Акай

– Ты правда… останешься? – Если хочешь, - Хино смущённо потёр нос, размазывая по лицу и без того поплывший бело-красный грим. – Мне терять нечего. Это вы, вон, денежки на ветер бросаете. – Не говори о себе так! – Как скажешь… – Обещаешь остаться? – Обещаю. – И не сбежишь? – Нет. – Никогда-никогда? – Никогда — это очень долго. Но я постараюсь, - Хино с готовностью протянул мизинец. – Хочешь поклянёмся? Знаешь слова? – Нет… – Ну тогда слушай, - он почти ласково обхватил чужую ладошку, чуть влажную от волнения, холодную и маленькую, и переплел пальцы: мизинец к мизинцу. – Даю обещание быть рядом с тобой. А если совру, проглочу тысячу иголок. Клянусь! Давай, теперь ты. – Даю обещание быть рядом с тобой! А если совру, проглочу тысячу иголок! Клянусь, клянусь, клянусь! Правильно? – Умница, Радзар. Теперь мы связаны.

***

– Почему ты мне ничего не сказала? Белое солнце растекалось по салону, высвечивая крепко сжатые на руле руки Кролло; отсветы угловато полосовали его нахмуренное лицо, и островатые блики, разбивающиеся о лобовое стекло, тонули в непривычно светлых глазах, вычерчивая на серо-голубых радужках каждую прожилочку. Я молча разглядывала свои пальцы. – Сона. Так почему? Умница, Радзар. Теперь мы связаны. – Отвечай. Это приказ, - холодно потребовал Кролло. – Почему не сказала, что Хисока — твой брат? – А как мне надо было сказать? - поморщилась я; голос пропадал от едва сдерживаемых слез. – Прийти к тебе в комнату, сесть и начать, мол, у меня вот есть брат, такой-то, такой-то, а вообще знаешь что? не хочешь ли послушать мою биографию от начала и до конца? Вот так надо было сделать? – В сети о тебе — никакой информации. – Хисока стёр. – Для чего? Я отвернулась к окну. Метеор купался в стремительно растекающемся по всем улочкам марте; вдалеке, сверкая своей хромированной поверхностью, высилась Мегоу. А над ней — все такое же безразлично голубое небо. Земля вращалась. Светило солнце. В мире не произошло ровным счётом ничего. – Что за город ты вырезала? - напряжённо спросил Кролло. – Говори. – Нет. – Я тебе приказал. Сона. Исполняй. Живо. – А я тебе ответила «нет». – Не слушаешься? - угрожающе проговорил он. Я хмыкнула. – Может быть, не вспомни я тебя, сейчас бы уже все рассказала, где, почему, когда, как… Но уже все. Знаешь, перехотелось. Извини. Кролло резко затормозил; визгливо завыли шины; я ударилась коленом о консоль; машина, проехавшись по голому льду еще с десяток метров, вылетела на обочину, почти намертво увязая колёсами в подтаявшем снегу. – Ты больше не инструмент, - процедил Кролло. – Я думал, это очевидно. – Инструмент, не инструмент, какая теперь разница. Нужно закончить начатое и устранить Левиала. Это сейчас важнее, разве нет? – Когда ты меня вспомнила? – Перед Васшаеной, - пожала плечами я. – Когда мы уже собирались выезжать. – Почему не сказала раньше? – А смысл? – Смысл? - тихо переспросил Кролло; на дне его глаз заплескалась ничем не прикрытая горечь. – Ты отдала за меня годы даже после того, как узнала, что я тебя обманул. Смысл, Сона? – У тебя, оказывается, все так просто, да? Подошёл, честно сказал, получил честный ответ и всё, все счастливы, никаких недомолвок. Тогда договаривай, что хотел сказать мне на Эстрелле. Кролло болезненно выпрямился, будто в одночасье проглотил длиннющую палку; лицо по-детски залила краска, стремительно переползая пятнистым румянцем на шею. Я почти рассмеялась: – Ничего бы не изменилось, расскажи я тебе о Хисоке. – Он был в Рёдане полтора года, - излишне льдисто ответил Кролло. – Играл роль четвёртого номера, чтобы однажды остаться со мной один на один и убить. Полтора года? О. Так вот, где он пропадал. Ложь, ложь, ложь. – Во время Йорк-шинского аукциона Хисока тайно связался с Курапикой и предложил задержать Рёдан в городе, взамен желая получить возможность убить меня в схватке самому. У нас как нельзя кстати оказались друзья Курапики, заложники, поэтому все, что он смог сделать, — это запечатать мой нэн. Я также стал неинтересен и Хисоке: неисправную игрушку невозможно сломать. – Очень на него похоже, - выдохнула я; в груди неприятно закололо. – Хисоке повезло. – Думаешь? – Ты бы размазал его за считанные минуты, конечно, повезло. Иначе