Акай

– Сона жива. Гето вышиб с ноги ворота. Выбежавшие из ученических домиков дети, очевидно, даже не старше семнадцати, с готовностью обнажили катаны. Огромных размеров панда, отчего-то больше напоминающая переодетого в плюшевый костюм подростка, оскалилась, быстро приняв боевую стойку. Зеленоволосая девочка в больших круглых очках вытащила копье. Весь внутренний дворик храма мгновенно окутало искрящееся напряжение. – Сатору! - рассерженно прикрикнул Гето. – Ты слышал, что я сказал. – Ага-ага, давно не виделись! Из распахнутых настежь дверей, ведущих в основное здание, старое, деревянное, со множеством резных окон, вышагал молодой человек в темно-фиолетовой учительской форме. Его непринужденная походка, вальяжная и излишне расслабленная, удивительно нелепо портилась широченными шагами: мужчина был почти непропорционально высок. Расстёгнутый на три пуговицы гакуран обнажал до синевы бледную шею. «Выше Гето», - с неудовольствием заметил Кролло; Хисока лишь надменно задрал подбородок. – Учитель, нам прогнать его? - потребовала девочка с копьем. – У него дракон сзади! Кролло обернулся, но кроме пустого голого палисадника, окружающего «школу», ничего не заметил. «Учитель» же беспечно махнул рукой: – Давайте-давайте, возвращайтесь к занятиям, я сам разберусь. – У нас перерыв. – Ну тогда идите поиграйте… – Годжо-сэнсэй! - тут же вспыхнула девочка. – Вы даже не заметили, что они проломили барьер! – Какого это ты мнения о своём учителе, Маки?! - драматично воскликнул Годжо. – Я? И не заметил? Я его собственноручно ставил! Маки! – Тогда зачем Вы позволили им войти?! – А ещё он Вас по имени назвал, - как будто ябедничая, вставил панда. – И Вы это разрешили. Гето хищно сощурился: – Мне можно. – Годжо-сэнсэй! – Ладно-ладно-ладно-ладно! - Годжо принялся прогонять своих учеников. – Все, идите! – Лосось, - неожиданно проговорил белобрысый мальчик; Годжо сразу же понимающе закивал. – Ага, мне приятно, но твои опасения неоправданны! Я ведь сильнейший. – Завязывай. Гето поднял палец вверх, очевидно, призывая какое-то невидимое проклятие. Дети пугливо обернулись. – Чего тебе нужно, а? - Годжо жеманно поправил повязку на глазах. – Сугуру. – Сона жива. – Я слышал. – Никак не отреагируешь? - понизил голос Гето. – Сона. Жива. – Могу тебя поздравить: поздравляю, что ты ее наконец-то нашёл. На шее Гето моментально вздулись вены. – Не я ее нашёл. Ее брат, - он указал на молчаливо стоящего Хисоку. – Хисока. Он приехал к нам за помощью. Годжо издевательски склонил голову, делая вид, что с высоты своего роста совсем не может разглядеть чужое лицо. – А-а-а… Привет! А это кто? – Ее друг, - Гето повёл плечами. – Кролло Люцифер. – Хм-м-м-м… - Годжо наклонился ещё ниже. – Не помню, рассказывала о тебе Сона или нет… О! Симпатичная татуировка! Кролло стоически промолчал. – Акума запечатала ее энергетические каналы, - продолжил Гето. – Нужно снять эти печати. У твоего клана должна быть информация о подходящем ритуале. – Стража захотел проглотить? - деланно удивился Годжо. – И ещё, чтобы я тебе в этом помог? Вот у тебя аппетиты… – Сатору, - было видно, как усердно Гето пытался держать себя в руках. – Сначала выслушай, идёт? – Мне сейчас лидера культа выслушать? Это того, который планирует геноцид? – Гето Сугуру. Давай его. Растянутая до ушей улыбка Годжо секундно дрогнула, будто собираясь отклеиться от тщательно собранного в по-детски шутливый образ лица. Годжо выпрямился, пряча в карманах руки: – А где он? Ветер принёс с океана едва заметное влажное тепло. Гето прочистил горло. – Перед тобой, Сатору. – Да? А я вижу только лидера культа. Где Гето Сугуру? – Какая драма, Боже, Боже! - Хисока вдруг театрально захлопал в ладоши. – А какие чувственные диалоги! Я почти заплакал. Браво. – Вообще на Сону не похож, - тут