Окна, которые мы открываем

Ночь проходит час за часом, и Какаши лежит в своей кровати, закрыв глаза, вытянувшись, максимально расслабленный. Лежит в позе, которая, по идее, должна была погрузить его в сон в течение шести-семи минут, но он лежит так несколько часов. Сколько точно, Хатаке не знает, но по ощущениям уже достаточно долго. «Ложись пораньше, Какаши, — передразнивает он сам себя. — Отличная идея. Ложись пораньше и еще дольше мучайся своей проклятой бессонницей. Идиот.» Хатаке балансирует на грани между сном и бодрствованием, не имея сил окончательно свалиться ни в ту, ни в другую сторону. Время вокруг него не течет, а, скорее, капает, вроде воды из прохудившегося крана, и каждая минута падает Какаши на лоб, как в пытке. Пустота внутри него болит и ноет, ворочается, потревоженная, мешает дышать. Какаши знает точно, чем она недовольна, и думает мстительно: «Так-то». Несколько дней назад перед ним открылась новая, огромная, удивительная жизнь. Жизнь, о возможности которой для себя он даже не думал, столько лет саморазрушаясь на благо АНБУ, по сути, загнав себя в бесконечный цикл, который не знал, как прекратить. Какаши убегал от себя в миссии, но они разрушали его, откусывали кусок за куском, увеличивали его темноту. И чем сильнее разрасталась темнота, тем более сложные задания требовались, чтобы отвлечься. Когда Третий уволил его, первой эмоцией, захлестнувшей Хатаке, был ужас. Тяжелая, жуткая работа, практически десять лет помогавшая ему сбегать от самого себя, теперь была у него отнята, а значит ничто не будет больше мешать его темноте разговаривать с ним. В тот момент, на крыше главного штаба, пустота внутри бесилась и выла внутри у Какаши, и тогда ему казалось, что она торжествует. Но теперь, лежа в своей кровати, несколько часов обдумывая и рассматривая происходящее, Хатаке понимает, что нет. Нет, это было не торжество, это была злость и ярость, потому что если не будет работы в АНБУ — не будет убийств, по крайней мере, не так много, не так часто. А значит, он больше не будет разрушаться, значит, может быть, от него останется еще хоть какая-то часть. Значит, дыре больше нечем будет питаться. И Какаши хмыкает, снова думая: «Так-то». Конечно же, ему придется привыкать. Придется перестраиваться. Но впервые за почти десять лет Какаши чувствует себя так, будто огромный тяжелый камень сняли с его плеч, забрали ношу, которую он больше не мог нести, и даже не догадывался, что не может. В конце концов, с задачей «Спасти Хатаке Какаши от него самого» успешно справлялась не только его грязная работа. Кое-кто преуспел на этом поприще гораздо больше. Тихий звук вырывает Какаши из размышлений, и он прислушивается настороженно. Звук повторяется через несколько секунд, потом еще раз и еще. Хатаке почти с облегчением падает, наконец, со своей грани в бодрствование, встает, потягиваясь, разминая затекшее в неподвижности тело. Подходит к окну ровно в тот момент, когда звук раздается снова, успевает увидеть маленький камешек, отскакивающий от стекла. Какаши открывает окно, и в следующую секунду Тензо сидит на корточках на его подоконнике, словно мысли Хатаке каким-то образом сработали как техника призыва. — Я зайду? — младший улыбается Какаши, очевидно довольный своей выходкой, и Хатаке не может сдержать улыбку в ответ. — Что-то подсказывает мне, что ты уже зашел. Тензо стягивает маску со старшего сам, абсолютно уверенный в своем праве, и у Какаши есть примерно полсекунды, чтобы отметить этот факт в сознании, прежде чем младший целует его, медленно, сладко и жарко. Хатаке отвечает ему, подчиняясь, его руки тянутся к волосам Тензо, на несколько мгновений замирают там растерянно, не находя привычной гривы, а затем хватаются хотя бы за то, что от нее осталось. Какаши не хочет признаваться себе, и какая-то часть его сознания даже хихикает над этими глупыми надеждами у Хатаке в голове, но он почему-то ждал, что Тензо придет. Хотел этого и, естественно, запрещал себе хотеть. Мечтал об этом и запрещал