я осталась бы без брата. Хотя, собственно говоря, сегодня это и произошло… Кролло ритмично постучал по рулю указательным пальцем: – Мы ничего друг о друге не знаем. – Так мы и знакомы месяц, - фыркнула я. – Похоже, Рёдан притягивает к себе всевозможных Мороу. – Тогда, в Йорк-шине, сколько ты отдала за мое исцеление? Я посмотрела на него в упор: – Три месяца. Хочешь спросить, почему так мало? Кролло открыл рот, очевидно, намереваясь снова возразить, но, поймав мой взгляд, благоразумно заткнулся. – Ты был для меня никем. Просто раненным человеком, которого я решила пожалеть. Не согласись Акума на эти жалкие три месяца, осталась бы вообще ни с чем: ставить на тебя ещё больше я не собиралась. А теперь как здорово: можно давить на меня моими же чувствами и вынуждать каждый раз отдавать полноценные годы. – Сона… – Нет, - я предупредительно вскинула руку, заставляя его замолчать. – Хочу, чтобы ты знал: я ни о чем не жалею. Я злюсь на Акуму и очень-очень на себя, но все равно не жалею. Я рада, что ты жив. – Моя жизнь — не приоритет, - с грустью отозвался Кролло. – И я жалею, что вернулся за тобой в Йорк-шин. Прости. – Чего уж теперь… Забавно, сколько раз мы могли пересечься, а в итоге… хах… вот же смешно вышло… Я вытерла подступившие слёзы и мягко похлопала Кролло по бедру: – Ладно. Не страшно. Может, круговорот Сансары позволит нам увидеться ещё раз. Тогда, если вдруг встретимся в следующей жизни, давай узнаем друг друга заново? Кролло шумно сглотнул; его лицо исказилось до боли глубоким отчаянием. – Давай? - я протянула ему мизинец; руки предательски дрожали; Кролло, побледнев ещё сильнее, неуверенно переплел наши пальцы. – Чтобы в другой жизни мы стали чуточку счастливее. – …не прощаемся, - прошептал он. В ответ я нежно обняла его ладонь. Прощаемся, Кролло. До свидания. До следующей жизни. До свидания. Заходящее солнце собрало лужи растекшихся золотом лучей, и темно-синий вечер вкатился на задворки Метеора; стылый воздух покалывал легкие; с пустыря неслась гонимая злым ветром поземка. Мы вернулись в особняк ближе к семи: по пути назад Кролло несколько раз останавливался, с крайне озабоченным видом утыкаясь в телефон; время тревожно растягивалось, грозясь вот-вот лопнуть. Хотелось спать. Всю дорогу мы молча держались за руки. Вернувшиеся из города рёдановцы привычно скучали за игрой в карты; тихо бубнящий телевизор на противоположной от кухни стене сливался с нестройным гулом переругивающихся голосов. Кто-то задул все свечи, и в фойе повис недвижный, пропитанный горячим воском полумрак. Кролло отпустил мою руку лишь у самой лестницы: – Не говори о Хисоке. Я кивнула; Кролло вежливо пропустил меня в зал. Франклин, завидев нас в дверном проёме, дружелюбно махнул рукой; Шалнарк с хитрой улыбочкой подтасовал карты; Финкс неодобрительно кашлянул. – Что с камерами? - Кролло застыл у доски, быстро оглядывая собравшихся. Нобунага вытянул руку. – Да? – Все установили, босс! По периметру рынка и в храме. И разбились на группы, как ты просил. – Докладывай. – В храме останется Фейтан, в Ичорк вызвались Финкс, Боноленов и Каллуто; в Клустин — Франклин, Мачи и Шизуку; в Ларкиду — я, Кортопи и Шалнарк. И, значит, на рынок… вы с Соной. – Отлично, - похвалил Кролло. – Что со связью? – Работает, босс! - с энтузиазмом отчитался Шалнарк. – Еще я подключился к городской сети камер, так что весь Метеор у нас как ладони будет! Кролло удовлетворенно кивнул: – Не забывать про меры предосторожности. Отчитываться каждые пятнадцать минут. Остальное мы уже обсудили. Вопросы? Никто, ожидаемо, не ответил. – Тогда выдвигаемся ровно в пять. Готовьтесь. – Что у нас на ужин? - Нобунага заискивающе поиграл бровями. Шалнарк, уже давно греющий в нашу сторону уши, с любопытством вытянул шею. – А что из продуктов осталось? - безуспешно пытаясь взбодриться, я похлопала себя по щекам: меньше всего мне сейчас хотелось возиться у плиты. – Макароны? – Поточнее, пожалуйста.. – Какие-то овощи точно есть, - задумчиво протянул Франклин. – Молоко и яйца… Соль. Я показала ему большой палец: – Класс. Соль — это всегда хорошо. – Так что на ужин? - не унимался Нобунага. – Сейчас что-нибудь придумаю… – Блинчики? - предложила