***
– Ища проклятия, не вздумайте принимать их на себя, - Учитель хлопнул по ладони веером. – Не пропускайте их в даньтянь, не говорите с ними и не жалейте. Учитесь строить барьер из своей собственной проклятой энергии. Раз пропустив через себя норои, вы не сможете вернуться назад. Вы станете сломанным фильтром. Колени болели от впившихся в кожу камней; июльское солнце до болезненных синих пятен слепило глаза. – Сохраняйте даньтянь нетронутым. Это место священнее ваших сердец.***
Акума была в даньтяне, и каждый раз, чувствуя приближение проклятий, она надрывно визжала и раздирала меня изнутри. Она хотела сожрать каждое из них, поглотить и стать ещё злее; ее жестокость плескалась во мне отравленной кровью; по венам бежала ее жажда убивать. Под тканевой крышей лачуги на окраине Метеора в истлевших лохмотьях лежал молодой человек. В его красный рот залезало проклятие, тихо растворяясь между обветренных губ. В доме кисло пахло рвотой. – Самоубийца, - всхлипнула я. Как сильно он хотел умереть и как исступленно его тело боялось смерти. Во дворе новостроек истекал почти чёрной густой кровью сорокалетний мужчина; сознание, вечно замутнённое алкоголем, молило о смерти, и каждая пора на его грузном теле рыдала, чтобы жить. – Безвинный..! Грудной ребёнок, вцепившись в волосы поседевшей матери, надрывно выл, захлебываясь в плаче. Проклятие сжимало его посиневшую шею; по-детски чистое сознание тянулось к по-взрослому грязной смерти, и пухлые пальчики вырывали спутанные пряди волос, в уродливой попытке зацепиться за жизнь. Мать скулила подстреленной волчицей. Я закричала. На ступенях тающего во мраке храма стоял священник. Его фигура, скрытая иссиня-чёрной рясой, сливалась с темнотой вокруг; ледяной ветер, будто обезумев, трепал любовно выглаженную крылатку. В обеих руках Святой отец держал крупный латунный крест; на шее, под самым воротничком, виднелись крупные можжевеловые чётки. Он готовился к вечерней мессе. За его дрожащей во мраке спиной в отвратительно сладком возбуждении билось проклятие. Священник пришёл умереть, и в его сознании я почувствовала пульсирующий сгусток энергии. Одати с лязгом выскочил из земли и растворился в морозном воздухе. Акума, последний раз исступленно толкнувшись в даньтяне, со злобным визгом канула в темноту. Мне захотелось вывернуть себя наизнанку. Пока не наступал девятый день, боль от слияния с красным ощущалась настоящим распятием. Я выпрямилась и тут же встретилась взглядом с Кролло; в сгустившихся сумерках его глаза казались ещё темнее. – Он в храме, - слова вырвались хрипом. – Священник в рясе, средних лет. С большим крестом и чётками. Деревянными. Нобунага шагнул вперёд. – Ты точно видела его? С проклятием? – Да, и это странно, потому что к пользователям нэн если и прилипают норои, то очень, очень слабые. Вся надежда была именно на них, - ответила я. Что-то до смешного простое не сходилось во всем произошедшем. – Объясни, - потребовал Кролло. Я растерла виски. – В самолете я рассказывала Шалнарку, что к пользователям нэн почти никогда не пристают проклятия, потому что чувствуют выделяемую человеком энергию. Собственную. Это правда, случаи прилипания норои к сильным пользователям единичны! Но проклятия бывают неумными, они… они все делятся на ранги, это долго объяснять, но, в общем-то, есть такие, которым чужая энергия просто побоку. – Как это? - удивился Шалнарк. – Как среди людей бывают чертовски тупые особи, так и среди проклятий есть те, кто не осознаёт, что их погубит чужая аура. Они просто не понимают этого! У них нет… как бы сказать? Понимания собственных сил?