себе мечтать. В его темной и одинокой ночи внезапно разгорается целое солнце, и радость, которую Какаши чувствует из-за этого, кажется ему такой же нереальной, как и Тензо в его руках. Но хаппури младшего холодит Какаши щеки, ощущается твердым и весьма настоящим, и Хатаке стягивает его с Тензо, откидывает на пол, слышит, как налобник приземляется с тихим звяком. Руки старшего возвращаются к волосам, гладят их, потягивают, пока Тензо держит его за затылок, целует все более яростно, жадно. Они целуются так пару минут, пока младший не отрывается неохотно, прижимается губами к губам Хатаке коротко еще несколько раз, точно накладывает печати, потом улыбается снова, отпускает Какаши и спрыгивает в комнату с окна. — Какой приятный сюрприз, Тензо, — старший валится обратно на кровать, заводит руки за голову. — Что ты тут делаешь? — Да так, — Какаши наблюдает, как младший снимает сандалии, как стягивает свои длинные перчатки, прикусывая кончики пальцев. Движения Тензо скупые, выверенные, и в этом для Хатаке есть что-то неуловимо, но впечатляюще сексуальное. — Узнал, что ты ушел из АНБУ. Решил проверить, как ты. Младший забирается на кровать, оседлывает бедра Какаши, чуть ерзает, устраиваясь. Ловит взгляд старшего, улыбается легчайшей улыбкой. — Когда ты собирался мне об этом сказать? И Хатаке думает: «Ох». Все эти несколько дней он пытался заставить себя поговорить с Тензо, сказать ему обо всем лично, но… Но Какаши всегда был плох в разговорах. Особенно в тех, которые потенциально могли привести к обсуждению чего-то серьезного, и он точно знает, что этот разговор — из таких. К своему стыду, за два года, что прошли с начала их связи, Хатаке так и не смог поговорить с младшим о них. Их так называемые отношения остаются необъявленными, неназванными, как и их чувства — то, чему Тензо не умеет дать названия, то, что Какаши запрещает себе называть хоть как-то. И Хатаке благодарен за то, что младший, вроде как, сам все понял, что это не пришлось озвучивать, оформлять в слова, произносить ртом, глядя в глаза напротив. Но у этой благодарности есть и обратная сторона. Какаши кажется, что любой более или менее серьезный разговор, так или иначе, приведет к тому, что ему придется открыться, придется пустить младшего в свою пустоту. И когда Тензо увидит все как есть, когда догадается обо всем, что старший хотел бы от него скрыть, тогда… Тогда младший исчезнет из его жизни, и уверенность в этом крепнет в Хатаке от каждого самоуничижительного комментария в свою сторону, от каждого взгляда в зеркало, от каждого взгляда внутрь себя. Поэтому тактика Какаши — избегать, как только возможно, и обычно он справляется с этим без особого труда. Но весьма сложно уйти от разговора, когда вопрос задан прямо в лоб, когда вопрошающий сидит у Хатаке на бедрах, смотрит внимательными, темными, теплыми глазами в ожидании ответа. Какаши издает смущенный стон, откидывает голову, закрывает лицо руками, бубнит в ладони: — Я-я-я собирался. Правда. Просто мне показалось, что это тебя расстроит, и я… Знаешь, так и не смог. — Тензо мягко убирает руки старшего от его лица, тянет за запястья, кладет на свои колени. Хатаке тут же скользит вверх по бедрам, оглаживает их, сжимает немного. — О, я не расстроен, — Какаши поднимает голову и смотрит на младшего, будто не веря, бровь саркастически изгибается, вырывая у Тензо смешок. — Да что? — Никогда не поверю, что мой очаровательный маленький кохай не будет скучать по мне, — Хатаке шлепает младшего по бедру легонько, удовлетворенно наблюдая, как краска растекается по щекам Тензо. Для избегания хороши любые средства, но лучше и естественнее подколок старший пока ничего не придумал. — Эй, не называй меня так, это ужасно, — теперь младший прячет пылающее лицо в ладонях, смотрит на Какаши сквозь пальцы. — Почему? Ты же постоянно называешь меня «сенпай». И особенно часто тогда, когда я специально прошу тебя так не делать, — старший шлепает Тензо еще раз, давит линию подколок как только может, еще надеется