Акай

Меня разбудил Кролло, с особой грубостью выбивший дверь в комнату: замок, на вид прочный и специально несколько раз проверенный лично мной, с треском полетел на пол; погнутые железки зазвякали по плитке. Я в ужасе подскочила с кровати, запутываясь в сбившемся одеяле; Нобунага, совсем не кстати решивший остаться у меня на ночь, дёрнулся и до хруста несчастной деревяшки ударил ногой об опору для балдахина. Лицо Кролло вытянулось от удивление, едва он заметил барахтающегося за моей спиной Нобунагу. Мне показалось, на пару секунд Кролло искренне забыл, как дышать; а затем я увидела мгновенно побагровевшие кончики его ушей. – В зал. Быстро, - скомандовал он и фиолетово-чёрным вихрем унесся обратно в коридор. Я схватилась за голову. – Черт побери, у меня чуть сердце из груди не выскочило! - Нобунага наконец более-менее уверенно смог встать на ноги. – Я подумал, что у нас потолок обвалился! Ничего не отвечая, я стала быстро натягивать сапоги на ходу, неловко застегивая молнию уже у самой двери. Платье измялось сверху донизу: я страшно разозлилась на себя вчерашнюю, которая отчего-то поленилась даже переодеться. Черт, черт, черт! Не дожидаясь Нобунагу, я буквально слетела с лестницы, поскальзываясь на растянутом коврике; из другого крыла особняка почти в таком же испуге выбежал Шалнарк. На голове у него было настоящее воронье гнездо. – А! - он спешно махнул рукой, завидев меня в вестибюле. – У нас три взрыва! – Что?! – С разницей в пять минут! - наконец добежав до парадных дверей, Шалнарк больно схватил меня за плечо, утаскивая в зал. В комнате уже собрались Фейтан, Кортопи, Франклин и Мачи, с силой тёршая покрасневших от недосыпа глаза. Кролло нервно стучал пальцами по доске с развешанными картами. Шалнарк впихнул меня в зал, с лету опрокидывая на диван; я приземлилась в гору набросанных подушек рядом с Франклином. Он тут же вытащил меня за поясницу наружу: – Ну и утречко, - пробубнил Франклин. – Три взрыва. Три! – А где? В Метеоре? – В Ларкиде, Ичорке и Клустине, точно как в прошлый раз. Черт бы побрал этого Левиала… Следом за нами, лихорадочно толкая друг друга, вбежали все остальные: помятые, растрепанные и не выспавшиеся; Шизуку была в розовой пижаме и без очков. Нобунага замыкал цепочку. – Что случилось?! - воскликнул он. Кролло припечатал его тяжелым взглядом; я даже вздрогнула: настолько колючих и одновременно ледяных глаз я… еще никогда не видела. Мне до мурашек захотелось отвернуться. – В шесть двадцать, шесть двадцать пять и шесть тридцать в Ичорке, Клустине и Ларкиде соотвественно было совершено три теракта. Здесь, здесь и здесь, - он развернулся обратно к картам, помечая красным фломастером места взрывов. – Распределяемся по группам и выезжаем. Сначала нужно вживую осмотреть города. Думать будем потом. Он вытащил из кармана целую связку ключей от машин и бросил на стол: – По четыре человека: Мачи, Шизуку, Кортопи и я поедем в Ичорк; Каллуто, Франклин, Боноленов и Сона — в Ларкиду; Нобунага, Шалнарк и Финкс — в Клустин. Выдвигаемся. Быстро. Все повскакивали с дивана; Франклин одной рукой выцепил из гудящей толпы меня и чуть не задавленного маленького Каллуто, а другой — подтащил к себе Боноленова. Мы бросились на задний двор. Выбегая из зала, я в последний раз обернулась на Кролло: он спешно затягивал ремни на своём разошедшемся плаще. Акума больно заскреблась в животе; мне отчего-то до крика не хотелось отпускать его, но и поехать вместе с его группой не представлялось возможным. Я открыла рот, чтобы окликнуть его напоследок, но Боноленов жестко дёрнул меня за руку, утягивая в коридор. Фигура Кролло мгновенно скрылась за поворотом. Что-то случится, подумала я. С ним обязательно что-то случится. Мы запрыгнули в машину: я с Каллуто — назад, Боноленов — вперёд; Франклин уверенно сел за руль. Вслед за одинаково чёрной вереницей, стремительно ускользающей в синеватые, предрассветные, мартовские сумерки, выехали и мы. Франклин с силой выжал педаль газа, до пронзительного визга выкручивая колеса. Машина рванула вперёд, оставляя на девственно чистом снегу глубокие следы от протекторов шин. Дорога до Ларкиды была разбитой и скользкой, и несмотря на то, как аккуратно водил Франклин, нас то и дело выносило на обочину, закручивая в длинном тошнотворном вираже. Боноленов подозрительно часто сглатывал. Бесконечная пустота свалок перемежалась с заброшенными заводами и проваленными ртами припорошенных снегом рудников. Пейзаж не менялся, куда бы мы не сворачивали: Ларкида или Метеор, замызганная табличка с указанием поворота на Ичорк или поржавевшая, некогда зелёная стрелка на Клустин — все выглядело одинаково унылым и серым. От постоянной тряски грязновато-белое полотно за окном стало напоминать мне телевизионную статику. Мы молчали. – Я, конечно, не хочу подвергать сомнению приказы босса, - неожиданно проговорил Франклин. – Но мне кажется, наши силы как-то… неправильно поделили? – Почему? - глухо спросил Боноленов. – В Ичорке произошёл первый взрыв, так что времени с него прошло больше, чем со взрыва в той же Ларкиде. Я бы отправил туда Сону вместо Шизуку. Опять же, никого не хочу оскорбить или унизить. Я протерла пальцем запотевшее стекло: – Да я бы тоже туда себя отправила, если честно. – Ты лучше отслеживаешь нэн, чем все, кого выбрал с собой босс, - согласился Франклин. – Не понимаю такую расстановку сил. Зачем ему там понадобился Кортопи? А зачем в Клустине два усилителя? – Наверное, у Кролло изначально был какой-то план. – Может… Боноленов вздохнул. Каллуто за всю дорогу так и не произнёс ни слова. Нехорошее предчувствие продолжало туго скручиваться в груди почти до самого въезда в Ларкиду. Едва мы пересекли черту города, пустырь резко оборвался, и на его месте стали стремительно вырастать гряды десятиэтажных домов и коптящие трубы заводов. Ларкида была больше Метеора, богаче и намного чище: рабочие в ярко-оранжевых жилетах усердно расчищали улицы, сбрасывая лопатами снег в специально подогнанные грузовики; прилично, хоть и несколько просто, одетые люди торопились на работу, пачками утрамбовываясь в подъезжающие автобусы. Нигде не было выбитых стёкол и разодранных мусорок, и проезжая мимо городского парка, я вдруг увидела тощий рядок деревьев. В Ларкиде росли деревья. Я радостно заерзала на сиденьи, стараясь получше разглядеть их шероховатые стволы. – Ты чего? - удивился Франклин. – Здесь есть растения! Я думала, в округе Метеора вообще ничего не растёт. – Так Ларкида изначально была нормальным промышленным городом. Тут и администрация настоящая, да и люди зарабатывают себе на жизнь по-человечески, а не копаясь на вонючих свалках. Это Метеор мы вырастили прямо из мусора, поэтому он пока такой. – «Мы»..? – А кто ещё? - усмехнулся Франклин. – Половина Паука — выходцы со свалки, и босс в том числе. Он сам и решил восстанавливать Метеор, когда мы хоть немного денег накопили. Да и теперь только так: с любого задания большая часть идёт на город, а меньшую мы между собой делим. Босс для себя вообще почти ничего не берет. Только на наши домашние нужды: починить там что-нибудь, машину новую купить… на продукты, когда мы там все вместе живем, тоже он выделяет. Самолёт ещё купил. Недавно. Я вдруг почувствовала сильный спазм в груди, будто кто-то перекрыл кислород, схватив меня за горло. – Я не знала… – Тебе никто не рассказал? - Франклин посмотрел в зеркало заднего вида. – Босс начал с центра и сейчас постепенно приводит в порядок окраины. Естественно, там все еще грязь и голод, и люди мрут, как мухи, но все равно. Прогресс есть. Мы тоже помогаем посильно. Только последние три года… три же? В общем, эти последние годы мы, конечно, так усиленно Метеором не занимались. Хотя босс только это и делал. – Он мне сказал, что это новая администрация постаралась, - наконец выдохнула я; легкие потянуло болью. – Хотя Нобунага что-то говорил про подставного мэра! – Да, этот жирдяй Зорнун Форетти. Его босс где-то откопал и посадил в кресло мэра, чтобы нам самим публично не «управлять» городом. И чтобы с Метеором уже начали считаться, а не только запихивать ему в глотку мусор. – Вы так много сделали для города… Я… Хах, - я никак не могла подобрать нужных слов. – Когда мы ехали из Клибаса, я сказала, что у тех, кто так помог Метеору, большое сердце. А теперь я знаю, что это сердце ваше. Вы хорошие люди. Франклин фыркнул: – Не начинай со своим «вы добрые, вы хорошие». Мы не добрые и не хорошие, Сона. Босс был прав: ты нас совсем не знаешь. Посчитала бы ты, скольких людей мы прирезали, сразу же б из машины выскочила. – Человеческая добродетель умеет находить «золотую середину» между двумя крайностями: недостатком какого-то качества и его избытком, - возразила я. – Раньше так говорили: «Как в страстях, так и в поступках пороки переступают должное либо в сторону избытка, либо в сторону недостатка, добродетель же умеет находить середину и её избирает». Я в это верю. – Бесполезно с тобой говорить, - вздохнул Франклин. Мы подъезжали к месту взрыва.

