом, будто впервые в жизни увидел северное сияние. — Так что придется тебе заскакивать почаще. — Так и вижу это, — смеется Нуар и проводит рукой по воздуху, будто приглашая посмотреть и Маринетт. Она послушно смотрит в пустоту. — Заголовки таблоидов: Кот Нуар сменил имя, встречайте, теперь улицы Парижа охраняет Кот Шар! — Ладно, так и быть, я смирюсь с твоим новым именем, — с нарочитой печалью произносит Маринетт. — Хотя мне очень нравилось называть тебя Нуаром! — Ну главное, что суть не поменяется, — Нуар улыбается ей и тянется, как настоящий кот. Маринетт внезапно думает о том, что это действительно самое главное, ведь единственный раз, когда Нуар поменял имя, закончился катастрофой. — Я полон сил, моя Леди, и хоть сейчас готов пронести тебя через весь Париж. Чем займемся? Маринетт смеется так свободно, как не смеялась уже очень давно. Внезапно она отпускает все свои страхи и сомнения, хотя бы на эти несколько мгновений, и думает о том, что у них впереди еще столько времени — и они могут позволить себе заниматься, чем только пожелают. Это большее, о чем она только могла мечтать, когда загадывала свое последнее желание.***