перевести все в шутку, в обмен едкостями. — Неужели правда не будешь скучать? — Ну конечно, буду, — Тензо ерошит свои волосы, непривычно короткие даже для него самого, а затем скользит руками под майку старшего, гладит мускулистый живот, чуть проходится ногтями, и Какаши вздрагивает, чувствует, как мурашки бегут по спине и рукам. — Конечно, буду скучать по тому, что ты всегда рядом. По совместным миссиям. Если честно… уже начал скучать. Тебя не было на общем сборе, и это ощущалось так неправильно. Словно не хватало чего-то важного. Тензо хмурится, становится серьезным; Какаши не перебивает, потому что ему кажется, что младший хочет сказать что-то еще, и Хатаке чувствует, как тревога раскручивается у него в животе, как ледяной рукой сжимает все внутренности. Какаши заполняет ожидание тем, что расщелкивает застежки жилета Тензо, стягивает его с младшего, и тот поднимает руки, даже не замечая. — Я рад, что ты ушел, — Тензо смотрит на старшего печально, гладит по щеке. Какаши трется о руку, ловит взгляд младшего, не торопит его, готовится к неизбежному. Выворачивает голову, целует ладонь, и весь замирает, когда Тензо, наконец, говорит, тихо, точно не знает, имеет ли право: — Потому что эта работа высасывала тебя, и наблюдать за этим было мучительно. Страх окатывает Какаши, как ледяная вода, оправдывая тревогу, рождаясь из нее. Вот оно. Этого он и боялся. Тысячи мыслей проносятся у него в голове за считанные мгновения, это жуткие мысли, и он беззащитен перед ними. Если Тензо заметил это, что еще он заметил? О чем уже догадался? О том ли, как Какаши использует его? О том ли, что Какаши — просто рухлядь, недостойная называться человеком? Может, Тензо сложил два и два, понял про проклятие, понял, какой опасности Какаши подвергает его каждую их встречу? Но нет, нет, тут же думает Хатаке. Если бы он догадался, разве бы он пришел? Разве сидел бы сейчас у него на бедрах, тяжелый и плотный, словно бы слишком настоящий? Разве гладил бы так нежно, смотрел так взволнованно, с такой невыразимой любовью? И Какаши откашливается, заставляет себя успокоиться, заставляет руки перестать дрожать, сжимает бедра младшего еще раз. Говорит, сбегая от темы, смещая фокус: — Да, ты прав. Еще как. Как и всех нас. — Как и всех нас, — вторит ему Тензо, но смотрит все так же грустно, словно понимает каждый шажок Какаши, словно разгадывает все его метания, видит насквозь, знает его как облупленного. Возвращается к животу старшего, опускает глаза. Рисует на коже узоры кончиками пальцев, обводит каждый кубик пресса, скользит выше, чтобы пройтись по рельефной груди Какаши. Задевает сосок, как бы случайно, но тут же возвращается, трет его подушечкой пальца, пока не делает твердым и торчащим. — Просто мне было бы приятнее узнать это от тебя, а не от Третьего на общем сборе. Каждое ненавязчивое движение Тензо посылает искры удовольствия по телу Какаши. В каждой точке, где они соприкасаются, словно разгорается свой отдельный маленький пожар, и огненные реки от этих точек текут вниз и сливаются в члене старшего, уже почти полностью возбужденном даже от этих незначительных действий. Даже в ситуации, когда Какаши чуть не попался в разговор. Одним плавным, но быстрым движением Хатаке придвигает младшего ближе к себе, усаживает так, чтобы его стояк помещался ровно между ягодиц Тензо. Тот жмурится, выдыхает стон, трется о старшего несколько раз, и оба вздрагивают, чертыхаются хором и смеются. Их общий смех как будто снимает напряжение, повисшее в воздухе, развеивает его, и Хатаке вздыхает. — Тензо, — Какаши берет младшего за руки, сжимает их, заглядывает в глаза. — Я ушел из АНБУ. Хатаке произносит эти слова, и они кажутся ему самому не то чтобы ложью, но чем-то совершенно фантастическим, невозможным в реальном мире. Невозможным в условиях его жизни. Но Тензо улыбается ему так тепло, так счастливо, хотя печаль все еще плещется на дне его глаз. Отвечает: — Так-то лучше. И секундой позже: — Спасибо. Наклоняется, целует старшего еще, и