Акай

Ровно в одиннадцать сорок утра по местному времени самолёт, вылетевший из Йорк-шина в два тридцать пять ночи, приземлился в аэропорту Токё у пятьдесят восьмого гейта; длинный полутемный рукав с множеством перетяжек гармошкой прилепился к двери; натянувшие улыбки стюардессы провожали пассажиров легкими поклонами: «До свидания, до свидания! Благодарим за выбор нашей авиакомпании! До новых встреч!». На паспортном контроле Хисока с усердием надувал жвачку, нарочито громко лопая пузыри прямо перед носом пограничников. Кролло перебирал в кармане предложенные на завтрак леденцы. В аэропорту крутили до жути надоедливую рекламу горящих туров в горы и на источники; обзорные экскурсии по столице; походы в лучшие рестораны Токё. Огромные плазмы, развешенные по всей зоне прилёта, настойчиво расхваливали игровой квартал города: казино, ночные клубы, тиры, бесчисленное множество пинбольных автоматов, коллекционные гатяпоны… У Кролло закружилась голова. С трудом миновав толкающихся возле багажной ленты, они выскользнули на крытую платформу, длинную и узкую, убегающую разноцветными огнями в тоннель. Мужчина в безупречно выглаженной форме и белых перчатках с ужасно серьезным лицом размахивал полосатой дубинкой, будто бы прицеливаясь к броску: Джаппонский регулировщик поездов, старательный и очень важный. Хисока привычным жестом бросил в автомат монеты: – Нам ещё четыре остановки до центрального вокзала. – Токё-эки? – Ага. Потом пешочком до Уэно-парка, и где-то там уже должна быть резиденция культа. Кролло пнул на рельсы крошечный камешек — осколок от плитки. Грохот приближающейся электрички заглушил и без того едва заметный стук. Выстроившись в две аккуратные очереди у самого края платформы, люди смиренно ждали, когда регулировщик разрешит открыть поезду двери; Кролло хмыкнул: такого беспрекословного послушания он ещё никогда не видел. Молча, негласно, спокойно. Хисока забился в самый дальний угол, совершенно невежливо, на места для инвалидов, и, подперев ладонью голову, уставился в окно. А за окном пролетал Токё. Разномастные домишки с покатыми рифлеными крышами соседствовали со стеклянными многоэтажками, небоскребами, только-только отстроенными офисными башнями и чудом сохранившимися буддийскими храмами, темно-красными, золотыми и восхитительно старыми, устремлёнными горделивыми пагодами вверх, к самому солнцу. Повсюду стаял снег, и на редких пустующих участках земли уже проглядывала молодая травка и первые нежно-розовые цветы. И день был непривычно светлым и ясным; небо, ярко-голубое, высокое, будто совсем другое, не как в Йорбии или Кука Нью, зависло молчаливым куполом над Токё: отчего-то весна в Джаппонии ощущалась настоящим торжеством, долгожданным праздником жизни, прославлением жизни. Кролло прикрыл глаза: «Хочу увидеть твое лицо. Хочу увидеть, как ты смотришь на этот город. А потом на меня. Хочу увидеть, как ты смотришь на меня в этом городе. Я покажусь тебе чужеродным?». Хисока бесцеремонно протолкался к выходу. А на улице оказалось… тепло. С залива сладковато тянуло океаном, как будто густой белой пеной и разбитыми волной водорослями; и ветер оседал на коже влагой, и воздух, совсем не холодный для начала марта, неожиданно чистый и свежий, при каждом вдохе смешно щекотал нос. Кролло легонько хлопнул себя по щекам. – Не ожидал, да? - Хисока принялся расстегивать куртку. – Я тоже, когда первый раз сюда приехал, очень удивился погоде. В Йорбии ещё снега по колено, а здесь через пару дней сакура зацветёт. Зато летом очень плохо. Температура под сорок. Как Сона такое выдерживала — для меня до сих пор загадка. Они оставили вокзал позади, быстрым шагом двинувшись