Весь план заключался в том, чтобы найти именно такое слабое, безмозглое проклятие, приставшее к нашему подрывнику из-за телесного страха смерти. И ещё наше условие такое, что страх обязательно должен был быть старым. – Изначально понятным телу? – Да! - воскликнула я. Шалнарк недоверчиво наклонил голову. – Я видела умирающего ребёнка в новом районе Метеора, совсем ещё маленького. Он болел. Я говорила, что проклятия тяжело больных людей и тех, кто умирает не от этого, разные. Но почему тогда к нему пристал нужный нам норои? – Изначальный нежилец, - Кролло шагнул мне навстречу. – Младенец родился, чтобы умереть. – Именно! - обрадовалась я. – А теперь проблема: почему к священнику, явно сильному пользователю нэн, который, вероятно, собирался подорвать себя вместе с десятками людей, пристало такое же сильное проклятие? Воцарилась тишина; ветер выл в широких водосточных трубах особняка. Шизуку зябко жалась к Франклину. – А ты не могла ошибиться? - выплюнул Финкс. – Что-то в твоих пояснениях не сходится. – Я знаю, что что-то не сходится, - начала раздражаться я. – Так, ещё раз. Есть сильные проклятия. Они не пристают к пользователям нэн из-за выделяемой энергии. Есть слабые проклятия. Они пристают ко всем. Проклятия болезней отличаются от телесных проклятий смерти, я это, естественно, чувствую. В Метеоре было несколько слабых телесных норои, однако ни у кого из тех, к кому они прилипли, не было нэна. Нэн был только у священника. Правильно? Кролло кивнул. – Но именно к священнику и прилипло сильное проклятие! - Акума внутри меня зашевелилась от накатившей злости. – Как это возможно? – Может, проклятие было не его? - предположил Шалнарк. – Так бывает? Когда какая-нибудь тварь просто присасывается к любому человеку? – Бывает, но не в этом случае. – Почему? – Потому что оно дрожало от этого мерзкого возбуждения! Потому что оно упивалось телесным страхом! Я повысила голос. Финкс недовольно заскрипел зубами. – Ты в чём-то точно ошиблась. – Достаточно, - Кролло поднял руку. – Мы теряем время. Из тех, кого отследила Сона, под все параметры террориста подходит только священник. Если здесь что-то не сходится, мы проверим всех с телесными проклятиями, как и собирались. Он снова повернулся ко мне: – Отмечай на карте места. И выдвигаемся. Через четверть часа мы выехали из особняка на пяти одинаково чёрных машинах. Кролло предусмотрительно разбил всех на группы: Франклин вместе с Каллуто отправлялись на запад, Мачи и Нобунага — в новый район Метеора, к гряде новостроек, Финксу и Шизуку было поручено изучить южную границу города; Шалнарк, Кортопи и Боноленов уходили к восточным рубежам, где я обнаружила молодого самоубийцу. Сам Кролло, Фейтан и я направлялись в центр. Вечерняя месса в храме начиналась ровно в шесть часов с чтения трёх абзацев из Библии и заканчивалась проповедью Святого отца не позднее восьми тридцати. Большинство людей стекались к святыне на время хорового пения: от высоких резных сводов храма, изнутри напоминающих чьи-то выгнутые рёбра, отражались голоса прихожан, мягким звучанием прокатываясь до стоящего под крупной свечной люстрой алтаря. На боковом балконе, обыкновенно скрытым в полутьме дрожащего света, стоял детский хор из ещё совсем маленьких мальчиков-послушников. В зеркале заднего вида я то и дело ловила на себе пристальные взгляды Кролло. Он не доверял мне.***
Хисока бесшумно подошёл ко мне со спины и подхватил на руки. От неожиданности я выронила из рук сковородку. – Чего ты? - я попыталась отпихнуть его коленом, но Хисока, будто совсем не чувствуя сопротивления, вдруг усадил меня на обеденный стол. Просыпалась мука. Я угодила ладонью в миску с поднимающимся тестом. – Ну и зачем? Хисока обвил меня руками. – Захотелось, - он потянул за ленточку на моем фартуке, нарочито медленно развязывая узел. – Подумал, почему нет. – Почему бы не испортить себе завтрак, да? – Его ничто не испортит, если готовишь ты. – Подлиза, - я обняла его за шею. – Чего хотел? Сырого теста не дам. – Что будешь печь? – Лунные рогалики. Если хочешь, добавлю в них джем. – Это что, те самые? Которые твоя мама готовила? – Ага. – Добавь