Небо пополам

– Северус… – я положил руки ему на плечи, боясь, что он все же не выдержит и сбросит их. Но он молчал и сидел неподвижно, закрыв лицо ладонями. – Ты переживаешь за меня, я знаю. Со мной правда все будет хорошо. Мы еще потренируемся с тобой. Но… Пауза затянулась на несколько секунд. Мне было никак не выговорить того, что я хотел сказать. Чувствуя мое напряжение, Север убрал руки от лица и внимательно посмотрел на меня. Я смущенно опустил взгляд. – Ты же знаешь, почему я… Почему я задыхался. Ты мне все сказал… Дальше я так и не смог выговорить. – Ты хочешь сказать, что я развеял твои сомнения относительно Мика, поэтому ты не будешь больше задыхаться? Я согласно закивал. Все ведь так и есть. Мне больше незачем мучиться сомнениями и задыхаться. Мы ведь уже поговорили, между нами больше нет тайн. Его рука скользнула к моей, и он сжал мои пальцы в своих на плече. – Ты не понимаешь, дело не только в этом. Сейчас, пока ты здесь стоишь, все хорошо. Но стоит тебе снова стать к планшету, стоит снопосвету ударить тебе в глаза, ремням стянуть руки и ноги, а мне взять в руки ножи, все начнется снова. Ты не сможешь быть спокоен, Гарри. А я не смогу быть спокоен, зная, что ты нервничаешь! Я не смогу бросать в тебя ножи, пойми! Мне как-то внезапно стало так тепло от его признания – непробиваемый, хладнокровный Северус не сможет сохранять спокойствие, зная, что мне не по себе там, у планшета. Что я снова ощущаю себя не в свое тарелке, что я снова могу начать задыхаться. Я опустил руку вниз, на его грудь, обнимая и прижимаясь к нему. – Я ответственен за твое самочувствие в номере, Гарри… Я неловко тыкался носом и губами в его волосы. Их запах, как и всегда, сводил меня с ума, только сейчас я самонадеянно рассчитывал на его терпимость ко мне, на то, что он простит мне эту вольность, не оттолкнет меня, не попросит вести себя сдержаннее. Совершенно опьянев от его близости и спокойствия, с которым он принимал мои неловкие ласки, я обнял его вокруг шеи уже обеими руками, зарываясь носом в волосы. От мысли, что ведь можно вот так обнимать, иметь на это право, делать это, когда хочется, я ощутил настоящее головокружение. Каким счастьем казалась мне такая возможность! Но, к сожалению, для меня это была абсолютно недостижимая мечта. – Я верю тебе, между нами нет тайн и секретов, ведь так? Это самое главное. Я спокоен, я вполне нормально себя чувствую, Северус… Он покачал головой и раздраженно поджал губы. – Если Фил не перебесится, нужно будет что-то решать. До конца сезона еще чуть больше недели. Впереди еще Колчестер и Лондон. Как минимум, еще семь-восемь выходов. Нам с тобой нужно продержаться до конца, Гарри. Я прижался щекой к его волосам и прикрыл глаза. Его слова сейчас так напомнили мне то «у нас один номер на двоих, мы вместе», что внутри все просто запело от счастья. – Мы обязательно выдержим. Все будет хорошо. Дверь открылась, и на пороге появился Мик. Окинув взглядом картину перед своими глазами, он недовольно поджал губы. – Фил в бешенстве. Продолжает бушевать на площадке, – сообщил он, стараясь не смотреть на нас двоих и отворачиваясь к столику с чайником. – Да пошел он! – Север мягко снял мои руки и встал. – Зря ты не хочешь взять меня в номер, – будто между прочим заметил Мик. – И Гарри бы отдохнул, и тебе легче. Север воззрился на него, некоторое время молчал, потом сложил руки на груди и склонил голову к плечу. – Дорогой мой Микаэль, ты сколько в профессии? Мик повернулся и окинул его удивленным взглядом. – Много… – И ты до сих пор думаешь, что можно заменить одного партнера по номеру другим, тем более в день выступления? Мик пожал плечами. Разговор ему явно не нравился. – Ну Гарри же может тебе ассистировать. Почему я не смогу? – Да потому что Гарри учится этому несколько лет! И уже два года выступает. Я по его взгляду и движению пальцев могу сказать, в каком состоянии он находится, не хочет ли остановить номер или чего ждет от меня. – Чего ж ты вчера тогда номер не остановил? – неожиданно язвительно спросил Мик. Я даже замер от такой наглости. Открыл было рот, чтобы объяснить свое поведение там, на манеже, нежелание сорвать номер, но Север меня опередил: – Потому, что Гарри обучен главному качеству хорошего партнера – терпимости. И для него в работе важна не только его собственная роль, но и моя тоже. Быть может, я скажу тебе новость, но некоторые люди находят в себе мужество наступить на свои желания и даже сделать что-то вопреки своим интересам, только бы не навредить своему партнеру, не унизить его, останавливая номер на середине. – Надо иметь какое-то уважение к самому себе! Зачем терпеть мучения? Ради чего? – воскликнул Мик. – Ради того, что своим терпением он проявляет уважение ко мне, – очень спокойно произнес Северус, – а значит, и к самому себе, раз я его партнер. Это нельзя объяснить, если ты не понимаешь. Это нужно чувствовать. Мик скривился. – Если