же переключился Годжо. – Совсе-е-е-ем лицо другое. Хм, надо же, ничего общего! Как будто неродной! – Мы ведь не близняшки. Сэнсэй. – Да? А вот, смотри, как неожиданно: она даже на Кролло больше похожа, чем на тебя! Сугуру, ты точно что-то перепутал! Собственное имя будто камнем свалилось Кролло на голову; произнесенное чужим насмешливом голосом, оно показалось ему каким-то неправильным, почти неловким, нелепым... Хисока только шумно выдохнул. – Не неси чушь, - осадил его Гето. Годжо в ответ нарочито обиженно развёл руками. – Ты какой-то злой. Не выспался? – Так будешь слушать или нет?! Гето закипал, на глазах теряя тщательно взращённое самообладание. Будто в озерную гладь его лица один за другим швыряли булыжники. Годжо, очевидно, ужасно довольный своими стараниями, гаденько разулыбался. Было что-то во взгляде Гето, совершенно не увязывающееся с его теперешним поведением: где-то очень глубоко, словно по ту сторону потемневших от гнева глаз, хлестала неопределенная эмоция; Кролло вглядывался в неё и… не понимал, куда отнести это новое чувство: Гето видимо злился, и Кролло хотел было припечатать «ненавидит», но чужой голос вдруг дрогнул печалью. – Сатору. Отвечай. «Ему грустно? Обижен?» «Больно? Я могу назвать это болью?» «Раненый зверь» – Буду, - Годжо неожиданно посерьезнел и, крутанувшись на пятках, стал возвращаться назад. – За мной. «Его ранил… Годжо?» Внутри здание школы оказалось намного просторнее, чем выглядело со стороны палисадника. Все так же чем-то напоминающее буддийский храм, полутемное, с десятками запертых на ключ дверей, узкими коридорами и тонущими во мраке лестницами, оно казалось исполинским животным, некогда побежденным и прикованным к земле: Годжо будто бы вёл их по внутренностям этого создания, уверенно скользя из проема в проем. Гето, спрятав ладони в рукавах, молча шёл следом. Бесконечные рёбра-перегородки вдруг оборвались небольшой светлой комнаткой, вполне ожидаемо обставленной в традиционном стиле; Годжо махнул на три дзабутона, сиротливо сгрудившихся в самом дальнем углу. Гето же демонстративно уселся на татами. – Я слушаю. – Я слушаю. Сона молча стояла в дверях, опершись рукой о деревянную перекладину; взгляд рассеянно блуждал по комнате, ни за что не цепляясь и ни на чем не останавливаясь: будто перед ним была лишь звенящая пустота. – Что? Я тебя слушаю. Что ты хотела? Сона коснулась указательным пальцем губ: – Ничего. Просто посидеть с тобой немного. Если не возражаешь. – Садись, - удивился Кролло. – Зачем спрашивать? – Я ведь заразная. – Перестань. Ничего не будет. – Да, - Сона мягко опустилась рядом. – Но все равно… как-то неприятно. Я чувствую себя грязной. – С тобой все в порядке. Пожалуйста, перестань. Ее полуулыбка заставила Кролло вздрогнуть: – Почему ты так улыбаешься? – Как? – Не знаю. Сона наконец повернулась к нему лицом. – Я рада тебя видеть. – Сейчас..? – Нет, - она ласково прижала ладонь Кролло к своей щеке. – Сейчас, конечно, тоже, но я говорю вообще. Всегда. Очень-очень рада. – Что такое радость? Торшер с зеленоватым кружевным абажурном отбрасывал на паркет причудливые тени; тени ползли по блестящему дереву, затекая бесформенной чернотой под мебель; на грани слышимости тикали часы. Кролло прислушивался к чужому дыханию, отчаянно, почти по-детски боясь пошевелиться: Сона положила голову на плечо. Тёплый воздух щекотно скользил по коже; мурашки вдоль позвоночника. Кролло прикрыл глаза. – Мне кажется, когда хочешь описать что-то сложное, лучше использовать простые слова, - наконец заговорила Сона. – Особенно это касается чувств. Представь, вот ты спрашиваешь у меня: Сона, что ты чувствуешь, когда я вхожу в зал? что думаешь? А я в ответ начинаю: я чувствую, как что-то сжимается в груди, что-то давит, но это не больно, может быть, даже