***

До финального экзамена в монастыре оставалось три месяца, и послушники, от старших, поставленных настоятелем наблюдать за сдающими, до самых младших, едва выучившись базовые техники, все пребывали в особом, волнительном настроении. К нам снова прикрепили Окаду, а вместе с ним ещё троих послушников-погодок: долговязого светловолосого Нанами, улыбчивого Хайбару из десятой минка и уставшую на вид девушку с темными кругами под глазами; Окада сказал, что ее звали Сёко. Годжо ожидаемо прилепился к самому молчаливому из всех нас — Нанами; и теперь за Нанами таскался не только жизнерадостный, милый Хайбара, но и болтливый и приставучий Годжо. Он садился с ним в столовой, воровал с тарелок еду, нарочно путал их вилки и гаденько смеялся с собственных выходок. Нанами, степенно поправляя двумя пальцами очки, лишь презрительно отворачивался. Окада пытался остановить эти шутки, откровенно переходившие в издевательства, но Годжо каким-то чудом каждый раз выходил сухим из воды: ему никогда не попадало. Теперь мы тренировались вместе, и наше привычное разделение для спаррингов — Гето и я, Аюна и Годжо — разбавилось ещё тремя людьми. Учитель ставил нас вразнобой, меняя партнёров каждые полчаса: за один день я могла практиковаться и с Хайбарой, и с Сёко, и — совсем неожиданно для меня — с Годжо. С ним было тяжело: хотя Учитель и запрещал использовать на тренировках «бесконечность», чтобы создать равные условия боя, повалить Годжо на татами оказалось для меня очень, очень непростой задачей. Он уворачивался от ударов, извиваясь, словно угорь, а затем, едва я отвлекалась на постановку следующего движения, он бил, как тот же самый угорь: сильно, будто бы током. К концу дня я возвращалась в минка в синяках и ссадинах, уставшая, злая и расстроенная. Учитель ничего не говорил. Не поправлял мои выпады, не комментировал удары; я пыталась спрашивать, что делаю не так, но он лишь улыбался и, поглаживая бороду, молчал. И Годжо продолжать валить меня на татами, заламывая руки и до пронизывающей боли давя коленом на выгнутую поясницу. – Что я делаю не так? - я кинула камешек в озеро. Вода разошлась кругами. Мы сидели на берегу, и Гето вырезал из высушенной деревяшки крошечную, сучковатую лодочку; танто в его руках поблёскивал под косыми лучами позднего октябрьского солнца. – Учитель так и не сказал? – Нет, в этом и проблема! Сколько я ни спрашивала, он все равно молчит. – Наверное, хочет, чтобы ты сама догадалась. – Ничего в голову не приходит, - пожаловалась я. – Экзамен через три месяца, что я буду делать, если меня поставят с Годжо? – Тебя поставят с Аюной. – Да хватит уже… Гето пожал плечами. С глади горного озера ветер приносил уже ощутимый осенний холод; земля больше не прогревалась, и пожухлая травка на склоне Китаямы приобрела желтовато-коричневый цвет. Я пожалела, что не надела тёплое кимоно. – Замерзаешь? - Гето заметил мои посиневшие руки. – Мне тоже кажется, что все еще лето. Держи. Он снял хаори и, накинув на мои плечи, плотно завязал шелковый шнурок у самой шеи; от его одежды приятно пахло храмовыми благовониями и мылом; я тут же уткнулась носом в мягкий воротник: хаори ещё хранило едва ощутимое тепло чужого тела. – Спасибо. Знаешь, что ты мой лучший друг, м? – Да, - рассмеялся Гето. – Вообще чем ближе церемония инициации, тем больше я думаю о том, как это мы так почти с первого дня сбились в компанию и до сих пор своим особнячком и ходим. – Мне нравится. Два мальчика, две девочки. Всех поровну. Было бы забавно, начни мы встречаться друг с другом. Ну, я имею в виду «по-правильному». Гето отложил нож. – Думаю, мне бы ты понравилась. Но не судьба. – Что у вас происходит? - я положила руку ему на колено. – В смысле, с Годжо. – Да ничего. – Ты ревнуешь. – Мне не к кому. Не к Сёко же… – К Нанами. – Что, так видно? - хмыкнул он. – Да. Ходишь, как туча, когда Годжо вокруг него крутится. И аура у тебя в последнее время изменилась: чувствую… как будто бы грустнее стала. Сизый голубь выпорхнул из зарослей тростника. Колыхнулась почти облетевшая ветка акации. Гето поднял голову к прозрачному, чистому небу и глубоко вздохнул: – Я просто не уверен, что нас ждёт после «выпуска». Не хотелось бы вот так разбежаться в разные стороны, а Годжо именно такой человек — его вообще ничего не держит. – Он же любит тебя. – Любит, любит… А как он любит? Это такое расплывчатое понятие, для каждого оно своё: кто-то любит «жестами», кто-то — «подарками», «объятиями»… да тем же «сексом», например. Я не могу никуда отнести Годжо. Он все время разный. – Может, он любит тебя просто так? - предположила я. – Не каким-то одним конкретным действием, а… ну, целиком? всем собой берет и любит? И жестами, и подарками, и объятиями, и… – Да-да, я понял, - смутился Гето. – Не знаю, в общем. Я боюсь за «нас», так что логически мыслить не получается. Одно сердце думает и тревожится. А что у вас с Аюной? Я поковыряла увядшую травинку