Бракованный дуэт

Он уже и не помнил каково жить без постоянного белого шума мониторов по обе стороны от кровати. Не помнил имён многих бизнес-партнёров и ребят из охраны, зато по голосу определял какая именно из санитарок работала сегодня на смене. Частенько становилось интересно как же они выглядят, ведь за мелодичным тонким голосочком может прятаться какая-нибудь первосортная грымза. Почему-то Фил пришёл к выводу, что к нему приставлены самые миловидные — заботливые друзья наверняка лично проводили кастинг, и от этого становилось невероятно гадко на душе. Его мочеприёмник опорожняют ангелы модельной внешности. Они же крутят его в своих изящных руках, как куклу, избавляя от перспективы болезненных зловонных пролежней, и наверняка до скрежета зубов ненавидят, когда дело доходит до желудочного зонда. Не было ничего ненавистней чувства беспомощности. Каких-то десять лет назад Валера выходил на ринг, отправляя соперников в стремительные нокауты в первые два раунда, за что ему подарили красноречивое прозвище «Туши свет», как у Джеймса Тони. Разбитое лицо, долго заживающие синяки и ссадины по всему телу, несколько сломанных конечностей и костяшки, превратившиеся в равнину — всё это было таким приятным, необходимым и родным… Фил искренне любил каждый пояс и каждый ринг, на котором получал травмы, любил даже соперников, которых не смог одолеть, и явно продажных судей. Хук, джэб, клинч, слипинг, стрэт — все эти термины словно татуировки были выбиты на его черепной коробке, ныне разбитой в крошку. Сейчас же Филатов — спец в медицине, знает, чем диазепам отличается от пропофола, и что из них лучше снимает ему судорожные припадки. Была бы возможность произнести хоть слово — он бы сам диктовал новым медсёстрам что лучше вколоть при повышении артериального давления, но увы. Как Фил забыл, что значит жить нормальной жизнью — так и его организм забыл, как совершать базовые вещи. Валера чувствовал себя каким-то мутантом из фильмов про научную фантастику: напичкан лекарствами, окружён аппаратурой и весь нашпигован трубками, поддерживающими ход стабильного существования. Пара где-то в области живота, ещё штуки три в руках, самая толстая и важная — прямо в горле, подключенная к монотонно шумящему ИВЛ. Фил часто смеялся про себя, когда рисовал в воображении картину: вот они с Томой гуляют по морскому побережью, он поднимает небольшую витиеватую ракушку с мягкого тёплого песка и прислоняет её к уху жены. «Слышишь звук? Это мне воздух в лёгкие качают». Но море ему только снилось. Как и возможность говорить, дышать, ходить и даже моргать. Валера в красках представлял, как широко будут распахиваться глаза у всех слушающих его рассказы о том, что он видел и чувствовал, лёжа в коме. Как сильно жжётся лидокаин в носу, как невыносимо, до отчаянного воя, болит тело после пересадки кожи, как во время психоза мерещилось, что он лежит где-то посередь бескрайней пустыни и смотрит на приближающийся торнадо высотой в несколько метров. А пока Валерий «Туши свет» Филатов мог только слушать — и этой возможностью он бы с радостью пожертвовал после вчерашних слов лечащего нейрохирурга. Слово «эвтаназия» выпало из его уст многотонной гробовой плитой и придавило всех присутствующих в палате. Тома даже потеряла сознание — в который раз за прошедший год. Уже давно в душе таилось жгучее желание крикнуть ей, чтобы она ушла с громким хлопком двери, бросила и никогда не возвращалась, ради этого Фил бы даже наговорил ей множество непростительных вещей, признался в не содеянном, лишь бы она перестала ходить к нему каждый день и бесконечно проливать слёзы, тихо всхлипывая у изголовья кровати, лишь бы перестала страдать и верить в чудеса, которых не дождётся. Не с ним рядом, не с его фамилией, но она заслужила того самого преслувотого человеческого счастья. Где-то в тёмном уголке души, маленьком, за семью печатями и амбарным замком, очень хотелось кануть в небытие. Умереть и больше не чувствовать тонкие иглы под кожей, не слышать писка