в этом поцелуе Какаши чудится какое-то послание, что-то, что младший никогда не позволил бы себе сказать вслух. Хатаке принимает его, намеренно стараясь не осознавать, позволяет телу реагировать вместо разума: скользит под одежду Тензо, гладит горячую кожу. Чувствует, как младший выгибается от прикосновений, и это будит в Какаши желание, темное, но искрящееся, обволакивающее, и он целует Тензо сам, настойчиво, но нежно. Какаши не устает удивляться тому, каким сильным остается это желание даже после двух лет, что они занимаются сексом только друг с другом. Если бы кто-то сказал Хатаке из прошлого, что спустя столько времени ему все еще не надоест один и тот же партнер, он не поверил бы, даже не допустил, что такое возможно. Но сейчас, прижимая к себе Тензо, в который раз исследуя его тело, Какаши кажется, что ему никогда не будет достаточно. Даже если они повторят это тысячу раз. Младший отрывается от губ, прижимается лбом ко лбу Хатаке и жмурится, дышит тяжело и часто, а затем поднимается и пытается встать. Какаши не пускает, удерживает за бедра, смотрит взволнованно: — Эй, куда ты? — мысль о том, что Тензо уйдет, снова дергает Хатаке, жжет его разум целую секунду, пока младший не выпускает смешок, не закатывает глаза. — Раздеться. Пусти. Какаши качает головой, тянет низкое, протяжное «м-ммм», валит Тензо на спину, подминает под себя. — Хочу раздеть тебя сам. Младший стонет в ответ, смеется снова. Хатаке стягивает с него безрукавку, откидывает на пол, с урчанием оглаживает восхитительно привлекательное тело под собой. — Что смешного? — Ничего, — смех все еще сверкает в глазах Тензо, и это почему-то раззадоривает Какаши сильнее. Он кусает младшему шею, плечо, оттягивает зубами сосок, пока Тензо не вцепляется ему в волосы, не начинает биться под старшим, мешая смешки и стоны и восклицания, не упирается другой рукой ему в грудь. Хатаке по очереди заводит обе руки младшего ему за голову, держит одной своей без труда. Нависает над Тензо, и тот замирает, сглатывает, понимая, что оба глаза старшего смотрят на него. — Черт, Какаши… — начинает, но Хатаке не дает договорить, целует младшего жадно, беруще, кусается и скользит языком глубже. Тензо отвечает ему так же, развязно и жарко, дергает руки и дрожит самой сладкой дрожью, потому что именно такие поцелуи они оба любят больше всего. Старший ведет свободной рукой вниз по животу Тензо, сжимает его напряженный член через брюки, и младший всхлипывает в губы, трется, толкается бедрами вверх. Какаши расстегивает его штаны не глядя, ни на секунду не прерывая поцелуй. Стягивает вместе с бельем буквально настолько, чтобы было удобно обхватить стояк, и Тензо стонет протяжно из самой груди, пока Хатаке ласкает его быстрыми, точными движениями. — Все еще смешно? — спрашивает Какаши, дышит на губы младшего, лижет их языком. Тензо кивает, высовывает свой, касается языка Хатаке, и старший ловит кончик зубами, прикусывает осторожно и тут же отпускает. — Раздень как следует, раз уж взялся, — голос Тензо низкий и хриплый, возбужденный, а он сам — в полнейшем беспорядке, растрепанный, разгоряченный, и со стороны, наверное, выглядит нелепо, но Какаши упивается этой картиной, запоминает ее в мельчайших подробностях, откладывает в особую коробочку в мозгу. Хатаке отпускает руки младшего и садится между его разведенных ног, медленно разматывает бинты на бедре, легчайшими движениями касаясь ткани одежды. Какаши смотрит на парня перед ним и не может не думать о том, как за еще один год их отношений Тензо повзрослел и изменился. Как он вырос и подкачался, стал мощнее. Как его детская влюбленность изменилась тоже, стала гораздо менее заметной внешне, но в таком виде почему-то даже сильнее бьет Хатаке в сердце, точно проникает в такие его глубины, где уже очень давно не было никого и ничего. Какаши думает, что Тензо окончательно перешел грань между подростком и взрослым мужчиной, когда обрезал свои волосы, уходя от андрогинности и полуневинного шарма к мужественности, жесткости