Акай

– Ты переборщил! – Не суй руки, меня сейчас стошнит… – Это потому что не надо жрать все подряд… Да повернись уже! – Отвали! Было мягко. И ещё очень-очень тепло. Приглушенный свет, и никаких пятен под веками. Где-то рядом сдавленно кашлял Гето, и Годжо, очевидно, всеми силами пытающийся помочь, глухо хлопал его по спине, в бесполезной попытке унять удушающий спазм. Я хорошо знала этот кашель: Гето снова давился каким-то проклятием. – Я же сказал тебе не есть эту дрянь! Мы договаривались! – Я их не ем, ты что, совсем идиот?! Я поглощаю проклятую энергию. Это манипуляция! – Манипуляция-манипуляция! Ты уже, да..? Прямо тошнит? Только не на меня! Только не на меня! И не на ковёр! Держи себя в руках! Что мы скажем Кролло?! – Сатору, пожалуйста, заткнись! – Хочешь конфетку? Мятная… Кролло? Сатору? Мятная конфетка..? Гето?.. Я резко подскочила на кровати. – Я не люблю сладкое! - выпалил Гето. – Отойди от меня уже! – Какой злой, фу! А ты… А! А! Очнулась! Годжо с диким воплем бросился к изголовью, сминая меня в почти болезненных объятиях: – Ну что, как ощущения? Бодра и весела? Пить хочешь? Гето сделал неуверенный шаг вперёд; колыхнулась измятая кэса; темно-синяя? монашеские одеяния? какие длинные волосы… Чужая грудь все еще дрожала от долгого лающего кашля; на лбу — заметная испарина. – Сугуру… - и мой голос, в тон голосу Гето, вышел хриплым и скрипучим, надломленным; разбитым; на следующую фразу мне не хватило воздуха. Годжо принялся неприятно паясничать: – Сразу Сугуру, да? На меня как обычно ноль внимания? Я здесь, значит, волнуюсь, помогаю, аж извёлся весь, а ты первым делом — «Сугуру»! Обо мне вообще никто не думает! – Как ты? - тихо спросил Гето. – Что-нибудь болит? Годжо моментально перешёл на театральные стенания: – Что творится-то, а! Меня все игнорируют! Позади него, в кресле у балкона, недвижно сидел Хисока, опершись подбородком о крепко сжатый кулак. Глаза холоднее обычного. Льдистый желтый; морозные искорки. Будто неродной. – Какой кошмар! - продолжал надрываться Годжо. – Я сюда из самого Токё тащился и чего ради?! Чтобы я стал для всех пустым местом! Какая мягкая кровать… и пахнет ветивером. Сладко-дымно, горько; жарко; так пахнут лекарственные травы; раскалённый ветер приносит их запах с полей. Мыло… – Мне нравится, как ты пахнешь. – Да..? – Да, очень приятно. Не могу только понять, что мне это напоминает… Дом. Дом. Дом. – Где Кролло? – Здесь, - бесцветно ответил Хисока. – Предваряя твои вопросы: да, живой, да, здоровый; никто из Рёдана не погиб; Мегоу разрушена, как и весь центр Метеора. Почти под ноль. Левиал благополучно уничтожен. – Грубо, - присвистнул Годжо. – Как будто не рад ее видеть. – Почему? Рад. Привет, Сона. – Привет… - я все же обернулась на дверь; Хисока, поймав мой взгляд, кривовато улыбнулся. – Сама-то рада? Я ничего не чувствую. – От печатей не получится избавиться, - Гето несколько виновато кивнул в мою сторону. – Прости. – Сейчас татуировки в моде, - подбодрил Годжо. – У тебя так вообще уникальные! Особенно на лбу. Я схватилась за голову: – А что у меня на лбу? – Чикара. Красного цвета. Обозначает силу… – Это я знаю. – Тебя ничего не портит, - поспешил сказать Гето. – Ты почти не изменилась… – Не ври, - рассмеялась я. – Я чувствую, когда ты врешь. – Конечно, врет, - Годжо хлопнул меня по плечу. – Ты о-о-очень изменилась! Такое взрослое лицо. – По-твоему, я постарела? – Ну, вообще годы берут своё! – Тебе самому через пару лет тридцатка! - возмутилась я. – То же мне. Мальчик. – Почему меня сегодня все оскорбляют?! Как это похоже на дом. Я вернулась. Я вернулась домой. – Вернулась? - я вдруг не смогла сдержать смеха; и смех выкатился из горла уродливыми всхлипами. – Вернулась, ха-ха… Вернулась, вернулась, вернулась..! Гето испуганно подхватил меня под руку: – Что с тобой? Болит что-то? – Что смешного? - посерьезнел Годжо. – Сона? – Она плачет, - сухо отозвался Хисока. – Это истерика. – Чувствуешь Акуму? – Мы же ее изгнали, - осадил Гето. – Сона, Сона..! Слышишь меня? Ее больше нет! Чувствуешь Акуму? Ее больше нет. – Акума… Где есть свет, там нет меня. Где есть я, там нет света. Неверно? Где есть свет, там… есть я. Я есть. Акумы больше нет. Свет? Я закричала.