кардиомонитора и голосов медработников, буднично обсуждающих внезапный дефолт. Облачиться бы в чёрный фрак, лечь на мягкую пуховую подушечку и покорить неизведанную вечность «после»… Ему и раньше приходилось сдавать бой — и пусть каждый раз это было кошмаром наяву, та пародия на жизнь, что выпала ему в колесе фортуны, в сто крат хуже любого поражения. Отец с детства учил, что опускать руки нельзя, вот только не объяснил почему. Задаваться таким вопросом ранее не приходилось… — Премьера уже завтра, у нас ведь всё готово? — раздался серьёзный голос сидящего по правой стороне больничной койки Саши. — Да, Рома приедет завтра в кинотеатр, ну а дальше уже дело техники, не сомневайся, он у нас со Шмидтом один из лучших, — деловито ответила Ева. Её мягкий спокойный голос Фил слышал в своей палате едва ли не каждый день на протяжении полугода — она приплачивала медсёстрам, чтобы те пускали её по ночам, и просто сидела рядом, иногда рассказывая что-то о своей жизни. На удивление, плакала она не меньше Томы — особенно, когда решалась поделиться чувствами о расставании с Пчёлой или о своём детстве. Валера ощущал себя странно от того, что именно он стал тем, кому можно излить душу — увядающий фикус или спящий на подоконнике кот справились бы с этой ролью ничем не хуже, но путешествие по дебрям души наёмницы увлекало гораздо сильнее любых телевизионных программ. Хотелось громко смеяться в унисон от воспоминания о стае гусей, увязавшейся за маленькой Евой возле Екатерининского дворца во время школьной экскурсии. Или о том, как она навещала Рому в больнице, пока тот болел пневмонией — будучи подростками ребята поспорили, что смогут окунуться с головой в ноябрьскую Фонтанку, и парень, очевидно, получил лавры победителя. Романова была кладезью разнообразных историй, но порой она просто сидела в тишине, свернувшись в клубок на неудобном кресле, и держала Фила за руку. Она уходила с рассветом, не желая быть замеченной Тамарой, и надо отдать должное санитаркам и медсестрицам — те бережно хранили секрет, что у больного возле кровати регулярно происходит своеобразная смена караула. — Твой Рома пойдёт на убийство? Он похож на того, кто и мухи не обидит, — усомнился Космос. Его низкий голос отчётливо шёл со стороны Белова. — Тем не менее мухобойки он продаёт только так, — усмехнулась девушка. — Нет, не он, другой есть, наёмник со стажем. Классный спец, всё сделает красиво. Жаль, конечно, что я не могу сделать этого сама… — Да ты и без Кордона уже нормально эту цепь виновников зачистила, — а вот и голос Пчёлкина, сидящего рядом с наёмницей. — Думаю, это убийство войдет в тираж. Точно в газетах на первых полосах увидим. — Главное, чтоб без наших имён в статье обошлось, а так плевать вообще, — отмахнулся Саня. — Алиби себе продумали же? Я с семьёй в «Большой». — Не устал ещё культурно просвещаться или это у тебя наказание такое? — съязвил Витя, хитро улыбаясь. — Ну не всем же по стрипушникам бегать на третьем десятке лет, некоторые умнеют и заводят любящую заботливую семью, — парировал внезапно рассвирепевший Белов и откинулся в кресле поудобнее. — У тебя какое-то извращённое понимание любви и заботы, — стальным голосом произнесла Ева. — Это мне ты говоришь? — спросил Саша, выделяя «ты» особым саркастическим тоном. — Давай-ка осторожней на поворотах, брат… — Витя ощутимо напрягся, хищно склоняя голову набок. — Только после вас двоих, — твёрдо ответил другу Белов, уверенно глядя тому прямо в глаза. — Не забывайте, что если б не я, вы бы не тут сидели выёбывались, а уже в тюрячке срок мотали порознь. Напомнить, что я вас отмазывал, когда вы в квартире помощника Лапшина наследили? Или когда ты того управляющего сервиса в Филях чуть не замочил, пока от сердечных мук страдал?! — Не тебе мне про сердечные муки заливать, ты нас из-за Елисеевой в какую жопу вогнал, помнишь? — начал повышать голос Пчёлкин. — А из-за твоих гуляний от жены мы столько сделок просрали за последний год, что убытки до сих пор пересчитываем! — Ты слишком