Окна, которые мы открываем

Так проходит несколько месяцев. Какаши появляется на окне у Тензо раз в полторы-две недели, всегда без предупреждения, всегда в разное время. На закате и почти прямо перед восходом, в самый темный час ночи и когда полная луна заливает комнату белым светом. Они долго обнимаются обнаженные: щека младшего прижимается к груди Хатаке, одна нога закинута на старшего, и тот может гладить худенькое бедро, другой рукой прижимая Тензо к себе за плечи. Длинные волосы младшего стекают к футону, щекочут Какаши плечо и локоть, но Хатаке никогда не убирает рукᴎ́. Они целуются, смеются и болтают ни о чем, потом снова целуются и снова лежат в тишине. Их пальцы легонько скользят по коже друг друга, обводят контуры мышц и костей, изучают, запоминают каждую выпуклость, каждую впадинку, каждую родинку и шрам, пока тело другого каждый из них не начинает знать почти так же хорошо, как свое собственное. Они занимаются сексом, используя руки и рот, и Какаши умудряется каждый раз придумывать новое применение для их почему-то ограниченных опций, новые позы, вспыхивающие под веками Тензо, стоит младшему хоть на секунду прикрыть глаза. Вот он сидит верхом на бедрах Хатаке, упирается руками в ноги старшего сзади и исступленно толкается вперед и вверх, пока Какаши держит оба стояка в своей руке, двигает быстро и толкается к младшему сам, другая рука сжимает Тензо ягодицу, придерживает и помогает двигаться. Вот Какаши стоит у окна, полностью одетый, прижимается к подоконнику спиной, Тензо голый перед ним на коленях, отсасывает старшему, хмурится и стонет. Бедра младшего широко разведены, одной рукой он держится за брюки Хатаке, а другой ласкает себя. Какаши держит его волосы в хвосте, притягивает к себе, контролирует, и Тензо смотрит на него снизу вверх, ловит разномастный взгляд, знает, что Какаши снова записывает его Шаринганом. Хатаке никогда не остается до утра, даже если пришел практически с первым лучом солнца. Несколько раз Тензо наблюдает, как старший одевается: прилаживает экипировку, проверяет кунаи в сумочке, подтягивает лямки жилета. Завязывает налобник и сдвигает его налево, улыбается младшему легчайшей улыбкой, прежде чем натянуть маску на нос. — Еще увидимся, Тензо. И тот никогда не просит остаться. И все это время у них есть только одно табу, единственная вещь, в которой Какаши отказывает Тензо, которую, отшучиваясь, постоянно переносит на мистически недостижимый «другой раз» — старший не хочет трахнуть его по-настоящему. Тензо обдумывает это одинокими ночами, пытается понять. Мысль о том, что с ним что-то не так, парень откидывает почти сразу же — достаточно вспомнить лицо Хатаке, то, как вспыхивают его глаза, когда он смотрит на младшего, вспомнить жадные руки, сжимающие, гладящие, ищущие. Вспомнить этот рык у самой кожи, жаркий шепот между стонами: «Такой красивый, Тензо, хочу тебя так сильно, дай мне смотреть на тебя». Тензо спрашивает себя, зачем ему это, и ответов у парня даже больше, чем требуется. Наверное, самый главный из них — ему хочется принадлежать Какаши целиком. Хочется почувствовать старшего так, как никого и никогда раньше, и — Тензо практически уверен — никого и никогда в будущем. При этом, он также хочет получить полный курс подготовки, раз уж его сенпай предложил его поучить, хочет сравнить свои фантазии и рассказы, которые жадно слушал еще со времен Корня, с реальными ощущениями. Есть еще одна причина, о которой Тензо вспоминает редко, запрещает себе об этом думать, причина, которая ест его разум после самых тяжелых миссий, самых кровавых убийств, каждый раз после того, как в раздевалку заходит незнакомый человек: «Я новый член команды Ро, прислан на замену». И эта причина в том, что они — шиноби из отряда элитных убийц. Каждый их день может стать последним с вероятностью, стремительно убегающей к единице, и Тензо мучительно думать, что они просто теряют время, что любой из них двоих может не вернуться с очередного задания, и хотя парень не боится смерти, он боится упустить возможность, которая стоит перед ним. Поэтому он запихивает стеснение подальше, спрашивает у Какаши каждый раз, напоминает ему, не дает забыть, а тот просто смеется, треплет Тензо по голове и никогда не остается до утра. В один из дней, после очередной отповеди старшего Тензо чувствует злость. Отталкивает Хатаке, садится прямо, скрестив ноги и сложив руки на груди, и спрашивает: — Почему? Какаши заводит руки под голову, вздыхает и внезапно выглядит взрослым, грустным и очень