***

Хисока отнёс меня в другую комнату, ту, где перед… смертью я оставила все свои вещи; грудой сложённые у изголовья, в вечерних сумерках они напоминали застывшие тени, никем не отбрасываемые, будто бы отколотые; сами по себе. В водосточных трубах привычно стонал ветер; особняк дышал оплавившимися свечами, сладким воском; дымом почерневших фитилей, стылым мрамором пола, осевшей на антикварную мебель пылью. Наши вздохи растворялись в синеватой темноте комнаты; Хисока то и дело шумно втягивал носом воздух. Привкус крови на языке — треснула обветренная кожица губ; привкус соли — едва высохшие слёзы; невыревенные больно щипали глаза. Хисока опустил меня на матрас: – Болит что-нибудь? – Нет. – Пить? Есть хочешь? – Нет. – Принести ещё одеяло? Не холодно? – Нет. – Зачем ты это сделала? - резко спросил он. – Вернее, я понимаю, конечно, зачем и почему. Я все прекрасно помню. Но только хочу спросить: зачем ты сделала это со мной? Я заслуживаю боли? Я отвернулась к окну; пустырь расплывался ледяной серостью: на небе плотной периной слипались снеговые облака. – Эгоистичный вопрос. – Не смей говорить мне про эгоизм, Сона. Не после того, как ты поссорилась со мной на ровном месте, а потом попыталась себя убить. Ни слова. – Разве на ровном? – Да, - с нажимом произнёс Хисока: в его голосе клокотала злость. Вперемешку с точно такой же невыплаканной солью. – Я предупреждал тебе: не лезь в западную Йорбию, не доверяй сомнительным личностям, не ври мне, где ты и с кем. Не подвергай себя лишней опасности. К чему из этого ты прислушалась? – Я взрослый человек, Хисока. И я отвечаю за свои поступки. Не нужно обращаться со мной, как с десятилеткой. – В десять лет ты была куда умнее. Я прикрыла глаза. – Так я заслуживаю боли? Я заслуживаю потерять самого дорогого человека? Моего лучшего друга? Мою сестру? - продолжил Хисока. – Я заслуживаю получить звонок от босса Геней Рёдана с просьбой приехать в Метеор, потому что ты, Сона, что-то с собой сделала? Я заслуживаю увидеть тебя мертвой? – А я заслуживаю мучений? – Мы могли найти выход. – Хисока… Какой выход? Где этот выход? – Уж точно не в смерти! – Я себя ненавижу, - перебила я. – И ты это прекрасно знаешь. Все, что во мне есть, — сплошная грязь и кровь. Я не имею права жить. – Откуда такие мысли? Я давал тебе повод? Я хоть раз… я хоть раз сказал тебе, что осуждаю тебя? что считаю тебя монстром? что не вижу больше в тебе человека? Я был рядом, как мог, сколько мог, когда мог. Ты клялась, что та попытка была последней. Я тебе верил. – Я стою Кролло? Хисока обессиленно повалился на кровать; будто цирковая кукла, у которой в одночасье обрезали все ниточки. – Что ты говоришь? – Я спрашиваю: по твоему мнению, я стою Кролло? – К чему это? – У Эстреллы ты сказал, что мы стоим друг друга, потому что я вырезала целый город; никого не осталось. Даже полудохлой собаки, - напомнила я. – Ты правда так считаешь? Считаешь меня достаточно плохой для Кролло? Я тяну на его уровень? – Я сейчас не о нем говорил. – А я — о нем. – Почему? - Хисока нащупал мою ладонь. – Что с тобой случилось в Метеоре? – Я не заслуживаю жить. – Прекращай, поняла?! И вот сидишь копаешься во мне буквально ведь ножом. Сона, пожалуйста, - он прижался губами к моим пальцам. – Родители тебя любят, я тебя люблю, Годжо любит, твой дорогой Гето — тоже. Посмотри, скольким людям ты бы сделала больно. Родители не перенесут твоей смерти. Ну? – И все? – Тебе мало? – Прости, - мне захотелось отвесить себе пощечину. – Прости. Я сейчас ничего не соображаю. – За