бы он потерял сознание прямо на манеже, все его уважение рухнуло бы как карточный домик! – насмешливо заметил он. Север неожиданно улыбнулся и коротко взглянул на меня. – Да, это так. Но Гарри нашел в себе силы выдержать номер до конца. И за это я ему очень благодарен. Мик хмыкнул, отвернулся и с раздражением отпихнул от себя мою чашку на столике. – Ну что ж, попробовать мы можем, – неожиданно продолжил Север. – Я в любом случае буду тренироваться с Гарри. Но ему тоже нужен отдых. А ты вот, гляжу, рвешься в бой. Пойдем? – он насмешливо поднял брови, оборачиваясь к Мику. Взял со своего дивана нож и подбросил его в руке. – Пойдем! – тут же загорелся Мик. Север обернулся ко мне. – Гарри, пойдем. Заодно и потренируемся на вечер, – заметив на моем лице некоторое замешательство, он подмигнул мне, – это будет интересно! Интересно? Не думаю, что мне будет интересно на это смотреть. Мик однозначно долго не продержится, я-то знаю. Но видеть его унижение я почему-то не желаю. Нет во мне достаточной злости для этого. – Идем, Гарри, заодно посмотришь со стороны. Может, что-то отметишь для себя в номере, – замечаю, что Север возбужден будущей игрой – глаза горят, на щеках проступил легкий румянец, пальцы то и дело вращают ножи в ладони. Мне становится смешно. Сейчас вот это «Мы с тобой можем наказать его, мы вдвоем, он один. Пусть ощутит на своей шкуре, каково это» настолько чувствуется между нами тремя, что я невольно поддаюсь задору напарника. «А почему бы нет на самом деле? Он хотел меня заменить? Пусть попробует! Это честный поединок. Он принял вызов!» Мы втроем идем в купол. Кроме нас там еще гимнасты, Мик поглядывает на них настороженно, но ни я, ни Север не обращаем внимания. Гимнасты нам не помеха, у них растяжка. Мы сможем прекрасно поместиться здесь все вместе. Север устанавливает планшет у дальней стены, сбрызгивает его водой и надевает на бедра свой пояс с ножами. Мик тут же радостно бежит к планшету, становится перед ним, раскидывает руки в стороны и свешивает голову, изображая распятого на кресте. Я присаживаюсь на край барьера и поправляю язычок кроссовки. – Неа, – смеется Север, жестом приказывая ему отойти от планшета. – До этого ты еще дойдешь со временем. Мик удивленно приоткрывает один глаз и косится на Севера. Тот качает головой и указывает в сторону, на П-образную рамку для гимнастов. – Сначала туда. – Зачем? – разочарованно тянет Мик. – Затем, что ты должен научиться стоять неподвижно, – парирует Север. – Я могу стоять неподвижно! – тут же возмущается Мик. Север оборачивается к нему и его губы змеятся в такой ядовитой усмешке, что мне даже становится не по себе. – Нееет, – сладко тянет он, – настолько неподвижно ты вряд ли когда-то стоял. Иди сюда. Мик подходит, косится на рамку, словно пройдя сквозь нее, попадет в какое-нибудь Зазеркалье. Север берет его за плечи и ставит посредине, на равном расстоянии от стоек. – Вытяни руки в стороны на уровне плеч, – говорит он, подхватывая с барьера тонкую веревку. – Стой так. Мик вытягивает руки и крутит головой, наблюдая за Северусом. Тот подходит к нему с одной стороны, обвязывает его руку вокруг запястья веревкой и закрепляет другой ее конец на стойке. Проделывает то же с другой рукой. Уходит за форганг. Мик кривляется, рассматривая купол со своего места, оглядывая стойки, пробуя натяжение веревок. Косится на гимнастов на другой стороне манежа. Я наблюдаю за всеми манипуляциями со стороны. Север приносит маленькие пластиковые стаканчики, наполняет их до краев водой из бутылки и выставляет в ряд на небольшом столике. – Это еще чё такое? – пытается смеяться Мик. – Виски? За каждый брошенный нож по стаканчику? Север поднимает голову и смотрит на него с легкой насмешкой. – Нет. Это твой баланс. У каждого есть свой баланс. Мой достаточно тяжел, а твой вот не один, но легче некуда. Мик хмурит брови и открывает рот для следующего вопроса, но Север подхватывает пару стаканчиков и направляется к нему. Вопрос остается незаданным. – Это, – Север приподнимает стаканчик, салютуя, – ты должен удерживать на себе. Удерживать, не пролив ни капли. Я понятно объясняю? Он воззрился на Мика, чуть склонив голову к плечу. – Ну я надеюсь, ты шутишь по поводу «ни капли»? – нервно хохотнул Мик. – И на чем я должен их удерживать? – Вот здесь, – Север устанавливает стаканчик на плечо Мика у самой шеи, – вот здесь, – стаканчик становится на другое плечо. – Эй, да они же упадут через секунду! – боясь пошевелиться, шепчет Мик. – А ты замри. Чтобы не упали, – серьезно и очень вдумчиво произносит Север, – твоя задача – ничего не разлить. Он берет еще два стаканчика, устанавливает их на один и другой бицепс Мика. Тот только водит глазами, наблюдая за Севером. Еще два стаканчика отправляются на предплечья. – Ты с ума сошел, Север! – злобно шипит Мик. – Это что за практика такая? Что за бред? – Обычная практика, меня так отец учил, а