уставшим. Смотрит на младшего из-под полуприкрытых век, молчит долго. — Потому что я не хочу делать тебе больно. Тензо чувствует… сразу очень много всего. Много разных эмоций, которые не может назвать, они ворочаются у него в груди тяжелым комом, но парень знает, что Какаши не врет. Не врет, но это и не настоящая причина. — Я тренированный шиноби высшего класса, — говорит младший спокойно и тихо. — Я не боюсь боли. И именно от того, что эти слова — чистая правда, от того, что в них нет ни малейшей капли бравады или хвастовства, Тензо внезапно кажется особенно маленьким и хрупким. — Хорошо, — говорит Какаши. — В следующий раз. — Обещай, — Тензо протягивает к старшему сжатую в кулак руку с отведенным мизинцем. — И выполняй или отрезай себе палец. Какаши смеется так грустно, что у младшего разрывается сердце. Садится и обхватывает мизинец младшего своим, встряхивает легонько их соединенные руки. — В следующий раз. Обещаю, Тензо. И… ничего. Буквально ничего следующие три недели. Какаши пропадает на одиночных миссиях, с которых возвращается еле живой, дрожащий, покрытый чужой и своей кровью, но даже на командных заданиях и тренировках Хатаке практически не замечает Тензо. За все это время они коснулись друг друга всего один раз, и младший впервые с тех дней, когда началась их игра, сомневается в том, было ли это намеренно или случайно. Он наталкивается на Какаши внезапно, вернувшись с тренировки за запасным набором кунаев, забытым в шкафчике. Раздевалка пуста, Хатаке стоит у окна в полной экипировке, даже его песья маска надета на лицо. Он не оборачивается, пока Тензо не подходит к нему, зачем-то надев свою маску тоже, не трогает легонько за руку, не зовет едва слышно. — Какаши… сенпай. — Йо, Тензо, — знакомые глаза Хатаке смотрят на младшего из маски, как из окопа. Холодные и жесткие поначалу, постепенно теплеют, как будто темный каштан взгляда Тензо растапливает серую льдинку правого и усмиряет неумолимый, хищный блеск левого глаза старшего. Тензо подается вперед, не думая, прижимается бедрами к ноге Какаши, не разрывая зрительного контакта, и старший хмыкает, наклоняет голову и упирает руку в бок, но не отстраняется, как будто ему интересно, что младший собирается делать дальше. Но Тензо только спрашивает: — Когда? И Хатаке отвечает: — Сегодня. И легонько, с едва слышным стуком, касается своей маской маски младшего, там, где под ней сжимаются губы Тензо. В тот же день, около 9 вечера, младший идет по той части деревни, где, кажется, еще ни разу не был, то и дело поглядывая в листок с адресом и ориентирами, который Какаши оставил ему перед тем, как уйти из раздевалки. Через мост, потом направо, третий переулок, синий дом. Тензо с любопытством оглядывается по сторонам, отчасти чтобы отвлечься от волнения, отчасти потому, что ему правда интересно посмотреть на Коноху. Из-за тренировок и миссий у него почти не остается свободного времени, а выходные он практически всегда проводит дома, наслаждаясь редкой возможностью лежать в настоящей кровати весь день. Тензо волнуется, и волнение шевелится и вибрирует у него в животе, не дает себя не замечать. Привычно, почти на автомате анализируя истоки своих ощущений, парень думает, что долгожданный настоящий секс с Какаши не приносит ничего, кроме восхищения и предвкушения, но вот кое-что другое… Это первый раз, когда старший позвал его к себе домой. Первый раз, когда сменилась территория их отношений, первый раз, когда он, Тензо, приходит как гость. И снова что-то изнутри подсказывает ему, не оставляя места для сомнений, что другие люди к Хатаке домой приходят нечасто, и эта мысль наполняет Тензо счастьем, потому что он чувствует себя особенным. Особенным человеком для Какаши. Но эта же самая мысль о собственной уникальности взвинчивает младшему нервы. Достоин ли он такой чести? Почему именно он, Тензо, оказался человеком, которому Хатаке открывается со стольких сторон, кого пускает в такие области своей жизни, куда нет доступа никому больше? У парня нет ответов. Тензо трясет головой, чтобы не думать об этом, и его длинные волосы падают вперед. Он откидывает их, не замечая, сворачивает в переулок и всматривается в дома, пытаясь в стремительно густеющих сумерках понять, какой из них синий. Через пару минут он видит его — маленький двухэтажный домик в традиционном стиле, под коньком крыши деревянный круг с иероглифами «Хатаке». Что ж, ошибиться было бы сложно. Тензо стучит в раздвижную деревянную дверь и замирает, прислушиваясь. Время в ожидании