***
– Что будешь делать, если тебя на экзамене поставят с кем-нибудь из нас? - Гето шёл, пиная носком потасканной дзори камешек. – Буду сдавать. Как все. – У тебя рука не поднимется. Мы шли вдоль тренировочных площадок; молодые послушники, едва принятые в монастырь, под палящим солнцем отрабатывали удары на толстых деревянных столбах; все поле рябило от развивающихся белых юкат. Шумели клены. – Жарко сегодня, - я вытерла пот со лба. В траве нескончаемым гулом стрекотали кузнечики. Гето хмыкнул. – Не ответишь мне, значит. – А что ты хочешь услышать? Что я правда не смогу стоять против кого-то из вас? Так я смогу. И ты ещё по шее получишь! Он тихо рассмеялся. – Нас с тобой не поставят вместе, - Гето положил мне руку на плечо; разгоряченная ладонь обожгла кожу. Стоял невыносимо душный июль. – У Учителя другие планы. – Он тебе о них лично рассказал? – Нет. Я просто чувствую, что будет именно так. – Ну и как? - я все же увернулась от затянувшегося прикосновения. – Ты будешь с Аюной. Мы остановились в прохладной бамбуковой роще, где ветер игриво колыхал острые сочные листья; мне вдруг страшно захотелось пить. – Экзамен только через семь месяцев, - устало ответила я. – Зачем сейчас об этом думать? – Я просто хочу, чтобы ты перестала обо всех заботиться, - Гето посмотрел мне в глаза. – Серьезно. Твоё отношение к людям… может в итоге навредить тебе самой. – О чем ты вообще говоришь? Какая забота? – Да обыкновенная. Тебе нож к горлу приставят, а ты все равно будешь беспокоиться о ком-то другом. Зачем так делать? – И при чем тут это? - я тронула стебель бамбука, и нежная, едва заметная влага осталась на кончиках пальцев. – Не понимаю, о чем мы сейчас разговариваем. – Просто думай иногда о себе тоже. Пожалуйста. Ты отдаёшь себя другим людям, а они не делают того же взамен. – Делают, - резко ответила я. – Ты делаешь, Годжо. Мой брат делает. Родители. – А кто ещё? Я замолчала; на Китаяму стало опускаться полуденное марево. – Ты не любишь Аюну, - произнёс Гето. Из высокой травы на самом склоне вдруг вылетела напуганная нашими голосами сероватая птица. Я зажмурилась. – Решил мне все разом сегодня вывалить? – Я к тому, что даже не любя ее, ты станешь поддаваться. Просто потому что не сможешь по-другому. Не сможешь драться, как умеешь. И Учитель это давно заметил. Поэтому однозначно поставит вас вместе. – Думаешь, что настолько хорошо меня знаешь? - фыркнула я. – Уверен, что я стану поддаваться? И это на экзамене-то? – У тебя слишком большое сердце, не помещается в груди. И кто-нибудь в него обязательно воткнет нож. – Один воткнет, а другой вынет, - я пожала плечами; мы двинулись дальше, к храмовому пруду. – Значит, я просто подожду этого «другого».***
Мы снова собрались в зале; Кролло, вытянувшись у доски с картами, как и вчера, взял в руки указку. – Очевидно, что Святой отец заразил не всех прихожан, - начал он. – Проверять каждого, кого засекла камера, мы не можем: попросту потеряем время. Нужно сделать выборку. – По какому принципу? - спросила Мачи. – По одежде и количеству тех, кто пришёл на мессу вдвоём. Или втроём. Конечно, наша выборка будет недостаточной, но я думаю, целями заражения стали семейные пары с детьми. Во всех взрывах есть похожий элемент: страдают дети; поэтому в первую очередь нам нужно ориентироваться именно на них. – На вечерние мессы обычно не берут детей, - задумчиво проговорил Шалнарк. – Значит, их заражённые родители должны как-то… подействовать на них? Что-то с ними сделать? Кролло кивнул: – Именно. Я считаю, заражать самих детей нет смысла. – Потому что смерть должна быть мученической, - выдохнула я. – Заражённые не чувствуют боли при кончине. При взрыве, например. Они ведь просто как бомба — сдетонировали и все. – Да, - с готовностью согласился он. – Думаю, идея заключается именно в этом. – Какой больной ублюдок этим