О доверии

Сенку до дыр засматривает уходящее Солнце, вдыхая холодный воздух и выдыхая теплый пар. Такой перепад температур хорошо приводит в тонус — и дарит неповторимое умиротворение. Такое, которое дарить может только сама матушка природа. Золотые блики полузакатного Солнца не согревают, не слепят в лицо, а лишь спокойно обволакивают и оглаживают щеки. Сенку немного ежится, сидя на крыше. Зима вступила в свои права месяц назад, но уже дарит такой превосходный вид — даже если это набор реакций и различных соединений, ничего не меняется. Природа любит удивлять и привлекать к себе. Ишигами запрокидывает голову назад и упирается глазами в яркое, голубое, зимнее небо. На нем ни облачка — и от этого становится теплее. Сенку вспоминает. Он не любит придаваться прошлому, думать о старом, потому что то, что было — давно прошло. Это не изменить, не отменить и не забыть — но и задумываться об этом существенного смысла нет. Впереди — только будущее. Но, тем не менее, иногда выпадают такие приятные вечера, как этот, когда хочется придаться тому старому чувству ностальгии. Особенно, когда живешь уже тысячу лет. Вспоминаются первые дни его жизни Богом, когда он, пытаясь набраться сил, лежал на холодной земле и рассматривал такое же голубое небо. Тогда ему не было холодно, он ничего не чувствовал, не мог подняться, да и ничего особо не желал: а видел лишь голубизну, не особо этого осознавая. Но, как воспоминание, это — одно из самый ярких у Сенку. Все остальные со временем смываются, растворяются или исчезают: но это остаётся. Он лежал тогда пару дней, видя только небо: и, наконец, набравшись сил и стремлений, вставал. Но даже тогда, словно призрак, первый месяц ходил по земле. Его никто не видел, не мог потрогать или случайно задеть. А потом… — Сенку-чан, ты чего там сидишь? — снизу раздаётся громкий голос самого важного для Сенку человека, и Ишигами всматривается в его лицо, переводя взгляд с неба. Ген улыбается и щурится, смотря на Ишигами снизу вверх. Осматривается вокруг в поисках пути, по которому его хозяин попал на крышу. — Отдыхаю, — весело отвечает Сенку и, проследив взглядом за удалившимся Геном, переводит взгляд снова на небо. Реликвия появляется на крыше через пару минут и садится рядом с Сенку, следя за тем, на что он смотрит. — Не часто тебя тут встретишь, — постепенно выдыхая пар, произносит Ген и, глянув на небо на пару секунд, отворачивается от него и смотрит на хозяина. Сенку не отрывает свой взгляд от неба, даже чувствуя чужой на себе. Веселая улыбка мельком появляется на лице, но превращается обратно в расслабленную. — Старичок в виде меня вспоминает прошлое. — Одним правильно сформулированным предложением убил все шутки, — хихикает Ген. Сенку наконец оборачивается на него и тепло улыбается, так, как всегда при виде Гена, — почему сегодня? — Не знаю, — честно отвечает Сенку и тянется к Гену, хватая того за красный нос, — настроение такое. У тебя щеки холодные. Пойдем. — Я как раз за тобой пришел, — Ген широко улыбается и жмурится, все еще с зажатым носом, не сбрасывая руки Сенку, — пошли. Ишигами спускается по лестнице и обходит дом, чтобы зайти через передний ход, прямо как его ведет Ген. На самом деле он забрался гораздо проще, но так же спускаться ему как-то… Лениво. Он может себе позволить немного отдохнуть. Ген проводит его через главный зал и заворачивает в один из коридоров. Сенку подозревает, в какую комнату его могут вести, но ничего не говорит и лишь наслаждается компанией. Возможно, лишними словами он лишь испортит что-то важное. Дверь перед Геном тихонько открывается, и Сенку видит довольно неожиданную для себя картину: полностью украшенную комнату, накрытый разными явствами стол и свои четыре реликвии, к которым подходит и Ген. — С тысячелетием, — спокойно, но радостно говорит Ген, удерживаясь от криков, зная, что Сенку такого не очень хотел бы. Юкио, Рюсуй, Рури и Суйка мило улыбаются, стоя около праздничного стола. Вокруг нет шариков или надписей с поздравлениями о наступившем дне рождения, но ничего более не дарит такую атмосферу теплоты, чем его собственные оружия. Сенку даже готов расплакаться от благодарности, но сдерживает себя и лишь ошарашенно улыбается. Для него неожиданны любые проявления сюрпризов, и