ответа растягивается почти бесконечно. Сердце колотится в груди младшего так сильно, что Тензо несколько раз глубоко вздыхает, практически на одной силе воли заставляет себя успокоиться. Неторопливые шаги слышатся за дверью, и она отъезжает, открываясь. Какаши стоит там, залитый светом комнаты, в мягких спортивных штанах и безрукавке, с маской на носу и своим обычным скучающим выражением на лице. Тензо открывает рот, чтобы поздороваться, и тут старший улыбается ему. Волна тепла от этой улыбки накрывает младшего, и он так и стоит, как дурак, с открытым ртом, не в силах ни двинуться, ни даже заговорить. — А, Тензо. Уже пришел, — Какаши кладет руку младшему на голову, гладит и немного ерошит волосы. — Заходи. Хатаке впускает его внутрь, Тензо заходит и тут же оказывается в объятиях старшего, утыкается носом в его грудь. Какаши прижимает его к себе так нежно и крепко, будто не видел сто лет, и они замирают так. Одной рукой старший обнимает Тензо за плечи, а другой придерживает затылок, целует в макушку и немного трется носом. Младший робко обнимает его за спину тоже, вдыхает запах Хатаке, знакомый и уже кажущийся таким родным, жмурится от того, насколько ему хорошо и уютно даже просто стоять так, чувствовать себя нужным, чувствовать, что ему рады. Чувствовать, что ему рад человек, которого он боготворит. Затем Какаши берет Тензо за плечи, отступает на шаг, как будто чтобы полюбоваться младшим, а затем целует того, не снимая маски, в лоб, в нос, затем, помедлив малейшее мгновение, прикасается к губам. — Я так рад тебя видеть, Тензо. Чувствуй себя как дома. Будешь чай? Тензо кивает, и Хатаке уходит туда, где, как кажется младшему, могла бы располагаться кухня. Тензо разувается как можно скорее и шлепает босиком в этом же направлении. Он видит, как Какаши достает банку с чаем с верхней полки шкафчика, наливает воду в чайник и ставит его на плиту, расставляет чашки на подносе, отмеряет листья ложкой и закидывает в заварник, а потом, опираясь на столешницу одной рукой, ждет, пока вода закипит. Тензо наблюдает завороженно за тем, как Хатаке хозяйничает, как комфортно и расслабленно выглядит в своем доме, в том месте, где старший может скинуть все… ну, почти все свои буквальные и фигуральные маски и просто… быть. — Садись, Тензо, не стой, — Какаши смотрит на младшего, застрявшего в арке, ведущей на кухню, насмешливым взглядом. — За стол или на диван в гостиной. Тензо выбирает стол, чтобы продолжать наблюдать на старшим. Садится, думая о том, как отличается этот новый, еще не познанный Какаши от других, с которыми младший уже знаком. Твердый и жесткий Хатаке на миссиях, ни секунды не сомневающийся в своих решениях, руководящий другими, убивающий без раздумий, единственным взглядом копирующий технику, на изобретение которой кто-то потратил всю жизнь. Трепетный, нежный, горячий Хатаке в постели, берущий так, что отдаваться ему становится целью, всегда знающий, как потрогать, где надавить, что погладить. Стонущий, шепчущий имя Тензо, максимально открытый и, казалось бы, беззащитный, уязвимый без своей маски. И теперь… этот Хатаке. Теплый, спокойный, расслабленный. Милый и домашний. Тензо чувствует счастье практически всепоглощающее, счастье и благодарность к старшему за эту возможность узнать так много его сторон. Тензо понимает, что за время с начала их встречи не сказал ни слова, тихонько откашливается, упирается руками в стул между своих разведенных ног и тянется вперед, будто хочет заглянуть в чайник и узнать, что там. — Что за чай? — С жасмином, — Какаши поворачивается к младшему лицом, упирается поясницей в столешницу, складывает руки на груди. — Любишь такой? — Мг, — кивает Тензо, не может не улыбаться, скользит взглядом по длинной фигуре старшего и снова поднимает глаза для зрительного контакта, раскачивается на стуле, как пятилетка. — Я тоже, — старший улыбается в ответ, его глаза на секунду превращаются в маленькие полумесяцы, взрывая в груди Тензо целый фейерверк из чувств. — Я очень соскучился, — говорит младший тихо, не зная, насколько приемлемо заявлять об этом настолько открыто. Какаши выглядит смущенным, отводит взгляд, запускает руку в свои волосы, чуть потягивает за них. Издает странный звук, что-то между грустным смешком и вздохом. — Н-дааа, прости за это, Тензо. Было много дел. Нужно было много всего… обдумать. — Все в порядке? — младший хмурится и ерзает беспокойно. — В полном, — чайник начинает свистеть, Хатаке отворачивается, чтобы залить кипяток в заварник, и Тензо