занимается?! - вскипел Нобунага. Мачи снова осадила его сильным пинком. – Босс, почему выборка по одежде? - спросил Финкс. Взгляд Кролло мгновенно заледенел: – Жители окраин не ходят на мессу. – Точно, - Финкс стушевался. – Прости. – Будем выбирать супружеские пары, - Кролло одним резким жестом остановил поток его извинений. – Одетые максимально… богато. Затем проверим их адреса. Полагаю, дальше нового района искать будет бессмысленно. Он повернулся ко мне: – А ты займись проклятиями. Если есть вероятность выцепить хотя бы одно, мы должны этим воспользоваться. Я кивнула. Кролло, помолчав пару секунд, протянул мне ладонь: – Когда найдёшь что-нибудь, позови. Я сам хочу посмотреть. Что делать с его вытянутой рукой я так и не придумала; поэтому, неловко хлопнув Кролло по пальцам, я встала и направилась к выходу. За моей спиной кто-то раздраженно выдохнул. Задний двор особняка замело ещё сильнее; ночной снегопад укрыл все дорожки, петляющие от многочисленных входов в здание, скользкой ледяной коркой. Казалось, Метеор промёрз насквозь и больше никогда не оттает. Я снова вытащила одати и с силой воткнула в груду наста; раскрасневшееся лезвие звонко лязгнуло и, задрожав, вонзилось в землю почти до самой цубы. Снег растрескался алыми потоками энергии. Я увидела семь слабых проклятий болезни, прицепившихся к истощенным старикам и чахоточным старухам в грязных оборванных одеждах, с сальными, поредевшими от нехватки солнца и свежих продуктов волосами. Запах гниения впитался в их оплавленные болезнью тела, и дряблая кожа, испещрённая глубокими морщинами и фиолетовыми трупными пятнами, сотрясалась от частого дыхания. Меня затошнило. Ещё одно проклятие осело на плечах молодой женщины, опухшей от длительного голода: под тонким лоскутным одеяльцем она прятала крупные, посиневшие от сильного отёка, ноги. Норои за ее спиной мерзко облизывалось, исходя зловонной эктоплазмой; женщине оставалось недолго. Некоторые проклятия прилипли к детям из нового района, но и эти норои не питались телесным страхом. Я вытащила одати и, обернувшись к особняку, вдруг заметила на каменном балконе Кролло. Он стоял, опершись локтями о шероховатый толстый край парапета, поставив правую ступню между балясин, и ледяной ветер с пустыря трепал его плащ, играясь с меховым воротником. Я махнула рукой. Кролло, явно наблюдая за мной с самого начала, развернулся и исчез в темнеющем дверном проеме. Моя комната была через стенку. Кролло, аккуратно ступая по жёсткой корке снега, подошёл ко мне со спины: – Увидела что-нибудь? – Семь проклятий, но все не то, - я покачала головой. – По городу ещё бродит парочка сильных норои, но они ни к кому не прилипают. – Почему? – Трудно сказать. Такие духи возникают из аккумулированной проклятой энергии и обычно считаются мстительными. То есть они возникают не естественным образом, как, например, природные проклятия, а формируются из-за большого количества сильных негативных эмоций. Чем больше людей злится, или боится, или испытывает к чему-то ненависть, тем выше вероятность рождения разумного и мощного норои. Я видела такие проклятия в больнице и окружной тюрьме Кука Нью. Кролло слабо кивнул: – Все равно покажи. – Ты растрачиваешь свою энергию, - заметила я. – Хоть ты и видишь проклятия через меня, какая-то часть энергии из твоего даньтяня все равно уходит. Фактически в никуда. – Разве пользователи джуджутсу забирают энергию? - удивился он. Я прикусила язык. – Просто лишний раз лучше не рисковать. – Переживаешь за меня? – Клади руку на цуку, - я начала раздражаться. – И смотри в меня. Кролло обхватил ладонью перевязанную рукоять меча и, прикрыв глаза, глубоко выдохнул. Под веками заплясали бардовые пятна; Акума зацарапалась в животе, и Кролло, будто бы почувствовав ее присутствие, сильнее сжал пальцы. Перед нами стали проноситься проклятия: все