Акай

С залива сладко тянуло прибившимися темно-зелёными водорослями; разбитые в белёсую пену волны пятнисто высыхали на валунах у самой кромки пляжа; потеплевший океан облизывал ступни, и песок, тяжёлый и мокрый, коричневатый от раздробленных камешков, ощутимо покалывал кожу, хлюпая просочившейся под пятки водой. На посеревшем небе сновали гонимые ветром чайки. – В шесть вечера будет проповедь, - я обернулась: Кролло, присев на корточки, с отстранённым видом разглядывал перламутровую створку ракушки, надтреснутую посередине. – Хочешь сходить? – А ты? – Не очень. – Тогда не пойдём. Я опустилась рядом; набежавшая волна игриво мазанула по щиколотке. На коже оседала соль. Кролло вдруг отбросил ракушку в сторону. – Можем прогуляться до базара, - снова предложила я. – Все уже закрыто, конечно, но… не знаю. Мне там просто нравится. – И что потом? – Что хочешь. Темнеет не так рано, мы можем вернуться сюда. Или на мыс к маяку. – Домой, - Кролло разжал кулак: из продолговатого тончайшего пореза проступили блестящие капельки крови. – Ты поранился… Той дурацкой ракушкой, да? – Вернёмся домой? Он растер мизинцем кровь; потемневшие мазки уродливо сложились в символ древнего островного письма: «чикара». – Зачем ты это написал? – О чем ты? – Вон, у тебя на ладони! - я грубовато схватила его за руку, но кожа… оказалась девственно чистой, белой, чуть прохладной и привычно нежной; Кролло с жалостью погладил меня по щеке. – Там ничего нет, Сона. Что тебе привиделось? Я зажмурилась. Из сна меня вытянул поцелуй в щеку, ласковый, почти невесомый; чужие руки, пальцы на шее: совсем не больно, тепло и мягко; трепетные касания. В пелене подступивших слез я резко притянула к себе Кролло. – Что такое?.. - он прочертил дорожку поцелуев от сломанной ключицы до скулы, остановившись лишь в паре сантиметров от уголка моего рта. – Сона. – Который час? – Три двадцать. – Зачем так рано… Мы ведь договорились, что выходим в пять. – Извини. Ты… плохо спала; я решил, что тебе опять снится кошмар, и разбудил. Прости. – Спасибо, - я провела пальцем по его нижней губе – Кошмаром это назвать сложно, но все равно… было очень неприятно. Дурной сон. – Что видела? – Дом. – Разве это дурно? – Да, - я скользнула ладонями под футболку Кролло, несильно впиваясь ногтями в лопатки и «процарапывая» путь к самому животу. – Сона… - он рвано выдохнул. – Ты… – Не люблю, когда снится дом: потом весь день настроение ни к черту… – Сона. Я опустила руки на чужую грудь, тёплую, крепкую, неровно вздымающуюся от накатившего волнения; под рёбрами билось сердце; я надавила на анахату. Кролло вздрогнул словно от сильного разряда тока. – Сними, - поцелуй в щеку. – С меня, - поцелуй в лоб. – Чётки, - поцелуй в губы. – Пожалуйста. – Зачем?… – Сними. – Вот, - подрагивающими руками Кролло протянул мне вереницу деревянных бусин. – А теперь надень на себя. – Не надо. – Пожалуйста, - я снова прижалась к его приоткрытым губам. – По стоимости это, конечно, не равноценный подарок, но по значимости для меня — да. – Я не могу их взять. – Можешь. Пожалуйста. Пусть они будут у тебя. Это просто чётки, если ты думаешь, что там есть какая-то вредоносная энергия… – Нет, - резко перебил Кролло. – Нет, я так не думаю. – Тогда бери. Это будет моим подарком тебе, ладно? На память. С нежной осторожностью он все же надел чётки; в темноте комнаты чуть блеснуло отполированное тысячью касаний дерево; Кролло бережно спрятал кисточку за ворот. – Спасибо, - я подцепила мизинцем крупную гуру-бусину. – Эти чётки когда-то принадлежали моему Учителю джуджутсу. Они молельные и, как видишь, ужасно старые, вроде бы даже начала позапрошлого столетия. Учитель говорил перебирать их каждый раз, как почувствую себя плохо, или запутанно, или когда буду очень сильно зла… Чтобы успокоиться. Знаешь, как