Мы видим, что крушенье нам грозит, И делаем опасность неизбежной, Терпя причины нашего крушенья. Нет, и в пустых глазницах смерти вижу Мерцанье жизни, не решаясь молвить, Насколько о спасенье весть близка. — «Ричард II», Уильям Шекспир.
Ледяной ветер бил по лицу, впиваясь в кожу мелкими острыми снежинками, — узорчатые и витиеватые, главные герои детских поделок с младенчества под управлением сильного вихря превращались в настоящее оружие. Не похожее на то, что в руке сжимала Ева, но не менее поражающее, если преумножить количество. Слабый дымок, тянущийся от дула тяжёлого чёрного револьвера, и его магазин с единственной пулей свидетельствовали о том, что остальные четыре были выпущены по спланированным целям. Тела, лежащие в лужах собственной вязкой крови — все мужские, убитые в упор. Девушка медленно подходила к каждому, чтобы всмотреться в бледные физиономии: смерть так быстро настигла их, что они даже не отражали ужаса. Ближе всех лежал Шмидт, чьё лицо от поражающей силы пули стало совсем неузнаваемым — вместо внимательного взгляда и тёплой улыбки лишь кровавое месиво, вызывающее рвотный позыв. Для Евы на короткий период жизни этот мужчина стал тем самым заботливым отцом, звонящим в день рождения и дарящим надежды на лучший исход судьбы. Иронично, что совершенно иной был уготовлен ему его же протеже — она обеспечила ему тихие похороны в дешёвом закрытом гробу, обтянутым бархатом пошленького цвета. Равнодушно наёмница перешагнула тело, думая о том, что нет нужды даже кому-то звонить и извещать о его кончине — звонить ведь некому, а государство заботливо опустит Шмидта в сырую землю где-то на окраине родной области и изымет малогабаритную квартиру, в которой он проживал свои серые дни. Каверин — держащийся закостеневшими пальцами за дыру в шее, из которой продолжала медленно сочиться остывающая кровь, лежал на снегу неподалёку. Жалкий и никчёмный, как и всё его существование, считал себя мессией, на деле — настоящий антихрист, упивающийся самообманом. Сев перед ним на корточки, чтобы проверить пульс, Романова удивилась, что разливающаяся по жилам опера Володи жидкость была не чёрного цвета. А ведь он правда считал, что сеет добро… Третье тело рухнуло возле распахнутой водительской двери красного внедорожника — того самого, на котором когда-то верно возило жену своего начальника. Карельский уставился голубыми потухшими глазами в чёрные, застланные тяжёлыми тучами, бесконечные небеса. Прошедший войну, он словил смертельное ранение в правое лёгкое здесь, в центре столицы страны, чьи интересы некогда защищал. Эйнштейн как-то сказал, что смерть — это долг, который должен быть выплачен, и в случае с Максом Ева успешно выполнила роль коллектора. Человека, чья запечатанная тайна так и не поддалась раскрытию, наёмница оставила позади, придвигаясь ближе к входным дверям офиса, ставшему ей родным. На лестнице, с разбитой о широкие ступени головой, лежал он — причина всех радостей и страданий, надежд и мечтаний, целей и смыслов. Его разорванное в клочья сердце с зияющей блестящей пулей посередине. Волосы, обычно переливающиеся золотом, изуродованы запёкшейся багровой кровью, голубые глаза цвета моря превратились в серые, безразличные и безмолвные. Так молод, счастлив и обаятелен, так боялся страданий и смерти. Ева села рядом с прекрасным любимым и, не отрывая взгляда от его приоткрытого рта, застывшего в вечном безмолвии, начала размышлять над тем, что сказала бы, появись на его похоронах после собственноручно выпущенной в грудь пули. «Спасибо, что появился в моей жизни с любовью, которую мне не посчастливилось получить до тебя. Спасибо, что воплощал мои детские мечты в реальность. Если бы не ты — я никогда не увидела бы бескрайнего океана и исполинской алой луны, растворяющейся на горизонте. Спасибо за то, что делал меня лучше. За самый крутой секс и мощные