вверх по улице, мимо кованного забора Уэно-парка и небольших сувенирных лавчонок, разбросанных там и тут; между голых ветвей деревьев рябил какой-то темно-красный деревянный храм с высокой пагодой и разбитым прямо перед самым входом в святыню прудом; молодые парочки, почти трогательно держась за руки, прогуливались по извилистым каменистым дорожкам парка, тихо смеясь и переговариваясь, прильнув друг к другу телами. Старушки кормили голубей. Толстощекий ребёнок в салатовом плаще игрался с зонтиком. Задувающий ветер гонял выброшенную кем-то салфетку. Работники парка, расставив по бокам аллеи строительные лестницы, старательно натягивали разноцветные канатики с флажками-цветочками между фонарных столбов. Хисока, заметив стройный ряд сколоченных, но ещё пустых тележек, весело присвистнул: – Скоро здесь будет не протолкнуться. Вон как все копошатся. К Ханами. – Любование цветами сакуры? - Кролло с интересом оглядел соседнее изогнутое деревце. – Бутоны… – Ага. Все в цвету будет. Городские каналы — в лепестках, улицы — в лепестках. А ветер подует — как будто снегопад, только розовый и все из тех же лепестков. И так всю неделю. – Никогда не видел, как цветёт сакура. – Красиво, - закивал Хисока. – Ещё фейерверки пускают над Сумидой, это главная река Токё, и тоже, бывает, красные и малиновые, тогда кажется, что сакура уже и с самого неба осыпается. Красиво. Кролло вдруг вспомнил поля тюльпанов, желтых, нежно-розовых, белых и фиолетовых, бордовых и почти чёрных, резных и гладких, стройными грядами убегающих к самому горизонту; Иругас, крошечная деревенька в Кука Нью, всего лишь шестьдесят семь километров от столицы: и гектары цветов, и деревянные мельницы, отбрасывающие на землю рябые тени от медленно крутящихся лопастей. Он оказался там случайно: дела Рёдана в Кука Нью закончились быстрее, чем рассчитывалось, и намного удачнее, и нужда оставаться в стране ещё пару заложенных недель совершенно отпала. Кролло махнул рукой, и Рёдан, более не теряя времени, отправился назад в Йорбию. А Кролло первым же поездом уехал в Иругас. Помятая брошюрка, найденная им в одном из отелей столицы, обещала туристам «неизгладимые впечатления от цветочной плантации, возможность самим составить букет из любых приглянувшихся тюльпанов и попробовать вкуснейшие местные вафли с горячей карамелью». Кролло вафли понравились. И собирать цветы — тоже. Тогда был вторник, ранее утро, и редкие посетители, престарелые женатые пары в белых соломенных шляпах и с фотоаппаратами наперевес, расплывшись по цветастым полям плантации, будто бы в одночасье истаяли среди дрожащих головок тюльпанов. Мельницы с шумом вращали крыльями. Кролло остался один. И только ветер, удушливо сладкий, теплый, тяжёлый от смешавшихся ароматов и раскалённого солнца, игрался с полами его рубашки. Вдалеке, окутанные маревом, горы, и больше ничего, на многие, многие километры. Воздух жужжал насекомыми. Кролло смотрел на беспокойно роившихся пчёл. В руке — пять ярко-желтых тюльпанов, крепких и толстых, с хрустящими от сока листьями. Тюльпаны завяли через четыре дня на прикроватном столике в дешевом полупустом мотеле посередине пригородного шоссе. Кролло скатал побуревший лепесток в трубочку. Затем еще один, и еще, пока от цветов не остались лишь белесые вялые тычинки. Пальцы хранили горьковатый запах поникших цветов. Кролло тщательно вымыл руки с мылом. Уэно-парк оборвался широкой и шумной торговой улицей с множеством сверкающих витрин, парфюмерных магазинов и запредельно дорогих бутиков. Хисока, неодобрительно цокнув языком, свернул в подворотню. Между спинами бетонных многоэтажек и неприметным, очевидно, уже давно