приятно… волнительно; я смотрю на твое лицо, и мне хочется улыбаться, потому что у тебя нежный взгляд, красивый взгляд, и цвет глаз каждый раз разный: от светло-серого, когда ты смотришь на небо, до совсем темного, когда ты устал, или злишься, или задумался над чем-то… А потом ты начинаешь говорить, и я чувствую тепло, потому что у тебя приятный голос; мне нравится твой тембр, как ты произносишь определенные слова: например… тот же «Рёдан» или «Верно». Ещё ты иногда глотаешь окончания, и получается что-то очень мягкое, как будто… как будто все, что ты говоришь, ты говоришь с лаской. Со спокойствием. Я чувствую, что доверяю тебе. Я в тебе уверена. Я восхищаюсь твоим интеллектом, с тобой почему-то даже молчать не скучно. Так разве бывает? Ха-ха! Без понятия… Но, честно, я все это чувствую каждый день. Что я думаю, когда ты входишь в зал? Думаю, что мне нравится, как ты одергиваешь плащ, или берёшь в руки указку, потому что у тебя очень красивые пальцы, а ещё эти печати на ладонях… Солнце и месяц, мне ужасно нравится их разглядывать. Ещё мне нравится думать, что ты сделал себя сам. В смысле… придумал всякие техники, чтобы стать сильнее, выучил нэн, а теперь ты глава Геней Рёдана. Мне нравится, что ты прилагал усилия. Мне нравится результат твоего труда. Ты ведь что-то ищешь, да? Как будто… пытаешься нащупать и ухватить, но оно выскальзывает из рук? Я хочу, чтобы у тебя все получилось. И это тоже чувство, представляешь? Можно я скажу, что болею за тебя? Звучит, конечно, не очень… Не знаю, как ещё выразиться, чтобы ты понял. Вот, вспомнила! ещё мне нравится, какой ты аккуратный, вообще во всем! Ни пылинки, ни бардака, все так тщательно разложено… И как ты сидишь в кресле или даже прямо здесь, на диване, и читаешь что-нибудь, и у тебя морщинка между бровей… такой сосредоточенный. Как будто не в этом мире. У тебя родинка на шее, тут, сбоку. Справа. В Джаппонии есть искусство, называется нинсо; это что-то вроде способности читать человека по его телу. То есть, мастер нинсо может посмотреть на кого-нибудь и тут же, например, по размеру головы или носа сказать, какая судьба ждёт его клиента. Я помню, увидела эту родинку в нашу самую первую встречу, ещё в Йорк-шине, и подумала: у человека с такой меткой будет очень непростая, но насыщенная жизнь. Будет и боль, и разочарование, и печаль, но в то же время — счастье. Ты входишь в зал, я смотрю на твою шею, даже если родинка закрыта одеждой, я знаю, что она там; и думаю: хочу, чтобы ты все преодолел, чтобы… чтобы печаль никогда не портила твоего лица. Хочу, чтобы ты улыбался. Я никогда не видела, как ты улыбаешься. Широко или… не знаю. Не видела, в общем. Тебе ведь правда тяжело. Я права? И я хочу, чтобы твой крест не так сильно давил на плечи. Ты от него никогда не избавишься, но… пусть он хотя бы не оставляет кровавых следов. Вот, что я чувствую. Представляешь, как много всего? И как сложно это выговорить? Поэтому я и сказала: «я рада тебя видеть». Это — моя радость. Теперь все просто и лаконично. Порыв ветра ударился в окно; глухо завыли трубы. Кролло в страхе прижал Сону к груди. – Зачем это говорить? Она беззвучно засмеялась. – Ты спросил «что такое радость?», я и ответила. Не устраивает? – Это было признание? – Это был ответ на твой вопрос. – Тогда как, по-твоему, звучит признание? Сона с улыбкой поцеловала его в уголок губ: – Без понятия. – Именно так. – Ладно. Как хочешь. – Что мне ответить? - Кролло обхватил ладонями ее лицо. Взгляд Соны вдруг застыл на чётках, стеклянный и неживой, блестящий, но безумно холодный, как у дорогой фарфоровой куклы: от ее глаз тянулся колючий мороз. – Теперь я знаю, что ты не расстроишься. – К чему это? Сона? – А? - и так же быстро истаял иней; исчезла кукла; Сона снова была по-человечески тёплой и