правильно считать? Кролло покачал головой; я взяла его за руку, заставляя обнять пальцами чётки: – Смотри. Всего сто восемь бусин, двенадцать созвездий зодиакального круга на девять планет. Конечное сто девятое зерно — Мудрость-праджня, сто десятое цилиндрическое зерно — Мудрость-упайа. Восемнадцать — архаты, двадцать один — богиня Тара, тридцать две бусины — начинай считать признаки и достоинства Будды. Вообще этих признаков девяносто два: тридцать два великих и восемьдесят вторичных, но уместить их все на одних чётках было бы проблематично, да? – Это слишком дорогой подарок. – Нас заставляли учить все великие признаки. Забавно, что я до сих пор помню их наизусть, - я мягко прижала голову Кролло к своей груди. – «Туловище, как у льва; запястья спереди округлые; плечи широкие; пропорциональное тело, как дерево ньягродха; голос подобен голосу Брахмы»… У меня был друг, который описывал так своего возлюбленного. «Тело чистое; тело нежное; тело исключительно святое». И ещё куча богохульных комплиментов. Я рассмеялась, и Кролло сцеловал улыбку с моих губ. – Теперь мне кажется, что это вовсе не грех, - прошептала я. – «Идущий ровным шагом; с чистыми глазами; глаза, подобные лепесткам лотоса; тело, как у молодого; губы красные, как персик; голос нежный и мягкий». Как будто все про тебя. – Перестань. – «Тело, не знающее печали» — вот какому признаку я больше всего завидую. Непросветлённые люди, как мы с тобой, понятия не имеют, что это такое. Как жить без печали? – Это базовая эмоция для всех, - хрипло ответил Кролло. – Невозможно жить без грусти. – Грусть и печаль — совсем разные вещи… Ты говоришь «грусть», и я сразу представляю настроение, знаешь, нечто кратковременное, проходящее, не направленное на какой-либо объект. Тогда как печаль не бывает беспредметной, она всегда связана с чем-то, она всегда… имеет к кому-то отношение. Чувствуешь разницу? – Я многое потерял, не разговаривая с тобой просто так, - он прижался лбом к моему лбу. – Это печально. – Точно. Нам ещё очень далеко до просветления. – Пускай. Побудем ещё обычными людьми. – Обычными… хах, - я погладила Кролло по волосам. – Побудем: для просветленных не существует привязанностей, ибо любая привязанность к чему-либо земному — есть страдание. – Я к тебе привязался. – Значит, страдай. Я обняла его за плечи, крепко-крепко, как не обнимала никого до. – Я не считаю это страданием, - возразил Кролло. – Это — нет. А последствия самой привязанности — очень даже. – Смерть? – Скорее просто разлука, - я бездумно накрутила прядку чужих волос на палец. – Я верю в перерождение души, поэтому предпочитаю воспринимать смерть как… обыкновенную дверь: это проход в другой мир, ничего больше. Страдание не в потере кого-то близкого; для меня страдание — это разлука, ожидание встречи и страх, что эта самая встреча, может, никогда и не случится. Умирать не страшно. Страшно в следующей жизни не найти того, кого когда-то любил. – Как Мандзю и Сака. – Да. Была такая пословица, в Джаппонии, я ее очень хорошо запомнила: «Ау ва вакарэ но хадзимэ». Встреча — начало расставания. – Жалеешь? – Нет, - я стиснула Кролло в объятиях. – Сколько раз говорить: не жалею. Вообще. Ни о чем. – Выходит, мы начали расставаться в прошлом ноябре. – Похоже на то. – Сона, - неожиданно серьезно проговорил он. – Я тебя сейчас поцелую. – Можно было не предупреждать, - я фыркнула от смеха. – Делай, что хочешь и как хочешь. Пока я рядом. Делай и не думай. Я рада любому тебе. Ровно в пять часов мы выехали из особняка, вялые и помятые: измученный бессонницей Франклин то и дело шумно зевал, потирая покрасневшие от недосыпа глаза кулаками; Шизуку подслеповато натыкалась на мебель; Нобунага разлил чай. Мне же после всего случившегося за один безумно длинный вчерашний день хотелось