пальцем. – Ничего. Как-то все наперекосяк даже просто в общении. Она на меня обижается. – За что? – Мы ни разу не целовались. Гето удивлённо присвистнул: – Ты извини, конечно, но что вы столько лет делали?.. – Опять же ничего, - я закрыла лицо руками. – Она слишком многого от меня хочет. Вот ты говоришь, как человек любит? Я люблю ее «заботой». Я ей готовлю, помогаю с уборкой, расстилаю футон, иногда делюсь одеждой. Да я в первый год за неё прописи даже делала. Это что, разве любовью не считается? – А она чего хочет? – Трогать меня постоянно, обниматься. Я уже не знаю, куда себя деть от ее рук. Ей нужен тактильный контакт, а я и без этого неплохо обхожусь. Ну, что я могу сделать, если просто не хочу ее целовать? Ни в какую. Не получается у меня. – Это потому что ты ее по-настоящему не любишь, - серьезно проговорил Гето. – Заметь, что все это — готовка, уборка и так далее — все это ты делаешь и для нас. Да и теперь, когда к нам подселили этих Нанами, Хайбару и Сёко, ты точно так же заботишься и о них. Но это же не значит, что ты всех их любишь, правильно? Я наконец выдернула травинку с корнем. – Тогда я не понимаю твою классификацию любви. Ты сам себе противоречишь: сначала говоришь, что люди любят по-разному, а потом говоришь мне, что моя «забота» — это не вид любви. Накрутил ты просто… – Сона, - Гето по-родительски обнял меня за плечи. – Ты такая талантливая: одна из лучших послушниц на всей Китаяме, любимица Учителя, у тебя уникальная проклятая энергии, да ты ещё и нэном владеешь. Такая ты хорошая, но такая наивная, что аж плакать хочется. Ничего в отношениях не смыслишь. – Зато ты много понимаешь, - обиделась я. – Сидишь тут, рассуждаешь о любви, а сам как девчонка ревнуешь. И кого? Годжо, который в тебя на отборочном этапе, заметь, в первый же день, по уши влюбился. Что, не достаточно наивно такое поведение, да? Гето потрепал меня по волосам: – В любовь с первого взгляда она верит, а собственных чувств не понимает. Странная ты. Сона, Сона… Когда по-настоящему любишь, ты глотку готов разорвать кому угодно, лишь бы с твоим человеком ничего не случилось, лишь бы он только невредим остался. Когда любишь, всегда хочешь его касаться, быть рядом. Ты не устаёшь от него, а наоборот, даже когда он рядом, сидит в метре от тебя, ты ужасно по нему скучаешь. Потому что тебе всегда мало. И это не зависит от формы или «средства» твоей любви. Это просто то, как ты чувствуешь, а не то, чем ты выбираешь показывать свою любовь. Вот так. Слова Гето задели меня; всю ночь я пролежала рядом с Аюной, до сухости в глазах глядя на низенький соломенный потолок нашей минка. Разорвать глотку за кого-то, а не постелить футон? Драться, не помня себя, за того, кого любишь? Драться за любовь? Во время утренней тренировки, едва по-осеннему холодное солнце пролилось белым светом на площадку, я повалила Годжо на татами, с силой придавив к земле. Учитель топнул ногой; я тут же слезла с чужого распластанного тела. Годжо перевернулся на спину и в по-детски смешном неверии заныл: – Да ты нечестно меня завалила! Даже пяти минут не прошло! И так больно по рёбрам дала, я чуть сознание не потерял. Учитель! Вы это видели? Учитель, со спины освещённый яркими лучами, будто священная храмовая статуя, мягко улыбнулся, пригладив ладонью бороду. – Сатору, - позвал он. – Найди цель и иди к ней. А если не можешь — выдумай и все равно иди. И тогда победишь любого. Я рассмеялась. Учитель поймал мой взгляд, и в его собственном я вдруг увидела веселье. Он понял, за что я дралась.

***

Местом взрыва в Ларкиде оказался шестиэтажный жилой дом: из здания, разрушенного практически до основания, торчали, словно сгнившие зубы, бетонные остовы и толстые ржавые трубы. Площадка была оцеплена, но ни полиции, ни медиков вокруг не наблюдалось: по-видимому, никто не стал разбирать завалы в поисках оставшихся жильцов; скорая помощь забрала лишь пострадавших «с поверхности». В воздухе сильно пахло цементной пылью и порохом; деревья, ударной волной выдранные с корнем, валялись по всему тротуару. Прохожие обходили место трагедии стороной. Франклин бросил машину у самого заграждения, совершенно не заботясь о том, что перегородил кому-то проезд. Мы кинулись под растянутую желтую ленту прямо к обломкам дома. Из-под крупных бетонных плит кое-где торчала развороченная мебель, и мелкие осколки хрустальной люстры, разлетевшейся от взрыва, сверкали на раздроблённых укреплениях дома. Где-то была видна кровь. Я приложила ладонь к ближайшей растрескавшейся стене, пытаясь уловить следы остаточного нэна. Но ничего не почувствовала. Мы стали перелезать через завалы, спотыкаясь и проваливаясь ногами в острые угловатые дыры, зацепляясь одеждой и царапая об осколки руки. Франклину приходилось тяжелее всего: под его весом опасно трещали разбитые плиты, поэтому всем нам следовало передвигаться с двойной осторожностью. – Чувствуешь что-нибудь? - Франклин ступил