переживаешь за мой брак, Пчёла, может расскажешь мне и своей суженой по какой причине? — Сощурился Белый. Всё внутри него кипело и бурлило от нарастающего напряжения. Частый писк кардиомонитора прервал словесную баталию двух друзей и сработал как ушат ледяной воды. От испуга все посетители подскочили с кресел и, не успев даже опомниться, в шоковом состоянии наблюдали за тем, как в палату вбежали две медсестры с громко звенящей металлической тележкой со шприцами и маленькими бутылочками, наполненными прозрачными жидкостями. — Тахикардия, 4 куба метопролола! — торопливо крикнула одна из них. — Вы сюда пришли, чтобы его до инфаркта довести?! — Выйдите отсюда живо! — яростно бросила вторая. Как наказанные дети, поддерживая на плечах спадающие белые халаты, товарищи Фила выбежали в белоснежный коридор больницы и через узкое дверное окно следили за манипуляциями медицинских работниц с пожирающими душу стыдом и страхом. — Я уверен, он хотел проснуться и вам обоим рожи разукрасить за то, что собачитесь опять! — громким шёпотом произнёс Холмогоров. — Да, это в его стиле, — Ева грустно усмехнулась. — Если он выйдет из комы благодаря нашим спорам, у меня ещё куча поводов найдётся, — пожал плечами Пчёла и косо посмотрел на Белова. — Увидимся послезавтра, как всё будет сделано, — устало бросил тот и стремительно направился в сторону выхода, даже не пожав рук друзьям на прощанье.

~

— Ну что, готов совершить самое громкое убийство этого года? — Краем рта ухмыльнулась Ева, глядя на сидящего на пассажирском сиденье наёмника. — Знаешь, что меня коробит в нашей работе больше всего? — спросил он, сосредоточенно постукивая пальцами по бардачку. — Государству настолько плевать на нас, что это даже пугает. Капитализм, мать его… — У каждой запущенной болезни есть свои побочки, аукающиеся со временем. Ты вот когда в дело вошёл? — В восемьдесят девятом, мне семнадцать было. — А я в восемьдесят четвёртом, в пятнадцать лет. Значит, дело тут не в капитализме, — усмехнулась девушка. — Тут нечто глубже. — Я бы с радостью послушал вашу высокоинтеллектуальную беседу о политических строях и дальше, но нашему Роберту разве не пора идти душить режиссёра? — раздался с заднего сиденья «Escalade» голос недовольного Пчёлкина. — Увидимся на той площадке за «Шансом», — едва заметно кивнул Рома и поправил напоследок горловину красной водолазки. — Если он успеет меня тронуть — с вас двойная оплата. — Ты к нему спиной просто не поворачивайся, тогда жопа не треснет, — ухмыльнулся Витя, поджигая сигарету. — Во всех смыслах этого выражения. — Совет на основе жизненного опыта? — огрызнулся наёмник. — Смешно, — Пчёлкин цокнул языком и выпустил клубы серого дыма в потолок своего внедорожника. — Я тоже посмеюсь, когда через неделю вместо оплаты сброшу твоё тело в Химкинское водохранилище, если ты сейчас же не выйдешь отсюда нахер. Наёмник окунулся в декабрьский мороз, громко хлопнув дверью, и медленно двинулся в сторону цели с букетом стройных белых лилий в руках. Ева любила символизм, потому выбрала в подарок режиссёру именно их — со времен Древнего Египта белые лилии считались цветами смерти, означающих безвременную кончину. С выключенными фарами чёрный блестящий «Escalade» покинул узкий укромный переулок за фасадом помпезного Нового Арбата, ловко лавируя по улочкам старой Москвы. Украшенная к новогодним праздникам столица поражала своей пестротой и обилием разномастных афиш. Ряды мигающих разноцветных гирлянд, наряженных снеговиков и величественных елей, усыпанных мягкими хлопьями снега, — центр города зимой всегда приковывал к себе взгляд, и Еве, не привыкшей к подобной красоте в Петербурге, это было в новинку вот уже десятый год к ряду. Переехав сюда с Игнатовым в восемьдесят девятом, они шарахались по улицам, с открытым ртом рассматривая каждую вывеску, и, если на сердце вдруг оседала гнетущая тоска по родному городу — они приходили на Пушкинскую набережную, чтобы насладиться видом величественной Москвы-реки. — Видела толпу на входе к