искренность прощения не просят. – Я просто оговорилась. – Нет, - неверяще прошептал Хисока. – Ты не оговорилась. Я отдернула руку: – Не лезь ко мне с этим, слышишь? – Сейчас не лезть? – Никогда. – Да, пожалуй, правда не буду, - он как-то неловко откашлялся. – Не уверен, что хочу знать, кого тебе будет «не мало». – Расскажи про Токё, - попросила я. – И про Годжо с Гето. Все, что угодно; можно даже не по порядку. – Почему сама их не спросишь? Хисока забрался с ногами на кровать; ещё с минуту он неподвижно вглядывался в мое лицо, и его собственное, бледное и усталое, стиралось клубящимися по комнате тенями: пустырь за окном стремительно таял густым мартовским сумраком. Я молча положила голову на колени Хисоки. – Как раньше хочешь? - он несильно щёлкнул меня по носу. – Ладно. Значит, начинаю с Токё? – Да. – Город не изменился, только, по-моему, стало больше безумных рекламных баннеров. Все вокруг трещит, гудит; музыка отвратная; особенно на центральном вокзале. Прямо кровь из ушей. Или это я просто отвык. – Отвык, - улыбнулась я. – Когда долго живешь там, даже не замечаешь, что что-то орет под боком. Ко всему привыкаешь. – На Ничирине же никто не орал, как я помню. Такая глушь… – Да, но мы ведь пару месяцев жили в Токё, забыл? Я, Годжо, Гето. Аюна. И ещё кто-то из послушников был… не помню; вылетело из головы. – Это когда вас учили изгонять городские проклятия? Которые особого уровня? – Да-да. Вот мы там наслушались этих рекламных роликов: с утра до вечера бла-бла-бла, бла-бла-бла. Но Годжо нравилось. Всем остальным, естественно, — нет. Особенно Гето. – Однако Гето теперь там живет, - мягко отозвался Хисока. – У него свой домик почти в центре; явно переделанный храм. И две девочки-помощницы. Близняшки. – Девочки..? – Ага, школьницы. Без понятия, откуда он их взял. Мимико и Нанако. Называют его «Мастер Гето». – А почему на нем кэса, кстати? Темно-синяя… это же не наши цвета. В смысле, не Китаямы. Что за секта? – Спроси лучше у него, как сможешь. Я в таких вещах не разбираюсь. Но могу сказать, что выглядит очень эффектно. – Гето? – Ага. Лежал на татами, под локтем какая-то деревянная подставка, трубка во рту… Воняет твоими любимыми палочками. Сандал. Так что Гето теперь — настоящий мастер. Я взяла Хисоку за руку, возвращая его ладонь на свой лоб; прохладные пальцы коснулись прикрытых век; мне вдруг почудилось, что за стенами особняка клокочут волны Вергероса. – Видимо, придётся все-таки спросить. – Он скучал. – Да я тоже. Только от меня прежней ничего не осталось. Боюсь, что расстроится: Гето хотел поговорить с Соной, а получил… вот это. Не хочу, чтобы он запомнил меня такой. – Дрянь какую-то говоришь, если честно, - вздохнул Хисока. – Гето ни секунды не колебался, когда мы попросили помочь. Сразу же потащил нас к Годжо. Это при том, что они, как оказывается, три года не виделись и не разговаривали. – Как..? – Ну этого я тоже не знаю. Видишь, сколько нашлось поводов поговорить. Завтра сама спросишь. – Три года не разговаривали… - я закрыла лицо руками. – Это значит, ещё где-то год после монастыря они общались, а потом… что случилось? Как они могли расстаться? – Ну любовь приходит и уходит, ты же знаешь. – Нет, не знаю. – Конечно, откуда… - вздохнул Хисока. – Все равно заметно, как в них друг от друга осталось по дырке. Огромной такой. Не затягивающейся. Рядом находиться просто невозможно. – Да, с ними всегда так было: вроде идём вчетвером, там, впятером с послушниками, болтаем, и Годжо с Гето тоже шутят, спорят с другими и как будто даже внимания