мне малиновый. Я с улыбкой погладила Хисоку по голове; он ластился к рукам, как большой мурлыкающий кот. – Я тигр, - возразил Хисока, уткнувшись лбом в мою грудь. – Кошатина ты обычная. Рыжая. – Почему мы не стали встречаться? Мерно тикали часы в кухне, трещала газовая плита. Я ласково перебирала волосы Хисоки. – Потому что мы это пережили. – Не помню такого, - он схватил меня за подбородок. – Мы знаем друг друга с детства; любовь возникает или тогда, или уже все, трансформируется в то, что у нас с тобой сейчас есть. А к чему ты это? – Подумал, что мы живем, как женатая пара. – Ну это вряд ли. Я за тобой не убираюсь. Он рассмеялся. – И не ревнуешь. – Естественно. – Не согласен с тобой, что любовь возникает или сразу, или никогда, - Хисока отстранился. – Надо же сначала поближе узнать человека, понять, что он из себя представляет, несёт ли конкретно для тебя угрозу. Потом можно и довериться. – И что, только после этого любить? - я стряхнула муку с пальцев. – Ведь как иногда происходит? Пожимает тебе кто-нибудь руку, но его прикосновение как будто… как будто он не касается тебя, а хватает за горло, и ты чувствуешь, что дотрагиваешься до человека, которого ещё не узнал, но уже полюбил. А ты говоришь, сначала доверие…***
Мы остановились возле храма за пятнадцать минут до начала мессы; женщины, деловито подобрав мокрые от снега подолы юбок, спешили подняться по лестнице, чтобы занять места у самого алтаря; тёплый свет, льющийся из дверей храма, тут же проглатывал их суетливые фигурки. Кролло, громко хлопнул дверью машины, огляделся. Фейтан раскрыл зонт. Я обернулась к Акуме. Главная башенка храма упиралась в низкое чёрное небо. Не говоря ни слова, мы вошли вслед за усердно крестящимися прихожанами; первые ряды темно-красных деревянных скамеек были заняты тихо переговаривающимися старушками в одинаковых цветастых платках; их шёпот тонул в мерцающем при свечах золоте внутреннего убранства. Из тлеющих лампадок пахло ладаном. Кролло запахнул плащ и устроился на самой последней скамье, вполоборота ко входу. Сквозняк, тянущийся из беспрестанно открывающихся дверей, ласково играл с его меховым воротником. Фейтан прошёл вперёд, грубовато потеснив возмущающихся женщин. Я затерялась в середине полупустых сидений, выбрав запрятанную в тени выдающегося вперёд резного клироса лавочку. Пожилой мужчина рядом со мной достал несколько потасканный молитвослов в теснённой золотом обложке. В шесть часов, когда нестройный шёпот голосов растворился под сводами храма, на бархатную дорожку, ведущую к алтарю, вышел Святой отец, держа в руках латунный крест и Библию. Он шумно прочистил горло: – И слово мое, и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы, чтобы вера ваша утверждалась не на мудрости человеческой, но на силе Божией. Я оглянулась на Кролло; в руках он держал раскрытый песенник, но взгляд его потемневших глаз будто приклеился к лицу священника. Вокруг Святого отца расплывалось уродливое, сладострастно дрожащее проклятие; и синий ореол нэна облеплял его фигуру, будто вторая ряса. Что-то было не так. Я не могла понять, что именно. – Мудрость же мы проповедуем между совершенными, но мудрость не века сего и не властей века сего преходящих, но проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей, которой никто из властей века сего не познал; ибо если бы познали, то не распяли бы Господа славы. Фейтан вдруг заерзал на скамье, подтаскивая поближе зонт. Акума раздирала даньтянь изнутри. Священник несколько нараспев читал второй стих, и проклятие за его плечами слюняво облизывалось. Я зажмурилась, отрывая от красного света внутри пульсирующий сгусток энергии; проклятие Святого отца резко повернулось в мою сторону. – Но, как написано: не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его. Проклятие подплывало все ближе; его безобразный рот