закрытым для посетителей храмом, сжался деревянный домик с мансардной крышей, совершенно выбивающийся из общей городской архитектуры. Построенный и ни в восточном, и ни в западном стиле, одинокий, но будто бы гордившийся своей странностью, фасадом он наползал на добрую часть улицы, почти перекрывая весь тротуар. За заборчиком, абсолютно не функциональным, и тоже каким-то неуместным, и даже жалким, были высажены четыре бонсаеподобных сливы. – Пришли, - Хисока ткнул пальцем на дверь. – Уродливое здание. Внутри уродливое здание оказалось невероятно старым, перестроенным на чей-то безвкусный лад, буддийским храмом. От свежевыстеленных татами едва заметно пахло соломой. Хисока, не церемонясь и не снимая обуви, прошагал к дверям, очевидно, ведущим в «приемную» культа, и с силой растолкал перегородки в стороны. Из-за низенькой деревянной стойки, служившей чем-то вроде «ресепшена», тут же выскочили две девочки, двойняшки, в школьной форме. – Мастер Гето сегодня не принимает! - деловито выкрикнула светленькая. – Пожалуйста, приходите в другой день! – У мастера Гето сегодня встреча, - закивала ее сестра. – Пожалуйста, приходите в другой… – Они не шаманы, - перебила первая. – Не распинайся, Мимико. – А вдруг посетители? – Не похожи. – Так Гето Сугуру здесь, - Хисока расплылся в издевательской улыбочке. – Спасибо-спасибо. – Он сегодня не принимает! А таких, как вы, вообще никогда! Кролло молча обошёл Хисоку и, не обращая никакого внимания на возмущённые крики двойняшек, стал подниматься по узенькой лестнице на мансарду. – А ну стоять! – Закройте ротики, - ласково пропел Хисока. – Такие красивые девушки и вдруг так кричат… Ну-ну, ведите себя прилично, не здесь же… Кролло передернуло. Светленькая девочка, теперь напоминающая разъярённого зверька, взбежала по лестнице, грубо протаскивая за собой сестру. Хисока хотел было схватить их за шиворот, но двойняшки неожиданно ловко увернулись и, почти что выломав дверь, с дикими воплями ввалились в комнату. – Мастер Гето!! – Мастер Гето, прогоните их! – Это обезьяны! Хисока возмущённо шагнул вперёд. В скромно обставленной комнате, как и на первом этаже выстланной новенькими татами, полулежал молодой мужчина; опершись локтем на традиционную лакированную подставку — хиджитатэ — с бледно-голубым шелковым навершием, он безучастно посасывал курительную трубку, выпуская дым к потолку. Темно-синяя кэса с толстым желтым поясом, поддерживающим антарвасу, придавала и без того крупной фигуре мужчины ещё более угрожающий, но в то же время по-императорски властный вид, будто мир испокон веков крутился лишь вокруг него, и ничего, кроме этой комнаты и золотой кисэру между пальцев не существовало вовсе. Длинные черные волосы небрежным водопадом покрывали его плечи; в округлых мочках тихо поблескивали ониксовые сережки-шарики. Кролло поймал на себе чужой взгляд: холодный, высокомерный, оценивающий, хотя напрасно, как будто от нечего делать: хозяин этого взгляда был безоговорочно уверен в своей силе. Он знал, что победит, и оттого выглядел совершенно незаинтересованным, почти отрешенным, как сам Будда. Непоколебимым и нечеловечески далеким. – Мастер Гето, пожалуйста, вышвырните их на улицу! - заныла светленькая девочка. – Мы им сто раз уже сказали, что Вы заняты сегодня! – Мастер Гето, сделайте что-нибудь! – Точно, у меня сегодня собрание на Синдзюку, - кивнул мужчина; его голос оказался на удивление высоким, с трудом подходящим такой величественно надменной внешности. – Ничем не могу помочь. Прошу простить. – Слышали?! - обрадовалась вторая сестричка. – Пожалуйста, уходите. Мы ведь вас предупреждали. – А мне кажется, мастер Гето все же может