его – дед, а деда – прадед. Только ещё и пороли за каждую ошибку. С тобой, – Северус задумчиво посмотрел на Мика, – до порки не дойдёт, возможно... А теперь выпрямись, очень медленно, чтобы спина была как струна ровная, и подними голову. Мик осторожно поднимает подбородок. На макушку ему тут же опускается очередной стаканчик. Мик вполголоса ругается отборными дворовыми фразочками, и Север с совершенно серьезным видом предлагает мне заткнуть уши. – А теперь стой. И держи все это. Чтобы не упало и не пролилось. А мы пока с Гарри порепетируем. Мик сжал челюсти так, что стал слышен скрип зубов. – И сколько мне так стоять? – едва слышно процедил он сквозь сомкнутые зубы. – Стой. Держи ровно голову, осанку вырабатывай, – Север махнул мне рукой, и я поспешно приблизился, стараясь не встречаться взглядом с Миком. На его лице и без того явно отражалась борьба двух желаний – смахнуть с себя это все, отряхнуться, как вылезший из воды пес и стремление все же доказать, что он не хуже меня, что ему тоже все это удастся. – Привыкай к звуку ножей. Если ты будешь от них шарахаться, как испуганная курица, у нас ничего не выйдет. Мик, скрепя зубами, замер в статичной позе, а Север отправил меня к планшету. Расстегнул и сбросил с себя рубашку. Метает Север всегда, везде и при любой погоде обнаженным до пояса. – Гарри, подвигаемся. Не будем стоять сегодня. Лучше будет и для тебя, и для меня, если ты сегодня попрыгаешь. Я киваю. Может, и правда. Может, мне действительно стоит подвигаться, не стоять снова, не чувствовать себя привязанным. Север становится напротив меня, и мы долго смотрим друг другу в глаза. – Диагональ, – говорит он, и я чуть отхожу в сторону. Он бросает нож в свободную половину планшета. Я становлюсь спиной к ножу, глубоко прогибаюсь назад, выставляю одну ногу вперед, одной рукой держусь за край планшета, другую кладу на пояс. – Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь! – считает Север, негромко лопая в ладоши. – Отошел, развернулся. Еще раз. Я кружусь в свободном пространстве между ним и собой, приближаюсь, кладу руку ему на плечо и делаю два разворота назад уже вместе с ним. Обхожу его и вылетаю вперед, словно раскрученный его рукой, на мгновение держусь за кончики пальцев и тут же отправляюсь в свободный танец на манеже. – Хорошо! Встал снова. Я прокручиваюсь назад в коротком танцевальном движении, становлюсь к планшету. Он бросает нож, я склоняюсь над ним по диагонали. Север метает на счет. Ножи ложатся так близко, что я чувствую движение воздуха. – Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь! Едва последний нож вонзается в планшет, выпрямляюсь, разворачиваюсь и снова кружусь, направляясь к нему. – Хорошо. Теперь с уклонением, – командует он. Я становлюсь к планшету спиной. – Пошел! На счет! – щелкает пальцами Северус, и я начинаю быстро склоняться в одну-другую сторону, увертываясь от воображаемых ножей. – В сторону! В сторону! В сторону! В сторону! На колени! На последней команде я резко падаю на колени, раскидывая руки в стороны. Замечаю косой взгляд Мика и злобное шипение. Бок его футболки и край брюк уже в воде. Улыбаюсь про себя. Слышу голос Севера: – Хорошо! Ещё раз. Встал, пошел. Я становлюсь снова. – В сторону! В сторону! В сторону! В сторону! На колени! Глаза, Гарри. Смотри мне в глаза! Вот черт, отвлёкся на Мика – тот застыл и тянет верёвку, пытается силой удержать дрожащую руку. Это он напрасно, ему бы наоборот расслабиться... – На колени! Мягче волну. Больше прогиб. Опять забыл про улыбку. Ещё раз! Прогоняю движения по кругу, вижу только Севера, ловлю в его глазах тень моей улыбки. Сбоку врубили световую пушку, и нашу площадку залило белым сиянием. – Хорошо. Теперь под музыку! – Север отходит к барьеру. Это на представлении у нас звук с пульта. А на репетиции старенький такой магнитофон. Северус купил ещё шесть лет назад, и героически терпел, что я даже засыпал с этим монстром под подушкой. Звучит бодрая яркая мелодия, я невольно начинаю двигаться, подтанцовывать на месте и отбивать такт кроссовкой. Мне как-то внезапно становится легко и хорошо. Север подходит, бросает на меня хитрый взгляд исподлобья, улыбается краешками губ. – Без счета. Под музыку, – командует он. Я киваю. Становимся на свои места, некоторое время смотрим друг на друга. Север кивает, я начинаю все сначала. В сторону, в сторону, в сторону, на колени. Север кивает и синхронно взмахивает рукой: и-раз, и-два, и-три, и-четыре... Секунда – бросить нож, секунда – нож в полёте – вошел, но меня там уже нет. Держу ритм, но на пятом круге прогибаюсь слишком сильно и пролетаю на коленях вперед все два метра, что отделяют меня от Северуса. Обнимаю за ногу. Утыкаюсь лбом ему в бедро. Замираю, пытаясь перевести дыхание. Слышу тихое: – Устал? Значит – перерыв. Север медленно поворачивается к Мику: – Ну, как успехи? – подходит, не торопясь, – два из семи? Неплохо. Но явно