ласковой. – Я задумалась. Устала… Извини. – Так что мне ответить? – Давай просто посидим в тишине. Молчать ведь тоже неплохо. «Теперь я знаю, что ты не расстроишься»? Кролло крепко сжал кулаки. «Что я должен был сказать, чтобы ты меня не бросала? Что я должен был сделать?» Страшно, страшно, страшно, страшно. «Если ты с самого начала хотела умереть, смог бы я тебя остановить? Отговорить? Повлиять на твое решение?» Больно, больно, больно, больно. «Если ты знала, что скоро умрешь, почему захотела провести последние дни вместе со мной? Чем я ценен? Почему я? Я ничего для тебя не сделал» – Я рада тебя видеть. «Это любовь? Ты любила меня? Ты полюбила меня? За что? За что меня можно любить? И если любила, почему оставила? Почему ты позволила мне быть рядом, а потом бросила?» – Почему гиацинты? – Радость, восхищение, привязанность, искренность. «Я к тебе привязался. Я тебя полюбил? Я имею права любить тебя, скучать по тебе? Ждать тебя? Хотеть обнять? Я имею права касаться тебя? Тебя чистую, правильную, милосердную? Я люблю тебя? Я хочу, чтобы ты всегда была рядом? Я хочу позволить себе любить? Я позволю себе бояться за тебя?» – Что за город ты вырезала? Говори. – Нет. – Я тебе приказал. Сона. Исполняй. Живо. – А я тебе ответила «нет». – Не слушаешься? – Может быть, не вспомни я тебя, сейчас бы уже все рассказала, где, почему, когда, как… Но уже все. Знаешь, перехотелось. Извини. «Я сделал тебе больно. Я воспользовался тобой, я обманул тебя, я собирался избавиться от тебя в конце миссии. Я называл тебя инструментом. Мне было не жалко пожертвовать тобой ради Метеора. Я хотел украсть твой нэн. И последнюю ночь своей жизни ты вдруг решила провести со мной. После всего, что я сделал? Решила побыть рядом, подержать меня за руку? Обнять? Поцеловать? Зачем меня целовать? Я говорил, что сама по себе, без способностей, ты не представляешь для Редана никакой ценности, а ты решила, что поцеловать этот рот будет хорошей идеей? Я не уважал тебя. Я не видел в тебе человека. Ты была мне совершенно неинтересна» – Конечно, мне ничего настолько прекрасное не подходит. Потому что я сама не такая, у меня и внешность не для этих красивых вещей. Так, вот мое обычное джинсовое платье — пожалуйста, как будто специально для меня. А эта роскошь… я просто не дотягиваю до ее уровня. «Я никогда не смотрел на твою внешность, потому что твоя красота в твоей собственной жизни. Ты должна жить. Красота в том, как ты засыпаешь, и в том, как просыпаешься; как дышишь. Как смотришь на мир. Как учишь меня смотреть на него точно так же. Твоими глазами — красота. Твоя жизнь — красота. И ты, ты — красота. Ты сделала мне больно. А если все это — месть за то, что сделал я… …тогда я в жизни не встречал более жестокого человека. Я заставлю тебя жить, как ты заставила жить меня. Без тебя. И даже если ты не хочешь, я сделаю все, чтобы только ты снова дышала. Ты любишь меня? Я люблю тебя? Это насилие» Годжо слушал молча, не подавая признаков жизни: чуть сгорбленный из-за своего роста, он сидел на дзабутоне, подперев голову ладонью; восковое лицо; глаза, скрытые тёмной непроницаемой маской; широко расставленные ноги и острые-острые коленки; бледные щиколотки из-под форменных брюк. Годжо не выглядел холодным; приветливый голос, открытая поза, улыбка и смех; казалось, Годжо светился изнутри, и в то же время от этого света ползла самая чёрная тень. Гето. Их тела повторяли друг друга: там, где Годжо опирался рукой о подлокотник, должна была быть рука Гето; в той стороне, куда Гето склонил голову, должно было быть плечо Годжо. Как пазл. Кролло вдруг показалось, что он смотрит в расколотое зеркало. Хисока затих. Скрип половиц, откуда-то сверху, тонул в нестройном отзвуке детских голосов; за окном тоненько позвякивал стеклянный