нам кое-чем помочь, - наконец проговорил Хисока. – Как считаешь, м? На дне чужих, по-лисьи раскосых глаз, темных с едва заметными золотыми всполохами, будто искрами, шевельнулась и тут же затихла неясная эмоция. Гето неспешно затянулся: – Мимико, Нанако, идите вниз. – Но мастер Гето..! Вы же сами только что сказали, что заняты! – Ну, - он привстал с хиджитатэ. – Сейчас не особо. Минута найдётся. Полагаю, этого хватит. – Минута? - совсем по-детски удивилась светленькая. – Если так мало, то зачем вообще их впускать? – Им ведь нужно представиться, Нанако. Минуты хватит. Девочка, очевидно, совсем не поняла, что хотел сказать мастер Гето, но, без удовольствия поклонившись, послушно вышла из комнаты. Мимико закрыла за ними дверь. – Итак, - Гето указал на Хисоку трубкой. – Если представишься не тем именем, которое я хочу от тебя услышать, станешь обедом для моих проклятий. Минута пошла. Кролло ожидал от Хисоки все, что угодно: язвительного ответа или нападения, открытого удара картами или использования банджи-жвачки; в конце концов, Гето обращался с ним излишне грубо. Но Хисока вдруг улыбнулся: – Хисока Мороу. Видел мои фотографии, да? Гето на пару секунд прикрыл глаза. – Да. Не запомнить такую боевую раскраску… сложно. – Я думаю, ты узнал меня, потому что я ни капельки не постарел за эти годы. В отличие от тебя, да-а-а… Хотя, может, ты просто плохо получаешься на фотографиях. Не обижайся! – А ты мне уже не нравишься, - присвистнул Гето. – Кто это с тобой? – Коллега Соны. Или друг. Или что-нибудь ещё, я пока не разобрался. Кролло Люцифер. – Так она жива? Хисока плюхнулся рядом с ним на татами: – Теоретически — да. Практически — все ее энергетические каналы запечатаны, так что, считай, она в коме. – Давно? – С неделю. Гето вдруг рассмеялся, закрыв лицо рукавами: – Наму Амида Буцу! Ха-ха! Мать твою, я два года ее искал! Думал, что все-таки казнили, раз даже я найти ничего не смог. Никаких следов! Это ты постарался? – М-м-м, - Хисока демонстративно осмотрел свои ногти. – Я. – Где… где она была все это время? Где жила? Чем занималась? Что вообще… А, не могу даже сосредоточиться; что у вас спросить? Прошу прощения. – Спроси, что произошло, - Кролло нарушил молчание. – Потому что нам нужна твоя помощь. Гето сощурился, с неподдельным интересом разглядывая его лицо; из крошечного мансардного окна под самым потолком падал солнечный луч, дробясь мириадами искр, отскакивая от блестящих бусин чёток, подсвечивая чужие, ещё сильнее потемневшие от многодневной усталости, глаза. Гето удивленно приподнял брови: – О. Внизу Мимико и Нанако разожгли благовония; теплый аромат пачули, почти смолистый, терпкий и тяжёлый, гонимый едва ощутимым сквозняком, стелился по полу второго этажа, смешиваясь с соломенным запахом новых татами. Кролло втянул носом воздух: казалось, весь храм, запрятанный в этой уродливой скорлупе дома, насквозь пропитался табаком и сухим лакированным деревом, медью, тончайшей бумагой васи; от одеяний Гето пахло горьким дымом кисэру. Кролло мерил мир запахами: выросший на свалке Метеора, с самого детства окружённый лишь горами ядовитого мусора и ржавой арматуры, смрадом отходов, стекавшихся в западную Йорбию со всего континента, и тошнотворно сладкими, удушливыми миазмами гниющих тел, теперь он относился ко всему с осторожностью. Живые пахли по-разному, и долгое время Кролло, росший в Метеоре, как сорняк, и в силу этого лишенный базовых эмоций, полудикий и ужасно одинокий, узнавал людей исключительно по запаху: кто-то пах алкоголем, перегаром и грязной кожей, кто-то — пылью и песком, кто-то — железом и кровью. Так человек делился в его сознании на «плохого» и «хорошего», еда — на «можно съесть» и «уже тухлое», день — «жарко», ночь — значит, «холодно». Потом появился Старейшина, и научил Кролло читать, и однобокий мир растрескался новыми чувствами: теперь люди были добрыми, чуткими, злопамятными, хитрыми, слабыми и сильными, безвольными, скользкими, пронырливыми, красивыми и уродливыми; еда — свежей, горькой, соленой, сладкой, острой, перченой, замороженной и горячей, изысканной, редкой, деликатесной, дорогой, дешёвой, обычной, твёрдой и мягкой; дни — длинными и, наоборот, короткими, тянущимися, как жвачка, быстротечными, изменчивыми, как кадры в фильме, яркими, грустными, одинокими, запоминающимися, жаркими, летними, весенними, осенними, зимними, дождливыми и солнечными, душными, влажными, ветряными; и ночи вдруг стали лунными и безлунными, светлыми и темными, спокойными, тревожными, бессонными, бесконечно долгими, промозглыми, знойными, пасмурными, когда небо затянуто облаками, и облака — грозовые, редкие, мягкие, снеговые, как дымка, через которые видны сверкающие ледяным серебром звёзды, и мерцающий вдалеке Млечный Путь, и красно-синие урчащие турбинами самолёты. Кролло также наизусть выучил чувства людей: ненависть, боль, отчаяние, страх, тоска, привязанность, радость, счастье, горе, траур, чувство, когда готов сдаться, чувство, когда близка победа, восторг, восхищение, обожание, неловкость, смятение, смущение, желание, чувство, когда скучаешь по-кому-то, любовь. Любовь взаимная, любовь безответная, любовь давняя, любовь с первого взгляда, любовь, взращённая дружбой, и любовь, порождённая соперничеством; любовь родителей к детям, к брату и сестре, к родственникам, к животным, к искусству, музыке, книгам, погоде, цвету, сезону, вкусу. Кролло много читал и через взгляд героев и злодеев запоминал то, что обязан чувствовать человек. Порой он даже выписывал дурацкий план эмоций на день, то, что обязательно нужно испытать, но… ничего не задерживалось в его душе. Ничего не откликалось. Кролло копал глубже, изучал больше, читал, читал, читал; но по-прежнему ничего не чувствовал. Что вызывало восторг, а что — уныние? Что расстраивало его, а что, наоборот, делало счастливым? Чему радовалось сердце? По чему печалилось? Почему должно было печалиться? Кролло вырос. И совершенно не понял, кем. Мир запахов превратился в мир слов: Кролло видел плачущую женщину и сразу же прилежно подставлял к ней прилагательные: грустная, обиженная, может быть, одинокая. Люди из плоти и крови обрастали печатными буквами и разными шрифтами, вырванными из сотни прочитанных книг. Кто-то целовался в подворотне — и Кролло думал: любовь. Кто-то дрался — и Кролло кивал: это точно была ненависть. Потом он встретил Франклина, Мачи, Нобунагу и Увогина. Потом всех остальных. Двенадцать человек, и тринадцатый — Кролло — впервые почувствовавший…привязанность. Привязанность пахла сладким. Кролло понравилось. Появилась идея. И получился Геней Рёдан. Пакунода сказала, что ему к лицу фиолетовый, и Кролло оделся так; Финкс, постоянно зачёсывающий назад волосы, предложил попробовать тоже, и Кролло стал носить прическу именно так. Так, и так, и так. Он лепил Рёдан по своим нуждам, а в ответ Рёдан лепил его. С годами все больше эмоций падало в полупустую копилку его чувств: теперь Кролло мог по-настоящему грустить, радоваться, переживать, наслаждаться украденными вещами, властью, дружбой, путешествовать и по желанию раздавать команды. Однако многое из того, что он так послушно вызубрил в детстве, все еще оставалось непозволительно далеким и чужим: Кролло все так же не знал свой любимый цвет, свою любимую еду, время года, и он все так же никого не любил. И