на более-менее устойчивый блок. – Я — ничего. – Я тоже, - я опустилась на колени перед зияющим темнотой провалом. – Я даже не могу понять, был ли здесь нэн. Вообще никаких следов. – Может, мы снова опоздали, и он уже развеялся? – Не похоже. У меня такое чувство, будто это был обычный взрыв. Что-то типа газового баллона… – В трёх городах с разницей в пять минут? - усомнился Франклин. – Странное совпадение. – Я не о совпадении говорю, а о способе подрыва. Можно было заразить кого-нибудь нэном, а можно — просто подложить бомбу и установить таймер. Не сомневаюсь, что это сделал Левиал. Я просто не понимаю, почему он мог не использовать нэн и в этот раз? Какой мотив? Франклин пожал плечами; мы продолжили двигаться по завалам, но ничего, кроме несколько чудом выживших людей так и не обнаружили. Боноленов раздвигал плиты, а я вытягивала пострадавших: почти все они были без сознания с многочисленными переломами и открытыми ранами; у грудного ребёнка, вытащенного из под раскуроченной лестницы, была пробита голова. Каллуто отвернулся. Мы вызвали скорую и уложили людей прямо на тротуар, стараясь не сгибать и так поврежденные конечности. По очереди я принялась вливать в них ауру, заодно просматривая память, но ничего подозрительного или хоть сколько-нибудь примечательного найти не удалось; обыкновенные бытовые сцены: поздний приход с работы, ужин, телевизор, разговоры на кухне; кто-то поссорился друг с другом, кто-то разбил тарелку; женщина со сломанной шеей только вчера купила новое платье. Жизнь, наполненная человеческими привязанностями, обрывалась; разложенные вдоль дороги, в пыли и грязи, с запекшейся кровью на разорванной в клочья одежде, люди лежали лицом к небу. Снег таял под их горячимо ранами. Скорая задерживалась. – Почему мы каждый раз оказываемся в тупике? - пожаловался Франклин. – Просто упираемся в стену и на этом все. Ничего не понятно! – У нас сильный противник, - я закончила переливать ауру ребёнку. Акума бесилась. До девятого дня оставалось чуть меньше недели: я не должна была даже смотреть в неё, не то что пользоваться ее нескончаемой проклятой энергией. – К тому же очень умный и хитрый. И каждый его шаг имеет определённый смысл. Кролло прав, что это спектакль, только вот мы никудышние актеры: все еще не знаем собственных ролей. – Да и сюжета. Неожиданно внутрення рация на поясе Франклина разразилась страшными помехами; он нажал на кнопку приема вызова, и из динамика вылетел отчаянный крик Мачи: – Босс пропал! Я чуть не убила женщину импульсом подкатившей от испуга энергии. Руки мгновенно похолодели. – Опять?! - зарычал Франклин. – Что у вас случилось? Отвечай! – Мы осматривали место взрыва, босс полез в… в… в завалы и сказал нам ждать снизу! Мы с Шизуку осматривали территорию, но он никак не возвращался, и мы решили пойти за ним, и вот он пропал! – Куда пропал? – Я откуда знаю! - почти взвыла Мачи. – Его просто нигде нет. Мы нашли разбитую рацию. Франклин зло выругался: – Если это сделал ублюдок с цепями, я лично разорву его на кусочки! – Что нам делать? - вмешалась Шизуку; ее тоненький голос дрожал на грани истерики. – В этот раз у нас даже нет заложников! Этого ублюдка ничего не остановит. Он убьёт босса! - прокричала Мачи. Убьёт босса? – Дай сюда! - я выхватила из рук Франклина рацию. – Оставайтесь около этого же дома. Не смейте никуда отходить! Мачи, ты меня слышишь?! – Какого черта ты командуешь? - взвилась она. – Хочешь, чтобы мы остались тут, чтобы в это время грохнули нашего босса?! – Я найду его прямо сейчас. Оставайтесь около дома. – И каким образом?! Думаешь, самая сильная из нас? Ты ни черта не понимаешь! Акума в ярости толкнулась вверх, выплескивая ядовитый поток энергии; подо мной просел асфальт. Глубокие трещины расползлись к ногам Боноленова. Он отпрыгнул в сторону. – Что это такое?! - воскликнул Франклин. – Ты чего делаешь? Я крепче сжала рацию: – Мачи, заткнись и послушай: я вливала в него свою ауру и я найду его в любой точке города. Ты теряешь время. Оставайтесь около дома, иначе я раздавлю твой гребаный череп прямо сегодня. – Ты..! Я оборвала связь и перекинула телефон Франклину: – Набирай Шалнарка, пока я буду отслеживать Кролло. Скажи, чтобы перекрыл все дороги в Ичорке. – Каким образом?! - прошипел он. – Пусть взломает управление светофорами и везде установит красный. Скажи, чтобы держал его до самого конца. Быстро звони ему! Сейчас! Франклин, дрожа от злости, набрал канал Шалнарка. Я вытащила одати и с силой вонзила в землю рядом с лежащими людьми. Во все стороны плеснул красный. Акума была в ярости, и я давилась ее проклятием, и мой испуг, моя ненависть, моя собственная ярость в агонии смешивалась с ее. Перед глазами проносились незнакомые улицы и лица людей, машины, дома, автобусы — все заливало красным. Я обратилась к Акуме и вдруг сама стала красным. – Не смей даже смотреть в неё перед девятым днём! - кричал Хисока. С одати стекал