Переломы

Первичный поверхностный шов…       Дазай мутным взглядом следит за тонкой, новой иглой скрепляющий его кожу. Совсем боли не чувствуя. Наверное это и к лучшему. Пять швов. Ровно столько их будет, ровные, точные, идеальные. Не то, что у него самого. Иногда Дазаю приходилось зашивать собственные раны, и всегда это выходило из рук вон плохо, швы были кривые, неравномерные, уродливее шрамов. Осаму передергивает от этого сравнения. Вата скользит по коже, оставляя за собой жжение. «У него даже пальцы не трясутся, неужели привык?» Про себя думает горе суицидник, из-под опущенных ресниц наблюдая за действиями напарника. Это даже вводит в некий транс. Осаму украдкой, поднимает слегка мутноватый, от выпитого виски взгляд на чертового неожиданного спасителя.       Доппо даже уже не кричит, не читает нотации, лишь устало вздыхает, заканчивая очередной шов. Он уставший от недосыпа, как никак квартальный отчет на носу, и у заместителя, уже появились тёмные круги под глазами, отчётливо виднеющиеся даже, сквозь линзы очков. А он еще и сюда припёрся. «Сколько сейчас времени? Час ночи? Два? Три?»       Дазай абсолютно потерян во времени, не только в сутках. В целых годах. Запутан как в огромном мотке лески, который легче обрезать, нежели распутать. Что он и пытается сделать, с упрямой регулярностью или по настроению, когда совсем плохо. К носу снова подносят вату смоченную спиртом, запах ударяет по обонянию, не давая провалиться в бессознательное состояние. Приходится открыть глаза, снова натыкаясь на изуродованные, окровавленные руки над которыми, привычно порхает медицинская игла в не менее привычных теплых пальцах его личного проклятья напарника.       Рукой бы дёрнуть, что бы разорвать еще не скрепленную нить, и кровь бы снова потекла. Не хватило ведь всего ничего. Жалкие семь минут. Из бинтованной груди вырывается тяжелый вздох. В голове навязчиво, противным голосом повторяются извечные два вопроса: Зачем? и Как? Ну вот Зачем он это делает? И Как, черт возьми, узнает когда Дазай счёты с жизнью свести пытается? Эти вопросы десятки, а то и сотни раз, за эти два года возникали в голове горе-самоубийцы. Зудели, почти вырывались с губ вместе с тихим недовольным шипением. Но еще не разу не озвучивались в голос. Возможно Дазай боится, но себе не признается уж точно, что если их озвучит то у этого идеалиста откроются глаза. И он наконец перестанет упрямо вытаскивать его из таких манящих объятий смерти, что маячит совсем рядом, буквально день и ночь за плечом, но сомкнуть костлявые руки на Дазае все не в силах: — «Ты не нужен смерти, она тобой отравится» сказал ему как-то в порыве ярости… Чуя кажется? Зато, она охотно забирает тех, кто рядом. Про себя Осаму горько усмехается, однако полностью удержать в себе усмешку не получается. Обескровленные, потрескавшиеся губы почти незаметно кривятся. «Размяк. Стал привязываться, стал подпускать людей Его слишком близко. Непозволительно. Он несёт смерть тем кем дорожит. Опасно. Сам же себе обещал не допускать таких оплошностей. Никогда» Снова тяжелый вздох. Спросить бы эти пресловутые, осточертевшие два вопроса так и тянет, но Дазай заранее знает ответ, и он его не совсем удовлетворяет. Так, что к чему бессмысленное сотрясение воздуха?       По сетовать бы на сорванную попытку, да что-то не хочется. Не сейчас. Не уместно. Криво. Жалко. Не хочется. Периферийное зрение и затуманенный мозг на пару играют злую шутку, и на долю секунды Осаму мерещится фигура в темном углу коридора. Будь мозг ясным он бы списал на обман зрения, но сейчас с повышенным этанолом в крови ему кажется, что это смерть стоит и наблюдает или же желает снова забрать кого-то вместо Осаму.       В тишине, такой неестественной, слегка напряженной раздается стук капель об слив раковины, этот монотонный звук ударяет по нервам, раздражает. Обычно после неудавшийся попытки Дазая охватывает безразличие, сейчас же остро хочется закончить начатое. И Куникида непривычно, странно, так молчит, хотя обычно всегда ворчит что-нибудь о сбитом графике или сетует на грехи прошлой жизни и карму. Но тишина с его стороны пугает до мелкой, нервной дрожи. Невольно мелькает мысль, а не очередной ли это кошмар? «Ну скажи что-нибудь! Накричи, ударь! Только не молчи!»       Холодные как лед пальцы судорожно сжимаются на черной ткани, когда тень в углу коридора колышется.       Доппо поднимает уставший, потускневший взгляд в немом вопросе, считая, что причинил этому недо-суициднику боль, но Дазаю не больно, Дазай смотрит куда-то ему за плечо. Настолько напряжённо всматривается, что у Куникиды возникает вопрос, а не последовал ли кто-то за ним в комнату Осаму? Обернувшись Куникида недоумевает, отчитаться бы за то, что допился до чёртиков. Но сил ни физических, ни моральных совсем не осталось. Завязав последний узел идеалист осматривает проделанную работу. Мысленно делая пометку, завтра, точнее уже сегодня днем сказать Акико поменять этому придурку повязки, ведь сам суицидник забьёт на эту необходимость. Находясь в своих размышлениях блондин невольно теряется взглядом в лабиринте, уже белесых, застаревших шрамов. Остро возникает желание дать идиоту, бинтованному по голове, а толку? Правильно — никакого! Большой палец непроизвольно проводит по самому большому шраму. Блондин