Шизуку. Франклин ласково потрепал ее по волосам. – Нужно нормально поесть перед дорогой. Никаких блинчиков, - с трудом поднявшись обратно на ноги, я потянулась, разминая плечи; ключица ныла, и растрепавшийся на ладони бинт при каждом движении раздражающе цеплялся за одежду. Мне снова захотелось плакать. Налетевший ветер бился в окна; Фейтан прибавил на телевизоре громкость, а затем, забившись в самый дальний угол дивана и скрестив в медитативной позе ноги, немигающим взглядом уставился в экран; Шизуку, кажется, только сейчас заметив крутящуюся передачу, с вялым интересом принялась разглядывать мелькающие картинки и совсем коротенькие ролики: показывали морских животных. Какой-то мужчина в белом халате, очевидно, влюблённый во всякую странную живность учёный, возбуждённо рассказывал о жизни электрических скатов, то и дело сминая в пальцах проводок микрофона. Фейтан подслеповато щурился: голубой свет тонул в его раскосых глазах, и оттого почти угольного цвета радужки казались мне обыкновенными пластиковыми линзами. Все лицо Фейтана выглядело ненатурально и даже несколько пугающе, будто на него надели маску. Искусно вырезанную, красивую, но ледяную. Мобильный в кармане ощущался неподъемным грузом. Хисока… Нам обоим пора глотать тысячу иголок. Кролло подошёл ко мне со спины, переодетый в обычную серую футболку и темные спортивки. Я солила закипающую воду. – Что делаешь? - он кивнул на разложенные по столу продукты. – Пасту, фокаччу, может, ещё что-нибудь успею… – Фокаччу? – Да, - я закинула в кастрюлю целую пачку спагетти. – Пробовал? – Ни разу. – Это пресная лепешка с овощами. Иногда без овощей; просто мука, вода и оливковое масло со специями. Орегано, базилик. Обязательно много соли. Хотя вариаций много. – Какую будешь готовить? – Хочу отвлечься, так что, наверное, с овощами. Пока нарежу, выложу на тесто… А запекается все быстро, может, через час уже поужинаем… Кролло выудил из шкафчика деревянную разделочную доску и пару ножей и, покрутив в руках сладкий перец, одним движением рассек его пополам; брызнул сок; на лезвии осталась пара бледно-желтых семечек. – Покажи, как нарезать. – Хочешь помочь? - удивилась я. Кролло демонстративно принялся потрошить второй перец. – Ладно. Все перцы нужно нашинковать, такой… длинной соломкой, кроме зеленого. Зелёный порежь поперёк, чтобы получилось что-то вроде цветочков, но тоже тоненьких. Понял? – М, - прилежно закивал он. – А с остальным что делать? – Помидорки тоже поперек, лук колечками; так… оливки и зелень я сама выложу. И измельчу чеснок. Не знаю, можешь заняться тестом? Я пока с пастой разберусь. – Мука, вода и оливковое масло? – Да, смотри, как нужно. Я вручила ему сито. – Сначала очень тщательно просеиваешь муку и делаешь такую рыхлую горочку, а в ней углубление. И потом туда немножко соли, на глаз, и столовую ложку масла. Замешиваешь тесто и, если чувствуешь, что сильно липнет к рукам, то добавляешь по ложечке тёплой воды, но так, чтобы оно не размокло. Катаешь шарик, смазываешь миску тем же самым маслом; и шарик, кстати, тоже и оставляешь минут на тридцать. Точно! Давай сначала делай тесто, а пока оно будет подходить, нарежешь овощи. Кролло снова послушно кивнул и принялся за дело; я вернулась к макаронам. На раскалённую сковороду вылила томатный соус, туда же забросила лук и щепотку специй, петрушку и базилик; и следом — чуть поджаренный фарш. По кухне мгновенно расползся белёсый пар, и Кролло, старательно замешивающий тесто, с удовольствием принюхался. – Национальные блюда? – Нет, что ты, - я помешала шумовкой спагетти. – Мне «по наследству» досталась книга рецептов со всего мира. Бабушка почти всю жизнь их собирала, записывала; помню, к некоторым даже прилагались картинки: скорее, карандашные наброски, но… Она сама рисовала. Так что это оттуда. – Какое у тебя любимое? – Не знаю, если честно, я одинаково ценю каждое блюдо. Хисока любил только сладкое, к примеру… Забавно, что бабушка не записала ни одного рецепта из Джаппонии, а я, наверное, больше всего скучаю по местной еде. Да, что-нибудь из кухни Джаппонии… – Суси? – Может… Соба тоже вкусная, знаешь, такая длиннющая лапша из гречневой муки. Иногда подают холодной. Мне так даже больше