взгляда, выверенности движений. Какаши думает, что как бы ему ни нравился этот Тензо, иногда он с грустью вспоминает того, маленького, с его пылкой влюбленностью, с его цветением. О, Хатаке скучает по цветению, которое прекратилось почти тогда же, когда обрезались волосы, когда младший взял Мокутон под свой полный контроль. Хатаке опускает бинты и спрятанные в них кунаи на пол к безрукавке и жилету, берется за край штанов Тензо. — Подними. Младший понимает с полуслова, выгибается, отрывая бедра от кровати, и Какаши стягивает с него брюки вместе с бельем, быстро и ловко, почти не заметно. Отправляет одежду на пол к остальной, оглаживает обнаженное, урчит удовлетворенно. — Нравится, что видишь? — Тензо вытягивается, хватается за изголовье кровати, напрягает мышцы. Смотрит на старшего из-под полуприкрытых век, облизывается, и урчание Какаши превращается в рык практически само собой. — Ужасно, — Хатаке стягивает свою одежду, не отрываясь смотрит на вздымающуюся грудь младшего рядом с собой, на влажные губы, припухшие от поцелуев и укусов. Какаши скользит взглядом по телу Тензо сверху вниз, подмечая все крохотные детали, составляющие великолепное целое: разгоряченное лицо с румянцем, разлившимся по щекам, скульптурные плечи и грудь, гладкую кожу, напряженный, блестящий от смазки член, лежащий на животе. — Нравится, когда я смотрю? — Очень нравится. И Хатаке кажется, что он мог бы всю оставшуюся жизнь провести в этом мгновении, в созерцании красоты тела этого человека, который дает собой любоваться, наслаждается тем, как Какаши разглядывает его. — Но, честно говоря, я был бы не против, если бы ты меня еще и потрогал, — говорит Тензо, чуть толкается бедрами вверх, и теперь смеется старший. — Нетерпеливый, — Какаши достает смазку из тумбочки, заваливается на спину, хлопает себя рукой по бедру. — Сюда. Тензо тут же перекатывается к нему под бок, закидывает коленку Хатаке на живот, прижимается и трется стояком. Нос младшего утыкается в местечко за ухом Какаши, и тот чувствует, как сбивается и без того тяжелое дыхание Тензо, когда рука старшего скользит вниз по его спине. Круглая и плотная ягодица младшего идеально ложится Какаши в руку, и он сжимает ее с удовольствием, вырывая у Тензо стон. Хатаке сжимает другую следом, чтобы не скучала, отрывается неохотно, но почти тут же возвращается, выдавив смазку на пальцы. Какаши никак не может отвязаться от мыслей о том, насколько с Тензо все по-другому, как отличается от всего, что было у старшего раньше. Секс с незнакомцами приучил Хатаке к тому, что каждый сам за себя — твое удовольствие зависит лишь от того, насколько сильно ты постараешься его получить. В таких связях оба партнера являлись друг для друга лишь инструментами, думая только о себе, работая только на себя. Но занимаясь сексом с Тензо из раза в раз, в какой-то момент Какаши осознал, что наибольшее наслаждение в процессе получает именно от реакций младшего — его стонов, укусов, дрожи рядом с собой. От желания сделать Тензо максимально хорошо, дразнить его, изводить, а потом помогать, перемежаясь от ласки к грубости, от нежности к страсти. Вслед мыслям, Какаши проникает между ягодиц младшего, слегка надавливает кончиками пальцев на вход, но почти сразу проскальзывает ниже, всего лишь растирая вязкое, скользкое, прохладное. Чувствует, как Тензо в его руках замирает в ожидании и тут же разочарованно стонет, кусает старшего за плечо. — Черт бы тебя побрал, Какаши, хватит дразниться, — бормочет младший, дрожит и кусается еще и еще. — Страшно нетерпеливый, — мурлычет Хатаке в ответ. Какаши поднимает голову Тензо за подбородок свободной рукой, целует младшего нежно и сладко, толкается языком в горячий рот и одновременно осторожно двумя пальцами внутрь. Младший расслабленный под рукой Хатаке, но тугой и тесный — они не виделись уже давно. Вздрагивает и двигает бедрами навстречу руке, старается, как всегда, получить все и сразу, и Какаши снова ловит это самое, о чем только что думал. Этот всплеск