друг на друга не обращают, а все равно ощущение, что у этих двоих какой-то свой мирок. И никого они туда не приглашают. Без одного нет второго. Иногда я даже чувствовала себя лишней, хотя, например, Годжо болтался с Аюной, а я — с Гето. – Своя волна. – Точно, - рассмеялась я. – И никто больше не нужен. – Ты нужна. – Я про другое. Никто больше не нужен — в смысле, Вселенная схлопнется, а они даже не заметят, пока, например, держатся за руки. Что там во внешнем мире происходит — черт с ним. Есть Годжо с Гето и Гето с Годжо. И все. Хисока тяжело вздохнул: – Я тебя все равно не понял. – Конечно, куда тебе, - по-доброму вернула я. – Мне так жаль, если они правда расстались; даже не как пара, а просто… как друзья. Да, я тоже называю Гето своим лучшим другом, но… никого ближе Годжо для него все равно не будет. Наверное, это их карма. – Наказание из прошлых жизней? – Не совсем, скорее возможность получить новый опыт, решить какие-то давние проблемы; в общем, отдать кармический долг. Где-то когда-то, пока их души не вошли в земные тела, они знали друг друга, но отчего-то не понимали или не хотели понимать. Что-то нехорошее произошло между ними, что теперь их постоянно сплетает вместе из одной жизни в другую. Примагничивает, если хочешь. Кармические отношения — это урок любви. Партнёрства, взаимопонимания… Через такую любовь можно очиститься. Почти хараэ, да? – Изгнание скверны, - кивнул Хисока. – И грехов. Мы замолчали; в опустившейся тишине было слышно, как позвякивали тарелки в зале первого этажа; жужжал холодильник; приглушённые голоса, Годжо и Гето, отзвуки их потяжелевших от усталости шагов. Почему он не пришёл? – Чья это была идея? - прошептала я. – Попытаться вернуть меня к жизни. Хисока поёжился, будто от холода: – Босса. Кролло. Кролло. Кролло. – Он позвонил мне, сказал, что ты погибла. Потом скинул координаты, куда приехать, чтобы забрать тело. А когда я уже садился в самолёт до Клибаса, опять позвонил и начал чуть ли не орать о том, что у тебя на лбу светится какая-то красная точка. Точнее, скопление точек. – Чикара? - я приподнялась с его колен. Хисока только фыркнул. – Видимо. Я сначала подумал, что он меня провоцирует, потому что сам я сначала ни черта не увидел. Какие красные точки? Обычный лоб, ничего такого. Я заметил печать, только когда из тебя изгнали проклятие. А до этого — ничего. – Да, чикара была чем-то вроде фирменного знака Акумы. Когда я обращалась к ней в Васшаене, то видела этот символ на лбу. – Что за Васшаена? – Потом. – Это где ты ещё три года потеряла? – Я сказала, потом. – Разве печать чикара — не часть джуджутсу? - внезапно спросил Хисока. – Если это знак стража, и его могли видеть только ты, Годжо и Гето, как истинные пользователи, то каким образом тогда его обнаружил Кролло? – Я вливала в него ауру. Хисока вдруг крепко схватил меня за плечо: – В кого? В Кролло? – Ну не в печать же, - почти рассердилась я. – Как, по-твоему, я бы это сделала? – Почему в Кролло? – Сначала у него болела голова из-за нарушения энергетического потока аджны, так что я предложила помочь. Чакра третьего глаза очень важна… – А потом что? - перебил Хисока. – Ты ведь это несколько раз делала, да? – Да. Только уже не через аджну. – Зачем? Аура же безвредна? Если не вкладывать в неё проклятую энергию, так? Я сняла с себя его руку: – Естественно. Чего ты спрашиваешь? – Зачем тогда было ее вливать? Если у него больше не болела голова? – Да просто так! - по-настоящему разозлилась я. – Что, это уже не причина? Он захотел, я и влила! Потом ещё