недостаточно. Мик смотрит прямо перед собой, с волос капает вода, футболка и брюки потемнели, пять стаканчиков валяются на манеже. На Севера из принципа не смотрит, говорит с трудом. – Что, герой? Не так просто оказалось? – серьезно, без насмешки спрашивает Северус. Мик сжимает зубы. – Убери. Это. С меня. Север смеется, снимает оставшиеся стаканчики, отвязывает его руки. Мик с ругательствами растирает плечи. Гимнасты с другой стороны манежа уходят, мы остаемся в куполе втроем. – Так, с выдержкой у тебя плохо, с терпением тоже, умение расслабится отсутствует, – словно отмечая что-то для себя в списке, говорит Северус. – Отдохнёшь – будем пробовать дальше. Я присаживаюсь на барьер, подкладываю ладони под ягодицы и болтаю ногами, наблюдая за Миком. – Что еще? Очередное издевательство? Север сматывает веревку и режет по нему суровым взглядом. – Микаэль, я не пойму. Я за язык тебя не тянул. Ты собирался сегодня вечером выйти со мной на ножи. И как ты себе это представлял? Ты думал – будешь стоять, такой красивый, а я буду тебя по контуру вплотную ножами обтыкивать? А все вокруг будут рукоплескать и рыдать от восторга... глядя на твой хладный труп, потому что стоять ты не умеешь! С такой подготовкой тебя даже подсадным не взять. И вообще, что за сопли? Ты вообще обучался чему-то? Почему обычные тренировки ставят тебя в тупик? Иди, отдыхай! Мик раздраженно буркнул что-то в ответ и присел на барьер недалеко от меня. – Что, Поттер? Для тебя сегодня личное представление, да? Цирк одного клоуна? – Не вижу никакого цирка, обычная тренировка. Мы вообще живём в цирке, если ты не заметил, – отозвался я, пожав плечами, – а для клоуна у тебя квалификация не та. – А у тебя, Поттер, та? – И у меня не та, – спокойно согласился я, – чтоб клоуном стать, надо ещё лет десять тренироваться. Мик продолжал растирать плечо, не сводя с меня внимательного взгляда. – А тебе, значит, нравятся вот такие тренировки? Нравится на колени перед ним падать, да, Поттер? Так бы и стоял перед ним на коленях все выступление, смотрел бы на него снизу вверх и вздыхал, да? Я кинул на него раздраженный взгляд. В его этих выпадах я внезапно ощутил что-то мелкое, незначительное, словно он пытался укусить меня, да неудачно. Север уходит за форганг, приносит воздушные шарики и расхаживает по барьеру, надувая их, перекручивая хвостики и бросая к стенду. Мик смотрит на это все с подозрением. Я замечаю, что его трясет, и мне внезапно становится даже жаль его. Парень сам не знает, во что влез. – А ты хотел бы, чтоб в меня влетел нож? – неожиданно для самого себя спрашиваю я. Он собрался ответить, но не успел. – Так, Микаэль, – о голос Северуса можно было порезаться, как о его ножи, – встал и подошел к стойке. Мик подошел и встал у стойки, которую Север уже переставил на одну линию с планшетом. – Сюда, – он ткнул пальцем на место у стойки, – привязывать тебя я не буду. Но стоять ты будешь не лишь бы как. Мне надо, чтоб ты стоял совершенно определённым образом, – всё ещё очень холодным и скучающим голосом говорил Северус, укладывая руки Мика, – итак, в том случае, когда надо подчеркнуть опасность трюка или если ты действительно опасаешься травмы от неумелого метателя, следует встать в позу "стеснительной девочки". Вот так. Левая рука прикрывает сердце, легкие и трахею, правая соответственно печень желчный пузырь и селезёнку. Нож это не остановит, но ослабить удар может. Спустя несколько почти объятий Мик оказался зафиксирован в нужной позе. Север окинул взглядом его неподвижную фигуру, кивнул и развернулся, уходя к столику. Налил воды в три стаканчика, подхватил два из них и подошел к Мику снова. – Опять?! – едва не взвыл от досады Мик. – Я и так уже мокрый весь! Стаканы эти гадские зачем? – Чтобы помнил об осанке. И напоминаю – твоя задача сейчас – смотреть за ножами. И за тем, как двигается Гарри. Два стаканчика отправились Мику на плечи, еще один Север принес и водрузил на голову. – Ничего. В шатре тепло. Тренируйся. Стой и считай вслух секунды. Понял? Север окинул взглядом мокрого Мика, отвернулся и махнул мне, подзывая меня к планшету. – Гарри, еще раз. С уклонением. Спиной. Я кивнул. Развернулся, стал к нему спиной, лицом к планшету. Мик хлюпнул на себя водой и выматерился. – На счет. Пошел! В сторону, в сторону, в сторону, в сторону, назад! Я быстро задвигался, уклоняясь в одну-другую сторону, и на последнем счете глубоко прогнулся назад, закидывая руку за голову. – Хорошо. Становись как обычно. Он ушел и через пару мгновений вернулся с другими ножами. Несколько черных рукоятей были собраны вместе в его кулаке, и я с замиранием сердца смотрел, как он проводил над ними рукой. Кажется, что всего лишь скользил ладонью, но в ответ на простое действие загорелось пламя. Девять раздельных небольших огоньков. Мне всегда нравилось смотреть на его лицо, когда огоньки горели в его руках. На представлениях он стоял