колокольчик. – Значит, чем я могу помочь? - почти невпопад заговорил Годжо. – Я могу залезть в архивы клана и поискать свитки с ритуалами обмена. Однако их окажется чересчур много. Я в этом уверен. Что тогда делать? Будете пробовать каждый из них? – Для начала найди всю возможную информацию о страже, - ответил Гето. – Потом просто соотнесем ее с ритуалами и выберем подходящий. – Информацию об Акуме? Или о трёх других стражах? Южный, западный или северный тебе не подойдут? Гето резко выпрямился: – Откуда ты это взял? – Да ниоткуда. Просто предположил, что если есть восточный страж, то должны быть и остальные, - пожал плечами Годжо. – Что, если данные будут только о ком-то из них? У тебя есть гарантия, что ритуалы обмена для всех одинаковые? А гарантия того, что мы случайно не вытащим ещё одного стража? Или случайно не покалечим Сону? Опасно-опасно… – Предлагаешь бросить ее? – Я просто спрашиваю, просчитал ли ты все возможные риски. – Я могу поглотить любое проклятие, - Гето посмотрел на него с вызовом. – Ты знаешь. Годжо только однобоко улыбнулся: – Если из Дзигоку есть выход, значит, должен быть и вход. Если стражи могут воплотиться в нашем мире, значит, и управляемое человеком проклятие с такой же вероятностью может воплотиться в их. Ритуал необязателен. – Нет, - отрезал Гето. – Объясните непросвещённым, - Хисока угрожающе вытянул из колоды карту. – О чем разговор? – Я предлагаю призвать высокоуровневое проклятие из Дзигоку для сопровождения души, - спокойно ответил Годжо. – Как действуют печати? Они просто-напросто не дают циркулировать энергии в даньтянях. А что такое даньтянь? Ствол Древа жизненной и психической силы. Если открыть все три даньтяня, а это Ся Даньтянь — то есть нижний, источник Ци и корень Цзин, культивирование которых используется для продления жизни; Шан Даньтянь — средний, корень духа; и Чжун Даньтянь — верхний, корень мудрости; то Сона снова оживет. Проблема лишь в том, что после смерти все три ядра даньтяня, скорее всего, «рассосались» по Дзигоку. А это Ад. Поэтому я и говорю: призовём особое проклятие, чтобы оно нашло ядра, а мы с помощью них распечатали каналы. Но Сугуру почему-то против. Кролло поморщился. – Да, Сугуру против, - с нажимом произнёс Гето. – Потому что любым проклятием, как ты и сказал, нужно управлять. – Ты умеешь. – Для этого мне все равно придётся его поглотить. В чем тогда разница между обменом и призывом, если мне и так, и так придётся что-нибудь сожрать? Чушь собачья, Сатору. – Ну-ну, сейчас сэнсэй тебе все объяснит, - Годжо примирительно вскинул руки. – Если ты проглотишь стража, я убью тебя. Если изначальная энергия Соны заменится ещё чем-нибудь из Дзигоку, я убью Сону. Если Сона станет бессознательным носителем Акумы, я убью Сону. А если ты вдруг просто хочешь воспользоваться ситуацией и извлечь как можно больше проклятий для геноцида не-шаманов, я убью тебя прямо здесь и сейчас. Высокоуровневое норои — не равно страж. Я в любом случае не собираюсь помогать тебе в истреблении людей. Гето вдруг рассмеялся. – Убьешь меня? Допустим. Убьешь Сону? Очень маловероятно. Она раздавит тебя одним пальцем. – Акума, а не она. Аккумулирование проклятой энергии в растения, иайдо и кэндзюцу. Все. Ты что, не помнишь? Сона из нас была самой слабой. – Да? - улыбка Гето превратилась почти в звериный оскал. – Почему тогда среди всех учеников Китаямы только Сона владеет «Открытой ладонью»? Учитель Рю доверил сакральную технику слабейшей? Бедный, наверное, ошибся… Проглядел. – «Открытая ладонь» помогает только при ближнем бое. В остальном — абсолютно бесполезное умение. – Фушигуро Тоджи проткнул твою «Бесконечность» только потому, что ты отвлёкся. Сона сделала это на татами. На глазах у всего монастыря. Когда Учитель поставил вас в спарринге. Слабейшая? Или