кажется, что старший благодарен этому предлогу уйти от разговора. — Ну, пойдем, переместимся в более удобное место. Какаши несет поднос с чаем и ведет Тензо в гостиную, маленькую комнату с диваном, креслом и книжными полками. Вместо одной стены — окно-дверь, выходящее в крохотный садик за домом. Младший забирается на диван, Хатаке садится рядом, ставит поднос на столик. Разливает чай по чашкам и протягивает Тензо одну. Тот берет ее из рук старшего и сохраняет контакт намеренно долго, пользуясь приемом из их игры, растягивая его, пока Какаши не хмыкает: — Забирай, Тензо, горячо. Младший прячет улыбку в чашке, отпивает чай. Какаши стягивает маску, проводит рукой по лицу, будто смазывая усталость, затем берет свою чашку и пьет тоже. — Вкусно, — говорит Тензо, пьет горячее большими глотками, согреваясь после ночной прохлады поздней осени. — Мг, — соглашается Хатаке, — налить еще? Тензо протягивает чашку, и Какаши берет его руку в свою, держит крепко и неподвижно, пока наливает, возвращает младшему ход в их игре, такой открытой и тягучей, когда они вдвоем. — Мне нравится твой дом, сенпай. Очень уютный. — Правда? — Какаши улыбается младшему снова, — это семейный дом. Хоть из семьи и остался один я. — Я заметил фамильный щит над входом, — кивает Тензо, выхлебывает вторую чашку почти так же быстро, как первую, пока Хатаке растягивает свою бесконечно. Младший не спрашивает, что случилось с семьей Какаши, потому что, во-первых, эта история всем известна, а во-вторых… У Тензо есть чувство, что их отношения не предполагают подобных разговоров. Не предполагают интереса друг к другу, выходящего за пределы физического влечения, и как бы ему ни хотелось обойти или нарушить это невысказанное правило, Тензо подчиняется из необходимости сохранить то, что у него сейчас есть. Честно говоря, Тензо боится, что и это его неназванное, непостижимое, наполняющее его восторгом каждый раз, когда он видит Какаши, тоже не дозволяется. Не должно дозволяться при таком раскладе. Он знает совершенно точно, уверен на сто процентов, что любые попытки поговорить с Какаши о чувствах будут старшим пресечены мгновенно и, скорее всего, навсегда закончат их встречи в тот же самый час. Поэтому Тензо молчит, оставляет свой восторг при себе, оставляет свое неназванное тихо пылать в груди. Какаши допивает чай одним длинным глотком, мягко забирает пустую чашку из рук Тензо и ставит на поднос вместе со своей. Затем берет младшего за руку, тянет на себя, и тот перелезает к Хатаке на колени, оседлывает их и слегка ерзает, устраиваясь. Руки старшего совершенно естественно ложатся на колени Тензо, скользят вверх по бедрам, выводя круги большими пальцами. Какаши делает глубокий вдох и тихо стонет на выдохе. — Я тоже ужасно соскучился по тебе, Тензо. Ты даже представить себе не можешь, насколько, — руки Хатаке доходят до верха, соскальзывают к ягодицам, легонько сжимают их и двигаются обратно к коленям по нижней стороне бедер младшего, чтобы потом вновь отправиться вверх. Тензо чувствует, как волоски на его руках поднимаются от этих медленных движений, вздыхает судорожно и подается вперед, жмурится, прижимается лбом ко лбу Какаши. Обнимает его за шею обеими руками, шепчет: — Покажи мне, — и целует старшего сам, отчаянно, жарко и жадно, толкается языком и кусается. Дрожь Хатаке изливается рыком в губы Тензо, руки из медленных и пробующих становятся требовательными, берущими. Скользят под безрукавку младшего, гладят спину, сжимают бок, пока Тензо с Какаши целуются, будто дерутся, сплошные зубы и языки и рваные вдохи. В конце концов, Хатаке запускает руку младшему в волосы, оттягивает от себя, смотрит в глаза, они оба пыхтят так, будто и правда спарринговались. — Нет, Тензо, так не пойдет. Это твой первый раз, не заводи меня на то, чтобы брать тебя, потому что видит бог… — Какаши рычит снова, свободная рука скользит в штаны младшего, сжимает ему зад уже не игриво, не ласково, а со всей подобающей случаю серьезностью, — видит бог, я бы хотел. — Тогда в другой раз, сенпай, — Тензо выгибает спину навстречу руке, позволяет себе эту маленькую месть просто за то, что ждал так долго, наслаждается тем, как Хатаке передергивает от обращения. Какаши не отпускает его ни на секунду — одна рука крепко держит за волосы, другая сминает ягодицу. Оказывается у шеи младшего, зубами сдергивает водолазку с его подбородка, чтобы добраться до кожи. — Не смей называть меня «сенпай» в такой ситуации, Тензо. Или я за себя не отвечаю, — Хатаке шепчет