передо мной в гриме, свет в куполе был приглушен, и огоньки бросали мятущиеся тени на его щеки, делая нос еще длиннее, а ресницы заставляя переливаться от рассыпанных по ним и вокруг век блесток. Пару мгновений мы смотрели друг на друга, он делал короткие шаги, переступал с места на место, вскидывая локти, выбирая самую удобную позицию, чуть приседал и тут же отправлял первый нож в планшет. Лезвие с горящей рукоятью вонзилось справа от меня. Я смотрел Северу в глаза, не отвлекаясь, и только отмечал про себя, что от вида летящего ножа с огненным хвостом Мик дернулся, облил водой лицо и левое плечо. Его и без того сбивчивый счет секунд полетел ко всем чертям. Я поджал губы, чтобы не рассмеяться. Сейчас еще можно позволить себе легкую улыбку. Одними глазами, сжав губы. На выступлении я гораздо более сосредоточен, невольно контролирую зал, хотя бы на слух, если свет мешает мне видеть ряды. Приходится постоянно быть настороже, иначе случайный кашель, лопнувший шарик, детский плач или не вовремя открытый полог шатра, впускающий внутрь внешний свет, могут заставить меня вздрогнуть, сбить с настроя, заставить отвести взгляд от лица Северуса. Слева в планшет врезался второй нож, справа – третий. В шахматном порядке Север окружил меня горящими ножами. После восьмого я склонился вниз, съехал по манежу на спину и раскинул руки в стороны. Север положил последний, девятый нож, в центр планшета, где только что стоял я, подошел, дал мне руку, отклоняясь назад. Я вслед за ним склонился к нему, вперед, почти укладываясь грудью и бедрами на его вытянутую вперед ногу и на грудь. Он на мгновение прижал меня к себе, глядя в глаза, потом оттолкнул, отправляя в короткий одиночный танец на манеже. Я обожал этот момент и ненавидел его одновременно. Обожал за ощущение единства на глазах всего зрительного зала, за возможность почти прижаться к горячему полуобнаженному телу, и ненавидел за чувство потери и разочарования, которое возникало после. Север кивнул и знаком указал мне на барьер. Передохнуть. Повернулся к Мику, встретил его полный злобы и презрения взгляд. С его волос стекала вода, делая его похожим на выкупанного Чаппи, футболка намокла совсем, он едва стоял, чуть не пританцовывая от гнева. – Как дела? Гляжу, ты не только стаканчики уронил, но и со счёта сбился как дошколёнок, – заметил Север, и едва успел отпрыгнуть, смеясь, когда Мик внезапно встряхнулся, сбрасывая с себя последний стаканчик. – Я что тебе – метроном – стоять тут считать? Нравится, да? Ты от этого кайф получаешь, когда унижаешь меня? Хочешь показать мне, какой твой Гарри крутой? Как ты его выдрессировал? Мне почему-то становится тепло. Даже в обвиняющей речи Мика звучит что-то, что четко разделяет нас троих на «мы» и «он». Я отвожу взгляд. – Встань в центре, стой прямо и спокойно. Не двигайся, – Север указал Мику на планшет. Тот осторожно встал посредине, оглядываясь по сторонам, будто ножи могли из планшета вырасти сами, как грибы. Наконец, все же замер, мгновение размышлял, куда деть руки, потом запихнул их за спину. Северус подождал, пока тот успокоится и станет ровно, поймает его взгляд, а потом вдруг резко двинулся вперед и широким быстрым шагом пошел прямо на Мика, не останавливаясь и демонстративно вытаскивая из поясного чехла нож. – Твоё нежелание понимать элементарные вещи… – отрывисто и грубо проговорил он, не сбавляя шага и перебрасывая в руке нож острием наружу, рукоятью в кулак. Подошел близко-близко, гораздо ближе, чем обычно подходит к людям, прикоснулся левой рукой к груди собеседника. – … Меня беспокоит… – и с размаха вогнал нож в стенд на уровне талии Мика. Тот охнул и дернулся в сторону. Ещё бы не дёрнуться! Когда так втыкают, кажется, что нож летит прямо в живот. – Неплохая реакция, но совершенно излишняя, – Северус, усмехаясь, склонил голову на бок. – Почти десять дюймов за секунду. Расстояние, на которое ты мне не доверяешь. А ведь я сказал тебе стоять спокойно и не двигаться. Знаешь, Микаэль, когда я бросаю нож, вот так, – Север показал правой ладонью направление чуть ниже уха Мика, – он летит примерно секунду. И вот ты, Микаэль, – Северус почти урчал, нависая сверху и глядя прямо в глаза, – пытаешься от него уйти. А я в это время бросаю другой нож. И через секунду где он оказывается? Здесь, – мгновенное движение левой руки, и в яремную вену Мика упирается кончик ножа. – Ты меня понимаешь? Да? Не слышу ответ! – Да, – раздался шепот Мика. Мне даже отсюда прекрасно видно, как дернулось под холодным металлом его горло. – Вот и прекрасно! Значит вопрос, зачем тебе учится стоять спокойно и делать то, что я скажу, мы выяснили, – Северус убрал нож в поясной чехол. И вдруг резко отодвинул ногой ногу Мика к левому краю планшета, – здесь есть выступ, ощутил? Будешь держаться за него ногой. Встань в центре планшета боком. Чувствуешь поясницей воткнутый нож? Правую руку подними вверх. Теперь отклонись