нравилось, - я повернулась к Кролло и вдруг с ужасом заметила, насколько сильно он придавливает несчастную массу. – Стой, стой, стой! Он тут же отнял руки. – Не нужно так, - я мягко обхватила его пальцы, чуть погружая в тесто. – Понежнее, не дави, а именно разминай, вот так… Ещё можно основанием ладони. Кролло со странной эмоцией во взгляде уставился на наши руки, кажется, и вовсе перестав дышать. Я протиснулась между столом и чужой грудью, вплотную прижимаясь к Кролло спиной, направляя его запястья, медленно двигаясь вместе с ним; из всей череды наших касаний отчего-то именно это показалось мне до боли… интимным и глубоко личным; переплетенные пальцы, его ладони — в моих, один ритм, одни неловкие рваные вздохи. Мурашки по коже. Я зажмурилась, не решаясь отпустить первой. Кролло вдруг прижался щекой к моей шее, невесомо касаясь губами мочки уха. – У меня получается? - горячий шепот; я бездумно откинула голову назад, подставляясь чужому жаркому дыханию. – Да… молодец… А я думала, падение с двадцатого этажа было самым болезненным. А оказалось — Кролло. Тесто мягко перекатывалось под нашими руками, тёплое от множества прикосновений; Кролло ещё сильнее прижал меня к столу; я слышала, как заходилось в волнении чужое сердце. И мое; и в каждом ударе: люблю! люблю! люблю! За что мне так больно? Как мне уйти? – Сейчас все сгорит… - голос вырвался хрипом; я оттолкнула Кролло, возвращаясь обратно к плите; все тело дрожало от внезапно налетевшего холода. Соус выкипел… Кролло нервно закинул в миску тесто и с тяжелым несдержанным вздохом снова взялся за нож. В кухне повисло ощутимое напряжение. – Там в холодильнике сливы, - я наконец нарушила затянувшееся молчание. – Помой, пожалуйста. – Для чего? – С ужином вдвоём управимся быстрее, так что я… сделаю пирог. Как обещала. – Ты сказала, что не готовишь, - прошептал Кролло. – Почему? – Сил нет. Точнее, не было. На девятый день каждого месяца Акума бесится и пытается полностью взять контроль над моим телом. Я, естественно, сопротивляюсь, и на это растрачивается куча энергии. В этот раз пронесло, потому что я потратила семь лет, и Акума наконец-то угомонилась. Я просто… за неделю до и неделю после этого мне очень тяжело функционировать. Первые годы было вообще невыносимо. Потом кое-как привыкла, но все равно… от меня прежней почти ничего не осталось. Что я любила, кого я любила… Знаешь, мне раньше вообще ничего не хотелось, - усмехнулась я. – Такая пустота в груди, хоть вой. Ничем не заполняется. Я стала работать в Академии и тогда, конечно, чуть-чуть отпустило. Но понимание, зачем я здесь, зачем живу, кому это нужно, кому я нужна — так и не пришло. У меня не было цели. Кролло болезненно нахмурился; поддавшись какому-то совсем детскому порыву, я мягко разгладила глубоко залёгшую морщинку между чужих бровей. – А сейчас? - он перехватил мою руку. – Сейчас есть: гоняюсь со всеми вами за Левиалом, - я улыбнулась. – Плюс, вон, сидят заинтересованные в моей готовке. Есть повод вспомнить, как это, заботиться о ком-то искренне и… с удовольствием. – Что с тобой произошло? - Кролло в отчаянии прижал мою ладонь к груди. – Пожалуйста. Сона. Что случилось? Как мне помочь?.. – Доделай фокаччу и помой сливы. Есть уже хочется. Мы не разговаривали до самого ужина; Кролло прилежно нарезал овощи и раскатал по двум широким противням тесто; мы выложили незамысловатые картинки: солнышко из желтого перца, облачка — луковые кольца, красные и зелёные цветы — помидоры и снова перец, стебли — чуть смятая петрушка; чеснок, соль, оливковое масло, базилик. Заставив Кролло раскладывать по тарелкам пасту, я принялась за пирог: сделала песочное тесто, несколько минут потушила в сахаре сливы и, накрошив сверху остатки массы, отправила все в раскалившуюся духовку. Выползший на сладкий запах пирога Кортопи вытянул шею, с интересом разглядывая стол; однако заметив Кролло, усердно перетаскивающего дымящиеся блюда в столовую, испуганно отшатнулся, врезавшись спиной в подтянувшегося на шум Нобунагу. – О-о-о! - обрадованно загудел он. – Еда, еда, еда! А пахнет как… – На вот, помоги отнести, - я вручила ему кувшин с соком и целое ведерко блестящих столовых приборов. – Пожалуйста. Нобунага послушно