оргазмы. За крепкие тёплые объятья перед сном, когда ты утыкался носом в мой затылок. Целовал макушку, желая спокойной ночи. За то, что смешил меня. Спасибо за терпение моих недостатков, начиная от невыглаженной рубашки или убежавшего на плиту кофе из турки и заканчивая глубокими ранениями и бесплодием. Спасибо за то, что учил быть легче и посредственней. За то, что рос со мной и преодолевал все трудности, крепко держа меня за руку. За то, что неукоснительно верил в мои начинания и поддерживал, понимая, что перечить нет смысла. За то, что позволял мне быть собой и ошибаться. Прости меня за всю причинённую боль и разъедающий сердце свинец. Я подарила тебе вечную юность и красоту с уверенностью, что мы встретимся на последнем кругу ада, чтобы быть вместе не только в этом мире». Ева расстегнула подаренную в девяносто третьем году золотую цепь на шее парня и аккуратно стянула с мизинца перстень, украшенный рубином — его ещё зовут камнем Солнца, задора и страстности. Всё это было о нём, Викторе Павловиче Пчёлкине, не прожившему даже тридцати лет в этой промозглой чёрной реальности. Девушка подожгла сигарету из его любимой пачки, ожидая прибытия остальных Витиных коллег, — пуля осталась всего одна и достанется избранному, тому, кто действительно заслужил этой чести. Сигаретный пепел опадал на алый снег, с каждой затяжкой холодное равнодушие разрасталось в груди наёмницы подобно пятну чернил на пергаменте. Она простой мясник, безразличный палач, не имеющий права на светлые чувства, давным-давно обменяла их на беспечную жизнь в сделке с обаятельным дьяволом. Он и Ева, держащая райское сочное яблоко с древа познания — единственный дуэт, который предписан свыше. Сигарета была выкурена наполовину, когда бьющие по глазам ксеноновые лучи от фар чёрного «Мерседеса» осветили место кровавой бойни. Убийца легко улыбнулась, наслаждаясь выражением лица Белова, вышедшего из-за руля на зимнюю стужу. Испуг, ярость, шок, паника, вина, неверие, опустошение — все эмоции калейдоскопом сменялись одна за одной, занимая главенствующее место на долю секунды. Едва передвигая ватными ногами, аккуратно обходя мёртвые тела, Саша направлялся к Еве, желая задать вопрос, глядя прямо в её стеклянные мрачные глаза. Как смеет она улыбаться после содеянного? Каким чудищем нужно быть, чтобы сидеть возле трупа и курить купленные им за час до происшествия сигареты? Как возможно было совершить такое, как, как, как?.. — Смерть — это часть жизни, Саш, — со сталью в голосе произнесла девушка, плавно погружая окурок в высокий сугроб. — Как сны — часть реальности. Главное — вовремя выйти. Ева резко вскочила с подушки с застрявшим в горле истошным криком, и холодный пот обдал всё её дрожащее тело. В панике она оглянулась по сторонам: в распахнутое окно пробивалось жаркое июньское солнце, шторы висели недвижимо — ни малейшего дуновения ветерка, галдящие на улице люди, шелест автомобильных покрышек, скользящих по раскалённому асфальту, и тихое сопение Пчёлкина, крепко спящего на боку рядом — всё это было таким же реальным, как прерванный сон. Сглотнув горький ком, девушка тихо дошла до ванной комнаты, желая прийти в себя — набрав в руки ледяной воды из-под крана, наёмница окатила липкое от пота лицо и посмотрела на себя в широкое круглое зеркало. Бледная и испуганная, как загнанная в угол мышь, с опухшими от пролитых во время ссоры слёз глазами и трясущимися от ужаса пальцами. Пуля. Во сне в револьвере осталась одна пуля — кому она предназначалась? — Всё нормально? — раздался сонный голос Пчёлкина из-за спины. Обёрнутый невесомой простынёй на бёдрах он стоял, опираясь на дверной косяк, и лениво почёсывал глаз. — Твою мать! — Ева испуганно подскочила и ухватилась за рьяно колотящееся сердце. — Она тут точно не причём, — глупо ухмыльнулся парень. — Ну так чего случилось? — Да кошмар приснился просто, ничего