те же умирающие люди, грязные улицы окраин Метеора, плачущие дети в грудах гниющего мусора, женщина с опухшими ногами; теперь она сидела на кровати, бездумно поглаживая вздувшийся от водянки живот. Два сильных норои, дрейфующие между полуразрушенных зданий, подрагивали от переполнявшей их проклятой энергии: они родились из застарелой людской ненависти. И за их спинами вдруг мелькнуло алое церемониальное кимоно. Акума визгливо взвыла, пытаясь проскользнуть через ладонь Кролло в его даньтянь; я схватилась за живот. Боль растекалась по всему телу, заполняя каждую косточку и каждый сосуд; я глухо застонала, ещё крепче сжимая будто нарочно выскальзывающую из взмокшей ладони цуку. Красное кимоно вдруг задрожало, словно язык огня, сотрясаясь в надрывном плаче, и я увидела бледную тонкую руку в шелковом, расшитом золотом, рукаве. Аюна. – Почему ты не одна?! - она бросилась мне в ноги. – Почему?! Почему?! Почему?! Ты обещала быть рядом! Кто это с тобой! Кто! Ее лицо исказилось. – Убью, - взвыла Аюна. – Убью! Убью! Убью! Она вцепилась мне в руку, раздирая кожу под запястьем; на землю хлынул красный, шипящим потоком заливая улицу, попадая на ступни, въедаясь в одежду. Я почувствовала дрожь в чужой руке: Кролло было нестерпимо больно. Акума исступленно закричала, сливаясь с моим голосом: – Уходи..! Одати выскочил из земли и тут же рассеялся в воздухе. Я в ужасе схватила Кролло за щеки: – Прости, прости, прости! Ты в порядке? – Да, - он хрипло выдохнул, все еще держась за бок. – Что это было? – Проклятие. Ужасно сильное… – И ты что, его раньше не видела? Когда проверяла город. – Нет, - соврала я. – Я его даже не почувствовала. Он вдруг скинул мои руки: – Не трогай меня больше. Это проклятие похоже на те, что мы ищем? Я вспомнила его протянутую утром ладонь. – Нет. Оно совсем другого уровня. – Это может быть как-то связано с подрывниками? Или с заражёнными людьми? – Нет. – Тогда с чем? – С ненавистью и сожалением, - я посмотрела ему в глаза. – С яростью. С неуемной жаждой убийства. Это очень нехорошее проклятие. Кролло молча сощурился; в его взгляде я прочитала недоверие. – Ладно. Возвращаемся, - повернувшись спиной, он зашагал к особняку, ступая ровно по своим следам. Мне отчего-то сделалось горько. Мы вернулись в зал к десяти часам; Шалнарк уже распечатал несколько смазанных фотографий прихожан: в опустившейся темноте улицы было не различить их лиц, и он сильно высветлил снимки. Шесть замужних пар средних лет под ручку выходили из храма; их чистые светлые одежды развевались на ветру. Одна из женщин придерживала затянутыми в узкую перчатку пальцами фетровую шляпку с разноцветными перьями. Когда я вошла вслед за Кролло, Шалнарк задумчиво развешивал фотографии на карте, прикалывая каждую из них красными блестящими кнопками. – Босс, посмотри, - он кивнул на доску. – Вот, что получилось. Мы отобрали максимально подходящих под твоё описание, но их, мягко говоря, оказалось совсем немного. – Что с остальными? - Кролло придирчиво оглядел снимки. – Либо были поодиночке, либо не так хорошо одеты. – То есть, похоже, что не из нового района? – Так точно, - закивал Шалнарк. – Я думаю, большинство пришло именно из старого Метеора. Я придвинулась поближе к Нобунаге: – Чем окраины отличаются от старого Метеора? - шепотом спросила я. – Старый Метеор когда-то был центром, и там жили главные мусорщики и городской Старейшина. – Старейшина? – Ага, - Нобунага почти полностью растянулся на моем плече, ещё сильнее понижая голос. – У Старейшины была способность делать из людей живые бомбы, поэтому когда кто-то напал на Метеор, Старейшина превратил своих братьев во взрывающиеся марионетки. Так и победил. Теперь эта способность у босса. – Опять взрывы… Как он ее получил? – Ну, уж это не знаю. Короче говоря, старый Метеор — ещё приличное место. Там до сих пор не самые