задевает, что Учитель не посвятил тебя, великого шестиглазого Годжо, в эту практику? Ведешь себя… как ребёнок. – Хм, - Годжо лениво растянулся на дзабутоне. – Мы изменились, Сугуру. Мое дело — защищать не-пользователей джуджутсу. Твое должно было быть точно таким же, но ты почему-то решил убивать. Сона стала носителем стража. Каждый из нас сделал свой выбор, прими это и двигайся дальше. – К чему это все?! Ты же единственный, кто отказывается мириться! Думаешь, я не вижу?! Ладонь Годжо вдруг взорвалась алыми брызгами: крошечные капельки россыпью окропили светлую поверхность татами; кровь заблестела на солнце. Годжо удивленно моргнул. – Она не выбирала, - Кролло вытащил из чужой руки нож. – Жаль, что пустыми разговорами ты только отнимаешь у нас время. Гето подавился восхищенном вздохом: – И это твоя «Бесконечность»? Ха-ха-ха! Боже, Сатору! Годжо неверяще оглядел свою ладонь: – Проткнул..? – Очень даже! Что, снова отвлёкся? – Не почувствовал, - он вдруг стянул с лица маску: стылый взгляд, льдисто-голубой, с белёсыми прожилками на радужках, больше напоминающих насквозь промерзшие озера, обжег кожу; Кролло всмотрелся в лицо напротив: на дне узких зрачков Годжо зияла пустота. Мертвые, мертвые глаза. До безумия яркие, будто бы кто-то подсвечивал их изнутри, и до безумия мертвые. Казалось, они давно позабыли, как должна биться человеческая жизнь. – Как ты это сделал? Кролло молча отшвырнул в сторону нож. – Удивительно, что роль дипломата в наших переговорах досталась именно мне, - Хисока манерно прикрыл улыбку карточным веером. – Любая информация об Акуме будет полезной: предлагаю сойтись на варианте Годжо-сэнсэя. – Без манипуляции проклятиями вы ничего не сделаете, - возразил Гето. – Призванное норои не будет просто так выполнять приказы. – Наш друг уже на взводе, ну-ну, - Хисока с обожанием похлопал Кролло по спине. – Соглашайся на условия Годжо-сэнсэя, если не хочешь, чтобы тебе вспороли глотку. Мастер Гето. – Мне все равно, что вы выберете, если итогом будет удачное снятие печатей с Соны, - Кролло скинул чужую ладонь. – Любое решение подойдёт. В тщетной попытке успокоиться Гето вытащил из рукава кисэру, кажется, совершенно позабыв, что в ней больше нет табака. – Ладно. Ладно, сделаем, как предложил Годжо, - он ткнул в него пустой трубкой. – Но следи за мной очень внимательно: я могу проглотить такое проклятие, которое изгнать не получится даже у тебя. Ясно? – Без проблем, - Годжо вновь натянул на глаза маску и, одним плавным движением поднявшись с дзабутона, скользнул к выходу. – Можете пока погулять где-нибудь, я быстро. Туда и обратно. Во внутреннем дворике есть автомат с водой. Только учеников моих не провоцируй. Гето. Гето махнул на него рукой: – Не промахнись с телепортацией. – Ага, спасибо за заботу! Хисока расслабленно откинулся на спинку подушки; Кролло вдруг с удивлением заметил, как устало дрогнули чужие веки: Хисока открылся, более не следя за своей позой. Гето зачем-то отшвырнул кисэру в сторону: – Плохая идея. – Ты ведь не станешь глотать стража, - спокойно ответил Кролло. – Чем она тогда плоха? – Я боюсь не справиться. Хисока с интересом приоткрыл глаз: в столпе косого света его желтовато-каряя радужка напоминала сверкающий солнцем цитрин. – Управлять проклятиями здесь, на Земле, не составит никакого труда: я с самого детства, как обучился в монастыре, пользуюсь этой техникой джуджутсу, - Гето взволнованно одернул ворот кэсы. – Что произойдёт с вызванным проклятием в Дзигоку, предсказать очень сложно. Я не представляю, какую манипуляцию применить. Как понять, что ядро найдено? Как его сохранить? Куда потом деть это проклятие? Годжо… самонадеянный идиот. – Он просто в тебе уверен, - лениво отозвался Хисока. – Доверяет, как себе. – Ты то откуда знаешь? – Ну я ведь не