кинотеатру? — начал вдруг Витя, глядя в окно на неспешно гуляющих по проспектам людей. — Сегодня вся она обсуждает какой этот Кордон гениальный режиссёр и как хорош его фильм, а завтра, увидев в газетах, что он был убит возле гей-клуба, начнёт перемывать ему косточки. — Люди вообще гадкие существа, им бы вечно что-нибудь испортить да в чужом белье порыться. Чем оно грязнее и вонючее — тем лучше и смачнее, — мрачно ответила Ева. — Всем подавай хлеба и зрелищ. — Я не к тому начал, — Пчёлкин хмуро сдвинул брови. — А вот… умру я. И как меня запомнят? — Тебе уже будет всё равно, — пожала плечами девушка. — Близкие только будут долго помнить, если переживут тебя. И будут вспоминать только хорошее. — А вот не переживут, и что тогда? Умирать в одиночестве? — Да что с тобой такое-то последние дни, блядь, кризис тридцати лет?! — Грозно посмотрела в зеркало на смурного пассажира Романова. — Ты родился в одиночестве и умирать будешь так же, деньги и квартиры с собой не заберёшь, какие ещё банальности я должна тебе озвучить, чтоб ты успокоился? — Хочу после себя что-нибудь весомое оставить на будущее, — задумчиво ответил Витя, поглаживая подбородок. — Акций купить что ли каких технологичных… — Да, хороший вариант, — с облегчением кивнула Ева и остановилась на обговорённом месте за ночным гей-клубом «Шанс» на Волочаевской. Наёмница погасила фары, заглушила двигатель и оставила магнитолу на минимуме, пока Пчёла аккуратно пересаживался с заднего сиденья на переднее пассажирское, стараясь не хлопать дверьми — даже шорох шагов и хруст снега под подошвой раздавались звонким эхом по всей узкой подворотне. — Как думаешь, а фамилия моя хорошо бы смотрелась в названии какой-нибудь крупной компании? — не унимался Витя. — Тебе честно соврать? — Тихо засмеялась девушка. — Не надо. Пожалуйста, нет. — Да понял я, понял, — парень расплылся в улыбке, глядя на картинно посерьёзневшую любимую. — Зато тебе моя фамилия бы подошла. Ева удивленно вскинула брови и едва сдержала вырывающийся саркастичный смешок. — Это было сейчас просто пиздец как романтично. Кольцо откуда вынешь, из пыльного бардачка? — Ну почему же из бардачка, — Витя отчего-то смущённо улыбнулся. — Оно у тебя в кобуре. Сердце девушки отчаянно забилось, выдавая чечётку, тело обдало внезапным жаром, а перед глазами всё поплыло — происходящее точно какая-то нелепая шутка, очередной абсурдный сон, как тот, что привиделся ей летом. Ева ущипнула себя за запястье и прикрыла глаза, чтобы убедиться, что всё и правда ей мерещится. — Ты можешь не торопиться, в принципе, у нас же вагон времени в запасе, — голос парня, сидящего рядом, звучал слишком реалистично, а болезненный щипок если и вернул Еву на землю, то только на ту же, где сейчас, в эту самую секунду, в почти одиннадцать часов по московскому времени, Виктор Павлович Пчёлкин предлагал ей руку и сердце посреди тёмной московской подворотни на переднем сиденье внедорожника. Трясущимися от волнения пальцами Ева распахнула кожаную кобуру, висящую на бедре, вынула свой любимый ТТ, и там, внизу, под самым его дулом, поблёскивая в свете одинокого уличного фонаря, её ожидало оно — золотое колечко с массивным изумрудным камнем. — Пока ты не испепелила меня за обстановку и не сказала «нет», я объяснюсь. Это может казаться странным и не спланированным, но я правда долго готовился и хотел бы похвастаться, — уверенным голосом начал Витя. С его лица не сходила лучезарная, немного застенчивая улыбка, а глаза блестели ещё ярче драгоценного подарка, которым Ева всё никак не могла налюбоваться, держа его по центру раскрытой замёрзшей ладони. — В общем-то я думаю ты согласишься, что мы с тобой довольно необычная парочка: мы интересно познакомились, и влюбился я в тебя, когда ты перерезала горло мужику, который хотел меня убить. Наш первый поцелуй закончился сексом на твоём кухонном столе, а квартиру для нас я купил за день до того, как ты решила со мной расстаться. Девушка со стоящими в глазах слезами посмотрела на рассказывающего