последние люди живут. И ещё есть красивая гора Эстрелла. Я открыла рот, чтобы спросить об остальных районах, но вдруг поймала на себе нечитаемый взгляд Кролло. – Есть предложения по делу? - излишне ровно поинтересовался он. Нобунага сразу же выпрямился, отсаживаясь от меня сантиметров на сорок. Я покачала головой. – Тогда разделяемся на группы и проверяем эти пары. Шалнарк уже выяснил их адреса. – Да, - с гордостью подтвердил Шалнарк. – Босс, как разбиваемся? – Шизуку, Франклин; Фейтан, Боноленов; Мачи, Кортопи, Шалнарк; Финкс, Каллуто; Сона, Нобунага. И я, - он хлопнул указкой по карте. – Разбирайте районы, и выступаем. – Пойдёшь один? - удивилась Мачи. Кролло несколько безразлично махнул рукой: – Будем на связи. Шалнарк, готовь внутреннюю рацию. – Два мечника вместе, - Нобунага легонько пихнул меня локтем. – Вот и выясним, кто лучше. Я кисло улыбнулась. Кролло, последний раз бросив на нас взгляд, спешно вышел из комнаты.***
В Йорк-шине зацвела акация, и тёплый весенний ветер разносил медовый аромат крошечных желтых цветков по всему городу; со всех районов в центральный парк стекались люди, чтобы полюбоваться ее коротким, но пышным цветением. Тогда всю неделю стояла хорошая погода, и мы выбрались на долгую пешую прогулку. Хисока с видимым удовольствием принюхивался. – Вот это настоящая весна, - он с шумом втянул носом воздух. – Не то, что в Кука Нью: после сопливой зимы сразу же жара. – А в Вергеросе как было, помнишь? - я улыбнулась; мягкие, по-весеннему тёплые лучики света запутались в ярко-розовых волосах Хисоки. – Снег не сходил до середины мая. А под ним — чахлая травка. И иногда подснежники. – Холодно там было. – Да, - согласилась я. – На островах Джаппонии тоже почти сразу — жара. И почти до самого октября ходишь, потеешь. Мы проходили мимо округлых желтых кустиков акации, даже своими соцветиями напоминающих маленькие солнышка. На свежих сочных ветках деревьев радостно чирикали воробьи. – Скучаешь? - осторожно спросил Хисока. Я хмыкнула. – Когда забываю, что у меня внутри — да, скучаю. Очень-очень скучаю, иногда даже выть хочется. А когда она… когда… проявляется, мне становится тошно от себя. Может быть, из моей ненависти к этому телу даже родится какое-нибудь сильное проклятие. Хисока взял меня за руку: – Ты не виновата. – Я о вине и не говорю. Я просто отталкиваю всех вокруг, порчу им жизнь, даже прерываю… – Прекрати, - перебил он. – Зря я об этом заговорил. Прости. – Да нет, это ведь правда: я теперь, пожалуй, кроме тебя, никому и не нужна. – А родители? – Они же не знают, что случилось. И если бы узнали… отказались бы от меня, - я пожала плечами. Хисока вдруг поглядим меня по щеке. – Посмотри лучше на цветы, - ласково проговорил он. – Подыши воздухом. Завтра можем сходить на пленэр, хочешь? Я уткнулась лбом ему в грудь: – Я хочу, чтобы меня любили. Без истерик, психозов, каких-то сцен. Хочу, чтобы… просто любили. Ни за что. Порыв ветра сорвал желтый цветок акации*.***
Нобунага водил очень, очень плохо: под его ладонями нервно скользил руль и до визга шин выкручивались колёса; с бешеной скоростью мы неслись по обледеневшим дорогам пустыря, и усилившийся ветер трепал машину из стороны в сторону. Ремень безопасности больно врезался в шею. Пару раз я одёргивала Нобунагу, но моих увещеваний хоть немного притормозить, конечно же, никто не слушал. На очередном повороте мне показалось, что даже Финкс водит чуточку лучше. Нам досталась западная часть нового района, вплотную примыкающая к высокой серебристой радиобашне; ее заострённая верхушка, венчающаяся антенной, прорезала низкие снеговые облака, недвижно зависшие над Метеором. Нобунага бросил машину во дворе, рядом с крошечным продуктовым магазинчиком; сидящие на свеже выкрашенных лавочках пожилые женщины проводили нас испытующими взглядами. Мне вдруг вспомнился Йорк-шин. – Что, если