одергивает себя понимая, что кожа у него крайне чувствительная сейчас и даже такие действия приносят дискомфорт. Отводит глаза с предплечья, откладывает иглу и ножницы, берется за упаковку стерильных бинтов. Белые, до тошноты, надоевшие ленты покорно, слой за слоем ложатся на исполосованные руки второй кожей, «Это и есть, его вторая кожа, » про себя думает Куникида и обрывает мысль, не позволяя думать себе дальше в этом ключе. Копаться в Дазае гиблое дело, да и не докопаешься, если суицидник сам того не пожелает. Дазай та еще головоломка, разгадывать которую, если честно не особо хочется. Доппо периодически поднимает взгляд на непривычно притихшего Осаму, все так же вцепившегося в рукав его рубашки. Закончив Куникида убирает все лишнее в аптечку. Он устал… до крайности. Часы показывают 2:47, остро хочется встать и уйти. Но чувство ответственности за непутевого напарника не дают, вот так просто встать и уйти домой. Сейчас Осаму выглядит крайне уязвимо, как ребёнок и оставить его будет сравни предательству. Куникида прикрывает отяжелевшие веки, адреналин в крови схлынул и усталость навалилась с двойной, а то и с тройной силой. Он потер глаза, испуская еще один тяжелый вздох. Сил уже нет, терпеть все его выходки, но не спасать Дазая не получается. Хотя каждый раз Доппо клянётся себе, что больше не станет вытаскивать этого дебила с того света и каждый раз нарушает обещание.       Отведя ослабевшего суицидника в комнату, бесцеремонно скинув того на футон. Доппо возвращается в ванную. Осматривается и его передёргивает от не маленькой лужи крови, одно дело теоретически представлять шесть литров крови и совсем другое видеть почти три на полу. Доппо резко мотнул головой. Ярость совсем немного, но вспыхивает где-то под рёбрами с новой силой, похоже запоздалая реакция. И Куникида досадно отпинывает мыском туфли тот самый осколок зеркала, которым Дазай вскрывался полчаса назад. «Нужно сперва убрать осколки»       Закончив отмывать кровь с кафеля, у заместителя директора возникает непреодолимое желание окунуться в дезинфицирующий раствор или в хлорку. Отмыв руки от кровавых разводов он возвращается в комнату. Дазай по-прежнему не спит. Слепо смотрит куда-то перед собой. Он едва ли не серый от потери крови, это заметно, даже в рассеянном свете исходящем из ванной. Раздраженное фырканье Доппо сдержать не удается, «Нет чтобы тихо, мирно уснуть, а он как сумасшедший пялится не пойми куда!» Руки у блондина чешутся затащить непутевого напарника под холодный душ, чтоб мигом протрезвел, но нельзя, не с его кровопотерей и только, что наложенными швами. Он нарочно громко, стуча каблуками проходит мимо и включает ночник в розетку. Удивительно, но Дазай совершенно не переносит темноты в собственной комнате. Куникида поворачивается. Дазай все так же сидит не шелохнувшись. Можно подумать, что он нарочно так себя ведет, чтоб напугать, однако есть одно «НО». Взгляд не такой, когда он что-то творит. Он мертвый. Доппо хочется растормошить этого растратчика бинтов или дать воспитательный подзатыльник. Сдерживается. Смотрит, в упор. Ноль реакции. Не выдержав гнетущую тишину блондин тихо выдает: — Хватит. Тебе нужно восстановится, ложись спать. — Строго, не смотря на усталость, говорит идеалист, бросив взгляд через плечо. Осаму смаргивает оцепенение, словно выныривает из собственных мыслей, взгляд приобретает осмысленность, Куникида мысленно выдыхает. Надо бы отчитать идиота, но о мысли, что Осаму снова будет отшучиваться, скулы сводит от перенапряжения, а пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки, так что суставы едва слышно хрустят. Сделав над собой усилие блондин, восстанавливает самообладание и хочет предпринять еще одну попытку вразумления, но его прерывают, не дав и слова вымолвить. — Куникидушка, если бы я попросил, ты бы смог убить меня? Осаму все еще смотрит куда-то в коридор, но голос тверд и Доппо не слышит и тени издевки или намека на шутку. Этот вопрос вводит идеалиста в краткий ступор. «Что за бред он несёт?» кажется эта надпись вот-вот проявится черными чернилами на лбу бывшего преподавателя. Раньше таких вопросов Дазай не задавал, по крайней мере ему. Отшучивался, издевался, уходил с темы, но такого не выдавал. Не найдя ответа Доппо уходит от темы. Да, жалко, позорно. Но Куникида не знает, что на такое ответить. Дазай та ещё заноза в его заднице, личная головная боль, причина ранней седины, неврозов. Но как бы Доппо не желал порой подарить суицидальному — маньяку смерть, реально представить этого бинтованного мертвым Куникида просто не способен. Уж больно напарник живуч. — Приди на работу хотя бы, к десяти. — Выдает идеалист, слегка охрипшим голосом. Куникида старается держать лицо, и очень старается держать внезапно вспыхнувшую злость на суицидника, но наверное его смятение отразилось на лице, так как Дазай поворачивается, с три секунды смотрит, а затем улыбается. Фальшиво, наигранно, Доппо буквально видит как маска трещит по швам, гаркнуть бы чтоб, прекратил этот театр одного актера, сил нет. Совсем. блондин лишь, громко вздыхает и разворачивается к выходу, все, что он мог для Дазая, сделал. — Куникида… — Зовет шатен шепотом, но от чего-то не совсем уверенно. Заместитель молча поворачивается, вопросительно поднимая бровь. — Не уходи.