красный. Теперь там, где был свет, была и я. Красный, красный, красный. Я увидела Кролло на третьей восточной улице Металлического района: он сидел на заднем сидении какой-то старой помятой машины рыжеватого цвета, закованный в пульсирующие нэном цепи. С полностью разбитым лицом; кровь стекала с его лопнувших от удара губ, рассеченная бровь, чуть опухнув, наползала на глаз; и в самом глазу тоже было сильное кровоизлияние. За рулем сидел высокий длинноволосый человек с абсолютно чёрным безжизненным взглядом, а рядом с ним — кто-то утянутый желто-синее платье с племенным узором. От его подрагивающих рук тянулись четыре цепи, плотно обвивающие Кролло. Ублюдок с цепями? Я резко вытащила одати. Франклин на повышенных тонах разговаривал с Шалнарком: они оба страшно ругались. – Шалнарк, это я! - я забрала у взбешённого Франклина рацию. – Останови систему светофоров в Ичорке, чтобы создалась пробка и произошло как можно больше аварий. Кролло движется по третьей восточной улице Металлического района с какими-то парнями. На машине. Он весь в цепях! – Так это снова он! - разъяренный голос Нобунаги на пару секунд оглушил динамик, сбивая связь. – Послушай меня, - позвала я. – Срочно выезжайте в Ичорк, пусть Шалнарк взламывает дорожное управление прямо в пути. Быстрее! Как попадете в город, сразу же поезжайте к главному пустырю. Этот ублюдок попытается убить Кролло именно там. – Сона, что у тебя за план? – Он неизбежно застрянет в пробке и тем самым выиграет нам время: мы тоже приедем в Ичорк, и я найду их машину. А вы будете страховать пустырь, на случай, если я не успею остановить их в городе. – Понял! - с готовностью выкрикнул Шалнарк. – Сейчас все сделаю… Мы побежали к машине; запрыгнув на заднее сидение, я снова включила рацию. Франклин, не пристёгиваясь, со злостью вдавил педаль газа. Машина резко тронулась. Оставшийся с раненными Каллуто загнанным взглядом смотрел нам вслед. – Нобунага, - позвала я. Связь снова хрипела помехами. – Ты тут? – Да, мы выезжаем. Я за рулём. – Я скажу тебе точные координаты, когда увижу их в городе, а ты должен будешь мгновенно уйти с пустыря и приехать ко мне. Договорились? – Да! Я с тобой. – Отлично, - Акума снова выплеснулась красным, заставляя Боноленова вздрогнуть. – Отрежешь этому ублюдку с цепями голову. – Что ты чувствуешь? - Хисока нарочито медленно заваривал чай в измятом пластиковом стаканчике. Мы сидели в порту Падокии, замерзая от налетевшего с океана ветра. – Злость. – А ещё? – Только злость, - я поправила растрепавшийся шарф. – Она у меня теперь вместо всего: должна почувствовать страх, но чувствую ярость; должна почувствовать грусть — так нет, опять ярость. Все такое красное, я хочу вырвать себе глаза. Почему я больше ничего не чувствую? За что? Нас снова заносило на поворотах; долгое время никто не разговаривал: в салоне витало ощутимое напряжение в перемешку с моей то и дело выплескивающейся ядом энергией; Акума предвкушала бойню, и впервые за столько лет я не собиралась подавлять ее жажду убийства. В ушах стучала кровь; с закрытыми глазами я следила, как рыжеватая машина в потоке других, таких же грязных от налипшего снега, неслась по улицам Ичорка, приближаясь к пустырю. Время уходило. Если не успеем, разнесем оба города, раздавим каждого, кто встанет на пути; вспорем им брюхо, и все потонет в предсмертном крике, в крике, в крике… а мы пойдем по их головам, и кровь омоет наши ступни, и красные реки выйдут из берегов, и наступим мы, и Земля обратится в пепел, и станет Адом — Дзигоку. Я со стоном схватилась за голову; Франклин от неожиданности слишком сильно выкрутил руль, и машина визгливо вылетела на обочину. – Черт возьми, ты что делаешь?! - заорал Франклин. – С тобой рядом даже сидеть невозможно: я скоро от твоей ауры с ума сойду! Завязывай! – Не могу, - прохрипела я. – Не могу ее остановить. – Ты же сама контролируешь эти выбросы, прекрати хотя бы на пару минут. – Не могу… Убей их всех, разорви их всех, раздави, отрежь им головы и руки, и ноги, вырви глаза, вырви языки и растопчи, и выпей их кровь. Уничтожь за него, обрати их в кровавый дым за него, убей, убей, убей за него. – Сона, хватит! - взмолился Франклин. – Пожалуйста! Мы почти приехали… Рация затрещала, и взволнованный голос Шалнарка вылился в салон: – Готово! Я взломал светофоры, по камерам даже сейчас видно, что все тормозят. Четыре аварии! Что там у вас? – Они остановились, - я выпрямилась; дрожащая красным картинка показала лицо Кролло: на нем прибавилось ссадин, и взгляд его вдруг показался мне ещё более безжизненным. Акума злорадно развеселилась. – Первый круговой район, улица… улица Шестнадцатитрубная. Мы подъезжаем. – Сона, - напряжённо позвал Нобунага. – Если они все-таки стоят, может, мы сразу туда рванем? Вместо пустыря? – Нет. Когда я буду уверена, что они застряли намертво, я тебе наберу. Отбой. Связь оборвалась. Франклин судорожно выдохнул: – Что за хрень с тобой