слепой. Убить тебя ради какой-нибудь благой цели — пожалуй, да, Годжо убьёт. А прекратить доверять тебе, даже когда ты просто играешь за другую команду, — нет. Элементарно. – Сона наболтала, да? - усмехнулся Гето. Хисока в ответ лишь повел плечами. – Может, и так. Она всегда разбиралась в людях… – Да ни черта она не разбиралась. Для неё «хороший человек» — это вообще любой; первый попавшийся ублюдок, почему-то решивший пожалеть дворнягу и кинуть ей кость. И плевать, что кости собакам не дают, и что этот урод мог развлечения ради детей жрать или потрошить беременных женщин. Нет: за один более-менее человеческий поступок Сона сразу же выдаёт медаль. И грамоту «Молодец, я теперь на твоей стороне». Гето тихо засмеялся: – Кем она была в прошлой жизни, чтобы заработать такую добрую душу в этой? – Глупая душа, а не добрая, - разозлился Хисока. – Если человек ничего хорошего не сделал, Сона все равно будет относиться к нему с добротой: «Не отвечай злом на зло, иначе злу не будет конца…». – «В ответ на обиду поцелуй врага своего, и ему станет намного больнее», - продолжил Гето. – Ее любимое изречение Будды. Ещё я помню было: «Отвечайте всегда только добром, только так можно сделать этот мир лучше. Отвечайте добром или не отвечайте никак». – Ты много видишь, но по-прежнему считаешь меня хорошим? – Я отвечаю добром на зло или не отвечаю вовсе. Поэтому ты хороший. Я буду относиться к тебе только так. Кролло зажмурился. «Поцелуй врага своего? Вот как… мне правда стало в тысячу раз больнее» – Потащилась в Метеор за первым встречным, - вновь забубнил Хисока. – А когда узнала, кто это, не сбежала, хотя я ее предупреждал и даже просил; Сона осталась и довела себя вон до чего: валяется запечатанная на базе Геней Рёдана. И это нам ещё неизвестно, сработает ли план Годжо. «Добрая душа»… – Ты провёл с ней четыре года после случившегося, конечно, ты имеешь право злиться, - вздохнул Гето. – И как брат — тоже. Но я не был с ней ни секунды. Прости, что я рад: теперь у меня появился шанс поговорить с ней хотя бы ещё разок. В конце концов, мы четверо были лучшими друзьями. – Советую остыть: Сона больше не та, которую вы знали. Это уже совсем другой человек. – Какой? Хисока окинул Кролло нечитаемым взглядом. Гето ждал. – Какой? Из которого как будто выжали все соки. От Соны вообще ничего не осталось. Я думаю, лучше всего ты запомнил ее улыбку, потому что та Сона улыбалась постоянно. По поводу и без. Я прав? – Да, - тут же смягчился Гето. – Что ни скажи, в ответ — улыбка. И в глазах тоже всегда… Теплый человек. – Да, а теперь это абсолютно мертвые глаза. Жутко: я смотрю, как она растягивает губы, вроде даже смеётся над чем-то, но вот здесь, - Хисока помахал перед лицом ладонью. – Ни черта нет. Ни единой эмоции. Если не знать, какой Сона была раньше, даже ничего не заметишь. Как будто все в порядке. Ее забота — автопилот. Похвала — автопилот. Все, что она тебе скажет — абсолютно неискренне. Ей больше ни до чего нет дела. – Но она решила помочь Метеору, - Гето кивнул на отчужденно застывшего, будто ледяное изваяние, Кролло. – Значит, ей было не все равно? – Оболочка. Хисока выпрямился, сводя лопатки: все его тело будто наполнилось свинцом; несгибаемым и очень тяжелым. И взгляд растерял пойманный в радужку свет; на оголенных руках вздулись вены: – Из Соны вытряхнули все, что делало ее живым человеком. Каждый девятый день месяца Акума пыталась окончательно захватить ее тело, поэтому неделю до и неделю после Сона напоминала ходячий труп. В остальное время она «зашивала» свои дыры: возилась с чужими детьми, за бесплатно учила их живописи, изо всех сил старалась заботиться о ком-то, как раньше. Но все подделка. Сона один раз сравнила это с депрессией: врачи советуют заниматься тем, что когда-то приносило