истекал зловонной эктоплазмой. Я снова обернулась: теперь, когда норои отстал от священника, аура Святого отца должна была ощущаться чётче. Кролло, будто в смятении, выпрямился, захлопнул песенник. На его лице плясали блики потолочных свечей. Первая часть мессы подошла к концу. – Ибо кто познал ум Господень, чтобы судить его? А мы имеем ум Христов. Детский хор зашелестел молитвенниками на балконах храма; прихожане поднялись со скамей, и священник поднял к потолку крест. Воспользовавшись всеобщим промедлением, я нырнула в тень клироса и, прижавшись спиной к ледяной стенке, подкралась к Кролло. Он смерил меня нечитаемым взглядом. – Дай мне руку, - прошептала я. Церковный хор торжественно запел «Veni creator spiritus». – Ты — Утешитель всей земли, Ты — Бог и лучший Божий дар, Миропомазанье сердец, Живой родник, любви пожар. – Зачем? – Я хочу показать тебе проклятие. – Ты — благодать семи даров И сила вечного Отца, Ты — речь, завещанная нам, Преобразившая сердца. Кролло протянул мне руку; сухой жар кожи обжег пальцы, я прикоснулась к нежной впадинке на его ладони. Акума взвыла. – Сияньем разум просвети, Сердцам любовь святую дай И хрупкость наших бренных тел Восполни крепостью Твоей. Я вдруг почувствовала, как сильно содрогнулось его тело; Кролло крепко сжал мою руку, будто боясь, что я отпущу. Его глаза видели моими, и проклятие, вынюхивая тянущийся след энергии, размазанным пятном проплыло перед нашими лицами. – Это оно, - заговорила я. – Норои, которое стояло за священником. – Сильное. – Да. Да, очень сильное. Изгнать его? – Оставь, - Кролло все еще держал меня за руку. – У Святого отца странная аура. – Я больше ни у кого такой не видела. Как будто… Детский хор умолк; эхо их тонких голосов осело на ребристых сводах храма. – Как будто она чужая, - закончил Кролло. Священник принял у клирика гостии и позолоченную чашу с вином. Люди, закрыв песенники, выстроились в молчаливую очередь на причастие. Фейтан обернулся, скользя раскосым взглядом по лицам прихожан; Кролло едва заметно кивнул ему. – Это манипуляция, но я не могу понять, какая, - зашептал он. – Как она работает. Это не иглы и не антенны. Техника абсолютно отличается от той, что использует Шалнарк. – Точно, не похоже, что это внешнее управление. – Это может быть клятвенный нэн, - Кролло вдруг посмотрел мне в глаза. Я отбросила его руку. – Нет. Клятвенный после дарения принадлежит тому, кому его пожертвовали. Это совсем не то. Фейтан, словно мурена, выплыл из темноты бокового нефа. – Не его нэн, - несколько бессвязно проговорил он. – Дурное чувство. – Манипуляция? – Так. Допросить? Кролло сощурился: – Нет. Потом. Дождёмся конца причастия. Люди, тесня друг друга, медленно шагали между скамьями, выходя к подсвеченному мягкими бликами алтарю. Священник клал им на язык гостии и зачерпывал серебряной ложкой вино; прихожане, дождавшись «Аминь», покорно кланялись и отходили в сторону. Сгорбленная старушка в чёрном тканевом платье неодобрительно уставилась на нас; Кролло отвернулся. Причастившиеся люди возвращались на скамьи. Священник подозвал клирика, и тот откатил золотую тележку обратно за алтарь; я села справа от Кролло, но сразу же пожалела о своём решении: от его напряженной, темно-фиолетовой ауры, болела голова. Акума будто бы злорадствовала. – Братья и сестры. Думаю, что большинство из вас, если не все, чувствует как хрупка человеческая жизнь. И не спасает нас цивилизация, которой мы так гордимся, не помогает электричество, газовые плиты, обогрев, канализация, теплая и холодная вода… - Святой отец развёл в стороны руки. Меня начинало тошнить. За время мессы весь храм пропитался тяжелым запахом ладана; он оседал на коже и впитывался в волосы; ничего больше не существовало, кроме храмового ладана. Я закашлялась. Кролло чуть отодвинулся. В проповеди священника не было ничего странного, и даже в