Переломы

      Дазай не понимает, почему детский смех такая крайне заразительная вещь. Ведь как бы Осаму не старался, он не понимает, от чего они так, заливисто смеются. Однако уголки губ у Одасаку подрагивают, норовясь подняться вверх в легкой, но тщательно скрываемой улыбке. Он смотрит за резвящимися подопечными, при этом находясь в каком-то расслаблении. Дазай стоит рядом, наблюдая за действиями детей, про себя завидуя их беспечному счастью. А детский смех возносится в закатное небо вместе со скрипом старых качель и потревоженными голубями…       Дазай моргает, сбрасывая видения пятилетней давности. Все та же площадка теперь кажется страшно пустующей. По ней пятнадцать минут назад носились чьи-то дети, пока родители их не увели. А Дазаю кажется это крайне жестоким. Неужели все детские площадки выглядят так, заброшено и мрачно, когда их пределы покинут маленькие, радостные человечки? Неужели это их радость заполняет пространство вокруг и вдыхает жизнь в эти тусклые цветные постройки, кажущиеся на первый взгляд аккуратными, и теряющие все краски, стоит им опустеть? А может дело в самом Дазае? Вопрос не имеющий смысла, так и оставшийся без ответа.       Ветер резким порывом заставил чуть колыхнутся толстый канат. Заходящее солнце бросило отблеск от металлической поверхности высокой, извилистой горки, а последние лучи заиграли в маленьких окошках домика, солнечными зайчиками. Руки по привычке находят покой в глубоких карманах.       Ступить на площадку Дазай все не решается. Знает, что за этим последует боль… Больно, и физически и морально, смотреть на эту чертову площадку, куда некогда Одасаку приводил детей на прогулку. Сколько раз он говорил себе, что пора бы, забыть дорогу в его личный уголок прошлого, но каждый раз ноги на автомате приводят его сюда ровно пять раз в год. После этого он чувствует себя особо паршиво и старается повеситься… Или вскрыться… Или устроить передозировку. Все бестолку. Окунаться в прошлое и тревожить, едва затягивающиеся раны его личный вид мазохизма, но по-другому Дазай просто не может. Да и улыбаться уже нет сил. Просто невыносимо.       Под ребрами остро колет, детектив списывает это на то, что он уже пару дней нормально не спит, и толком не питается, а вливает в свой организм только черный кофе с сахаром. Он не заслуживает нормальной жизни, как бы отчаянно к ней не стремился, он не заслуживает покоя, по-крайней мере не при жизни.       Дазай сжимает зубы и решается сделать то, ради чего пришёл. Взгляд снова слегка замыливается от воспоминаний. И по двору как наяву бегают пять маленьких ураганов, способных завалить даже Одасаку, рука сжимает маленькую плюшевую игрушку в кармане. Словно это единственное, что способно удержать его в реальности. Глаза слегка режет, но моргать совсем не хочется. Как и несколько лет назад он тяжко, но едва слышно вздыхает и переступив через собственный страх идет на площадку…       Первый шаг даётся на удивление легко. Резиновое покрытие мягче земли. Слух немного режет детские визги, что стайкой вьются возле рыжего мужчины. Пятеро… Четверо мальчишек и девочка… — Зачем столько бинтов? Вы так сильно ранены? Вопрос раздается так внезапно, что Дазай едва заметно дергается от неожиданности, но больше никак не показывает своего удивления и опускает взгляд к самой младшей из этой «банды». — Да… — односложный ответ кажется не тем, что ждала девочка. Однако Дазай понятия не имеет как говорить с детьми. — Тогда почему вы здесь, а не в больнице если у вас что-то болит? Прямота вопроса и непосредственность с какой девчушка его задала, пробуждают у члена исполнительного комитета интерес куда же зайдет это странная беседа. Дазай чуть склоняет голову на бок и прищуривает не забинтованный глаз, детей ему еще не приходилось считывать. А затем она делает то что, вообще не вписывается в цепочку логических обоснований анти эспера, а именно ребенок протягивает маленького плюшевого кролика голубого цвета, Дазай с полминуты раздумывает, а затем игрушка оказывается в его перебинтованных руках.       Привыкший во всех действиях и словах окружающих видеть двойное дно и мотивы мафиози впадает в некий ступор от простоты и открытости девочки, молчание затягивается и видя интерес ребенка, он уже делает вдох для ответа, как один из мальчишек буквально оттаскивает девчушку за руку от исполнителя. — Дазай — Зовет Сакуноске, поворачиваясь в пол оборота к подручному босса. — Привет Одасаку, — тут же переключается от детей юноша, — смотрю весело тут у вас. — Он оглядывает площадку подмечая что подопечные друга сбились в кучку у качелей. — Уже подружился с Сакурой, раз она тебе игрушку отдала — констатирует Ода, кивнув на крольчонка и не спешным шагом направляясь к детям. — Можно и так сказать.......        В ушах все еще стоит детские повизгивания и смех, а сама площадка пустая и качели пустые. Сумерки сгущаются с каждой минутой, холодный ветер со стороны океана забирается под плащ заставляя ежится от холода. И качели холодные. Игрушка в кармане теплая, совсем как тогда. «Хреново» «Паршиво» Сегодня он обязательно напьется в Люпине и наглотается тех препаратов, что тщательно таскал из запасов Акико целых четыре месяца. Но это позже, сейчас нужно сделать другое. Детектив достает игрушку и оставляет её у конца горки, затем проходит чуть дальше и садится на качели, а перед глазами будто снова носятся пять непосед, так внешне не похожих на его друга, но по крупицам вобравших в себя его манеру поведение, мелкие привычки, характер, слова… Сидя на качелях тихонько отталкиваясь кончиком ботинка от земли, чтобы совсем немного раскачиваться Дазай качает головой, прогоняя воспоминание пятилетней давности, стараясь заполнить голову мыслями о предстоящем самоубийстве. Не выходит по старой, почти позабытой привычке, он тяжко вздыхает и запрокидывает голову, наблюдая за медленно плывущими розовато-золотистыми облаками. — С днем рождения, Сакура.