происходит? Это твоё джуджутсу? – Проклятая энергия. – Зачем ее так сильно испускать? Мы ещё даже не въехали в круговой район. – Это не сильно, - мой голос дрожал от злости. – Пообещай мне кое-что, ладно? – Что? – Пообещай. – Ладно, - выплюнул Франклин. – Обещаю. Говори что. Не рассказывай ему! Не рассказывай ему! Не рассказывай ему! – Скорее всего я не смогу остановиться. Выруби меня, когда все закончится. Удар ладонью в манипуру — это третья чакра, чуть ниже солнечного сплетения — и все, я отключусь. – Я тебя не пораню..? - усомнился он. – Ты не видела, как я бью. – Скорее это сделаю я, поэтому бей и не не волнуйся. Только запомни, куда. Если промажешь, будет плохо, так что ударь, когда окажешься со мной лицом к лицу. Понял? – Да. Это единственный способ тебя остановить? Или есть ещё что-то, на случай, если он не сработает? – Можешь попробовать отрубить мне голову, но не думаю, что у тебя получится. Так что лучше не пытайся, пожалуйста. Я буду стараться успокоиться самостоятельно, хотя опять же, вероятность, что я смогу это сделать, очень-очень мала, - я отвернулась к окну: вереницы машин звонко сигналили друг другу, пытаясь проехать вперёд. Франклин, встряв за каким-то грузовиком, резко заглушил мотор. – Понял. Отсюда придётся пешком. Шалнарк хорошо постарался. Мы выскочили из машины и побежали вниз по Шеститрубной улице: с каждым метром расстояние между мной и Кролло сокращалось: я чувствовала собственную ауру все отчетливее. – Стойте! - я резко нырнула за кузов огромной белой фуры. – Пятнадцать машин вперёд, в правом ряду. Видите? – Рыжая? - Франклин сощурился. – С тонированными стёклами? – Да. Они там. – Ублюдок, - начал кипятиться он. – В прошлый раз все было так же! Урод. – Останьтесь здесь на всякий случай. Только не высовывайтесь. Набери Нобунаге и скажи точные координаты вплоть до этого грузовика. Я пошла. – Подожди! Мы, значит, тебе не нужны? С чего ты вообще взяла, что справишься? – Нет, - я вытащила одати. – Я справляюсь. Страхуй меня здесь, чтобы не пострадали обычные люди. – По-моему, ты зазнаёшься. – Не теряй время. Лучше повтори, куда бить, чтобы я наверняка вырубилась. – Я не тупой! - взвился Франклин. – И что, нападешь вот так в лоб? Я развернулась к десятиэтажному дому с наружной пожарной лестницей сбоку: – Нет. Я прыгну с этого здания. Франклин попытался схватить меня за руку, но Акума оттолкнула его жгучим потоком энергии. Я стала быстро взбираться по лестнице. Убьём их всех, всех до единого! Не уйдём, пока в их телах не останется ни капли крови! Ты же хочешь его спасти? Хочешь, чтобы он посмотрел на тебя по-другому? Хочешь… – Заткнись, - прорычала я. До последнего этажа оставался всего лишь пролет. Сердце бешено колотилось, грозясь проломить грудную клетку. Все вокруг затянуло дрожащей красной пеленой: Акума вскипала, расплываясь по моим венам, проникая в каждый сосуд, в каждый орган, и вместо крови сердце качало ее ярость. Мне вдруг показалось, я взорвусь красным от злости. Красный, красный, красный. – Должно быть что-то еще, - измученно вздохнул Хисока. – Она не могла подавить вообще все эмоции. Ты ведь сопротивляешься, так? – Мне очень больно… – Все равно борись за каждое чувство. Неважно, какое. Дерись за него изо всех сил, слышишь? – Найди цель и иди к ней, - сказал Учитель. – А если не можешь — выдумай и все равно иди. И тогда победишь любого. – Ты выдумала что-то? - Кролло с улыбкой наклонился к моему лицу. – Какова твоя цель? – Ты, ты, ты! - завизжала Акума. – Ты цель! Ты цель! Только ты! Разбежавшись, я спрыгнула с карниза здания.

***

На машину со страшным грохотом приземлилось тело, вдавливая ногами крышу и оставляя на ней глубокие вмятины по форме сапог. Длинный восточный меч насквозь прорезал кузов, войдя в толстую сталь, словно в кусок подтаявшего масла. Человек с цепями дернулся, грубо выпихивая Кролло наружу. Тело разбило лобовое стекло и, схватив поцарапанного мелкими осколками водителя, выкинуло молодого мужчину на проезжую часть. Машина вдруг стала мяться, будто ничего не весившая бумажка, покрываясь трещинами и отметинами, сдирающими рыжеватую краску с кузова. Тело отпрыгнуло на соседний автомобиль и замерло в ожидании человека с цепями. Широко распахнутыми глазами Кролло смотрел на жестокое, заострённое нескрываемой яростью, лицо; и не узнавал в его чертах знакомые и ласковые. – Двинешься, и я активирую цепь правосудия, - зло прошипел человек и, обернувшись к водителю, скомандовал оставаться на месте. Тело, будто бы в насмешку, шагнуло на багажник. Люди бросились в рассыпную, с ужасом оставляя заведённые машины. В воздухе сильно пахло гарью. – Так ты Курапика Курута, - тело принадлежало девушке, но голос, ронявший ядовитые слова, казалось, не относился ни к чему живому, что ходило по этой земле. Он звучал до дрожи стыло. – Цепь правосудия? Здесь только я сужу. – Ты не из Геней Рёдана! - выкрикнул человек. – Назови себя! Тело