удовольствия от того, чтобы растягивать Тензо медленно вопреки требованиям: скользнуть пальцами внутрь, насколько возможно глубоко, согнуть их, затем развести, плавно выводя наружу, замереть на секунду, толкнуться обратно. Тензо стонет и ерзает у него в руках, отдается на милость старшего, принимает правила игры. Кусает Какаши за губу, но слегка, не всерьез, нашаривает стояк Хатаке под своей коленкой, сжимает и гладит, и старший стонет с одобрением, награждает Тензо, добавляя третий палец. Еще, в отличие от секса на одну ночь, в их близости с младшим у Какаши словно появляется совершенно другая цель, в которой оргазм как таковой не занимает главенствующей позиции, оказывается всего лишь приятным бонусом. Это странно и непривычно, и чтобы осознать это, Хатаке в свое время потратил пару-тройку своих бессонных ночей. Размышления привели Какаши к тому, что цель теперь — слиться. Войти в состояние, когда два тела и два разума действуют как нечто единое, чувствуют друг друга до последней клеточки, последней мысли. Каждый такой момент Хатаке считает лучшим, что когда-либо с ним происходило. И сейчас, обнимая друг друга, предугадывая желания, прижимаясь так близко… сейчас они здесь. Какаши отрывается от поцелуя, чуть оттягивает голову Тензо за волосы назад, заглядывает в глаза. Взгляд младшего темный, расфокусированный, дыхание частое и тяжелое. Казалось бы удовлетворенное желание слиться внутри Хатаке трансформируется и усиливается, становится почти непереносимым, и старший знает, что Тензо сейчас чувствует то же самое. — Как ты хочешь? — голос Какаши от возбуждения еще более бархатный, чем обычно, младший жмурится, и Хатаке чувствует, как дергается от вопроса прижатый к его боку стояк Тензо. — Хочу, чтобы ты смотрел на меня. Какаши улыбается ему в ответ, выдыхает: — Черт, да, — прижимается губами к губам младшего еще разок, отпускает волосы, убирает руки. — Ты знаешь, что делать. Тензо кивает и улыбается тоже, одним плавным движением снова оказывается у старшего на бедрах. — Обожаю быть на тебе сверху, — младший проводит языком по зубам, ловит дикий огонек, вспыхнувший в глазах Хатаке от такого откровенного соблазнения. — Смотри на меня, Какаши. Ничего не пропусти. И Хатаке смотрит, зачарованный, будто умрет, если хоть на мгновение отведет взгляд, как Тензо привстает на коленях, как ласкает член старшего парой легких движений, прежде чем направить в себя. Они стонут оба, громко и протяжно, пока младший медленно двигает бедрами, насаживаясь целиком. Какаши немного толкается вверх, и Тензо ахает, вздрагивает, хватает Хатаке за руку. — Подожди, подожди… Дай мне минутку… — младший взмокший и напряженный, наклоняет голову, жмурится, привыкая, и Какаши вдруг накрывает с силой, которой он не может противостоять. Все то, что он запрещает себе чувствовать, все подавленное, отрицаемое, насильно отправленное в самый дальний угол сознания, прорывается наружу неостановимо, и Хатаке спохватывается, только когда слышит свой голос, произносящий: — Знаешь, Тензо, мне тоже будет очень не хватать тебя рядом. Младший вскидывает голову, пару секунд смотрит на Какаши с открытым ртом, точно не веря, и в эти крошечные мгновения снова похож на того Тензо, который мог буквально расцвести чуть ли не от случайных прикосновений. Какаши не успевает оправдаться, не успевает даже осознать, что ляпнул, но Тензо смеется, двигает бедрами, шлепает Хатаке по боку. — Ох, ну что ты, сен-пай. Ты же знаешь, где я живу, — младший начинает двигаться, медленно, но ритмично, и этот ритм утягивает Какаши в себя, отвлекает, снимает остроту момента. — В крайнем случае, я знаю, где живешь ты. Хатаке рычит и смеется тоже, чувствует, что краснеет неудержимо, изливает свои непрошенные эмоции, сжимая Тензо бедра до синяков. Младший не против, только шипит сквозь сжатые зубы и насаживается резче, в отместку проводит ногтями по груди Какаши с нажимом, оставляет красные полоски. Тензо смотрит на старшего с вызовом, словно приглашая сделать следующий