такой, как этот — не исключение. — Даже не знаю, что сказать, — произносит Сенку и бросив взгляд по всей комнате, в смущении закрывает лицо. Нужно, чтобы никто не увидел, как он краснеет! Все-таки, любой Бог захочет оставаться беспристрастным и спокойным примером для подражания в глазах своих оружий. Тем более, за всю тысячу лет они с Геном ни разу не праздновали свои дни рождения. Сенку это не нужно, а Ген почему-то не интересовался. Неужели он ждал этого момента? Да не может быть. — Тогда ничего не говори, — Рури подходит к Сенку и берет его под руку, — а подходи к нам. Рури достаточно медленно ведет Ишигами к столу, останавливает его в главенствующей позиции стола и отходит туда, откуда пришла. Реликвии по правую и левую руку от Сенку смотрят на него, внимательно поглощая каждое изменение в лице. Ишигами вздыхает и позволяет себе расслабиться хотя бы сейчас. — Сенку, мы… — начинает Суйка но слегка запинается, смущенная. Рюсуй хлопает ее по плечу, и девочка, взглянув на него и захватив из его глаз удивительную уверенность, впитывает ее сама и продолжает. — Мы хотим не просто поздравить тебя с такой датой. Мы знаем, что это значит лишь то, что наука продержалась среди людей так долго, и ничего особенного в этом нет, но… Мы очень благодарны тебе. За то, что ты когда-то нас обнаружил, за то, что показал, что такое — наука, как она важна, за то… что дал нам… дом, — на последних словах Суйка начинает шумно шмыгать носом, и Сенку порывается подойти к ней, но Суйка останавливает его, вскидывает уже мокрое от слез лицо и продолжает, — ты заботишься о нас, все время отдаешь нам частичку себя, и мы… Мы тебя любим, Сенку. Очень, очень сильно! И благодарны за все, что ты для нас делаешь! Суйка утирает рукавом глаза, подбегает к Сенку и обнимает его за ногу. Ишигами улыбается и присаживается, позволяя Суйке обхватить себя за шею. Суйка утыкается носом в плечо, размазывает сопли и трется щекой о щеку своего хозяина: Сенку же, с другой стороны, поглаживает свое оружие одной рукой по голове, а другой по ее маленькой спинке. — Я тоже вас люблю, Суйка, — шепчет ей на ухо, словно маленький секрет, Сенку, и, счастливый, кладет подбородок Суйке на плечо. — Сейчас уже пятое число, — когда Суйка и Сенку успокаиваются, и Ишигами берёт маленькую реликвию себе на руки, произносит Ген и, словно тост, поднимает стаканчик самодельной колы, — и мы хотели поздравить тебя вчера, день в день, но ты бросил вызов тому… — Ген кривится, но продолжает, — Придурку, поэтому планы сместились. Но даже если так, мы все равно все стоим здесь и любим тебя, Сенку, — Ген поднимает стакан выше головы, высовывает язык, глядя на Сенку, пытаясь скрыть смущение. — И даже если кто-то присоединился к нашей семье позднее, чем другие, он с первого дня становится очень важным для всех нас. Мы любим тебя, Сенку, — Рюсуй со смешком щелкает тремя пальцами, продолжая слова Гена, и поднимает свой стакан вверх. — Если случаются завалы, мы все вместе их разбираем. Даже если мы жалуемся, это лишь для того, чтобы разбавить атмосферу. Мы любим тебя, Сенку, — Юкио по привычке слегка нюхает содержимое стакана и, особо ничего не почувствовав, поднимает его над головой. — Каждый из нас выполняет свою работу по дому, все заботятся друг о друге, и в любой ситуации могут подменить, так же, как и ты нас. Мы любим тебя, Сенку, — Рури с милой улыбкой слегка смущенно, дрожащими руками поднимает стакан над головой, придерживая его второй рукой. — Вы такие придурки, — Сенку позволяет себе звонко рассмеяться, поднимает свой, уже наполненный доброй рукой Гена стакан над головой и чокается со своими оружиями. *** Сенку снятся сны. Иногда. И все они показывают прошлое какого-то из его оружий. Он не против видеть это, но… Просыпаться с красными от слез глазами Сенку становится все грустнее. Этой ночью, после отличного празднования дня рождения, которого в планах у Сенку, по сути, не было, Ишигами лег спать в отличном настроении. Где-то ютилась мысль, что от такого настроения не останется и следа на утро, и организм, чтобы себя не переутруждать, всунет какой-нибудь кошмар, но Сенку продолжал надеяться, что его собственный мозг немного упростит ему жизнь. Кошмары на него влияли не особо сильно, но неприятный осадок