это, прежде чем укусить, зализать, укусить еще, будто Тензо — самое вкусное на свете блюдо, а Какаши не ел сто лет. Младший дрожит всем телом, наслаждение от фиксации слишком острое, слишком переполняющее. Он не может никуда деться из хватки старшего, но самое лучшее в этом — что он и не хочет никуда деваться. Тензо несколько раз глубоко вздыхает, чтобы успокоиться, заземлиться, гладит Какаши по груди, слегка проходясь ногтями. — Ты прав, извини. Я просто дразнюсь. — Ммм, — Какаши отпускает волосы младшего и вместо этого заводит вторую руку в штаны Тензо вместе с первой, сжимает обе ягодицы с наслаждением, которое не собирается скрывать. А затем одним быстрым и плавным, практически незаметным движением сползает ниже по дивану, одновременно притягивая Тензо ближе к себе, притирая их стояки друг к другу. — Додразнился? Младший тихонько ойкает от неожиданности, а затем прикрывает глаза и стонет протяжно, потому что внезапно всего оказывается слишком много. Какаши дает ему время, убирая руки из штанов и возвращаясь к едва ощутимым поглаживаниям по спине. — Порядок? — тихо спрашивает Какаши, и ждет, пока младший кивнет в ответ. — Тогда снимай-ка это. Тензо поднимает руки, и Хатаке стягивает с него водолазку, тут же целуя обнаженную кожу, замечает крошечные бугорки там, где Тензо уже начал прорастать. Какаши смотрит на младшего с восхищением: — Серьезно, Тензо? Мы же еще даже не начали. Младший краснеет, как и всегда, когда Хатаке замечает цветение, заставляет Мокутон уняться, пока Какаши сдвигается на край дивана вместе с Тензо и берет его под бедра. — Пойдем в спальню. Держись крепче, — старший встает, и Тензо обнимает его сразу всем: сцепляет ноги за спиной, хватается за плечи. Пока Хатаке несет его по лестнице на второй этаж, младший думает о том, что даже в таком казалось бы неустойчивом положении ему так же удобно и безопасно, как и в любой ситуации с Какаши. Хатаке представляется Тензо человеком, всегда твердо стоящим на ногах, всегда знающим, что делать. Человеком, который не боится нести ответственность за других. Если есть задача, у Какаши всегда есть план, и это настолько комфортное, успокаивающее чувство — знать, что за твоей спиной всегда есть поддержка, железобетонный монолит, который ни за что не даст тебе упасть. Какаши усаживает младшего на кровать, кивает на брюки Тензо: — Раздевайся, — и тут же снимает свою одежду тоже: маску, безрукавку, домашние штаны. Старший оказывается без белья, и этот обманчиво простой и неважный факт почему-то пробирает Тензо до последней клеточки, почти что болезненно отдается в пульсирующем стояке. Младший раздевается до конца и аккуратно складывает свою одежду на пол у кровати, пока Какаши стоит обнаженный у комода у противоположной от кровати стены и что-то там ищет. Тензо скрещивает ноги, в очередной раз любуясь старшим, и думает, что ему, наверное, никогда не будет достаточно этого зрелища. Наверное, ему никогда не будет достаточно того, что они делают вместе, даже если он получит максимум, даже если они повторят это тысячу раз. Какаши приходит к младшему и бросает что-то на кровать рядом с ним, затем залезает сам. — Ты точно уверен, что хочешь? — в голосе старшего едва слышное сомнение, и Тензо берет его за руку, сжимает крепко, заглядывает в глаза. — Да, я уверен. — Хорошо, — Хатаке кивает, хлопает младшего легонечко по бедру. — Встань на колени. Тензо подчиняется, оглядывается на Какаши. Тот проводит рукой по спине младшего вдоль позвоночника, от копчика вверх, рука замирает у Тензо между лопаток, а потом мягко давит, пока младший не опускается на кровать грудью. Хатаке удовлетворенно хмыкает, потом рука спускается к пояснице и давит там, показывая как выгнуться, совершенно ненавязчиво, но при этом так, что не подчиниться невозможно. — Отлично, Тензо. Ноги шире. Вот так. Можешь взять подушку, чтобы было удобнее. Младший дотягивается до подушки и обнимает ее, вдыхает запах Какаши, одновременно успокаивающий и сводящий с ума. Тензо чувствует себя настолько открытым, насколько только может быть, и прячет пылающее лицо, балансируя на грани между смущением и удовольствием от того, что Хатаке настолько точно знает, как именно хочет его. — Скажешь мне остановиться — и я остановлюсь. В любой момент. Ты понял меня? — Понял. Старший устраивается сзади, целует и мягко кусает Тензо одну ягодицу, потом вторую, и тот вздрагивает и хмурится, не понимает. Руки Хатаке скользят по телу младшего, горячие и нежные, гладят живот и грудь, пальцы обводят и