шаг, и Хатаке поднимает бровь, шлепает младшего по ягодице с силой достаточной, чтобы остался отпечаток ладони. Тензо вскрикивает, чертыхается, стонет надрывно; Какаши пугается, что перегнул палку, спрашивает хрипло: — Чересчур? — но младший мотает головой, наклоняется к Хатаке, шепчет у самых губ: — В самый раз. Они целуются медленно и тягуче, ни на секунду не прекращая двигаться. Руки Какаши скользят по телу Тензо, как будто продолжают любоваться младшим, пока не видят глаза. Хатаке толкается вверх, посылает бедра с силой, пытается найти нужный угол, хочет почувствовать сам, как Тензо хорошо из-за него. Еще пара движений, и вот оно — младший дрожит и сбивается с ритма, разрывает поцелуй, зовет Хатаке по имени, и каждое протяжное, низкое «Какаши» из самой груди напоминает старшему, что он — это он. И в такие моменты Какаши совсем не против побыть собой. Тензо поднимается снова, выгибает спину, двигается тягуче, стараясь попадать каждый раз, и Хатаке смотрит, как и обещал, смотрит жадно, ловит малейшие изменения в лице младшего. Каждый глубокий толчок рождает новую волну дрожи в теле Тензо, которую старший пропускает через себя, наслаждается этим чувством, к которому все еще не может полностью привыкнуть. Практически вся жизнь Какаши сводилась к одиночеству, которое не отпускало его ни в толпе людей, ни даже рядом с кем-то в постели. Но сейчас ему максимально хорошо в те самые моменты, когда лучше всего этому человеку рядом с ним, удовольствие Тензо становится удовольствием для Хатаке, и новизна и острота этих ощущений пугает настолько же, насколько влечет. Какаши дразняще гладит напряженный стояк Тензо пальцами, и младший замирает, прикрывает глаза, смакует волны, расходящиеся по телу от еще одной зоны стимуляции. Ягодицы Тензо прижаты к бедрам Хатаке, их тела подходят друг другу так хорошо, подобно двум кусочкам мозаики. Какаши снова чувствует это — достигнутую цель, идеальное слияние, и еще одно подтверждение приходит через пару секунд — Тензо ловит взгляд старшего, улыбается уголком рта, кладет руку на свой живот. — Чувствую тебя здесь, — младший дышит тяжело, шепчет хрипло, толкается вперед к дразнящей руке. — Мне так сильно нравится, когда ты во мне. Этот шепот, эти слова, этот человек. Внутри Какаши разгорается дикий огонь, и старший садится, обнимает Тензо крепче, впивается пальцами в упругие мышцы на спине. Он выцеловывает младшему грудь, шею, челюсть, шепчет у самой кожи исступленно, безумно, боясь, что Тензо поймет, надеясь на то, что он понял: — Ты — лучшее, что у меня было, Тензо, обожаю быть с тобой, быть в тебе, обожаю, обожаю… Младший снова двигается на нем, прижимает голову Хатаке за волосы к своей груди, не дает оторваться. Какаши упивается тем, что всегда знает, как сделать Тензо еще лучше, еще слаще, еще острее — кусает сосок, затем мягко втягивает его в рот, и младший дрожит в его руках, стонет протяжно. Пальцы сжимаются у Хатаке в волосах, короткие ногти царапают скальп, член Тензо истекает, зажатый между их телами, пачкает смазкой, и Какаши думает: «Да». Да, да, да. Если Тензо — награда, откуп судьбы за его страдания, Какаши готов пережить их еще раз, еще множество раз, если это поможет удержать этого человека рядом с собой. Если такова была цена — Хатаке не жалеет, что заплатил. Какаши тыкается носом в ухо младшего, трется там пару секунд, шепчет жарко, чувствует, как мурашки бегут по плечам Тензо: — Переворачиваемся? Младший стонет в ответ что-то неразборчиво-соглашающееся, пока Хатаке меняет их позицию, и скрещивает ноги у Какаши на пояснице, как только оказывается на спине. Какаши разгоняется почти сразу, нависает над Тензо — они оба слишком заведенные, чтобы осторожничать дальше. Сейчас им обоим нужно одно и то же: быстрый темп, общий ритм, толчки сильные, глубокие, дикие. Хатаке находит правильный угол снова, Тензо под ним бьется, хватает воздух ртом, тянется к своему члену, ласкает себя в такт толчкам. Какаши чувствует, как Тензо сжимается, напрягается, знает, что