запереться в комнате и не разговаривать ни с кем хотя бы неделю. Но приходилось держать лицо, кое-как выдавливая полуулыбку: Кролло теперь следил за мной с удвоенной силой. Какая грязь. Содрать бы с себя кожу. За окном тянулись предрассветные сумерки, темно-синее холодное полотно; мое отражение в чуть тонированном стекле, дрожа рыжеватыми бликами фар, растворялось в привычной пустоте пейзажа; в какой-то момент мне даже показалось, будто весь мир исчез: остались лишь заснеженные степи Метеора. Город-мусорка. Отчего я буду по нему скучать? – Нужно быстрее подобрать нового мэра, - проговорил Кролло; его голос звучал непривычно тихо и устало. – Не представляю, когда. Времени ни на что не хватает. – Утекает сквозь пальцы, - тут же согласилась я. – Кажется, что его ещё много, а на деле… жалкие минуты. – Да. На подготовку Зорнуна к должности ушёл месяц при том, что была задействована половина Рёдана. Другая половина прокладывала путь в окружную администрацию. Мы не успеваем. – С городами ведь то же самое: случись сегодня взрывы, мы никак не разорвемся, чтобы проверить все точки одновременно, пока нэн не исчез. – Ладно, - Кролло измученно потёр лоб. – Решаем проблемы по мере их поступления. Сейчас у нас в приоритете рынок. – Я могу поискать проклятия, как в прошлый раз. – Посмотрим. – Считаешь, за нами все еще следят? – Да. Ты засветилась в Васшаене; не стоит показывать остальные способности, когда, вероятнее всего, нам предстоит выступить против Левиала в открытую. – Он все равно станет бить по больному, - пожала плечами я. – Мне придётся поменяться с Акумой. – Посмотрим. Кролло привычно заледенел, однако на этот раз его холодность показалась мне плохо скрытым беспокойством и… глубокой печалью? – Сила удара должна исходить от всего тела, - я погладила его по запястью. – Я сделаю правильный выбор. Не переживай. Он ничего не ответил. Рынок открывался в восемь, и мы, приехавшие ещё затемно, несколько часов бродили по соседним улочкам, стараясь отыскать хоть какие-нибудь следы использования нэна. В центре Метеора, ожидаемо, ничего не было. Мы дошли до самого храма, проверили входы и выходы, лестницу и даже небольшую площадь напротив; чисто, почти безлюдно; и отчего-то промозглее обычного. Таящая в предрассветных сумерках Мегоу тихо поблескивала своим хромированным основанием, высясь над одинаково низенькими постройками города. На обратном пути к рынку мы проходили мимо ещё закрытой цветочной лавчонки; я кивнула на занавешенное плотными и совершенно уродливыми шторами окно: – Вот тут гиацинты купила. Внутри столько разных цветов: и розы, и хризантемы… По-моему, я даже букетик нарциссов видела. И лилии. – Помню, как цвела акация в Йорк-шине, - невпопад произнёс Кролло. – Позапрошлой весной. Весь центральный сад в жёлтом, и вместо воздуха — такой удушливый сладкий аромат. – Как будто не можешь проглотить тягучую карамельку. Мёд застревает в горле. – Верно. Хорошее сравнение. – У меня от акации обычно голова болит, - я взяла его за руку, мягко утягивая в соседний переулок. – Послушай, давай я все-таки проверю проклятия? Вдруг что-нибудь удастся найти? – Рано. – Почему? Через сорок минут откроется рынок, по-моему, как раз; я посмотрю, не прицепились ли к кому-нибудь норои. Я буду полезна. – Вопрос не в твоей полезности, Сона. Сорок минут — много. Будем ждать. – Чего? - стала раздражаться я. – Я проклятия вижу, как на ладони: если засечём кого-нибудь подозрительного, наоборот, сможем побыстрее мобилизоваться. Отследим передвижения, и все. Зачем ждать? Я тебя не понимаю. – Закончили разговор, - отрезал Кролло. – Как скажешь. Я отбросила его ладонь и выскользнула из переулка обратно на главную улицу; Метеор просыпался; люди, в основном, старательно разодетые женщины с корзинками наперевес, спешили в сторону