назад. Сильнее прогнись. Ты видел, как это делал Гарри. Чувствуешь нож за спиной? Вот так. Можешь взяться правой ладонью за край планшета. Правую ногу цепляешь за выступ. Отличная диагональ. Левую руку можешь положить на грудь или на поясницу. Только не вздумай нож за лезвие хватать. Вот. Так и стой. – Долго стоять? – снова шепотом спросил Мик и зажмурился. Я знал, что в такой позе пушка бьёт ему прямо в глаза, вышибая слёзы своим холодным светом. – В номере этот момент занимает двенадцать секунд, – пояснил Северус, – Гарри,сколько ты можешь так стоять теперь? – Минут тридцать, – ответил я. – Не беспокойся, Микаэль, – усмехнулся Северус, – тебя я полчаса держать не буду. Стой. — Гарри, хочу, чтоб мы сейчас прошли куски с плащом, — Северус находит «мою» песню. Про цыганку, цыгана, мальчика и Луну. Я услышал её лет в шесть и напевал не переставая. Мне очень нравилось засыпать под эту мелодию. Испанского я не знал, но меня покоряла какая-то особенная магия песни, колдовской ритм, нежный и страстный, приносящий волшебные сны. Позже я узнал перевод и долго плакал — казалось, эту грустную сказку написали как раз про меня. Я нашел книжку и выучил наизусть эту сказку. И рассказывал всем, кто был согласен меня слушать, а некоторым, например Джинни, не один раз. Я просто болел этой историей. Иногда, рассказывая, я придумывал ей другой конец. Или другие события, более весёлые и счастливые. Но все равно помнил, как там было в сказке. Молодая цыганка колдовала всю ночь, хотела приворожить красавца-цыгана. Она звала Луну, чтоб та ей помогла. И когда Луна пришла, девушка ей сказала: «Я согласна на всё, только пусть он любит меня одну и пусть он женится на мне». Луна согласилась совершить волшебство, но взамен попросила сына-первенца, что родится. «Но зачем тебе земной ребёнок, Луна, — засмеялась цыганка, — ты хочешь стать ему матерью? Но ты не женщина и даже любить не умеешь». «Но женщине, которая хочет, чтоб мужчина любил только её одну и готова ради этого пойти на всё, сын тоже будет не нужен», — сказала Луна и цыганка согласилась. И цыган её страстно полюбил, сыграли весёлую свадьбу. И в положенный срок родился у цыганки мальчик — белый, как горностай на снегу, с волосами как серебро, с глазами, полными света. Увидел его цыган и разозлился: «Разве это мой сын? Разве он похож на ребёнка цыгана?» И все цыгане сказали: «Нет, этому мальчику никогда не стать цыганом». «Ты изменила мне, жена, — сказал цыган, вынул нож и убил её. А ребёнка тоже хотел убить, но тот улыбался. И цыган не смог этого сделать. И отнёс он дитя на гору и сказал: « Пусть Бог или Судьба, или кто угодно решают его судьбу». И ушел, и оставил там ребёнка. А когда ребёнок заплакал, к нему спустилась Луна. Она унесла мальчика на небо. И теперь все цыгане знают, что когда сын Луны улыбается, Луна растёт и становится круглой, и мальчик играет с ней. А когда Лунный мальчик грустит, Луна становится лодочкой-колыбелью и укачивает и утешает его. Почему-то именно из-за последней строчки мне хотелось заплакать и что-то сжималось в груди. Иногда я не мог удержать слёзы. Но всё равно рассказывал эту историю. А ещё через несколько лет я решил, что всё не так уж плохо закончилось в той истории. Хорошо, что мальчик остался с Луной, а не с такими родителями. И у меня тоже есть своя Луна — вот этот круглый манеж и купол над ним. А ещё у меня есть Северус. И всё на самом деле хорошо. И я снова полюбил эту песню. Я сам это помню очень смутно, мне лет семь было, но Север как-то рассказывал, что когда мы выступали под Рождество в каком-то сиротском приюте, я долго допытывался у него, почему у детей нет родителей, а у некоторых из них — даже каких-то родственников. Север объяснял мне снова и снова, а я не мог понять, почему так произошло. Почему дети смотрят на меня, стоящего рядом с ним, как на короля. Почему так завистливо наблюдают за тем, как Север гладит меня по голове, берет за руку. Что мне хорошо запомнилось, так это вопрос мальчика-сверстника, указывающего на Северуса: — Это твой отец? Я очень, очень хотел сказать «да», и Север бы даже не укорил меня за это, но тоска в глазах мальчика не позволила мне солгать. Северус вспоминал, что я очень внимательно посмотрел на него и гордо ответил: — Нет, это мой учитель! А потом, когда мы закончили представление и вернулись домой, я долго возился на своей половине вагончика и вышел к нему, держа в руках пакет со всеми своими игрушками. — Давай отнесем их в приют, — попросил я его. Он долго смотрел на меня, потом встал, обнял меня и прижал к себе. — Это ведь все, что у тебя есть, — сказал он, — Гарри, мы не сможем себе позволить что-то купить в ближайшее время, цирку нужно выплатить большой штраф, мы будем без гроша еще долго. А ты — без игрушек. Я нахмурился, но пакет назад не отнес. Север тогда собрался и повел меня назад, в приют, чтобы я сам порадовал детей. Я хорошо помню, как