младший уже на грани, за секунду до того, как слышит тихое, сдавленное: — Я… Я уже сейчас… — Кончи для меня, Тензо, давай, — Хатаке говорит в губы, обхватывает член младшего сверху своей рукой, целует Тензо еще и буквально выпивает его стон, когда младший изгибается, царапает Какаши плечо, кончает и обмякает. Еще пара толчков, и старший падает сверху, внезапно настигнутый своим оргазмом, и они лежат так несколько минут, не в силах даже расцепиться. Потом Тензо лениво кусает Какаши руку, ворочается под ним недовольно. — Слезай с меня, эй, ты тяжелый, — Хатаке смеется, не встает специально, Тензо ноет и смеется тоже, и они возятся, толкаются, и оба счастливы практически противозаконно. В конце концов, Какаши скатывается с младшего, вытягивается на кровати, заводит руки за голову снова. Тензо садится, спускает ноги на пол, замирает в нежелании одеваться, в нежелании каким-либо образом прекращать все это. Хатаке проходится взглядом по его голой спине вдоль позвоночника, снова разглядывает раздавшиеся крепкие плечи, руки с выступающими теперь мышцами, красные следы от своих же пальцев на гладкой коже. Спрашивает тихо, как будто надеется, что Тензо не услышит: — Останешься? Младший оборачивается, смотрит на Какаши через плечо. Лицо Тензо спокойно и расслабленно, но в его глазах Хатаке читает и удивление, и надежду, и счастье, и печаль. — А ты хочешь, чтобы я остался? Какаши замирает, застигнутый врасплох, сглатывает, прикрывает глаза. Борется с собой несколько секунд, и все это время его лицо горит под взглядом Тензо, словно младший читает его чертову борьбу, как открытую книгу. А затем говорит медленно, так же тихо, не открывая глаз: — Я хочу, чтобы ты остался. И Тензо вздыхает и валится обратно рядом с Какаши, закидывает на него ноги, обнимает за голову обеими руками, кусает за ухо, шепчет: — Ну как тебе отказать. Хатаке обнимает его тоже, самое драгоценное, что у него есть, прижимает к себе так отчаянно, точно вот-вот отберут, гладит по голове. — Я скучаю по твоим волосам, — Какаши трогает растрепанные каштановые пряди, привычно сжимает их легонько в кулаке, и Тензо фыркает тихо, трется башкой о руку, как большой кот, которого приласкали. — Расчесывать их было сущим мучением. Понятия не имею, почему ходил с ними так долго. Они лежат в тишине какое-то время, расслабленные и ленивые. Какаши мягко массирует младшему голову, и тот принимает ласку, урчит тихонько, подставляется. Потом старший зовет тихо: — Эй, Тензо? — М? — младший поднимает голову, смотрит снизу вверх, целует Хатаке шею, едва касаясь губами. Какаши мнется пару секунд, говорит сдавленно, как если бы просил о чем-то запретном, закрытом, личном: — Можешь… расцвести для меня? Тензо хмыкает тихонько, протягивает руку над животом старшего, позволяет росткам пробиваться через кожу, оформляться в листья и мелкие цветы — совсем крошечные голубые, чуть крупнее — белые. Сжимает пальцы в кулак, раскрывает, и большой красный цветок распускается на ладони, будто вспыхивает огонь. — Возьми его, если хочешь, — говорит младший, немного смущается, когда рука Какаши замирает над бутоном. — Что это за цветы? — спрашивает Какаши, берет свой подарок с ладони Тензо, проводит пальцами по нежным лепесткам. Старший знает Тензо достаточно хорошо, чтобы предположить, что в цветах скрываются знаки, но Ханакотоба никогда не была его сильной стороной, и Хатаке повторяет названия цветов за Тензо несколько раз, запоминает накрепко. Утром, расставшись с младшим, спешащим на сбор, Какаши идет в библиотеку. Прячет учебник по языку цветов за книгами о тактике, за тремя сборниками эротики. Садится за самый дальний стол, ищет названное Тензо в указателе книги. Читает: «Незабудки — постоянная, вечная, истинная любовь; Фиалка белая — робкое обещание, «давай попробуем быть счастливыми»; Камелия красная — «ты — огонь в моем сердце».» Какаши достает из кармана цветок, подаренный младшим, примятый, но все еще не увядший. И сердце Хатаке охватывается этим же огнем.