рынка; кто-то тащил за собой канючащих полусонных детей; в растекшихся лужах талого снега отражалось посветлевшее рассветом, однако же вновь затянувшееся плотными желто-серыми облаками, небо. Кролло задумчиво смотрел в сторону Мегоу; в его нечитаемом взгляде отражались редкие всполохи проносящихся мимо рыжеватых фар. Сорок минут растекались между нами неприятным молчанием; я теряла время на то, чтобы стоять рядом и не мочь прикоснуться к любимому телу, к любимому лицу; пальцам, губам. Мне хотелось… на самом деле мне много чего хотелось, но я стояла рядом, и ветер забирался льдом под кожу, и моя собственная кровь, разгоняемая этим глупым, глупым органом, казалась мне ядом. Как грязно. Я отниму последний поцелуй и оставлю Кролло очищаться от скверны. Может быть, к концу жизни ему все же удастся забыть, какое на вкус проклятие Дзигоку. В грязном теле грязного человека. Уродство. – Ты чувствовал сталь, когда мы целовались? Кролло повернулся ко мне со смесью жалости и непонятного страха в глазах. – О чем ты? – Мой одати, - я терпеливо указала на своё горло. – Там был привкус стали? – Нет… – Хоть в чём-то повезло. – Зачем это спрашивать? - Кролло вспыхнул почти трогательным румянцем. Я пожала плечами. – Просто поинтересовалась. Он схватил меня за руку: – Что с тобой? – Ничего. – Ничего? – Ничего. Я же говорю, что просто спросила. – С чего такой вопрос всплыл прямо сейчас? – Как-то вот подумала, может, тебе со мной было совсем противно целоваться. – Противно? - удивленно переспросил Кролло. – Я ведь сам этого хотел. – Ладно-ладно, я поняла. Спасибо. – Сона, что не так? – Все так. – Я тебя обидел? – Да нет же, - я легонько стукнула его по плечу. – Проехали. Кролло нахмурился, но промолчал, очевидно, поняв, что я не скажу больше ни слова. На рынок стягивались люди. Мы прошли к центральному входу — высокой, обитой крупными искусственными цветами арке — и, с минуту потолкавшись в очереди, нырнули в ряды одинаково чистеньких и аккуратных прилавков, непривычно ломившихся от всевозможных товаров: начищенные воском фрукты и овощи, пышная зелень, целые тушки птиц и подвешенные за лапки кролики; молоко в маркированных стеклянных бутылках, творог и сыр; в южной части рынка продавали ткани и кожу, разноцветные клубки шерсти и шкурки животных. Центр Метеора тонул в разноголосье, и цветастые, самые лучшие, парадные одежды горожан неприятно рябили перед глазами; желто-серый солнечный свет протискивался сквозь щели в натянутой крыше и косой сеткой лучей резал пространство, слепя, отскакивая от всех хоть сколько-нибудь поблёскивающих предметов. В ушах зазвенело: кто-то вытащил громкоговоритель и принялся старательно озвучивать цены на привозные сладости… Сознание будто надтреснуло чужим голосом; я крепко зажмурилась. Воздух дрожал, толкаемый нескончаемым потоком аур: тяжелых, молодых и старых, слабых, сильных, чёрных и светлых, дурных и кристально чистых, по-святому невинных. Где-то на периферии несмело шевелились проклятия, притянувшиеся на рынок вслед за своими носителями. И сбоку неизменно теплилась фиолетово-чёрная, мягкая-мягкая, нежная, как самое ласковое прикосновение — так гладят по щеке детей — аура Кролло. – Отойди чуть-чуть, пожалуйста, я не могу сосредоточиться, - я устало растерла виски. – Или давай просто разделимся, как раньше… – Я чем-то мешаю? - Кролло приподнял брови. – Да. Извини. Я кроме тебя никого не чувствую. – Повтори. – Что? Твоя аура блокирует мне все восприятие. Ты… Я вроде бы даже вижу, что вокруг меня есть и другие люди, но их энергетика ужасно слабая на твоём фоне. Блеклая. Я ничего не могу уловить… – Сона, - резко оборвал он. – Я использую зецу. – Что за бред, я буквально ощущаю твой рэн, вот прямо сейчас. Какой ещё зецу? – Я скрыл ауру. – Ладно, тогда отойду я, - я