высыпал на ковер перед несколькими подбежавшими мальчишками свое нехитрое богатство и сразу отвернулся. Смотреть на то, как дети разбирают мои сокровища, мне было тяжело. Но я все же пожелал им удачи и веселого Рождества, а потом взял Севера за руку и вышел. А на свой шестнадцатый день рождения я получил, наверно, самый прекрасный подарок на свете. Северус договорился с автором той самой моей любимой песни, и я получил право выступать под эту музыку с любым своим номером. Северус сказал, что он поставит номер специально для меня. Мы долго его репетировали, и тот день, когда мы впервые вышли с ним, стал днем моего триумфа. Надеюсь, Хосе Кано понравятся мои выступления, если он их когда-нибудь увидит. Я думал об этом, пока накидывал поверх тренировочного костюма длинную полотняную мантию с капюшоном, а поверх мантии — алый шелковый плащ. Это очень длинная одежда. Она кажется совершенно закрытой, но на самом деле держится на мне только за счёт пары застежек у горла. Ну и еще пояс на талии. Пока научился в этом быстро двигаться, не раз посочувствовал людям, которые когда-то одевались в такое. Как они ходили в таких нарядах? — Гарри, потом будешь мечтать. Сейчас у тебя другая задача, — окликнул меня Северус, пока я возился с завязками плаща, — давай к форгу — репетируем первый выход. Один из эпизодов нашего спектакля состоял в том, что я должен был изображать влюблённую цыганку, которая приходит на свидание. Северус, то есть цыган, конечно, срывает этот алый плащ и снимает с меня пояс. Мне нужно остаться только в мантии перед номерами с огнем. Северус беспокоился, что я могу случайно обжечься, вот и придумал эту дурацкую свободную одежду. Мы даже поспорили немного, но, конечно, мне было его не переупрямить. Я вышел за свернутый форганг, поправил на шее застежки плаща и накинул на голову капюшон. Северус включил музыку. Мысленно отсчитав до трех, я вышел и прошел по манежу к нему, не поднимая головы, и чуть обнимая себя одной рукой. Приблизился, положил руку ему на плечо. Сейчас, когда мы были без зрителей, можно было представить, что это не работа, а действительно свидание, и я вот так просто могу дотронуться до него… Северус склонил голову, коснулся волосами моей щеки и тут же сжал мою руку в своей. Дав мне сделать короткий оборот и взмахнуть полами плаща, он стал наступать на меня, заставляя отходить назад, к планшету для выступлений. Несколько шагов назад, я уперся в него спиной и раскинул руки, отвернувшись в сторону. В этом был некий жест подчинения, который мне нравился, хотя здесь по сценарию мы скорее изображали страсть. Северус вновь вернулся на свое место, протянул руку в сторону. На выступлениях ему в руку ассистентка вкладывала веер ножей. Сейчас же они были у него в руке. Я не оборачиваюсь, только слежу за носком его левой туфли. Как только он коротко стукнет им по манежу, я начинаю двигаться. В сторону, в сторону, в сторону, в сторону, на колени. Я опускаюсь на манеж, и мой плащ алым полукругом укладывается вокруг моих ног. Северус подходит, дает мне руку, я встаю и разворачиваюсь к планшету. Выдергиваю ножи и, сделав полукруг в танце, становлюсь на его место, а Север становится к планшету. Становится в центре, скрещивает руки на груди и распрямляет пальцы, как крылья птицы. Я всегда неимоверно боюсь метать ножи, когда он у планшета. Только спустя несколько месяцев с начала занятий я победил дрожь в руках, которая сопровождала все мои репетиции с ним. Я кладу восемь ножей вокруг него – четыре с одной стороны, четыре с другой. Он раскидывает между ними руки и смотрит на меня тяжело, исподлобья. Потом разворачивается, выдергивает ножи и идет ко мне. Резким движением снимает с меня пояс, кладет мне руки на плечи и, наклоняясь к самому моему лицу, проводит руками по моим плечам, скидывая с меня плащ. Смешно, но в этот момент я вечно заставляю себя думать о чем-то очень отвлеченном, иначе начинаю заливаться краской. Хорошо, хоть он этого не замечает. Здесь одна ассистентка подает ему другие ножи – горящие, другая приносит мне короткий шест из двух составленных трубок, полыхающий огнями с обеих сторон. Я беру его за центр и начинаю вращать в руках, описывая в воздухе перед собой кольцо огня. В куполе тушат свет, мы будто остаемся с Северусом одни. Север следит за моими движениями, бросая ножи в планшет за моей спиной. На несколько минут и вокруг и позади меня загораются огни, я словно весь тону в горящем пламени, едва различая силуэт Северуса в полутьме перед собой. Горящие ножи в его руках освещают его лицо снизу, придавая ему какой-то демонически вид, и я смотрю на него пристально, не отрываясь, чтобы не сбиться, вращать шест с одинаковой скоростью. Никогда он мне не кажется таким далеким и таким загадочным, как в эти минуты. На несколько мгновений пламя словно перечеркивает расстояние между нами, отодвигает его от меня, запрещает мне любоваться им. Он