легонько щипают соски, вырывая у Тензо сдавленные вздохи. Какаши как будто везде сразу, везде, кроме места, отчаяннее всего нуждающегося в касаниях. — Боже, ты такой красивый. Такой идеальный, — шепчет старший около самой кожи Тензо, щекочет дыханием. Проводит руками по бедрам младшего снова, снова сжимает ягодицы и стонет так низко, что тот мурашится. — Обожаю твой зад. Тензо глушит в подушке смешок, думает, что теперь-то многое стало ясно, но любые мысли исчезают из его головы, когда он чувствует губы Какаши на своем бедре, в том месте, где оно округляется, чувствует, как руки разводят его ягодицы и язык скользит от мошонки по промежности и выше. Тензо замирает в шоке, кажется, даже перестает дышать, пока Хатаке целует и лижет везде, язык скользит между ягодиц младшего, вокруг его входа, приносит наслаждение практически непереносимое. То, что делает Какаши, не укладывается у Тензо в голове, захватывает его врасплох, потому что о таком ему никогда и никто не рассказывал. Хатаке заводит одну руку вперед между ног младшего, гладит его член легкими движениями, чтобы снять напряжение, не больше. Растирает смазку кончиками пальцев, дает Тензо пару раз толкнуться к руке и убирает снова. — Дыши, Тензо, — Какаши хмыкает, и младший вдыхает судорожно, на выдохе стонет так надрывно, так протяжно. — Неплохо, м? Губы старшего возвращаются к Тензо, не дают передышки, язык проходит между ягодиц еще пару раз, а потом скользит внутрь, и младший теряет контроль, расцветает безудержно и стонет в подушку, почти не затыкаясь. Коленки Тензо дрожат так сильно, что он упал бы, если бы сильные руки не держали его, не фиксировали на месте. Какаши отстраняется снова, гладит младшего по спине успокаивающе, дает ему пережить момент. Потом старший кое-что осознает, некая мысль приходит ему в голову, и он тянется к члену Тензо, чтобы проверить догадку, и находит его все таким же твердым и влажным, но не только от смазки, но и от спермы. — Вау, Тензо. Это просто… Вау. — Хатаке отпускает Тензо, и тот валится на бок, дышит так часто и рвано. Какаши убирает с лица младшего волосы, выглядит очень польщенным и слегка обеспокоенным. — Ты в порядке? Будем продолжать? Тензо совершенно точно не в порядке, но все, что он в данный момент знает, — он умрет буквально, если Какаши прекратит. Младший собирает всю силу воли, чтобы усмирить свои буйные травы, прикрывает глаза на секунду и кивает. — Все хорошо, — Тензо не узнает свой голос, настолько он хриплый и низкий. Младший снова берет Хатаке за руку, тянет к себе. — Пожалуйста, Какаши. Ты мне нужен. По лицу старшего пробегает тень, будто для него это все так же на грани, как и для Тензо, и он качает головой, поднимает брови и улыбается, будто не веря. — Ты делаешь со мной невозможные вещи, понимаешь ты это, а? Младший умудряется улыбнуться в ответ, пока Какаши дарит своему ноющему стояку пару легких поглаживаний, а потом тянет Тензо за лодыжку ближе к себе, закидывает ногу младшего на свое плечо и находит флакон в простыне. — Расслабься и дыши, ладно? Поначалу может быть неприятно. Какаши выдавливает смазку на пальцы и пару раз проводит вдоль входа Тензо, слегка надавливая, прежде чем скользнуть внутрь одним. Младший едва заметно хмурится и прислушивается к себе. Это не совсем боль, скорее, просто немного тянущее ощущение, но оно лучше, чем что бы то ни было, помогает Тензо вернуться в тело, в здесь и сейчас, из той эйфории, в которой он пребывал. Младший ерзает, и Хатаке двигает рукой плавно, скользит пальцем внутрь и наружу, чуть оттягивая. — Ну как? Терпимо? —Да, — Тензо кивает, дышит медленно и глубоко, слегка двигает бедрами навстречу. — Можно больше. Какаши вынимает один палец и тут же возвращает два, наблюдает за лицом Тензо пристально. Младший выдыхает стон и морщится — это уже более ощутимо. Хатаке дает Тензо привыкнуть, двигает пальцами медленно, разводит и сгибает внутри, пока не чувствует, что скользит без труда, пока для младшего неприятные ощущения не сглаживаются, не перерастают в обещание большего, а Тензо до смерти хочется больше. Хатаке добавляет третий, не спрашивая, Тензо откидывает голову, шипит, втягивая воздух через сжатые зубы, дергает бедрами. Старший замирает, гладит успокаивающе коленку свободной рукой. — Ты же понимаешь, что мой член больше, чем это? Тензо смеется в ответ, плавно двигается и насаживается сам, побуждая старшего действовать дальше: — Я в порядке, сенпай. Тебе стоит меньше обо мне беспокоиться. Во взгляде Какаши появляется дикая