унёсся в зал, по пути едва не зашибив Кролло. Шалнарк зажег в столовой свечи, и тёплый, чуть подрагивающий от сквозняка полумрак разлился по углам, мягко оседая на стенах и высоких темных потолках. Кролло привычно сел во главе стола и мельком оглядел собравшихся, на пару секунд дольше зацепляясь взглядом за мое лицо; я улыбнулась. – Это что? - Франклин почти недоверчиво указал на дымящиеся лепешки. – Фокачча. Хлеб с овощами, - я отрезала ему небольшой кусочек. – Попробуй, мне очень нравится. – С картинками! - по-детски восхитился Нобунага. – Наконец-то… Фокачча произвела неизгладимое впечатление на весь Геней Рёдан: даже обычно скупой на похвалу Финкс неожиданно отвесил сегодняшнему ужину комплимент; Нобунага умял добрую половину пирога в одиночку: я едва успела отложить для Кролло тоненький кусочек. Франклин доедал остатки спагетти. Кортопи облизывал пальцы. Я заваривала чай, когда телефон в кармане взорвался неожиданно громкой трелью; извинившись, я выскочила за дверь столовой, спешно принимая вызов. – Алло? – Ой, Сона..! Со-на! - будто бы в припадке завыла Мора. – Господь всемогущий, что же происходит-то! – Я просила Вас не звонить по этому номеру! - разозлилась я, а потом вдруг вспомнила: точно, никто больше не станет меня искать. Хисока… Черт. Я тут же смягчилась. – Что такое? – У меня сейчас инфаркт будет..! Ох! – Вам плохо?! – Да! - взревела Мора. – Я в жизни таких денег не видела..! Откуда..! А-а-а! – О чем Вы? - распереживалась я. – Какие деньги? – Сто миллионов дженни! – Мора, пожалуйста, объясните нормально! – Нам перевели сто миллионов дженни! На счёт Академии! Ох! Мне плохо… – Чего?! Я не заметила, как повысила голос, точно в тон Море: – Кто перевёл?! – Не знаю! - истерично воскликнула она. – Сона, сто миллионов! Господи, откуда у людей такие деньги! – Мора, послушайте меня внимательно… – Сто миллионов! Сто! Господи помилуй! – Мора, пожалуйста! - прикрикнула я. – Посмотрите, с какого номера пришли деньги. Прямо сейчас. Спустя пару минут нервного шуршания и причитаний, Мора снова разохалась в трубку: – Скрыт номер! – Вообще ничего нет? – Не-е-т! Просто сто миллионов дженни! – Обратитесь в банк, срочно. Такие деньги с неба не валятся! Нужно их вернуть… – Это наш тайный благодетель, Сона! - восхищенно простонала Мора. – Это он, я тебе говорю! Пожалел нас…! – Да нет же! Нобунага высунулся из дверного проема, вопросительно и даже с толикой беспокойства оглядывая меня; телефон неприятно фонил; я замахала на Нобунагу рукой. А потом вдруг остановилась. Сто миллионов дженни? Для Академии? Не от Хисоки? О… – А вообще знаете что? - нервно рассмеялась я. – Не возвращайте их. Оставьте на счету и займитесь ремонтом. Деньги лишними никогда не будут. – А я о чем! - закричала Мора. – Это точно наш благодетель! Боже, благослови его душу, чтобы он вовек не знал ни забот, ни болезней… Сто миллионов дженни! Ты можешь себе представить такую сумму?! Я вспомнила подаренное колье. – Нет, в голове не укладывается, это слишком много, - соврала я. Мора снова начала слезно причитать. – Так мы на эти денежки и ремонт сделаем, и фасад облагородим, и внутри что-нибудь придумаем..! Заменим окна, перестелем паркет… Ох! Крышу новую оборудуем, как раньше было, с зимним садиком! – Хорошая идея, мне нравится. – Когда вернёшься-то? - внезапно посерьёзнела она. – Твои «пара недель» отпуска уже давно истекли. Да и месяц, кстати, тоже! – Пока не могу, извините, пожалуйста… – Что там у тебя, а? Расскажи хоть, чем занимаешься? Я заглянула обратно в столовую: Кролло, повернувшись спиной к двери, аккуратно складывал пустые тарелки. – Сначала путешествовала, а теперь… так, помогаю друзьям уладить кое-какие проблемы. Внезапные. Не переживайте. – Добрая душа, - искренне похвалила Мора. – Надеюсь, с тобой и правда все в порядке. Академия по тебе скучает. – А я — по ней. – Ну ничего-ничего, зато как приедешь, как удивишься, какой мы ремонт сделали! Наконец-то избавимся от этой разрухи… Тошно уже, как на помойке живем, ей-богу. Детишкам можно будет питание организовать, да и материалы для новых композиций закупить, и стулья… Ох, вот ведь нам повезло! – Мора, - мягко позвала я. – Вы же верующая. Помолитесь, пожалуйста, за