такого, бывает, — отмахнулась Романова, продолжая обдавать лицо холодной отрезвляющей водой. — Для моей работы — это нормальное явление. — Не помню что-то, чтоб такое бывало раньше, — Витя подозрительно сощурился и скрестил руки на груди. — Но если делиться не хочешь — твоё право. — Я не хочу марать наш новый чистый лист рассказом о мясорубке, которую выдало моё подсознание, как-нибудь потом расскажу, — натянула улыбку девушка. — Слишком много умных слов для… — Пчёлкин небрежно опустил взгляд на дорогие часы на запястье. — Двух дня в воскресенье. — Именно, — весело подмигнула Ева в ответ, отгоняя прочь дурацкие мысли. — Может в душ зайдём? Довольная коварная улыбка украсила лицо парня — первое утро после воссоединения он представлял себе несколько иначе, но внезапное предложение прозвучало даже лучше. Приблизившись к Романовой, которая в припадке кошмарного сна забыла накинуть на себя хотя бы футболку, он обхватил её нагую талию и прильнул губами к шее, сладко пахнувшей фирменным ароматом, который он искал на телах других девушек целых полгода. По телу Евы второй раз за утро пробежал мандраж, но на этот раз приятный, будоражащий — от такого она никогда не устанет, как и от касаний Пчёлкина, спускающего ловкие шаловливые пальцы ниже, к самому эпицентру удовольствия. — Ай-яй-яй, это фальстарт, Виктор Павлович, мы ведь в душ хотели… — сквозь рваные вздохи произнесла девушка, цепляясь пальцами за кафельную поверхность белоснежной раковины. — Я всего лишь воплощаю то, чего вчера хотела ты, — прошептал Пчёла, сажая девушку на тумбочку. Холод её поверхности уколол кожу, и девушка чуть поморщилась, но слова любимого отвлекали от любых негативных ощущений, компенсируя все неудобства. — Ты ведь думала, что я возьму тебя прямо в «Метле», да? — Как в наши лучшие времена, — Ева провела вдоль широкой мужской спины ноготками, оставляя красные полосы на мягкой ровной коже, и коварно улыбнулась, когда ощутила, что Витя покрылся мурашками. — Думала, что, увидев тебя в том коротком платье, я сорвусь? — Оттягивая волосы девушки назад одной рукой, указательный палец второй он запустил меж её распахнутых пухлых губ. Послушно она облизала его, бесстыдно смотря парню в глаза. Яркие, лазурные, полные страсти и желания. Внимательно они следили за движением языка Евы вдоль фаланг. — Думала, что я сделаю так? — Влажный палец скользнул вниз, и парень улыбнулся, облизывая свои пересохшие губы. Наёмница развратно развела ноги в стороны и изящно выгнула спину — столь открытый её вид действовал на Пчёлкина, как наркотик, с которого нет шансов когда-либо слезть. Парень коснулся набухшего клитора, самой чувствительной его верхней точки. Ещё один палец, ещё — то медленно поглаживая, то ускоряя темп и массируя, Витя заставлял Еву извиваться, подаваться бёдрами навстречу его ладони и сладко коротко постанывать. От резкого сбивающегося дыхания грудь её так маняще вздымалась, что парень не удержался и потянулся к ней, вбирая в рот возбуждённый сосок, играя с ним обжигающим кончиком языка. — Думала, я заставлю тебя кончить? Пчёлкин управлял пожаром, заставляя девушку чувствовать себя бессильной перед ним. Они словно две стихии, схлестнувшиеся в порыве страсти и искренней любви. Действия парня, его слова и тот факт, что он фантазировал о том же, о чём и Ева, роняли её в жерло вулкана, который вот-вот разверзнется. Всё тело горело, в висках стучало от накатывающих волн удовольствия, а воздуха катастрофически не хватало. Сладкая пытка, по которой так скучала Романова, уже подходила к гранд-финалу. Ей не нужно было даже молить «быстрее» — Витя знал, чувствовал, предугадывал её желания. Ноги ослабли, а голова пошла кругом в момент нахлынувшего оргазма. Громкий стон вырвался на свободу, и Пчёлкин поймал его, подхватывая обмякшую девушку на руки. — Теперь можно и в душ, — низким голосом произнёс