примирительно вскинула руки. – Не понимаю, в чем проблема просто разделиться и не подавлять меня в такой ответственный момент… – Стой..! - Кролло хотел было схватить меня за плечо, но рация на его поясе вдруг разразилась привычными помехами, и чуть приглушённый расстоянием, немного гнусавый голос Финкса отчитался об Ичорке: в городе ничего не происходило. Вслед за Финксом динамик пунктуально зашипел сообщениями из Клустина и Ларкиды. Кролло отвлёкся; я выскользнула на соседнюю аллею, безуспешно пытаясь отделаться от чужой ауры; фиолетово-чёрный жвачкой прилипал к телу, растекался густым теплом под кожей, заклеивая все чувства изнутри; я путалась в мыслях, ощущениях, собственных ногах; кто-то толкал меня вперёд; гул, шум, треск, хруст; пятна света тошнотворно плясали перед глазами, и на кромке оплывающего сознания им вторил красный. Красный, красный, красный. Нежность перетекла в удушающее желание; стало трудно дышать; от нарастающей дрожи сводило мышцы, и каждый шаг теперь казался мне настоящей пыткой: все тело сгорало промасленным фитилем, болезненно оплавлялись внутренности; вспороть себе живот и разодрать кожу в клочья, лишь бы только не чувствовать это кошмарное неуемное желание. Хочу, хочу, хочу..! Пожалуйста, я очень тебя хочу. В толпе вдруг блеснуло лезвие чьей-то катаны, и ослепительно яркий белёсый свет секундно выхватил лицо Кролло, пронизанное уродливой болью. Какие мертвые глаза. Разве у живых людей бывают такие мертвые глаза? Кто это сделал? Убью. Я схватила кого-то за шею, и треснули позвонки; я схватила кого-то за волосы, и лопнула голова, и красный брызнул во все стороны, и залил глаза. Кто его тронул? Убью, убью, убью! В книжках пишут: «и крик его перестал быть человеческим: он кричал, как раненное животное, как зверь, закатывающийся в бессильной ярости». Подождите пока я вырву ему язык. Крик потонет в бурлящей крови. – Сона!! Кролло отшвырнул меня в сторону, словно ничего не весящую тряпичную куклу; проехавшись по асфальту с десяток метров, я врезалась спиной в несущую балку, оставляя на толстенном листе железа след; вмятина по форме моего тела. В глазах потемнело от боли; кто-то схватил меня за шиворот и грубо вздернул вверх; пощечина. Я выплюнула кровь. – Сона! Повсюду вопли. О. Так люди все еще могли кричать. Нужно было поменяться с Акумой. Тогда они бы заткнулись. Точно. Я сглупила. – Ты что творишь?! - Кролло снова ударил меня по лицу, почти сворачивая шею. – Сона! Кролло? Жив? Я дернула его за поясницу, в накатившей панике ощупывая живот: твёрдый пресс, напряженные мышцы, тёплая кожа. Целая и невредимая. Ни царапинки. Жив. – …слава богу, - слова выкатились изо рта струйкой крови; саднило легкие. – Слава богу… ты в порядке… – Объяснись! А почему на нем ни царапинки? – Тебя ведь… проткнули, - я задрала его безрукавку до самой груди, опускаясь на колени и в ужасе прижимаясь к чужому животу щекой. – Я видела, как тебя… ранили… что… – Хватит! - Кролло опрокинул меня землю, нервно одергивая плащ. – Как ты могла меня видеть, если я сам нашёл тебя только по крикам?! – Что..? – Я был на другом конце рынка! Как ты могла меня видеть?! – Там ничего нет, Сона. Что тебе привиделось? – Почему? Сона? Почему ты это сделала? – Мне показалось, что ты… - невыревенный плач сжал горло; я потянулась к чужим рукам, и мои собственные, красные-красные от пролитой крови, согнутые в уродливой дрожи, гротескные, убогие, грязные, недостойные его прикосновений, мои собственные руки — руки точно такие же, как те, что я отмывала в горном ручье Китаямы. Вода уносила красный, но красный въелся мне в кожу. Ничто не смывает этот цвет. Я сама красный. Красный. – Тебе показалось, что я ранен, - Кролло с жалостью обхватил ладонями мое лицо. – Но разве я позволю ранить себя так просто? Ты почувствовала мой