историю всех их отношений Пчёлкина и готова была согласиться только от одного лишь его взгляда. Тёплого, родного, такого комфортного для каждой клеточки её тела. «Дом там, где твоё сердце» — часто слышала эту фразу Ева и недовольно закатывала глаза. Ей даже в голову не могло прийти, что домом может стать человек. — Для моих родителей ты адвокат, а я успешный предприниматель. Все вокруг уверены, что мы рано или поздно окажемся в тюрьме, убьём друг друга или кто-то убьёт нас. Я решил, что сделать тебе предложение в необычных для всех, но обычных для нас обстоятельствах было бы самым лучшим вариантом. Сесть на колено в ресторане или во время прогулки в парке под дождём — это не наша история. Я хочу оставить в этом мире совместное с тобой наследие и построить империю, так уж и быть — без упоминания фамилии в названии, — задорно усмехнулся парень на мгновение, но тут же вернул серьёзный вид, стараясь скрыть подкатывающее волнение и яро стучащее сердце, вот-вот готовое выпрыгнуть из груди. — Ева Николаевна Романова, примешь ли ты предложение стать моей женой? Мир будто остановился. Всё встало на паузу: летящие в далёких небесах Африки птицы, бороздящие высокие волны Австралии теплоходы, идущие на посадку самолёты в Майами и москвичи, укутывающиеся в шерстяные шарфы от метели. Вселенная замерла в ожидании ответа. — Да… — робко прошептала девушка, по румяным щекам которой струились бусинки горячих слёз. — Миллион раз да! Она бросилась на шею сияющему от радости Пчёлкину, который, кажется, тоже не верил в происходящее. От вечно убегающей Романовой он ожидал чего угодно — что она втопит педаль газа и въедет в здание, выбежит и скроется в темноте ночной улицы или просто откажет без объяснения причин. Но в ту же секунду, когда с губ Евы сорвалось желанное «да», Вите стало понятно, по какой причине люди говорят, что после предложения мир делится на «до» и «после». После простого слова из двух букв он стал гораздо счастливее, чем был когда-либо. Ощущения от этого «навсегда», этого осознанного выбора и взаимности окрыляли и будто светились ярким ореолом, видимым только двоим людям на этой бренном голубом шаре. Даже поцелуй сейчас был совсем иным — ласковый, осторожный, полный трепета и нежности, в следующий момент он превращался в пламенный и страстный, расходящийся дурманом по всему телу. Это теперь точно его Ева. А он теперь точно её Пчёлкин. — Ты эту речь учил дней пять? — спросила наёмница, запуская пальцы в мягкие светлые волосы жениха. — Неделю примерно, — признался он, тихо смеясь. — И все ради того, чтобы я сказала одно слово… — Оно стоило того, — Витя обхватил лицо Евы руками и продолжил прерванный на лишние разговоры чувственный поцелуй. Мягкие касания губ, крепкие объятия, полные искренней любви, аромат двух смешавшихся парфюмов, сигарет и пороха, невесомое состояние счастья — всё это казалось таким естественным, постоянным, вечным. Растворяясь в тёплых объятьях друг друга, пара совсем забыла об обстоятельствах своего нахождения в этом непроглядном переулке. Рома тихо прикрыл за собой заднюю дверь и обдал разгоряченных новоиспеченных молодожёнов ледяным воздухом с улицы. — Всё сделано, — выдохнул он, скидывая перчатки в свою дорожную сумку. — Извините, что я не вовремя. — Я замуж выхожу, — произнесла Ева тонким голосом и улыбнулась, смущённо поднимая плечи. Она покрутила кистью правой руки из стороны в сторону, демонстрируя блестящий на безымянном пальце изумруд. — Это, кстати, камень из тиары жены Николая Второго, подумал, что ты оценишь связь с однофамилицей, — как бы между прочим вставил Пчёлкин. Ева не переставала удивляться до потери сознания с каждой его реплики за последние десять минут. — Невероятно интересная история, поздравляю с помолвкой и все дела, но давайте уже поедем, у нас так-то за спиной жмурик в «Мерсе» коченеет, — взволнованно протараторил наёмник громким шёпотом. — Это и правда лучшее время и место для предложения, Пчёлкин, — весело усмехнулась Ева, заводя мотор автомобиля.