он, аккуратно ступая в ванную. Тёплая вода заструилась по голым телам сверху, плавно обвивая каждый изгиб. Горящие зелёные глаза изучали совершенное тело парня, окутанное густым паром. Витя закинул свои мокрые волосы назад, проведя сквозь них пальцами, и прижал Еву к себе, утыкаясь возбуждённым членом в низ её живота. Властно он развернул её к себе спиной и принялся покрывать поцелуями изящную шею, острые плечи, бархатную кожу на спине — всё ниже и ниже, вдоль позвоночника, садясь на колени. Руками он сжал упругие ягодицы и впился в одну зубами, не причиняя боли, лишь обозначая свои владения. Он до головокружения наслаждался этим чувством первобытной страсти — это только его тело, только в его руках оно могло дрожать и трепетать от удовольствия. Пальцы скользнули вверх, вдоль манящих бёдер девушки, которая была не в силах произнести и слова, и остановились на талии. Пчёлкин поднялся с колен и вошёл внутрь без предупреждения, от чего Ева вскрикнула. Держась руками за скользкий кафель, она подстраивалась и подавалась назад, в такт движениям, закатывая глаза от блаженства. Жарко, откровенно, на грани фола — Витя то и дело сбивался с ритма, утопая во влаге внутри и снаружи. Сердце бешено билось в груди, а по телу пробегали мурашки от контраста температур: холодный кафель, сталкивающийся с вереницей горячих капель воды, впивался в кожу и удваивал силу ощущений. Звонкие стоны отлетали от стен, эхом отдаваясь в комнате. Рвано Ева поцеловала парня через плечо, выгибаясь дугой, меняя угол проникновения, и у Пчёлкина от новых ощущений сорвало все стоп-краны — темп стал бурным и до звёзд в глазах одурманивающим. — Не останавливайся, — умоляла девушка, впиваясь ногтями в мужскую шею. Он и не собирался, хотя находился уже на грани. Сжимающиеся стенки лона, обдающие жаром всю длину, неминуемо довели парня до пика — прижавшись к Еве вплотную, он кончил внутрь неё, издав тихий развратный стон ей на ухо. Мышцы внизу живота напряглись, и по телу разошлась волна удовольствия. — Мы сейчас с тобой будем за полгода навёрстывать, — сказал Витя, лукаво улыбаясь. — Пятилетка за три года? — усмехнулась Романова, восстанавливая дыхание. — Я не против.~
— Ну рассказывай, как твои дела, чем жил эти полгода? — Начала Ева, надкусывая мягкий ароматный пирожок с капустой, заботливо приготовленный и упакованный мамой Пчёлкина. — Не думаю, что я жил, если честно. На ладан как-то разве что, — пожал он плечами, отпивая кофе из кружки. Хотелось лучезарно беспрестанно улыбаться — от идеально сложившегося утра, от вкусного позднего завтрака, от ласковых солнечных лучей, ослабивших свой июньский зной, и сидящей рядом наёмницы, забавно собирающей с одеяла пролетевшую мимо рта начинку. — Как-то все разом меня подвели, с ног на голову всё перевернули и разошлись, — грустно усмехнулся Витя, гоняя в голове кадры прошедших месяцев. Новогоднюю ночь он провёл в компании родителей, не желая переходить порог квартиры Беловых. Напряжение Сани от разваливающегося брака расходилось молниями на все сферы жизни — срывались сделки, связи, планы. Всё, к чему он прикасался, превращалось в пепелище, и Пчёлкин устал от этой вечно гнетущей атмосферы. Всё реже они созванивались не по работе, да и Белого мало интересовали нюансы личной жизни кого-либо, кроме себя самого. Напиваясь, Витя ложился спать под бормотание монотонного голоса диктора из пузатого телевизора, просыпался и на автопилоте существовал, отвечал на всё заготовленными фразами, даже не удосуживаясь тасовать их время от времени. Не до болтовни, когда меж лопаток торчат три ножа, загнанные по самую рукоять. — Мне стыдно, что именно тогда я решила уйти, хотя это давно зрело, — девушка потупила глаза. Откровенный разговор был необходимостью для обоих, не стоило откладывать его на потом. — Не очень понимаю механизм твоей головы в этом плане. Объясни, думаю, на