продолжал отчаянно искать себя. Кролло Люцифер жил в Метеоре, но где жил Кролло Люцифер? Кролло искал и не находил. Ни один ключ не подходил к замку на его отчего-то человеческом сердце. Кролло щупал свою грудь: когда-то он задыхался от астмы, а теперь с лёгкостью крал чужие способности нэн. И кто из них настоящий? В какой форме можно найти себя? Кролло не был уверен даже в своей фамилии: откуда взялось «Люцифер»? Утренняя звезда. Несущий свет сын Венеры. Сона. А ведь ключ почти подошёл. – Нужно снять с неё эти печати, - Хисока постучал ногтем по татами. – Так что давай помогай. Гето снова затянулся. Кольца дыма заскользили к окну: – Маска стража висела в главном храме монастыря Ямадэра. Мы каждый день ходили мимо него на тренировки. Да и на службу по вечерам тоже. И просто гуляли рядом. Но ни черта не знали об этой Акуме, нам никто ничего не говорил. Я вообще только от вас узнал о ее предназначении. А уже восемь лет прошло. – Мы предполагаем, что должен существовать схожий ритуал обмена, - ответил Кролло. – Для возмещения потерянных лет жизни Соны. – Да я понимаю. Но вопрос в том, нужно ли ей возмещать все-все годы до самой смерти? Если сейчас ей двадцать четыре, а умереть она должна, ну допустим, от старости в семьдесят два, то нам срочно нужно где-то найти сорок восемь лет. И где их взять? – Много берёшь. Она десять с лишним отдала за него, - Хисока мрачно кивнул в сторону Кролло. – И еще не помнит, сколько за то, чтобы Акума угомонилась и перестала потрошить всех вокруг. А там явно был не годик-два. Гето устало откинулся обратно на хиджитатэ: – Да, от Китаямы почти ничего не осталось… Ладно, представим, что сделка правда не состоялась, и Сона все еще имеет какой-то запас времени до своей естественной смерти. И вот именно в этом случае я абсолютно без понятия, как снять печати. – Однако именно этот вариант наиболее правдоподобный, - заметил Кролло. – Сона поставила больше, чем ей было отмерено. – Как тогда она получила силу? Если сделка не состоялась, и Акума ничего не забрала? Глупо. – Сначала сила, потом расплата, - нахмурился он. – Иначе сила не будет равна отданным годам. – А ты прав, - Хисока поднялся с колен. – Если взять сначала годы, то тело автоматически «состарится» и не сможет использовать «дар» на полную. – Обычно настолько сильные проклятия клятв не нарушают, - проговорил Гето. – Вполне возможно, что все так и есть. Но вопрос все равно остался: как. снять. печати? – Ну здесь только ты мастер джуджутсу. Подумай. Гето измученно улыбнулся: – Информацией о проклятиях особого уровня владеют только три великих клана: Зенин, Камо и Годжо. Я безродный, а Акума… понятия даже не имею, какого она ранга, и есть ли вообще о ней хоть какие-то данные. Почему в монастыре о ней ничего не рассказывали? – Как маленький, - видимо разозлился Хисока. – Безродный? Так спроси у своего Годжо! – Годжо, - на секунду взгляд Гето будто подернулся пеленой. – Я не виделся с ним три года. Да… Попробуйте узнать у него. Кролло сцепил руки: – Попробуйте? Покосившийся солнечный луч прорезал комнату; стала видна пыль; Гето вытряхнул не докуренный табак в ладонь: – Попробуем. Я оговорился. Гето встал с колен; высокий и широкоплечий, в свободных монашеских одеждах и деревянных гэта, он казался ещё больше, будто выпрямись хоть на один сантиметр, и тут же коснётся головой потолка. Кролло машинально оглянулся на Хисоку: рядом с Гето даже его крепкая фигура казалась тоньше и отчего-то изящнее, легче, почти… нежнее. Гето выглядел резким: острая линия челюсти, острый подбородок, острый нос, острый разрез глаз; и даже в изломе его бровей проглядывала плохо скрываемая жесткость