раз и ещё один. Что за допрос? – Украсть ее хотел? – Ты что, совсем? Как не-шаман может выкрасть ауру?! Как вообще можно украсть ауру, если она работает точно так же, как в нэн? Это просто то, что выделяет твое тело! Она для другого человека абсолютно бесполезна! То же самое, что… не знаю! Слюну украсть! Хисока в омерзении отшатнулся: – Фу! – Ну! А я про что. Тупые вопросы задаёшь. – Я просто не понимаю, зачем она ему понадобилась. С практической точки зрения. – Она может работать маячком, - попыталась успокоиться я. – Я же так и нашла Кролло в Ичорке. Когда ублюдок с цепями напал… – Он уже и ублюдок с цепями, да? - повысил голос Хисока. – Как у тебя все быстро, оказывается. – Мне надоело, и я хочу спать. Все. Закончим на этом. Не нервируй меня больше. Он резко поднялся на ноги: – Ты не рада, что выжила. На первом этаже едва слышно забубнил помехами телевизор. – Мегоу же не работает, - вздохнула я. – Зачем включать… Хисока молча шагнул к двери. Ты не рада, что выжила. Я избавилась от Акумы: во мне не плескался ядом красный; горло не саднило от металлического привкуса одати; я больше не чувствовала кровь. Ничто не давило на сознание, ничто не призывало вспороть себе живот. Я снова умела плакать. Между пальцев лилово искрился нэн — подарок Хисоки, помощь Хисоки, когда-то спасённая жизнь. Моя. В ладонях привычно материализовывались игральные карты; острые, тонкие; узорчатые бирюзовые рубашки; черви, бубны, трефы, пики. Красно-чёрные блестящие картинки. Красно-розовый рэн. Мое джуджутсу — аккумулирование проклятой энергии; белые цветы; деревья; травы. Я превращаю норои в растения; я лечу негативные эмоции людей. На мизинце — красный лотос — мое сердце; средний палец — токкобана — желтое цветение — я сужу, как изгнать проклятие; указательный — цубаки — я изгоняю проклятие; на большом — хиганбана — проклятие перерождается в жизнь. Увеличение территории — притхви мудра — кончик большого пальца касается верхней части безымянного; следом — абхая мудра — права рука ладонью вперёд, подобно идущей волне; левая — на сердце. Увеличение территории — хотокэ-но-тиэ — мудрость Будды. Мудрость покойника. Учителю нравился этот жест. Ты не рада, что выжила. У меня больше нет цели. Я разучилась жить. Я обернулась: в дверях, несколько безвольно опустив руки, стоял Кролло; коридорные тени полностью скрыли его лицо; за головой неверным ореолом подрагивали свечи; на мгновение мне почудилось, будто на пороге комнаты застыло изваяние; мраморное, ледяное. Совсем… мне не знакомое. Лишь размытые очертания фигуры, плывущие в густой темноте особняка, выдавали в нем человека. Холод. Я не осмелилась назвать его по имени. – Как ты? - словно почувствовав мое смятение, спросил Кролло. Я нервно смяла край одеяла. – Ничего не болит. Спасибо. – Я рад. – Зайдёшь..? Кролло не сдвинулся с места. – Спасибо, что спас меня, - снова попыталась я. – Поехал в Токё… – Тебя спасли Годжо и Мастер Гето. Полагаю, благодарить следует именно их. Холодно, холодно, холодно. Как в Йорк-шине. Как в самолете до Клибаса. Как в Метеоре. Как… Как раньше. …Холодно. – Хисока сказал, что ты вовремя заметил чикару, - я коснулась своего лба. – Вот и аура снова пригодилась, да? Очень удачно… – Удачно, - бесцветного повторил Кролло. – Да, пожалуй. Ты жива. – Почему ты не заходишь? Я стала тебе противна? Он промолчал. – Это из-за Акумы? Из-за того, что ты увидел ее настоящие способности? Ветер гулко ударился в стекла. Где-то над нами протяжно застонала железная крыша; и будто бы ей в ответ загрохотали