будущее мне будет полезно. — Да он прост и туп донельзя, — поджала губы Ева. — Чувствую, что привязываюсь и влюбляюсь, а это для меня является проявлением слабости, и ухожу. В какой-то книге так написано было: «Кто одинок, тот не будет покинут». Ну вот. Если я с тобой — ты можешь меня бросить, и это нормально, в жизни так бывает, но мне отчего-то кажется, что я должна тебя в этом опередить. — Я ведь даже не думал тебя бросать, — тихо пробормотал Пчёлкин, внимательно всматриваясь в погрустневшую девушку. — Это… Сложно объяснить, — покачала она головой. — Я думаю, это всё мой панический страх боли. Мы об этом с Космосом говорили после его передоза, так как это наша общая беда, спасение только разное. — Я, наверное, тупее, чем он, раз всё равно не догоняю связи, — Витя достал сигарету из тумбочки и чиркнул матовой позолоченной зажигалкой. Новая, подарочная — пока ещё Еве незнакомая. — Ты бросила меня и страдала полгода, чтобы не страдать в случае, если я тебя брошу, хотя этого даже не было в моих планах? — Ну типа, — усмехнулась Ева. Со стороны описанное её поведение каждый раз смешило абсурдностью и нелогичностью действий. — Это всё прошлое передаёт мне привет. Как бы скромно это ни звучало, я так настрадалась, что исчерпала лимит ещё лет в шестнадцать, и стараюсь избегать всего, что может меня заставить снова чувствовать себя херово. — А от этого эха войны вообще можно избавиться? — Парень коснулся края тяжёлой прозрачной пепельницы тлеющей сигаретой. — Или ты постоянно будешь от меня когти рвать? — Я в процессе, — едва заметно улыбнулась наёмница. — Все эти полгода я полностью проживала боль, принимала, что мне плохо, и понимала, что сделать, чтобы это прекратилось. — Например, надеть платье, не оставляющее простора для фантазий, и приехать в «Метелицу» субботним вечером? — Пчёла игриво поиграл бровями и отхлебнул горячего кофе из кружки. — Планом «Б» был переезд в Штаты, мы с Ромой договорились так, если вдруг ты меня не простишь. — Я не простил, — решил не лукавить парень, опуская бычок в переполненную пепельницу. — Какое-то время это займёт. — Но ты дал мне шанс, а это уже победа, — в сердце Евы кольнуло неприятное чувство. С чего она вдруг решила, что всё будет так просто? — С парнями я до сих пор в напряге. У нас всё нормально в делах, общаемся, выбираемся в люди, вроде всё как обычно, но вот есть что-то, что внутри гложет до сих пор, — задумчиво произнёс Витя. — Не понимаю, как они могли решить, что я способен их предать, на тот свет отправить… Никогда не понимал. — Пацанские эти ваши отношения для меня потёмки, но тут история похожа с моей. Осмелюсь сказать, что вы с Космосом точно повзрослели после случившегося. С Белым не общалась, не знаю, как у него там дела обстоят. Взгляд Вити, некогда мальчишеский, озорной, сейчас и правда пропитался мужественностью. Спала нагленькая спесь, уступая место железной уверенности — в себе, почве под ногами, в поставленных целях. Предательство прибавляет мудрости и отрезвляет, швыряя мордой о холодный асфальт. — Саня стал жёстче, но ему сам Бог велел, жена с любовницей встретились — это ж анекдотичная ситуация, если б не обстоятельства, — парень тихо усмехнулся. — Кстати, о жене, — Ева поставила кружку на тумбочку и сложила руки в замок на животе. — Расскажи, как вы с Олей в аптеке оказались? И почему ты не брал от меня трубку? — Ну это чистая случайность, они с Максом попались мне на Кутузовском, и я пошёл ва-банк, — рассказать всё это было несложно, Пчёлкин помнил тот злосчастный день, будто он был вчера. — Я знал, что утром на том подорванном «Мерсе» Фил встречал Олю, и только она могла мне рассказать, что он делал до встречи с ней, какие были планы, может просто между прочим что-нибудь ляпнул, за что можно было бы зацепиться. Да и просто выговориться хоть кому-то, передать… — парень запнулся, — прощальное