характера. Однако каждый последующий шаг Гето оказывался мягче предыдущего: он плыл, словно водный дракон из легенд, гордый и сильный, с золото-чёрной, блестящей на солнце чешуей, и гэта едва слышно стучали по вымощенным брусчаткой улицам. Гето выглядел опасным: в глубине его по-буддийски спокойного взгляда электрическим угрем извивалась жестокость. Ни на кого не направленная, она била ледяными искрами по дну его зрачков: у людей не бывает таких глаз. Глаза то и дело останавливались на чётках Соны. И по-прежнему не выражали ничего, хоть сколько-нибудь человеческого. – Каким он был? Когда учился вместе с Соной. – Порядочным. Со слов Соны, конечно, я то его ни разу в жизни не встречал. Справедливым; он вроде всегда старался поступать правильно. Был добрым. Честным. Добрым? Кролло заметил, как ярко сверкают сережки в чужих ушах; Гето Сугуру казался всем, но абсолютно ничем добрым. Сона была доброй: по заученным определениям из книг и по личным, совсем неожиданно появившимся чувствам Кролло. Сона также была сострадательной и справедливой, честной, ласковой, искренней, заботливой. И нежной. Кролло казалось, что к ней не липла мирская грязь; Сону ничего не портило. Потому что изначально в ней не было ничего дурного. Кролло считал ее чистой. И до ужаса боялся разбить эту чистоту. Уничтожить, испачкать, замарать руками, по локоть в крови; потерять, стереть, содрать, взять и не дать ничего взамен. Украсть и никогда не вернуть. «Это Сона — свет, это Сона — утренняя звезда»; Кролло верил, что в свечении звёзд не бывает недостатков, и ничего плохого или неправильного… в упор не замечал. Они спустились в метро и, пересев на бирюзовую линию Намбоку, проехали ещё девять остановок до станции Нака-Мэгуро специального района Мэгуро-ку. Большая часть железнодорожных путей оказалась наземной, и Кролло, прислонившись лбом к стеклянным дверям и часто-часто моргая от недосыпа, разглядывал проносящиеся мимо кварталы, дома, торговые центры и одинаково красные деревянные храмы. Токё был разношерстым, шумным и не поддающимся ни одному стилю городом; люди же, будто в противоположность ему, все как один выглядели абсолютно серо: офисные работники, затянутые в деловые костюмы, с портфелями наперевес, безлико тряслись в вагоне, до тошноты напоминая консервированный в банках тунец. На фоне этой толпы Гето высился изваянием, темным, и все таким же гордым, и неприступным: суетливый мир вокруг не нарушал глади его спокойного лица; Гето абсолютно ничего не трогало. Кролло смотрел на сменяющиеся за окном пейзажи, на названия станций и странные, совсем непонятные иероглифы, но в чуть замутнённом отражении дверей взгляд его все равно возвращался к Гето. Кролло попытался представить рядом с ним Сону: кем они были друг для друга? о чем любили говорить? как здоровались? как прощались? что Сона думала о Гето и что Гето думал о ней? Гето изменился. Почему? Два года искал Сону, но потом вдруг бросил. Почему? Сона ничего о себе не рассказывала. Почему? Кролло хотелось выть. – Как считаешь, почему она не дала о себе знать? - Гето неожиданно склонился к его виску; от чужих волос все так же сильно пахло едким табачным дымом. – Сона. Почему не связалась со мной? Хотя бы спустя год, или два, или три… Я ждал. Я бы никогда не выдал ее настоятелю. Она сомневалась во мне? Кролло отчего-то передернуло: – Я не знаю. – Не знаешь? – К сожалению. Нет. – Мне показалось, вы были довольно близки, - Гето едва заметно кивнул на чётки. – Это подарок? Или ты просто забрал их после всего случившегося? – Подарок. – Знаешь, откуда они? – От Учителя. – А знаешь, кто такой этот Учитель? – Нет, - Кролло наконец встретился