в круге огня, и летящие ножи, как искры, чертят этот круг, в одну, в другую сторону, алыми нитями перекрещивая мне дорогу к нему, привязывая меня невидимыми канатами к планшету. Я бы не выдержал этого наваждения, если бы не придумал сам то, чем я могу разрушать это впечатление – когда последний нож впивается в дерево за моей спиной, я вынимаю одну трубу шеста из другой, и пару секунд жонглирую двумя горящими факелами. Я жгу эти нити, я разрешаю себе вновь быть ближе к нему, я рассекаю огнем пространство над собой, освобождаю себя и ступаю вперед, на манеж обновленным, совсем другим. – Перерыв пять минут, – говорит Северус, выдергивая ножи и направляясь к Мику. – Ну что, герой? Как дела? Можешь отцепляться! – но Мик продолжал судорожно держатся правой рукой за край планшета, выгибаясь даже не диагональю – дугой! Глядя на Севера зло и внимательно, он застыл с видом червяка на крючке. – Что ж ты так на нож навалился? Ещё немного, и вывернешь его из планшета. Этот нож – твой друг, он тебя в воздухе держит, разве друзей так отягощают собой? – Северус подхватывает Мика ладонью под лопатки и осторожно помогает стать вертикально. Я поднимаюсь и смотрю на них обоих, давая себе немного потянуть мышцы, размяться. Мик с ругательствами выпрямляется. Тоже разминает спину и смотрит на меня со злостью в глазах, будто это не он за мной, а я за ним повторяю, будто бы я его дразню этим. – Иди, передохни, – смеется Север ему вслед. – Потом продолжим. Мик садится на край барьера и страдальчески оглядывает купол. Я протягиваю ему бутылку с водой: – Держи, после такого жуть как пить хочется. Мик смотрит на меня так, будто я, по крайней мере, принес ему какой-то диковинный яд. Но бутылку берет дрожащей рукой. Я смотрю на его ладонь и невольно хмурюсь: ладонь порезана и по запястью стекает тонкая струйка крови. Оборачиваюсь к Северу, но сказать ничего не успеваю – он пристально смотрит на нож, торчащий в планшете, где только что был Мик. Выдергивает его, внимательно осматривает лезвие. И вдруг порывисто разворачивается и приближается к нам, вытаскивая из-за пояса брюк платок. – Так в чем твоя проблема, Микаэль? Память девичья или уши гордыня заткнула? – Северус выглядит по-настоящему рассерженным. Не сводя тяжелого взгляда с Мика, он вытирает нож шелковым платком. – Я тебе сказал не хвататься за лезвие руками? Сказал или нет? Север сует платок за пояс, нож в ножны и хватает Мика за запястье, тщательно рассматривая ладонь: – Не умеешь брать оружие – не бери! Тем более – незнакомое оружие. Гарри, перекись. Я отправляюсь за аптечкой. – Сам сказал: нож – мой друг, – Мик кривится, пытаясь освободить руку из захвата, напряженно дергается. Ладонь краснеет, и кровь уже вовсю течет из раны. Север, не обращая на это никакого внимания, продолжает говорить: – Друзей не поят кровью! Нож – это нож, только позволь ему пить, и он будет пить! Но цирковой нож – не нож убийцы. Запомни это! Когда нож пьёт, он сильнее тебя, а должно быть наоборот. Какого черта ты за него схватился?! – Отпусти! Ты мне руку сломаешь! – стонет Мик. – Значит, будешь работать со сломанной рукой. Ну? Я. Спросил. Тебя. – Я боялся. Боялся упасть! Отпусти! – Мик уже чуть не плачет. – Боялся упасть? В метре от пола? Цирковой. Гимнаст. Это что-то новенькое! Браво-браво, спешите видеть! А я думаю, ты боялся совсем другого. Того, что твоих стараний не оценят и не запомнят. Не беспокойся, я оценил – голос Северуса сочился таким ядом, что невольно вспоминались рассуждения Люца про гюрзу. Я едва не засмеялся, доставая из сумки пузырёк и отвинчивая крышку. – И ты запомни – на манеже следует работать честно. Просто выполнять то, что сказали и именно так, как сказали. А свой мазохизм изволь оставлять за форгангом, – Северус щедро плеснул на порез перекисью водорода. – А...щ-щ-щ-щ-тоб тебя! Садист!!! – Мик согнулся, зажимая между коленей руку и сползая с барьера. – Да-да, а ещё палач и инквизитор. И как ещё меня Молли называла? – Северус повернулся ко мне. – «Маньяк-кровопийца» и «обучали-тебя-в-Гестапо-опять-мальчишку-до-смерти-замучил»! – мне так точно удалось передать ирландский говорок Молли, что мы оба засмеялись. Мик поднял голову и посмотрел нас, как на сумасшедших. Северус втащил его обратно на барьер, прихватил за загривок и ласково так продолжил: – Микаэль, я ведь тебя здесь не держу, верно? Если ты остаёшься, во-первых начинаешь действительно стараться, слушать внимательно все, что говорят и выполнять именно так, как говорят. А во-вторых перестаешь матюгаться, как грузчик у закрытой пивной. Не согласен – отправляйся обратно в вагончик. Или к Люциусу. Он тебя валерьянкой напоит. И, если очень попросишь, перевяжет твою царапину так, что снова будет, чем перед девушками хвастать. Держи, – и Северус, бросив Мику платок, пошел к стойке с оружием. Мик долго молчал, сидел, накручивая платок на ладонь, потом тихо сказал: – Я не хвастал.