рэн. Я же использовал зецу. Что происходит? – Я не знаю, - я прижалась лбом к его ледяным пальцам. – Я не знаю… Кролло, я… мне очень… страшно… я… твоя аура была такая мягкая, нежная, а потом… настолько горячая, что я… мне захотелось… Тебя проткнули катаной на моих глазах, Кролло. Я видела твою боль. И это было… худшим из всех зрелищ. – Я был на другом конце рынка, Сона. – Ты жив. – Да. А те люди — нет, - он обернулся; несколько тел, обезображено застывших в лужах собственной крови, лежали друг на друге растерзанными кусками бардового мяса. С расколотыми, будто орехи, головами. – Что с тобой происходит? Как животное… И все из-за меня? Как животное. – За тебя. – Что? Как животное. – За тебя, а не из-за тебя, - я поднялась с колен. – За тебя, Кролло, за… – Без разницы. – Нет, здесь очень большая разница. Ты не понимаешь. – Что ты несёшь?! - он раздраженно дернул меня за локоть. – Ты убила! Просто потому что тебе привиделось, что я ранен! Как это возможно?! Сначала ты путаешь рэн и зецу, а потом голыми руками раздираешь людей! На что это похоже… – На животное, - кивнула я. – Я повела себя как животное. – Подожди, - Кролло в отчаянии схватился за переносицу. – Не говори так. Я погорячился. – Нет, почему. Ты прав. «Как животное». – Хватит! – Интересно, почему сегодняшнее убийство получилось бесплатным, - я скинула с себя изорванную куртку. – Я даже не успела поменяться с Акумой местами… Рация взорвалась непривычно напряженным голосом Фейтана: – В храме трупы. Кролло зажмурился, до белизны костяшек сдавив приёмник: – Сейчас будем. Свидетели? – Нет. Я один. – Жди. И мы побежали. Холодный воздух царапал легкие, мне было сложно дышать; спина отзывалась ноющей болью; болела и едва зажившая ключица. Сознание плыло. Каждый метр давался мне с невероятным трудом: я бежала так, будто тянула за собой целый нагруженный поезд; будто я сама весила несколько тонн; будто во мне было что-то ужасно тяжёлое, камнем тянущее меня вниз, плитой прижимающее к земле. Меня тошнило; мы неслись к площади, и кисловато-горький привкус рвоты на корне языка усиливался, грозясь расползтись по всему рту. Я плотнее сжала губы. Продержаться до храма. Продержаться. До. Храма. Я постоянно думаю о самоубийстве. О, Кролло. Не ты один. За массивными воротами, опечатанными Фейтаном, за атриумом, мозаично выложенным камнем, привычно растянулся центральный неф, длинный, пустой и холодный, он глотал робкое дрожание свечей и вытягивал из тихо тлеющих лампадок дым; в храме пахло ладаном и кровью, ледяным деревом и старостью потрепанных страниц молитвословов. Из единственного витражного окна под самым средокрестием падал резной луч света, раскатываясь по полу миллиардами цветных бликов. И перед алтарем, в золотом сиянии образов и блеске мраморных скульптур, застыли два полностью обнаженных тела: мужское и женское; мертвенно бледные, почти синие, словно вылепленные из дорогого гладкого воска. Изящная декорация. – Босс, - сдержанно позвал Фейтан. – Посмотри. Вздернутая на храмовом кресте женщина, подобно Иисусу, ласково и в то же время уже совершенно безучастно смотрела на склонившегося в молитвенной позе мужчину; на ладонях и ступнях — кровь, и в тёплом полумраке видны шляпки глубоко вогнанных в мясо гвоздей; женщина распята, под ее левой грудью — колотая рана, рваная, запекшаяся почти чёрным, как от копья. Мужчина глядит на мученицу широко распахнутыми глазами, чуть помутневшими от смерти, выдающей в нем обычного человека, но глазами все еще красивыми, когда-то яркими, серо-голубыми, нежными; на теле — ни следа насилия. И только на лбу, между вскинутых в явном обожании бровей, — крест. Точно такой же, как у Кролло. К горлу подкатила рвота; я закашлялась; а затем, до омерзительного хруста костей выгнув спину, упала перед распятой на