с ним взглядом. – Более того, о вас с Годжо я узнал всего лишь пару дней назад. От Хисоки. Ледяная маска Гето вдруг треснула по швам: – Значит, Сона, вообще ничего о нас не рассказывала? И о монастыре — тоже? Подарила тебе чётки, сказала, что они от Учителя, и все? Так, что ли, получается? – Верно. – Почему она тебе их подарила? – На память, - Кролло с трудом сглотнул. – Я познакомился с Соной двадцать первого февраля. Я ничего о ней не знаю. Только имя, возраст, место жительства и работу. Она преподавала живопись детям. Вся остальная информация — от Хисоки. И то, что он является ее братом, я тоже узнал недавно. И совершенно, совершенно случайно. Поэтому прошу прощения, что не могу ответить ни на один твой вопрос. Предлагаю поспрашивать обо всем Хисоку. Казалось, от услышанного Гето растерял последние крохи своего тщательно выстроенного хладнокровия; буддийское спокойствие бесследно исчезло с его лица. – А ты кто вообще? - немного по-детски удивился Гето. – Какой же ты тогда ей коллега? И уж тем более друг? Кролло зажмурился. – Я попросил Сону помочь в расследовании серии взрывов вокруг Метеор-Сити, это западная Йорбия. – Свалка, - тут же перебил Гето. – Читал как-то про неё в газете. – Да. – И что? – Сона приехала помочь. – И помогла? – Да. – Так помогла, что ее потом запечатал восточный страж? Сона еще и десять лет за тебя отдала, да? Что у вас вообще произошло? – Я был в опасности; Сона менялась с Акумой местами, чтобы спасти меня, - процедил Кролло. – Первый раз — семь лет, второй — три года. – Просто чтобы ты выжил? – Да. – А с чего ты решил заниматься этими взрывами? - Гето начинал злиться. – Какое к тебе отношение имеет Метеор? И Сона? Где вы познакомились? И почему она вообще согласилась тебе помочь? У Кролло почти закружилась голова: – Геней Рёдан. – Это что такое? – Преступная группировка класса А из Метеор-Сити. Я лидер. Гето моргнул: – Убийцы? – И воры. – Убийцы и воры, - вяло повторил он. – Ага. И Сона, значит, вместе с вами? – Нет, она просто помогала расследовать взрывы, - с нажимом ответил Кролло. Гето почесал лоб. – Значит, она не убивала и не воровала? Курапика. – Убивала. – Кого? – Я бы предпочёл рассказать все по порядку, в более спокойном месте. Может быть, даже в присутствии Годжо: не хочу повторяться. – Кого она убила? - проигнорировал Гето. – И с какой целью? Конечно, Кролло мог не отвечать; Гето бы все равно ничего не сделал: не в переполненном вагоне метро и не в сложившейся ситуации. Кто бы победил, не используй они нэн и джуджутсу? Кролло сощурился. – На задании Геней Рёдан вырезал клан, однако одному его члену все же удалось спастись. Наша вина, что мы упустили. Курапика Курута, если это имя хоть что-нибудь тебе скажет. Курапика решил отомстить. В сентябре ему удалось захватить меня в заложники, однако при удачно сложившихся обстоятельствах он решил отложить месть. В феврале Курапика снова выследил меня и «обезвредил» почти точно таким же способом. Моя оплошность. Я отвлёкся. Сона помогла мне выжить. Семь лет за мое спасение: она убила Курапику, поменявшись с Акумой местами. В истреблении всего клана Курута Сона, естественно, не участвовала. – Но добила последнего выжившего? - уточнил Гето. – И на тот момент вы сколько, получается, уже были знакомы? Недели две? Кролло кивнул и вдруг заметил, как странно посветлели чужие глаза, будто в них залилось само солнце; Гето улыбнулся, и улыбка эта вышла искренней и широкой: – Понятно. Глотку разорвать кому угодно… Он беззвучно рассмеялся. Хисока, все это время наблюдавший за ними с противоположной стороны вагона, еле слышно вздохнул. …лишь бы с твоим человеком ничего не случилось.