Предзнаменование хладом

      Ливерия        — Ещё не поздно всё изменить, Лив, — казалось, будто я совсем не слышу Этельреда. В обеспокоенном взгляде брата промелькнула невесомая тень надежды. Мне бы хотелось верить, что мы действительно в силах пойти наперекор судьбе.       Треск разбивающихся капель дождя о витражи замка хоть и немного, но успокаивал. Мелодия, созданная ненастной погодой, убаюкивала своими чарами, пока я вертелась перед зеркалом, рассматривая своё отражение по ту сторону. Леди Ливерия, облачённая в серебряное парчовое платье, которое можно смело назвать саваном, больше походила на куклу с пустым стеклянным взглядом.        — Уже ничего не изменить, — мои слова явно ему не понравились. Этельред недовольно сложил руки на груди.       — Я не хочу верить в то, что ты просто так возьмёшь и смиришься, — чуть погодя, он тихо добавил: — Давай сбежим.        — Поздно, — тяжёлый вздох вырвался из моей груди. — Стоит принять как данность и ни о чём не жалеть.        — Значит, леди становится королевой… — Этельред махнул рукой и обиженно отвернулся, явно не желая глядеть в мою сторону, однако продолжил: — И будет увядать в четырёх стенах, — его слова ранили, душили меня.       Повисла тишина. Мрачные стены нетривиальных покоев угнетали, рвали грудь пустотой и холодом. Лишь букет белых роз с веточками мирта радовал глаз, хоть и казался нестерпимым, даже издевательским атрибутом торжества, который мне вот-вот предстоит нести дрожащими руками с высокоподнятой головой.       — Я тебя совсем не узнаю, — Этельред задумчиво глядел в пустующий очаг камина. — И куда делась та девчонка, что вечно оказывалась в передрягах и влезала в драки?       — Вероятно, осталась где-то за стенами этого чёртового замка, — я в очередной раз поправила фату, которая постоянно, как мне казалось, сидела совершенно не так. — Беспечно носится по полям и ночами пропадает в таверне со своим братом, — сказанное мной его порядком рассмешило.       — Где это видано, чтобы дети лорда… — он тут же осёкся, поняв, что больно уколол меня. — Прости, Лив.       Я несмело улыбнулась, попытавшись утаить свои истинные чувства. Этельред вздрогнул, когда моя ладонь опустилась на его плечо, некрепко сжав. В его зелёных глазах промелькнула тень вины. Я ожидающе заскользила взглядом по его лицу, между тем любуясь правильными чертами, обрамлёнными светлыми кудрями.       — Прекрати попусту извиняться, — судя по его нахмуренным бровям, такого ответа от меня он вовсе не ждал. — Каким бы ни был лорд Гутферт, он — мой отец, также как и леди Алексия — моя мать.       — Не притворяйся, Лив, — Этельред устало выдохнул. — Ты так говоришь, потому что не хочешь лишний раз обидеть меня. Ты ведь на самом деле их на дух не переносишь… — несомненно, брат говорил истину. — И я понимаю тебя, сестра. Понимаю, как никто другой.       — Мне не хочется, чтобы это отразилось на наших с тобой отношениях.       — Лучше ответь: ты ещё не передумала? — он с лёгкостью сменил тему, что меня несказанно порадовало. — Одно твоё слово, и…       — Нет, — твёрдо произнесла я. — Побег ничем нам не поможет. Рано или поздно нас найдут, а кто знает, может, ещё и казнят.       — Обещаю, Лив, — Этельред взял мои ладони в свои. — Обещаю, что обязательно вытащу тебя отсюда.       — Не вздумай, — я смягчила тон. — Не ставь под угрозу свою жизнь. Будь сдержан и собран, как полагается лорду.       — Ну и зануда же ты, Лив, — брат, точно дитя, нахмурил брови. — Когда успела ею стать? Не понимаю… — я, покачав головой, рассмеялась. — Я ведь тебе говорил: «Пойдём к реке», а ты заладила: «Хочу в сад, хочу в сад…», — я умилялась тому, как Этельред пародировал меня. — Если бы мы пошли к реке, Рандвальф тебя бы не увидел и всего этого маскарада не было бы.       — Ну же, прекращай, — мне пришлось легонько толкнуть его в плечо, чтобы он. наконец-то собрался. — Услышит кто-нибудь.       — Пусть слышат, — он недовольно фыркнул и отвёл взгляд в сторону, однако я не переставала выжидающе на него смотреть. — Ну ладно-ладно, иди сюда, — улыбнувшись, Этельред раскинул руки в стороны, и я прижалась к его груди. Теплота его рук согревала, всеми силами внушала, что я под защитой.       — Мне бы хотелось, чтобы ты всегда был рядом, — я почувствовала, как сердце на долю секунды перестало биться.       — Думаешь, после свадьбы что-то изменится? — невозмутимость в голосе брата почему-то меня удивила. — Я буду частенько навещать тебя.       — Вот уж воистину, слово своё ты сдержишь.       — Но сейчас тебе нужно побыть одной, — Этельред осторожно отстранился, будто опасаясь разрушить царившую между нами идиллию. — Только не вздумай лить слёзы, — я рассмеялась, опять-таки попытавшись скрыть свои душевные терзания, которые, казалось, вот-вот вырвутся наружу.       — Я буду ждать тебя, — мои слова заставили брата улыбнуться. Его улыбка озаряла юношеское лицо светлыми лучами, точно ненарочный поцелуй Солнца оставил после себя тёплый след.       Почти опустевшие в один миг покои вновь принялись терзать меня незримыми извилинами холода. Невыносимая боль и обида рвали душу острыми когтями, сполна напитанными ядом жгучей сердце горечи.       Моё отражение в зеркале казалось мне совсем иным человеком. В нём были хорошо видны изъяны как внешние, так и внутренние. И порой кажется, что ничего не стоит получше рассмотреть себя по ту сторону.       На сколько ударов рассчитано сердце? На сколько взмахов моё крыло? Где света конец? Где начало смерти? Где тот, кто всегда побеждает зло?       Вопросы, которые я задавала себе на протяжении всей жизни, помимо не многозначных ответов, приобрели таинственный оттенок… Неужели отчаяние?       Опять-таки стало невыносимо горько. Могу ли я назвать предстоящую церемонию торжества знаменательным днём своих похорон? Несомненно.       Я никогда не знала любви. А что, если бы моя жизнь была переполнена прекрасными чувствами? Наверняка на небесной глади Солнце играло бы новыми красками, а моё лицо красила лучезарная улыбка. Моим супругом мог бы быть рыцарь в начищенных до блеска доспехах, сражавшийся на поединке с соперниками за моё сердце. Если бы это всё было любовью — тёплой и мягкой…       Так где же тот, кто сердцу будет мил? Порой ответов на вопросы нет. Они лишь тенью уходящего лета проносятся мимо нас; омываются холодными дождями и превращаются в буйство привольно растущих трав и кустов, где безмятежно гуляет ветер — беспечный и свободный.       Я лечу, размахивая широкими крыльями, слишком низко. Небо с каждым днём становится всё ближе и ближе. Но какой он — глоток свободы? Может, пьянящий разум? Или всё-таки лёгкий, но пустой?       И всё, что я чувствую, очень важно. Всё, что чувствует моё безжизненное отражение по ту сторону зеркальной глади. Моя любовь, которой вряд-ли кто-то удостоится, рьяно цветёт в клетке, обвивает тугою лозой холодные металлические прутья.       Милый… Быть может, ты чувствуешь, как в венах бурлит кипящая кровь? Я, кажется, глупа, раз верю в наше с тобой воссоединение. Кто же ты… Неужто подо льдом твоё имя, светлый лик да крепкий стан?       Так возьми же меня на руки, а я возьму себя в руки, ведь любовь смерти вопреки, как и вопреки молчанию звуки.       Я знаю… Жизнь не привыкла повторять дважды. Всё в первый и тут же в последний раз. Солнце взойдёт и над моей головой. Развеется туман; весна затмит уходящую зимнюю тень; травы зальются многоголосием, а птичьи крылья принесут добрые вести.       Дрожащими руками я обхватила букет мёртвых цветов. И как же они не перестают благоухать? Как бы ни было легко закрывать глаза, вдыхать воздух — я не перестану верить в тебя, милый мой.       Кажется, всё то, что я хотела сказать — сказала, пока не поздно.       Омерзительный акт лицедейства.