всегда оставался. Сенку закрывает глаза и постепенно погружается в сон. {Асагири младший лежит на сеновале и слегка чешется. Он просыпается от ощущения того, словно под его тряпки залезла толпа жуков, но это не правда — и ни одного жука он не находит. Он переводит взгляд на Солнце, мысленно прикидывает, какая часть дня сейчас, и осторожно настолько, насколько позволяют возможности его тела, спускается с сена. Какой-то человек проходит мимо него, не упуская возможности позлорадствовать, пинает младшего из Асагири под коленку, заставляя итак неустойчивого парня упасть. — Ну что, калека, понравилось ничего не делать? — едко произносит один из старших братьев («Как-там-его-звали?» — думает Асагири младший, но ничего не говорит) и кладёт ногу на голову младшему. — Можешь пожрать травы, мяса не заслужил. — Мне все равно бы не дали, — тихо говорит мальчик, не двигаясь и не сопротивляясь. Заслужил. — Слушай, — более взрослый ребенок поднимает более младшего за грудки и встряхивает пару раз, — нам всем плевать, что ты Богом поцелованный. Отец испугался тебя убивать, но он ничего не скажет, если ты сам умрешь. Лишний рот нам не нужен. — Если Бог так сказал, то я буду жить. И раз он меня выбрал, то я не оплошаю перед ним, — неожиданно смело говорит мальчик и с вызовом смотрит на хулигана перед ним. В большой семье Асагири в скромную весеннюю ночь родился мальчик. Отец семьи не особо заботился о том, с какой частотой у него рождаются дети. Он просто жил в удовольствие, и не успел опомниться, как в его доме бегало около десятка разбалованных, но веселых детей. Они помогали по дому матери, иногда засматривались на работы отца, приносили ему поесть и даже получали грубоватые поглаживания по голове. И мальчик, собиравшийся родиться, не вызывал восторга, а лишь словно являлся повседневной рутиной. Когда мальчик появился на свет, весь в крови и маленький, на улице стоял мерзкий, шумный дождь. И в первые секунды его рождения было понятно — ребенок не пригоден для жизни. У него плохо работали ноги: такому ребенку ни за что не выжить в мире. Сразу же было принято решение убить мальчика, а жену, если не выкинуть на улицу — как ту, которая не может выносить нормальный плод — то по крайней мере наказать. В момент, когда отец семейства и искаженным от гнева — «Как так, его сын, но калека? Невозможно, это все — проделки женщины!» — лицом собирался завершить маленькую жизнь и уже занес топор над своей головой, маленький мальчик в истерике закричал, а в самое огромное дерево в саду ударила молния и испепелила его до самых корней. Это было воспринято как гнев Божий — за смерть мальчика, которому так и не дали жить, а потому отец не решился убить дитя. И жену оставил в доме — но та больше не рожала. Такой конфуз оставил след на его душе — он возненавидел ребенка, заставил своих детей ненавидеть его, потешался над ним, но никогда не набирался смелости убить нежеланную обузу. Время шло, мальчик рос, но ходить так никогда и не мог. Он днями сидел на своей кровати и что-то мастерил, получая нередкие пинки от братьев, иногда выползая на улицу: ловил какого-нибудь доброго попутчика, который доставлял его до ближайшего города, и рассматривал нередкие обменные пункты: иногда ему везло, и добрый дяденька мог обменять его кораблик на кусок пергамента. Хоть ему и попадались добрые люди, они всегда жалели его лишь единожды: у младшего из Асагири никогда не было важного для него человека. В какой-то момент мальчик научился лепить фигурки из пергамента. Он обменивал их на более ценные «бумаги» — те, на которых были какие-то надписи. Он не умел читать, и нигде не мог научиться, но был награждён хорошей интуицией — и отдельные буквы, расшифрованные годами, составлялись в благозвучные слова, а слова — в предложения, имеющие смысл. Многие пергаменты содержали мысли других людей, а некоторые — такие слова, которые маленький Асагири никогда бы не смог понять. Но он использовал ассоциации, и, хотя они чаще всего не имели смысла, он продолжал стараться. Хоть маленький мальчик и не имел людей, готовых его поддержать, и знал, что, как говорили его братья, он это «заслужил», но он имел огромное желание жить. Ему казалось, что то, что его выбрал один из Богов, не просто так — он должен