валунами налипшего снега трубы. Я зажмурилась. – Ты видел, что было в Ичорке. Мог бы понять, что ничего прекрасного в моей технике нет. Я же тебя предупреждала; Акума — сплошное уродство… – Нет, - чуть помедлив, ответил Кролло. – Я не считаю это уродством. В любой силе есть красота или, по крайней мере, уважение. Я уважаю тебя и твою силу. Спасибо, Сона. Без твоего вмешательства… – Зачем ты так? - перебила я; в голос предательски заливались слёзы. – Почему говоришь… такие вещи? – Я искренне благодарен тебе, вот и все. Мне не позволено выразить это чувство? – И оно действительно первое, что ты хотел «выразить»? после случившегося? Кролло скрестил на груди руки. – Верно. – И все? – Я уже спросил, как ты себя чувствуешь. Теперь поблагодарил. – А что у тебя дальше по плану? - почти рассмеялась я. – Наверное, выписал ещё какие-нибудь пункты? А, б, в? – Да. Если это была месть, то следующим пунктом — мое восхищение, - ровно ответил Кролло. – Потому что я ещё не видел более жестокого человека, чем ты. – Я жестокая? Какая месть, Кролло? О чем ты вообще? – Наиболее подходящий инструмент в твоём самоубийстве — я. Наиболее подходящий инструмент в деле Левиала — ты. Должен признать, умно придумано; я даже не сразу осознал причину. Он наконец перешагнул порог; темнота мгновенно проглотила его тело; излишне прямое и напряженное; как натянутая струна, в любой момент готовая лопнуть; от Кролло остался лишь стылый голос: – Однако я не обижаюсь. Твой выбор был правильным, хотя, говорю честно, поначалу я действительно расстроился. Ты стала мне интересна. Мне понравилось фраза Нобунаги про воина и человека. Может быть, слишком книжно, но под наш случай подходит идеально: ты стала мне интересна и как воин, и как человек. Такое происходит редко. – Мне сейчас нужно обрадоваться? – Я не твой босс, и я не раздаю команды. Пожалуйста; радуйся, если хочешь. Может быть, сочти мое признание за комплимент. Или похвалу. Что тебе больше нравится. – Мне нравится, когда ты затыкаешься и не говоришь всех этих… гадостей, - я вдруг почувствовала, как сильно задрожали мои руки; похолодели и онемели; превратились в мрамор; пальцы совсем не слушались. – Ты не инструмент и никогда им не был! В отличие от меня! – Знакомый нэн, - Кролло, кажется, кивнул в мою сторону. – Точно такой же, как у Хисоки. Тоже пользуешься банджи-жвачкой? Я даже не заметила, как выпустила рэн. – Как у Хисоки… - забормотал Кролло. – Выходит, в Васшаене мне не показалось? То, как ты дралась; удушающий прием, метание… что это было? – Подставки. – Да, действительно. Метание подставок. Где-то я уже видел подобную технику. У твоего брата, значит. Дарственная клятва? – Хочешь украсть? Он вдруг рвано выдохнул, будто кто-то выбил из его груди весь воздух. – Сона, если бы я правда хотел, то давно забрал бы все понравившиеся способности у Хисоки. Я не нуждаюсь в твоём нэне. – Тогда зачем решил спасти? Нет, подожди, решил помочь со спасением, так ты хочешь это называть, да? – Я отдаю долг, - безразлично отозвался Кролло. – И хотя уничтожение Левиала являлось лишь самым действенным способом самоубийства, ты все равно избавила Геней Рёдан от необходимости драться. А значит, и от возможных потерь. Повторюсь: я просто тебе благодарен. Лучше бы ты вышвырнул мое тело на помойку. – Поэтому прошу, пользуйся этим домом, сколько потребуется, - продолжил он. – Восстанови силы, разберись со своими друзьями в спокойной обстановке. Я сообщу Рёдану, что ты выжила, и, когда будешь готова уехать, отправлю Шалнарка в Клибас. Полетите