того, кто перевёл нам эти деньги. – Обязательно! Прямо сейчас и начну..! – Обещаете? – Конечно! - обидчиво фыркнула она. – Сона, это ведь очень хороший человек, ему непременно там зачтется; такой добрый поступок… Щедрость! Бескорыстность! Давайте, и дастся вам мерою доброю, как говорится… – Точно, - я до боли сжала в ладонях чётки. – Он очень хороший человек… Мой любимый хороший человек. – Ой, говоришь, как будто лично знаешь! - развеселилась Мора. – Ладно-ладно, помолимся за него, долгих лет жизни и всего хорошего! Мы распрощались не скоро; Мора, страшно взбудораженная произошедшим, начала рассказывать мне все подряд: и о дяде Озгаре, и о приглашённой натурщице, в жизни почему-то оказавшейся настоящей уродиной, и о детях, надгробных плитах, неожиданно подскочивших ценах на льняное масло… Ее надтреснутый тысячами выкуренных сигарет голос разливался в сознании чем-то тёплым, и до боли родным, и в то же время далеким; чем-то, к чему я больше не могла прикоснуться. Я слушала, совсем не перебивая; мое молчание тянулось через всю Йорбию, оседая на другом конце провода, в Йорк-шине. На грани слышимости потрескивали помехи. Я скучала. Я так сильно скучала. Хисока… – Ладно! Чего я тебя нагружаю! - вдруг опомнилась Мора. – Ты ж там занята, дел по горло. Помогаешь друзьям. – В любом случае рада была Вас слышать. Академия теперь оживет, правда? – Конечно! Сто миллионов дженни, с ума сойти… Кто это такой богатый?! – Кто это с таким большим сердцем, - протянула я. Мора ещё долго не могла повесить трубку, продолжая восхвалять «нашего тайного благодетеля»; и когда наконец повесила, накатившая тишина вдруг показалась мне ужасно тяжелой, почти болезненной; с минуту я бездумно разглядывала потухший экран телефона и мое чёрное отражение в нем, а потом, с огромным трудом взяв себя в руки, вернулась на кухню… к горе тщательно вымытых тарелок. Мне снова захотелось плакать. Перевалило за десять; разлегшиеся на диване Франклин и Шизуку полусонно смотрели телевизор; Шалнарк с азартом щёлкал по кнопкам приставки, то и дело раздраженно вздыхая; Мачи читала какой-то журнал. Боноленов заинтересованно обшаривал винную полку. Поднявшись к себе, я первым делом залезла в шкаф и принялась раскладывать вещи: зимние ботинки — на самое дно сумки, сверху — футболки, два свитера и брюки; платье, свернутое в рулончик, — в отдельный боковой карман; майки, колготки, носки… Из всей и без того скудной одежды я оставила только джинсы, тоненькую водолазку, куртку в фойе, пару чистых комплектов белья и шелковую сорочку; и осторожно, стараясь ничего не помять, сложила в хрустящий бумажный пакет. Следом в дорожную сумку полетел так ни разу и не раскрытый блокнот, карандаши, наушники… молния с трудом закрылась на недочитанной книжке. Детектив. А детективов мне теперь и в жизни хватало… Я сдернула с кровати покрывало, распотрошила подушку и вынула пододеяльник; сложила пополам и утрамбовала в небольшой холщовый мешочек, купленный еще пару недель назад в Метеоре; протерла окна и подоконник, вычистила от пыли шкаф; помыла под кроватью. Затем сняла сережки и кольцо и бережно завернула в наволочку, оставив на себе лишь неизменные, тяжелые, деревянные чётки. Помаду и крем с некоторым сожалением отправила в мусорку; чуть подумав, швырнула туда же и тушь. Колье четвёртой королевы Кука Нью, осторожно убранное в бархатный футляр, я оставила посередине кровати. К горлу подкатил ком; я отвернулась. Переставила в шкаф собранные вещи и накрепко захлопнула створки. Почти конец. Мне оставался только замок. Я вытащила одати и, пустив по лезвию вереницу раскалённых искр, с силой вонзила меч в скважину; оплавилось зардевшееся железо; я вынула одати и спешно скользнула в коридор, проделывая с замком то же самое, с другой стороны двери. Железо, наконец остыв, потемнело. Я подергала ручку: заперто, плотно-плотно; металл приварился к запорной планке. Без нэна не открыть. Пакет неприятно врезался в пальцы: я спрятала его в соседней пустующей комнате, за белесой грудой зачехленной мебели. В воздухе закружилась пыль. Я даю Левиалу… два-три дня. Время истекает. Спектакль подходит к концу. Или сейчас, или никогда. Левиал выбирает действовать. Пыль осела; осталась