что-то сделать. А пока он не знает, что именно — он должен постараться во всем. И первым делом — хотя бы научиться читать. Люди с таким умением, наверное, должны хорошо цениться. К двадцати годам маленький, все еще непутевый мальчик научился читать, писать, и многие обретенные пергаменты знал наизусть. Он мог узнать, с каким настроением к нему подойдут братья по поднятым бровям или по обычному топоту их ног — и умело пользовался этим, избегая их, делая вид, что занят чем-то, или просто выводя их из себя несколькими хитрыми словами. Но ходить он так никогда и не научился. Первого февраля, за пару месяцев до своего двадцать первого день рождения, маленький Асагири обрел… Хоть что-то. Он научился делать разные красивые фигурки, и даже обменял пару, заработанных потом и кровью, золотых монет на землю, рядом с другими магазинами. Это означало, что он сможет сделать первый шаг навстречу тому, что, скорее всего, от него хотел Бог — он был счастлив. В этот же день его отец, уловив исходящую от младшего из его сыновей беспредельную радость, очень сильно взбесился. Его самый худший отпрыск так счастлив — а он с каждым днём все старее, и не может продолжать свои дела. И, игнорируя свой страх перед Богом, запер маленького Асагири в кладовой… И забыл. Первые несколько дней мальчик пытался выбраться, скребся, выл, но кладовую почти никогда никто не проверяет: там нет еды, только ткани, пустые мешки и редкая утварь. Маленький мальчик скулил, раздирал ногти в кровь, но не мог выбраться. Спустя пару дней у него уже не было сил скрестись. «Я стану тем, кем смогу сам гордиться! Я пройду предначертанный судьбой путь с высоко поднятой головой! И Бог, выбравший меня, сможет гордиться мной!», — в тот же день, как его заперли, наконец поверив в себя, произнёс Асагири. Но сейчас… Сейчас у него не то чтобы было что-то. Последние действия отца крутились в голове, а мысли — снова и снова возвращались к ним, пытаясь что-то обдумать. Он никогда не питал надежд насчет отношения семьи к себе — но был рад, что его хотя бы не убили. Но даже все его не-надежды об этом разбивались о громкую правду, ту, мысли о осуществлении которой к нему никогда не приходили в голову — о своей смерти от их рук. И никто его не спас и не помог. А он ведь так старался… Выжить. Когда последние частички сознания покидали его, единственное, что он чувствовал — то, как его желудок съедает самого себя и удивительное облегчение. «Бог так и не явился, как я и думал», — подумал Асагири и погрузился в вечный сон.} — Сенку-чан, проснись, — Ген тряс глубоко погруженного в сон Сенку, роняющего слезы. Он так делал уже около минуты: и Ишигами все никак не просыпался, продолжая шмыгать носом во сне, — ну что ты будешь делать, — вздохнул Ген и улёгся обратно на кровать: если не получалось разбудить, оставалось только одно — утешить. Реликвия осторожно протянула одну руку под своего хозяина, а вторую руку положила сверху. Ген притянул Сенку и уткнул себе в грудную клетку, поглаживая растрёпанные ото сна волосы, стараясь привести того в чувства. Такое происходило иногда, и Ген всегда чувствовал, как его сердце обливается кровью, когда он видел своего хозяина в таком состоянии. Сенку никогда не рассказывал, почему такое происходит, и Ген уважал его решение, но не мог не грустить сам, видя слезы Ишигами. Через какое-то время Сенку осторожно раскрыл глаза, и обнаружил себя в объятиях своего оружия: взглянув наверх, он увидел посапывающего Гена. Поняв, почему он лежит в таком положении, Ишигами осторожно дотронулся до глаз и вытер влагу с них. Пару раз шмыгнув носом, Сенку, настолько осторожно, чтобы не потревожить сон своей реликвии, в ответ обнял Гена, чувствуя тепло, исходящее от его тела. Его священное оружие рядом — и пожелать лучше нельзя. Маленький Сенку тысячу лет назад обнаружил свое спасение в этой душе. Осознал, что под ногами земля, а над головой небо лишь тогда, когда на инстинктах присвоил его себе. Когда увидел проносящиеся перед глазами картинки и осознал, что живет. Да будет благословлен Богами тот день, когда он нашел этого добрейшего, целеустремленнейшего человека. Даже если то были не Боги — а обыкновенный природный электический разряд, а они сами никогда ни о каком Асагири не слышали.