надменно развело руки в стороны: – Дзигоку окружён четырьмя стражами по сторонам света, и где кончается Восток, лежит моя граница Ада. Мне имя Акума. – Что тебе нужно?! – Рассеять пеплом всех людей, и высвободить проклятия Дзигоку, и устроить хаос, и возвести Преисподнюю до самого Неба. Но сейчас — лишь он, - Акума указала пальцем на Кролло. – Отвечай, сколько раз ты его ударил, и я ударю тебя во сто крат больше. Курута высвободил воровскую цепь и вонзил недвижному телу в сердце. Акума визгливо рассмеялась: – Что хочешь вытянуть ты из восточного стража? Глупец. – Заткнись! - заорал Курапика. – Зачем тебе босс Рёдана?! – Наш уговор простой: носитель отдаёт мне годы жизни, и я взамен дарую власть. На этого человека он поставил семь лет, поэтому я стану судить тебя самой смертью. Акума спрыгнула на землю, и под ее весом разошёлся асфальт. Курута попытался вытащить из ее тела цепь, но она будто бы застряла в камне: он не смог сдвинуть ее ни на сантиметр. Водитель же мгновенно выбросил четыре булавки, и Акума, даже не обернувшись, с презрением отбила их левой рукой. – Носитель знает стыд за воплощение мое, и стыд человеческий ногами попирает ярость мою. Что стыдиться жестокости, если жесткость твоя — отражение сердца его, - Акума протянула ладонь к Кролло. – Смотри на нас, не отворачиваясь, и видь гнев наш, и кровь врагов твоих, ибо проливаем мы кровь их лишь за тебя одного. Возрадуйся, ведь жизнь твоя дороже стоит, чем жизнь носителя моего. Тело испустило поток ярко-красной энергии, будто бы без усилий поднимая окружающие машины в воздух. Курута вместе с водителем бросились к Акуме, но та обнажила пылающий одати и, крутанувшись на месте, в одно движение отсекла им кисти рук; горячая кровь хлынула фонтаном, окропляя проглядывающую дорогу и растапливая комья грязного снега. Три цепи плотно обхватили горло Акумы, но она разорвала их лишь поворотом головы; смятая груда металла, некогда бывшая кабиной огромного грузовика, со свистом полетела в водителя, до его надрывного стона пригвождая к земле. Захрустели кости. – А теперь ты, - тело красной вспышкой метнулось к Курута и, схватив за горло, подняла в воздух; заострённые согнутые ногти Акумы глубоко вонзились в его шею. Из судорожно пытающегося вздохнуть рта Курапики потекла темная жидковатая кровь. – Ты так и не ответил, сколько раз ударил этого человека. Значит, мое число будет сотней. Акума вцепилась в чужие, слипшиеся от крови волосы и, разбежавшись, с невероятной силой впечатала голову Курута в асфальт; дорога треснула, оставив на месте удара крупное углубление; Акума вбивала его в землю с особо жестокой тщательностью, дребезжаще смеясь и выкраивая счёт: – Тридцать шесть, тридцать семь, тридцать восемь!… От лица Курапики осталось лишь кровавое месиво: нос вдавился вовнутрь, оставляя за собой разметанную впадинку, раскрошились передние зубы, в мясо изорвав язык, и лопнул левый глаз: тот же, в каком у Кролло случилось кровоизлияние. Акума вдруг остановилась на пятидесяти ударах. – Носитель обещал твою голову другу, - торжественно произнесла она; из-за помятой фуры с готовностью выскочил Нобунага, в ярости обнажая сверкающую ледяной сталью катану. – Я выполняю желание и забираю семь человеческих лет. Добей! Добей! Добей! Нобунага бросился к человеку с цепями, грубо подтягивая его вверх за волосы. – Ублюдок, - озлобленно прошипел он. – Это тебе за Увогина и Пакуноду! Сдохни! Голова Курута, оставляя темно-красный изогнутый след, откатилась под колёса соседней машины; Нобунага снова схватился за волосы, поднимая отрубленную голову к самому небу; на его лоб закапала чужая горячая кровь: – Убит! Акума рассмеялась, сотрясая разбросанные по всей дороге груды металлолома; вокруг неё вихрем закрутилась алая энергия, с каждым новым оборотом превращаясь в десятки разинутых человеческих ртов: из каждого лика вырывался оглушающий, почти звериный рык. Она вдруг соскользнула к Кролло, и, совсем нежно, предусмотрительно и будто бы даже ласково убрав окровавленные ногти, обхватила ладонями его лицо: – Носитель расстроится, если на тебе будут раны. Царапины мгновенно затянулись, и цепи, обхватывающие тело Кролло, в одночасье лопнули, словно были сделаны из дешёвой, прогнившей веревки. Акума до хруста позвоночника выгнулась назад, снова закручивая вокруг себя проклятую энергию, но чей-то невероятно сильный удар в солнечное сплетение вышиб ее из чужого тела; ее полупрозрачная фигура, оказавшись в воздухе, яростно взвыла и толкнулась обратно в приоткрытый рот девушки. Франклин поймал ее, не дав упасть в липкую лужу крови. – Босс, надо уходить! - взволнованно воскликнул он. – Шалнарк сейчас отпустит светофоры! Кролло молча отпихнул Франклина, забирая из его рук обмякшую девушку. Ещё с минуту он вглядывался в ее лицо, а затем, крепко прижав к груди, двинулся вверх по Шестнадцатитрубной улице. С нахмуренного неба вдруг начал сыпаться мелкий колючий снег.