сообщение. — Почему не мне? Я ведь звонила тебе с сотню раз точно, но ты постоянно игнорировал или сбрасывал, — с обидой в голосе задала вопрос наёмница. Сколько мыслей тогда разрывало её затуманенную от неизвестности голову. Чёртова красная гвоздичка, что Оля сжимала в руке, влетая в стеклянные двери больницы, была для неё словно белоснежный Каладрий — птица-вестник смерти из мифологии, которую Ева так любила читать в детстве. Она помнила, как Шмидт приобнял её в длинном узком коридоре, не давая упасть в обморок второй раз за день. «У него точно были жизненно важные причины встретиться с ней…» — прошептал мужчина тогда, убеждая в этом не только сползающую на кафель Романову, но и самого себя. Напрасно — в ту секунду она уже ярко рисовала себе картину того, как в истеричном припадке бросает вещи в дорожную сумку и исчезает бесследно, без намёков и шансов вернуться. Витя сделал то, чего она так боялась — размазал её по стенке, как назойливого комара, за несколько часов обесценил годы, обнулил доверие, что трепетно и осторожно выстраивалось по кирпичику. — Я бы тогда сорвался к тебе, а я понимал, что ты с ними, возможно даже как заложница в каком-то смысле… — Нервно парень сжал кулаки, освежая свои мысли о том, что могло произойти с Евой в той больнице, будь она не обученной профессиональной убийцей. — Мне нельзя было ехать без доказательств невиновности, ты и сама это понимаешь. — Понимаю, — грустно кивнула Романова. — Но ещё я понимаю, что ты был напуган и мало соображал. Какой у тебя был план? Если б не Оля, волей случая попавшаяся тебе по пути, что бы ты делал? — Словил бы пулю в лоб, а что ещё, — горькая усмешка Пчёлкина стала подтверждением теории Евы. Плана не было. Да и быть его не могло. — Они бы тебя не убили, — твёрдо произнесла девушка. — Я была там, слушала их разговоры. — Я вот не так в этом уверен, — от этой темы разговора Вите захотелось перейти с кофе на что-то покрепче. — А что они говорили? — Что всё это — дурной сон и такого не может быть, — наёмница поджала губы, вспоминая ту кошмарную ночь и все слова, брошенные ей Белым и Космосом. — Не думай, что я хочу как-то оправдать их, нет. Примеряя ситуацию на себя и своего единственного друга, я вообще не могу представить обстоятельства, в которых мы с ним можем пистолет друг на друга всерьёз направить, но… — нахмурилась Ева. — Они бы ничего тебе не сделали, просто потому что кишка тонка. Саша снюхал за две минуты столько кокса, сколько Кос покупал на неделю, лишь бы загасить думки в голове, и это всё равно не помогло. Хотелось выпалить всё, что тогда вылетело из уст его друзей, процитировать дословно все насмешки, угрозы, обесценивание и глупейшие теории, притянутые за уши, ведь они звонким эхом отдавались у Романовой в душе все эти месяцы. Но ближе у Пчёлкина никого нет. В этом его главная радость и крест выбора, который он вынужден нести на протяжении всей жизни. Взрослые уже мальчики, пусть разбираются сами. — Крепкое у него сердечко, раз выдержало такую дозу, да? — Пчёлкин задумчиво крутил перстень на пальце, заставляя Еву вновь окунаться в кадры из своего утреннего кошмара. — Ты за эти полгода сильно изменился, Вить. Осталось простить и отпустить все обиды, тогда станет легче, — наёмница накрыла руку парня своей и тепло улыбнулась. — Нужно время, и мы все возместим тебе нанесённый ущерб. — Ты делаешь из меня какую-то слабохарактерную жертву, — недовольно произнёс он. — Наоборот ты сильнее и здоровее каждого из нас, но не спеши надевать нимб — грешков у тебя тоже завались, — ухмыльнулась Ева и мягко опустила голову на плечо парня. Невесомо, кончиками пальцев, она выводила узоры на его груди, вдыхая дурманящий аромат тела. — Я человека инвалидом сделал… — признался вдруг Пчёла. — Избил до полусмерти, его еле откачали. Когда убивал — проще было, чем… вот так… Витя вспомнил ту истерику Белого