лишь одна покалывающая тревога, зависшая посередине комнаты чем-то громадным и неизбежным. Мне пора уходить. Выключив мобильный, я решительно шагнула к дверям Кролло. Он открыл почти сразу, будто все это время ожидал меня на пороге. – Можно к тебе? Хотела поговорить. – Проходи, - в миг напрягшись, проговорил он. – О чем именно? Я вышла на балкон, оставляя стеклянную створку открытой: Кролло молча выскользнул следом. Ветер вдруг стих, и на пустырь, будто высоким куполом, опустилась холодная непривычная тишина; отблески света, падающие из продолговатых окон зала, искрились разноцветными бликами на разломанных пластах спрессовавшегося снега. Мартовская ночь пахла стылой водой; сквозь толщу недвижных облаков не проглядывало ни звездочки, и даже ледяной свет луны полностью растворялся в повисшей темноте, не касаясь ни простуженной затянувшейся зимой земли, ни особняка, ни наших лиц. Кролло шумно втянул носом воздух. – Сто миллионов дженни, значит, - я провела указательным пальцем по перилам, смахивая крошечные капельки. – Почему так много? – Ты злишься? - Кролло осторожно шагнул ко мне, будто не зная, выдержит ли лёд. Лёд выдержит. – Нет, с чего мне злиться. Я, наоборот, хотела сказать спасибо. Но сумма и правда слишком большая… Академия не сможет ее вернуть. – Ты что говоришь? - в его голосе послышалась настоящая обида. – Не нужно ничего возвращать, это подарок. – Один дороже другого, хах. Мне даже нечем отплатить. – Прекрати. – Нет, правда, - я повернулась к Кролло. – Я не могу дать тебе ничего… равноценного. – Мне такого и не нужно. – А что тогда? С первого этажа выскользнул отголосок какой-то печальной джазовой песни; отрывистые, несколько дребезжащие звуки саксофона мгновенно растворились во мраке. Кролло хмыкнул: – Франклин. Завёл свой проигрыватель… – Что нужно? Кролло, - я нежно обняла его за плечи, прижимаясь щекой к щеке. – Ты холодный. – Ничего не нужно, - он сцепил за моей спиной руки. – Просто… побудь рядом. Идёт? – Идёт. Тихо лился джаз, и мы, будто вплавившись друг в друга, чуть покачивались в такт музыке; от Кролло едва уловимо пахло горьким алкоголем и совсем немного — гелем для волос; мягкий ворот щекотал нос; я уткнулась в чужую тёплую шею, возвращая украденное в кухне прикосновение. Кролло рвано выдохнул; и вдруг сильнее сжал меня в объятиях, несмело переместив ладони на поясницу: могу я..? Пальцы замёрзли… – Пойдём в дом, - Кролло ласково погладил меня между лопаток. – Холодно. – Песня ещё не закончилась. – У Франклина сезонная бессонница, так что, боюсь, концерт затянется до самого утра… – Ладно. Он взял меня за руку, мягко утягивая за собой в темноту комнаты; я тут же переплела наши пальцы. – Сона, ты… - почти по-детски замялся Кролло. – М… Хочешь остаться? Ничего такого, просто… остаться? сейчас? со мной?.. – Хочу. – Да..? – Да, - я толкнула его к кровати и, не расцепляя рук, неловко плюхнулась следом. – Пожалуйста, обними меня. Кролло набросил на нас одеяло, тёплое, тяжёлое; я вспомнила, как уже просыпалась в этой кровати; и защемило сердце; я прижалась к Кролло, забираясь ледяными пальцами под футболку. Он вздрогнул. Мы молчали, и в сгустившейся тишине были слышны наши неровные вздохи и дрожь двух накрепко сплетенных тел; минуты терялись в объятиях: рядом с Кролло время переставало существовать. Ничего не существовало. Кроме нас. Мне хотелось поцеловать его, прижаться губами к его губам, закрыть глаза, раствориться в каждом прикосновении, целовать, целовать, целовать! и слушать его прерывистое дыхание, и гладить по волосам, и гладить по спине, по груди, по сильным и крепким рукам… А наутро проснуться и снова — целовать, целовать, целовать! глаза, щеки, лоб, каждую ресничку осыпать поцелуями и принять ту же любовь в ответ. – Странная ты. Сона, Сона… Когда по-настоящему любишь, ты глотку готов разорвать кому угодно, лишь бы с твоим человеком ничего не случилось, лишь бы он только невредим остался. Когда любишь, всегда хочешь его касаться, быть рядом. Ты не устаёшь от него, а наоборот, даже когда он рядом, сидит в метре от тебя, ты ужасно по нему скучаешь. Потому что тебе всегда мало. И это не зависит от формы или «средства» твоей любви. Это просто то, как ты