нотка, будто всполох огня в темноте, он нависает над Тензо, упираясь в кровать над его плечом, меняя угол, толкается резче, глубже, трахает младшего пальцами, практически не сдерживаясь. Тензо хмурится и распахивает рот, стонет так, что почти кричит. Он хватается за предплечье Какаши над собой, использует его как поручень, чтобы оставаться на месте. — Опасно играешь, Тензо. А я ведь тебя предупреждал. То, что делает старший, ощущается невероятно, невероятно так, как надо и при этом недостаточно хорошо. Тензо хочется еще, хочется больше растяжения и наполненности и, боже, больше Какаши. Хатаке смотрит младшему в глаза хищно, по-зверски, и Тензо вдруг накрывает желанием вывести старшего, выбить из равновесия, заставить потерять его вечный, непоколебимый самоконтроль, и будь что будет. Но вместо этого он стонет еще, слегка поднимает бедра, и тут Какаши попадает как-то очень точно, и у Тензо перед глазами взрываются фейерверки, ногти впиваются в руку Хатаке. Младший выгибается весь, стараясь сильнее прижаться там, напрягается и сжимает пальцы внутри себя, задыхается и стонет в полный голос из самой груди. — Черт, Какаши, еще. Сделай так еще, пожалуйста. Старший усмехается демонически, кусает нежное бедро у себя на плече, делает еще и еще и еще, до тех пор, пока ноги Тензо не начинают дрожать, а голос не сливается в бессвязные восклицания, просьбы и стоны. Какаши садится обратно, берет член младшего исцарапанной рукой, сжимает у основания крепко, вырывая у Тензо сдавленные чертыхания, и гладит легчайше, дразняще. — Тише, Тензо, не так быстро. Ты уже кончил один раз, потерпи. Младшего трясет от того, как естественно и легко Какаши переходит от дикости к нежности, от властности к заботе, от «я не хочу делать тебе больно» до «еще одно слово, и я сожру тебя». Тензо гадает, что творится в голове у старшего, о чем он думает в такие моменты, но тут Хатаке убирает руки, снимает ногу Тензо со своего плеча, и младший тихо стонет от чувства потери. — Встань так, как раньше, — командует старший, голос еще более низкий и бархатистый, чем обычно, но теперь в нем — электрические искры, Тензо чувствует их кожей. — Грудью на кровать. Младший сглатывает и кивает, мокрый, тяжело дышащий. Переворачивается на живот и встает, как приказано, выгибается послушно, путается в волосах, смотрит на Какаши, который медленно гладит себя, размазывая смазку по стояку. — Видел бы ты себя сейчас, Тензо. Знал бы ты, — Хатаке исчезает из поля зрения младшего, но практически тут же появляется сзади, руки гладят Тензо по спине, движения стекают к бокам, затем ниже, до бедер, и останавливаются там, — чего мне стоит держать себя в руках, когда ты такой, — член старшего помещается между ягодиц Тензо, потирается там парой длинных движений, пока головка не упирается во вход. — Когда ты передо мной, такой открытый и возбужденный и просящий. Такой мой. Волна жара окатывает младшего от этих слов, от этих ощущений, от осознания, что все это происходит на самом деле, и Тензо падает лбом в подушку, стонет надрывно. Ему кажется, что время тянется бесконечно, что они стоят так уже часами, хотя прошла едва ли пара секунд, и Тензо шепчет: — Пожалуйста, Какаши, — еще с середины фразы слыша, как старший рычит, чувствуя, как тот толкается, наконец-то давая Тензо то, чего он так долго ждал. Младший растянут хорошо, и член Какаши скользит в него без труда. Единственная мысль, которая бьется в голове у Тензо — о боже, да — и он пытается податься назад, получить все скорее, но старший не пускает, удерживает за бедра, не дает двигаться, пока не входит целиком, мучительно медленно, заставляя прочувствовать каждый миллиметр. Когда бедра Хатаке прижимаются к заднице Тензо, младший дрожит всем телом и глухо ноет в подушку, скулящая молитва из сплошного «чертчертчерт». Тензо чувствует себя переполненным во всех смыслах, но одновременно неожиданно целым, будто от одного только факта, что Какаши наконец-то в нем, что-то в его жизни встало на место с щелчком. Хатаке стонет низко на выдохе, сжимает бедра Тензо в пальцах, затем выходит почти целиком и скользит обратно настолько же медленно, посылает мурашки по всему телу младшего. Ритм сводит Тензо с ума: длинные, плавные толчки Какаши, его сильные руки, притягивающие к себе, но контролирующие, подчиняющие, берущие. За всю свою жизнь, жизнь солдата, текущую в строгом русле приказов и правил, Тензо никогда не было настолько приятно подчиняться, ни разу он не выполнял охотнее то, что ему говорят. Потому