колени. Тело совсем не слушалось. Я хотела закричать, но вместо крика — слова. Торжественные и… не мои: – И даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно, дана ему власть действовать двенадцать месяцев. Кролло в ужасе бросился ко мне, тщетно пытаясь приподнять, поставить на ноги; я вскинула к нему руки: – Не принуждай меня оставить тебя и возвратиться от тебя; но куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты будешь жить, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог — моим Богом; и где ты умрешь, там и я умру, и погребена буду; пусть то и то сделает мне Господь, и еще больше сделает; смерть одна разлучит меня с тобою. – Нет! - заорал Кролло. – Нет! Замолчи! – Господь есть Бог ревнитель и мститель; мститель Господь и страшен в гневе: мстит Господь врагам Своим и не пощадит противников Своих. – Хватит! Сона! – Неужели думаешь ты, человек, что избежишь суда Божия, осуждая делающих такие дела и сам делая то же? - слёзы обожгли щеки; я не могла сомкнуть губ. – Я есть суд Божий, Я буду судить Вселенную по правде, и народы — по истине своей. Я свят; свят Господь Бог Вседержитель, который был, есть и грядёт. – Пожалуйста, хватит, - беспомощно всхлипнул Кролло. – Закрой рот… – Вокруг Него стояли Серафимы; у каждого из них по шести крыл: двумя закрывал каждый лице своё, и двумя закрывал ноги свои, и двумя летал. И взывали они друг ко другу и говорили: Свят, Свят, Свят Господь Левиал! вся земля полна славы Его! Фейтан выхватил зонт, с готовностью приставляя лезвие трости к моей шее: – У неё нэн. Чужой. – Нет! - Кролло закрыл меня собственным телом. – Не прикасаться! Это приказ. – Босс. Я выплюнула сгусток крови: – Кролло… – Не говори! Не говори, пожалуйста, Сона, не говори… Помолчи. – Вот и все, да? - я утёрла ладонью губы; железистый привкус осел на языке; меня снова затошнило. – Какие глупости, Кролло. – Я сказал, помолчи, у тебя кровь идёт… – Да плевать на кровь: идёт, не идёт, какая теперь разница. Я заразилась. – Нет. – Да. – Нет! – Да, Кролло, да. Ты же сам все слышал. Кролло обнял меня за голову, то ли с нежностью, то ли с жалостью, то ли с раскаянием, то ли с желанием свернуть мне шею. – На рынке… видение, значит. И правда не ты. Я поверила тому, что мне показали. Телепередача… – Мегоу. Мегоу, Мегоу, Мегоу, - зашептал он. – Мегоу и три резервные телебашни Ичорка, Ларкиды и Клустина. Ответ с самого начала был у нас прямо под носом! Я идиот. – Как все просто оказалось, хах. Мне даже почти обидно. – Бумажки, - тихо вмешался Фейтан. – Кресты. – Подсказки, - тут же согласилась я. – Если соединить все точки с мест убийств, линии сойдутся именно на Мегоу. – Легион серафимов — убитые дети. Четыре пророка… - Кролло заглянул мне в лицо. – Четыре города. – Четыре башни. – Левиал… собирается заразить всю Йорбию. Поэтому был выбран Метеор, поэтому такой спектакль, поэтому Геней Рёдан — его главные актеры. – Ты свет несущий, - я мягко погладила Кроллло по щеке. – Утренняя звезда Люцифер, предвестник рассвета. Сын Венеры. Я говорила тебе, помнишь? Его лицо исказилось неизгладимой горечью. Как больно смотреть в твои глаза. – Мой крест тяжелее, чем у Иисуса, - Кролло надломленно рассмеялся. – Кто бы мог подумать. – Тебе кажется. – Весь континент или один человек. – Земля тяжелее. – Тебе кажется, Сона, - он прижался губами к моему виску. – Тебе кажется. – Как заразилась? - грубовато потребовал Фейтан. Я махнула на него рукой. – Видимо, на рынке. Мы же решили, что для облучения не обязательно что-то есть. Тем более, что Левиал собирается использовать волны Мегоу… это мог быть абсолютно любой предмет. Я вела себя неосторожно. Фейтан презрительно фыркнул. – Ладно, что теперь, - я кое-как поднялась с колен. – Командуй, Кролло. Босс. Спектакль заканчивается. Отпусти актеров домой.