его синей чужеродной ауре не ощущалось угрозы. И даже проклятие, так и не найдя след от красной энергии, вернулось на своё прежнее место; эктоплазма заливала вымощенный мрамором пол. – Бог свою любовь нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками. Разве Тот, который для вас не пощадил Своего Сына, может отвергнуть вас от Себя? Братья и сёстры, Господь не гнушается грешниками! – Детей нет, - выронил Фейтан. Кролло поднял взгляд на клирос. – Церковный хор. Проверь, - он повернулся ко мне. – Сейчас. – Почему пытаетесь отказаться от святости, которой Он ждет от нас? Почему гоняетесь за золотым тельцом, за обманчивой перспективой земного счастия? Почему так сильно занимает вас мир сей, если он – хрупкое и ненадежное убежище? Обратитесь к Богу вашему! Принесите в вашей жизни благие плоды покаяния! Да откроются глаза ваши, чтобы вы узрели, что вовсе немного требует от нас Бог. Пригнувшись, я поднялась со скамьи, и тень от толстой колонны проглотила меня в пустоту западного нефа; торопливый стук сапог о начищенный до блеска мрамор тонул в разлетающемся эхе проповеди. Дойдя до самого средокрестия, ведущего в южный и северный трансепты, я повернула в восточную часть храма, где располагался хор. Ничем не прикрытая винтовая лестница из темного дуба, со всех сторон украшенная искусной резьбой, петляя, поднималась к позолоченным хорам; я скользнула по ступенях вверх. Наверху между крупных перил, где в темноте средокрестия прятался несколько безликий балкон для церковнослужителей, сгрудились дети в одинаковых мешковатых одеяниях. Завидев меня у лестницы, самый высокий из них испуганно вздрогнул: – Прихожанам нельзя..! Я протянула к ним руку: – Святой отец позволил мне войти. – Он никому не разрешает! - резко повысил голос мальчишка. – Я ищу своего братика. Он сбежал из дома, и мы никак не можем отыскать его. Никто не видел моего братика. Но я верю, что видел Бог. Святой отец обещал мне, что Господь направит его в храм, чтобы тот не сбился с пути. Помогите мне, умоляю! Дети жались друг к другу в полутьме балкона, с опаской оглядывая меня с ног до головы; тот самый высокий мальчик, на вид лет десяти, недоверчиво перехватил мою руку. – Воистину Господь помогает заблудившимся, - важно проговорил он. – Как твой брат выглядит? – С рыжими волосами и светлыми, почти желтыми глазами. Такой… немного раскосый взгляд. Он очень худой и высокий. Ему только-только исполнилось четырнадцать. Видели такого? Мой братик… - я все не отпускала мальчишку. Его некрепкое сознание сквозь мои пальцы сжимала Акума, и чужая память расплывалась перед глазами. Репетиция гимнов, Святой отец бьет указкой по песеннику, веселье, чьи-то веснушчатые руки, прячется за рясой, не отглаженный воротничок; сворованная гостия тает на языке; да святится имя Твое, да приидет Царствие Твоё; из-за шторки я подглядываю как священник глотает серебряный крестик, мне отчего-то очень страшно, я бегу рассказать другим, но мне никто не верит! плотно зашнурованные ботинки, песенник в руках, вечер, Святой отец дочитывает второй стих. Я отняла ладонь. – Такого не видели, - пожал плечами мальчишка. – Галиас, пойди сюда. Из-за спин послушников выкатился белобрысый пухлый ребенок: – Чего тебе? – Видел ее братика? Ты все время около входа отираешься. Заходил кто-нибудь? – Не знаю, - прогудел Галиас. – Не видел. Спроси сестру Кэт. – Она же в трапезной, куда я сейчас, по-твоему, спущусь? - начал кипятиться мальчик. Он вдруг снова обернулся ко мне. – А что ещё тебе Святой отец говорил? – Больше ничего… Я хотела попросить остаться здесь, подождать братика в самом храме, но он почему-то не разрешил. – Это, значит, тебе такое наказание, - проговорил Галиас. – А тебя, Нонан, если будешь наговаривать на отца Вострефа, тоже Господь накажет! Нонан мигом оскалился: – Я не наговаривал! Я своими глазами видел это, зачем