что выполнять такие приказы внезапно оказывается для него невероятно заводящим, а желание быть хорошим и послушным для Какаши приносит удовольствие не менее острое, чем все, что старший делает физически. Какаши держит свой мучительный, изводяще медленный ритм с завидным упорством, но в какой-то момент сбивается с плавности, доводит толчки с силой, заставляет Тензо проезжаться по кровати, и младший комкает простыню под пальцами, жмурится, чтобы сосредоточиться на ощущениях, выдыхает крохотные ахи. Хатаке вплетает его имя в свои стоны, и каждое сдавленное «Тензо» пробирает младшего вдоль позвоночника, искрами разбегается по нервам. Рука старшего оборачивается вокруг стояка Тензо, ласкает в ритм, и тот толкается к ней, будто от этого зависит его жизнь, и, боже, в каком-то смысле это и правда так. Младший хнычет и ерзает и дергает бедрами, пытаясь заставить Хатаке ускориться, ощущает почти на физическом уровне это напряжение в Какаши, держащееся на последнем волоске самообладание, когда старший сквозь сжатые зубы спрашивает: — Ну что? И Тензо приподнимается на руках, оборачивается, чтобы поймать взгляд старшего, облизывается и ухмыляется и тянет так хрипло и сладко: — Аххххх, сенпай, пожалуйста, быстрее, — и чувствует, как рвется волосок, и слышит рык, и Какаши разгоняется практически сразу, толкается в Тензо рвано, резко, и младший наконец-то обнаруживает себя именно там, где хочет быть. Хатаке наконец-то позволяет ему двигаться, и Тензо насаживается старательно, купаясь в этом «я хорош для Какаши» чувстве, в новизне и количестве ощущений. Старший наклоняется и берет его за плечо, поднимает к себе, обнимает за живот и кусает шею, и Тензо вскрикивает и дрожит и хватает Какаши за руки, потому что угол меняется, и член Хатаке теперь входит глубже, каждый раз проезжаясь там, где младшему слаще всего. — Жизнь тебя ничему не учит, правда, Тензо? — спрашивает Хатаке в самое ухо младшего, кусает и его, обжигает дыханием. Тензо смеется, счастливый и задыхающийся, выворачивается, целует Какаши сам, хватает за волосы. Они снова целуются поцелуем-дракой, но теперь старший не против. Он берет Тензо так, как хочет, уже не сдерживаясь, прижимает к себе за живот крепко одной рукой, а другой ласкает член младшего, быстрыми, точными движениями, доводит целенаправленно. И Тензо погибает. Ощущения от всех точек, где они с Какаши соприкасаются, сливаются в одну искрящуюся шаровую молнию в его животе, и младший бьется в руках Хатаке, кусает его за губу и кончает так сильно, что, кажется, даже на несколько секунд отключается. Какаши проводит его через оргазм, не отпуская ни на секунду, и только когда младший обмякает, укладывает его, подрагивающего, на кровать. Хатаке вбивается в Тензо еще несколько раз, выходит и кончает на ягодицы младшего с глубоким, низким стоном из самой груди, который пробрал бы Тензо до костей, если бы он не был полностью, до дна удовлетворен. Они несколько минут лежат без движения рядом, мокрые насквозь, только дышат тяжело и хрипло, приходят в себя. Потом Какаши переворачивается на бок, гладит Тензо по плечу, и тот перекатывается к старшему, падает лбом в его грудь, и Хатаке обнимает его, целует в макушку, и они замирают так. — Ну что, доволен? — спрашивает Какаши, и Тензо стонет и охает и смеется. — Ты себе просто не представляешь. Неназванное распирает ребра Тензо, пытается вырваться, как будто оно больше, чем парень может вместить. Тензо не знает, любовь ли это, потому что ему не с чем сравнить, но если это любовь, то ощущаться она, как ему кажется, должна именно так — как чувство того, что ты именно там, где должен быть. И младший думает, что он должен быть — вот так, в объятиях Какаши, целуя ему грудь, потираясь носом. Они в первый раз просыпаются вместе, и еще одна мечта Тензо становится реальностью, слишком хорошей, чтобы быть правдой. Какаши без маски, готовит завтрак, шутит и смеется, выглядит парадоксально отдохнувшим и, кажется, это самый счастливый Хатаке, которого Тензо когда-либо видел. Когда после еды Тензо возится с чаем, заваривая его и разливая по кружкам, он поднимает глаза и замечает, что старший, видимо, уже давно смотрит на него. Смотрит так, как младшему всегда хотелось, чтобы на него смотрели — как будто, даже если прямо сейчас мир вокруг них начнет рушиться, Какаши не отведет взгляд. Тензо отдает ему чашку с чаем, и Хатаке продлевает контакт их рук максимально долго, пока младший не говорит, улыбаясь: — Забирай, Какаши, горячо. И так это все началось.