удовольствие, чтобы заставить мозг заново вырабатывать гормоны счастья. Только у неё была не депрессия, и ни черта ей не помогало. Жизнь на автопилоте — не жизнь. Плюс постоянно грызущее чувство вины, ощущение грязи от того, скольких людей она убила. Сона жгла благовония, потому что все время чувствовала на себе запах крови. Включала музыку, потому что слышала крики. А то, как Акума мучала ее видениями, буквально заставляя орать от ужаса? Раз за разом крутила одну и ту же «плёнку»: Аюна зовёт ее встретиться с Учителем, Аюна, разрубленная напополам, такая Аюна, сякая Аюна. Конечно, Сона пыталась заглушить эту дрянь привычными действиями. Иногда становилось лучше, ну а в остальном — вообще не проходило. Помнишь, что ей нравилось? Готовить, танцевать, гулять на природе… бегать по всяким музеям, фотографировать, общаться, рисовать. Да, из всего этого осталось только рисование. И то какими усилиями. Она заставила себя. Вывернулась наизнанку, чтобы не забыть, как это — держать кисти. Акума сожрала Сону изнутри. Ничего не осталось. Даже я порой сомневался, что она ещё хоть что-то ко мне чувствует. Нет, я не прав. Кое-что все-таки осталось. Злость. Сона постоянно злилась. Вколотить человека пятьдесят раз головой в асфальт, пусть даже и с Акумой? Это чистая ненависть. Гето закрыл лицо руками: – Отрава… – Именно. Вот тело Соны, такое же, как раньше, а в нем — непомерная сила, которую она не в состоянии сдержать. Просто рвёт изнутри. Сона сострадательная, Сона милосердная, Сона правильная и хорошая? Нет, Сона — это теперь просто отзвук чьего-то имени, - выплюнул Хисока. – Я лишился своей сестры четыре года назад. И это чертовски больно. Кролло вдруг показалось, что его тело насквозь проткнули одати; но кровь не текла из раны, и в глазах предательски не темнело. «Это все Сона? Я знал Сону? Кого я знал вместо Соны? Кого я… к кому я привязался? Кто это? Кто это? Кто это?» – Это было осознанное убийство? - голос Гето вырвался измученным дрожанием. – Пятьдесят раз головой об асфальт. Кого она так..? – Курапика Курута, - отчеканил Хисока. – Его клан вырезали… – Геней Рёдан, да-да, Кролло мне рассказал… сегодня в метро. Разве это не значит, что Сона что-то да чувствовала? Отдать семь лет за возможность получить от стража силу ради того, чтобы спасти человека, с которым она была знакома от силы пару недель? Убить за этого человека? Разве это автопилот? Это осознанный выбор. Хисока угрожающе захрустел пальцами: – Это скопившаяся злость, а не выбор. – Ты ведь сам сказал, что Сона постоянно мучалась от чувства вины за все совершенные убийства. Разве ещё одна смерть, причём абсолютно не имеющего к ней отношения человека, не сделала бы хуже? - возразил Гето. – Здесь должна была быть очень веская причина. Почему она убила? Чтобы спасти. Зачем спасать, как я понимаю, совсем незнакомого человека? Лидера Геней Рёдана? Если Сона до сих пор старалась поступать правильно, для чего это все?.. – Хочешь сказать, любовь? - ядовито рассмеялся Хисока. – Любовь, любовь, любовь… Дерьмо собачье! Вся эта затея с Метеором — ещё один способ самоубийства! А Кролло в нем — наиболее подходящий инструмент! Сона добивала себя, как могла, любыми действиями и средствами. Это ее главный замысел! Какие к черту чувства? Особенно к такому человеку, как он. Да, Сона бы все равно считала его хорошим, просто потому что это ее кредо, но любить? Любить такое — равно предать свои принципы. Сона бы так не поступила даже под влияниям всего Дзигоку. Теперь понял, Мастер Гето? Она обычная самоубийца! Наиболее подходящий инструмент Наиболее подходящий инструмент Наиболее подходящий инструмент Наиболее подходящий инструмент Наиболее подходящий инструмент Материализовавшийся из ниоткуда Годжо с ужасным грохотом распахнул дверь: – Кто тут самоубийца?