в кабинете и едва заметно усмехнулся себе под нос. Мечась по кабинету, куря одну крепкую сигарету за одной, Саша обзванивал всех откуда-то знакомых высокопоставленных силовиков, выторговывая у них свободу для лучшего друга, в помутнении рассудка совершившего преступление. По написанному заявлению от родственников Эдуарда Пчёлкину сулило два года за решёткой, может год, если скосить на то, что это его дебют на тюремном поприще. Белый рвал и метал, громко причитая о том, что только этого ему не хватало в жизни, но Пчёла пускал все вопли и нравоучения мимо ушей — равнодушно он курил, сидя на пыльном подоконнике, и размышлял чьё ещё лицо хочет изуродовать, наградить лиловыми гематомами и фиолетовыми синяками. Абсолютная звенящая пустота и никакого раскаяния. У него была хорошая учительница. — Да, дерьмово звучит, — Ева отреагировала на новость спокойно, будто ей просто сообщили прогноз погоды на завтра. — А за что ты его так? — Просто под руку попался, — рассеянно пожал плечами Витя. — Это в апреле было, я мало что помню из тех месяцев, но одним этим Эдуардом не ограничился. Я специально людей провоцировал, чтоб сорваться на них. Нравилось мне это. — Я с ребятами из нашего агентства оторвалась на том враче, что Филу диагноз неверный поставил когда-то, — наёмница решила успокоить парня сравнением с более тяжёлым преступлением. — Его часов шесть пытали, потом отправили палец с обручальным кольцом жене и детишкам, как подарок на память. — Нам с тобой на том свете уготована какая-то особая комната наверняка, — мрачно подытожил Пчёлкин. — Что ж, надеюсь, в ней будет такая же удобная кровать, — улыбнулась Ева, постучав ладонью по матрасу. Трель телефонного звонка разрезала воцарившееся умиротворение — лениво Витя потянулся к чёрной трубке и нахмурился, увидев имя вызывающего абонента. Ева придвинулась ближе и прислонилась ухом к динамику с обратной стороны, улыбаясь, будто задумавший пакость ребёнок. — Слушай, тут такое дело… — послышался торопливый голос Космоса по ту сторону. — Вчера я Еву возле «Метлы» в такси посадил, и она в общем… пропала. — Что значит «пропала»? — Решил подыграть Витя и включил громкую связь, зажимая рот девушки ладонью. — А где ты искал? — Трубки она не берёт, дружок её тоже не знает где она, ночью мол не приезжала, а я без понятия, где она живёт, Люда тут меня уже всего обложила почему я её послушал и сам не отвёз, блядь… — Паника в голосе Холмогорова была явно искренней, и Ева млела от этого чувства заботы и беспокойства за её жизнь с его стороны. — Да, ты зря её отпустил. В том наряде она могла попасть не в те руки… — Продолжал издеваться Пчёлкин, едва сдерживая смех. — Она ещё и без оружия была, надо было хоть пистолет отдать вместе с пиджаком… — Кос шумно выдохнул. — Что теперь делать, больницы обзванивать? — Да погоди ты кипиш разводить, ща я под одеялом посмотрю, — спокойно ответил Витя, прижимая девушку к себе. — Ага, давай, — трясущимся голосом ответил друг. — До осознания три, два, один… — начал загибать пальцы на руке блондин. — Сука… — прошипел Холмогоров, услышав громкий смех Пчёлкина и Евы по ту сторону телефона. — Буду у вас через полчаса и пропишу пиздюлей обоим, ясно?! — Ага, только выпить чего-нибудь захвати! — весело бросил Витя. — И торт шоколадный, есть повод отпраздновать, — подтянулась девушка. — Будет вам всё, опыляться только прекратите ненадолго, — отшутился Космос, которого отпустило нервное напряжение. Радостный смех сошедшейся счастливой пары продолжал раздаваться на всю освещаемую тёплыми лучами Кудринскую. От цепи на шее Пчёлкина отразился солнечный зайчик, и, бросив на неё мимолётный взгляд, девушка вновь очутилась в сумраке зимней ночи. Вместо уютной спальни — высокие, переливающиеся в свете фонарей, мягкие сугробы с кровавыми верхушками. Во сне в револьвере осталась одна пуля — кому она предназначалась?