чувствуешь, а не то, чем ты выбираешь показывать свою любовь. Вот так. Забавно, как до Кролло у меня не было жизни. – Согрелась? - он зарылся носом в мои волосы; шёпот обжег ухо; Кролло едва ощутимо ткнулся губами в венку у самого основания шеи; туда, где горячечно бился пульс. – Спасибо. Ты очень тёплый. – Хорошо. Таким же шепотом Кролло исповедовался Святому отцу. Я вспомнила тяжёлый запах ладана, под пальцами — прохладное и гладкое дерево скамейки; гостия тает на языке; ладошка мальчика из хора; помолитесь за нас с братом, а я помолюсь за вас. Хино и Радзар. – Я почти ничего не помню, но вот один момент… стоит перед глазами, - и снова шёпот; я спрятала лицо в изгибе локтя: мое уродство. – Я… перерезаю горло какому-то мужчине, он давится хрипами, и все вокруг омерзительно пахнет кровью. И вдруг из-под котацу выскакивает маленькая девочка, видимо, дочка, и бросается на меня с кулачками; сама вся в слезах… Не могу избавиться от этой картинки. Кролло нежно погладил меня по голове. – Жалко девочку, да? Убить бы ее, чтобы не мучалась. Знаешь, что я сделала? – Сона… – Я выколола ей глаза. Метаться по всей комнате, орать от боли, постоянно натыкаться ладошками на труп собственного отца. И не иметь возможности уйти, ведь пятилетний ребёнок знать не знает, что такое самоубийство. Для детей и понятия «жизни» толком не существует: они чувствуют, что что-то не так: почему папочка не встаёт? почему не слышит, как я кричу? почему не отзывается? Для них ещё нет слова «смерть». Кончина, уход. У животных, кстати, точно так же. Каждый зверь смертен, но у каждого зверя нет смерти. Понимаешь, о чем я? Я вдруг снова почувствовала тот тошнотворный запах крови. Я грязная, грязная, грязная. Уродство. Разочарование. Слабость. Я краду у этого мира минуты, и минуты растрачиваются на уродство. Во мне не осталось ничего хорошего. Во мне не осталось ничего полезного. Каждый мой вздох оседает мерзкими пятнами на этой земле. Во мне не осталось ничего красивого. Я грязная, грязная, грязная. Уродство. Дрянь. – Видишь, варианта «не калечить девочку» у меня не было. Смешно, как я пытаюсь замолить грехи, но они никак не кончаются. Иногда мне даже кажется, что такого количества добрых дел, которыми можно было бы расплатиться за все содеянное, просто не найдётся. Я себя ненавижу. – Пожалуйста, перестань, - Кролло ещё крепче сжал меня в объятиях; его горячее прерывистое дыхание обжигало шею; тело ощущалось неприятно, совсем чужеродно: мне захотелось содрать с себя кожу, лишь бы только Кролло не прикасался к этой грязи. Почему я решила, что меня можно за что-то любить? – У тебя просто не было выбора. – Ты ничего не знаешь, Кролло. Был выбор или нет — я убила любившего меня человека и вырезала целый город. Никого не осталось: поверь, я сделала это очень тщательно. – Я чувствую тебя, - он ласково обхватил ладонями мое лицо, подушечками больших пальцев прикрывая глаза. – В тебе нет ничего дурного, Сона. Ты… – Кролло, - голос вырвался надрывным всхлипом. – Я рассказала тебе все это не потому, что хочу твоей жалости. Не трать время. У нас его и так чертовски мало. – Что мне сделать? Поцелуй меня Поцелуй меня Поцелуй меня Поцелуй меня Поцелуй меня – Сона, - Аюна ласково обхватила ладонями мое лицо. – Хочу, чтобы ты всегда была рядом. Хочу поцеловать тебя. Хочу любить тебя. – Сона? Скажи, что мне сделать. – Решай сам, - прошептала я. Поцелуй меня Поцелуй меня Поцелуй меня Поцелуй меня Поцелуй меня Кролло по-детски невинно коснулся губами моих губ; дрожащий выдох потонул в темноте комнаты; я зажмурилась, и дорожки несдержанных слез беззвучно покатились к вискам. Внизу живота будто свернули узел. – Решил, - Кролло коснулся меня ещё раз; и ещё; и ещё; все так же невесомо, кротко, нежно, будто боясь сделать больно. – Пойдёт? – Нет, - я с силой толкнулась в чужой рот, размыкая языком губы; Кролло почти испуганно охнул; горячо; мокро; едва ощутимый привкус алкоголя; крепко сжатые на пояснице руки; и я целую, пока в легких не кончается воздух; и когда воздух кончается, я глубоко вздыхаю и целую, целую, целую снова; а затем… отстраняюсь; минуты украдены. – Вот так — пойдёт. Как же не вовремя я тебя встретила, Кролло. Как же не вовремя…