мне врать?! Ты просто… просто… Ай! – Ну что я? Я просто тебя предупреждаю. Бог ведь нас всех насквозь видит. – Замолчи! Замолчи! Мальчишка раздраженно толкнул Галиаса; стоявшие в стороне дети попятились. Святой отец заканчивал проповедь. – Ложь — это грех, - я положила надувшемуся Галиасу руку на плечо. – Зачем бы он стал грешить в святыне? Не суди да не судим будешь. Помнишь такое учение? В его памяти не было ничего стоящего; Акуме хотелось лишь изорвать чужое сознание. – А Вы, тётя, может, тоже нас обманываете? - зардевшись, фыркнул он. – И нет у Вас никакого братика. Зачем пришли сюда? – Твоё право не верить. Вы хорошие люди, спасибо за доброту ко мне. Помолитесь за нас с братом, а я помолюсь за вас. Нонан в волнении схватил меня за руку: – А как вас зовут? Я мягко отняла его пальцы. – Хино и Радзар. Я стала спускаться вниз; за моей спиной шептались дети, и было слышно, как их ещё не сломавшиеся голоса отскакивают от деревянных полов балкона. Святой отец в самом центре храма снова воздел руки к небу: – Грех никого не может остановить, если данный человек попытается побеждать свою слабость покаянием. Единственная преграда, которая может встать между нами и Богом – это наша собственная воля. Лишь тот, кто не желает прийти к Богу – никогда не увидит счастья, которое Он уготовал всем, любящим Его. Покайтесь! Бог не гнушается грешниками! Он на кресте жизнь свою положил за них! Аминь. Кролло, почувствовав меня за спиной, обернулся. От его плаща стало пахнуть ладаном. – Докладывай, - скомандовал он. – Дети в порядке, ни у кого нет чужеродной энергии; телесного страха тоже нет, проклятий не видела. Ещё я просмотрела память двоих. – И? – Один мальчишка видел, как Святой отец проглотил с утра крестик. Кролло нахмурился: – Проглотил крестик? – Да. Он стоял у алтаря в одиночестве, а потом засунул в рот крестик и проглотил. – Бред, - высказался Фейтан. Я пожала плечами. – Память может искажаться, - серьезно проговорил Кролло. – Особенно детская. Ты можешь почувствовать такое искажение? – Нет, я вижу только то, что осталось в сознании носителя. Только его восприятие. Люди — не камеры, чтобы можно было так же уверенно ими пользоваться. – Даже камеры иногда хватают блики, - с усмешкой заметил он. – Нужно проверить священника. – Как? – Я пойду на исповедь. Фейтан с неприкрытым ужасом посмотрел на Кролло. Тот бесцветно улыбнулся: – В исповедальной кабинке нас будет разделять только ширма. Я окажусь максимально близко. – Почему не идти так? - спросил Фейтан. – Если взрыв будет сегодня на мессе, я заглушу его в самом эпицентре и сразу же узнаю, какой техникой пользуется подрывник. Если не сегодня — я засвечу свою ауру и спровоцирую его напасть. Он захочет устранить меня без посторонних глаз, иначе при открытой атаке разбегутся люди. Теперь очевидно, подрывники выполняют чьи-то указания; сорвать тщательно готовившийся теракт, значит, разозлить своего босса. Поэтому кабинка — лучшее место. Я поймала его взгляд. – Мы даже близко не смогли определить его нэн, да даже просто понять, его ли он! Что это за манипуляция? А ты сейчас хочешь пойти на исповедь и либо подорваться вместе со Святым отцом, либо подраться с ним, - начала раздражаться я. – Откуда ты знаешь, какие будут последствия? – Ты спрашиваешь, откуда я знаю, что смогу победить, - спокойно переспросил Кролло. – Да. Да, я спрашиваю именно это. Кто-то говорил, что нельзя рисковать людьми. Фейтан вдруг приставил мне зонт к горлу: – Не разговаривать так с боссом. Кролло мягко оттеснил его: – Ты будешь рядом. Мне захотелось влепить ему пощечину; Акума клокотала у самого горла. Фейтан с ледяной злобой уставился на мою шею. – Ладно, - ответила я. – Я буду рядом. Если это приказ нашего босса. Кролло как-то странно улыбнулся и направился в сторону исповедален. Последний раз бросив взгляд на хоры, я двинулась следом.