их не будет дома? - я оглянулась на детскую площадку; копающийся в округлой песочнице мальчуган с интересом разглядывал катану на поясе Нобунаги. – Сегодня выходной, куда они денутся… - пробубнил он. – На крайняк вскроем дверь. Кстати, на, скажи боссу, что мы приехали. Нобунага протянул мне маленькую рацию, по форме напоминающую складной телефон с кошачьими ушками; точно таким же, только чуть больше, пользовался Шалнарк. Я нажала на кнопку, и из приемника полились шипящие помехи; на всякий случай я все же проговорила в динамик пару фраз: «Прибыли. Идём в дом». Кролло ничего не ответил. Мы наконец зашли в чистый и светлый подъезд с большой бетонной лестницей; пол, выложенный голубоватым кафелем, поблескивал под вытянутыми потолочными лампами. Стены небольшого коридорчика, ведущего к лифтам, сверху донизу были увешаны какими-то объявлениями и крупными глянцевыми плакатами, заботливо оформленными в деревянные рамки. На пару секунд я остановилась возле портрета мужчины в темно-синем пиджаке и белой накрахмаленной рубашке; вокруг его полной шеи был обвязан галстук в мелкий цыплячье-желтый горошек. Нобунага, заметив, что я разглядываю снимок, презрительно фыркнул: – То же мне, висит тут. Меня одно его лицо бесит. – А кто это? - я ткнула на табличку с именем мужчины. – Зорнун Форетти. – Мэр Метеора. – В Метеоре есть мэр? – Ну конечно, - Нобунага с силой вдавил кнопку вызова лифта. – Кто-то же должен официально представлять город. Вот его рожу и развесили по всем домам. – Я почему-то подумала, после твоего рассказа, что в Метеоре избрали нового Старейшину. А тут, оказывается, мэра… – Никто его не избирал! - разозлился Нобунага, резко шагая в едва раскрывшуюся кабину. – Он как марионетка: что ему скажут, то и делает. Просто светит своим жирным лицом на всяких мероприятиях, будто сам отстроил новый Метеор. Я говорил, нужно было найти хоть кого-нибудь посимпатичнее! Я хотела было спросить, кто назначил этого Зорнуна мэром, как лифт, коротко пискнув, остановился на пятом этаже. Нобунага все еще кипятился, бубня себе под нос какие-то по-детски смешные оскорбления. Я подумала, что лучше спрошу про мэра у Кролло. Нобунага нетерпеливо позвонил в дверь, однако ни через минуту, ни через две никто нам так и не открыл. Я попробовала постучаться, но мягкая обивка будто бы нарочно скрадывала все звуки; мы стояли плечом к плечу, и тишина заставленного каким-то хламом коридора словно глотала нас в самое сердце дома. – Надо вскрывать, - вздохнул Нобунага. – Не хотелось бы, конечно, но ждать мы не можем, - согласилась я. – У тебя есть чем? Он вдруг выхватил катану и с силой рубанул по замку: дверная ручка, лязгнув, рассыпалась мелкими острыми железками нам под ноги. Нобунага с особой гордостью убрал меч в ножны. А можно было открыть самой обычный фомкой, подумала я. – Заходим, - Нобунага с ноги распахнул дверь. И сразу же в нос ударил запах старой запекшейся крови. Мы вбежали в первую попавшуюся комнату, оказавшуюся небольшой светлой гостиной; огромный ковёр, расстеленный по всему полу, был запачкан темными пятнами: кое-где даже были различимы следы босых ног. Возле самого окна, привязанный обоими руками к стальному карнизу, висел мальчик; его истерзанное, полностью обнаженное, худенькое тельце почернело от разинутых, почти чёрных ран. На раскинутых ладонях виднелись рваные одинаково крупные отверстия, из которых когда-то сочилась, а теперь застыла потеками на кремовых атласных шторах кровь. Ноги мальчишки были обвязаны жёсткой бечёвкой, и у самых его ступней на коленях, прислонившись к стене сложёнными в молитвенном жесте руками, застыли его родители. От увиденного меня страшно затошнило. Нобунага, с усилием стряхнув оцепенение, схватил меня за плечо: – Звони боссу, - прошептал он. – Прямо сейчас. * — акация желтая: «мне жаль, что любовь ушла».