вместе на нашем самолете до Йорк-шина. Так будет быстрее и комфортнее. Ты видела, что Шал — хороший пилот. – Кролло, - его имя теперь ощущалось колючей проволокой вокруг горла. – Если, по-твоему, я мстила тебе за обман, тогда за что мстил ты? Ведь получается, что твоя месть была аналогична моей. Что я тебе сделала? В чем я виновата? Мы занимались одинаковыми вещами. По обоюдному согласию. Вместе. Было слышно, с каким трудом Кролло сдержал выдох. Я отвернулась к окну. – То колье и сто миллионов дженни для Академии — тоже часть твоей «мести»? И мои четки у тебя на шее, да? Почему не снял их, когда меня «не стало»? Кому ты их показывал, чтобы сделать больно? Моему телу? – Сона завершила свои земные дела, - глухо проговорил он. – Упаковала вещи, выкинула телефон, опечатала комнату. Все так аккуратно и выверенно, как делала уже много раз. Разве что дзисэй не оставила. Почему? До тебя я даже не знал, что бывают «песни смерти». Стихи смерти? Почему ты не подвела итог? Я бы прочёл твою предсмертную записку. Не одинока я — У смерти под небом — возлюбленный мой Кого я не знала. У смерти на земле — кровь родная. Луны оскал Хисока. – Я стал твоим дзисэй? - Кролло вдруг почти бесшумно шагнул к кровати. – Оставила меня вместо предсмертной записки. – Нет! – Хотя это моя вина. «Значит, страдай»? Так ты говорила? Я должен был понять с самого начала: живое «стихотворение» намного интереснее исписанного клочка бумаги. Трагичнее? Эффектнее? Не совсем могу уловить твой замысел, но в целом идея хороша. Я бы до такого не додумался. Ходячее стихотворение… На мне ведь действительно читалась смерть. – Что за бред, Кролло? - голос надломился выкатившимися слезами. – Какое дзисэй? Ты понятия не имеешь, как мне жилось эти четыре года! Я просыпалась с болью, ела с болью, работала с болью и засыпала тоже с ней! Я ничего не чувствовала. Представляешь, как это? Когда тебя ничего не трогает. Я жила, как труп! Это не жизнь. Это мучение! Наказание! Только я не понимаю, вот сколько бы ни думала, за что меня так?! Ты не знаешь, как мне было плохо. Какого черта вы все считаете, что я поступила эгоистично?! Это мое тело, и я имею права делать с ним все, что захочу. Хисока мне тыкал «ты эгоистка, Сона, ты меня бросила, Сона», теперь ты..! А обо мне хоть кто-нибудь подумал?! – Я о тебе думал, - повысил голос Кролло. – И предлагал помочь. Я не смогла сдержать смеха; и смех вдруг сменился на крик: – Не-е-ет! Нет! Ты только постоянно спрашивал «что мне сделать? что мне ответить? что ты хочешь? как ты хочешь, чтобы я поступил?». Это разные вещи! Знаешь, чего хуже нет? Пытаться распоряжаться жизнью другого человека. Я имею права умереть! И я не просила спасать себя! Я вообще ничего у тебя не просила! – И ничего мне не обещала, - отозвался Кролло. – Вот именно! Что ты вообще обо мне знаешь?! Мы же буквально чужие друг другу люди, Кролло! Хисока ведь тебе все рассказал, да? И про то, как я вырезала город, и про то, как убила… девочку, которая меня любила? И про все мои неудачные попытки суицида — тоже? - я вытерла рукавом слёзы. – Вот я какая, ясно?! Грязная, уродливая, беспомощная и… и… жестокая! Как животное, да? Конечно, когда всякая дрянь не всплывала наружу, со мной было здорово и болтать, и целоваться! Но я иду в комплекте с пакетом этого дерьма, понял?! Да сколько угодно считайте меня эгоисткой! Почему обо мне то никто не думает?! Почему я должна быть рядом, если я уже просто не хочу быть? Какого черта?! Кролло вдруг снял с себя чётки: – Ты думаешь, я считаю эгоистичным твое самоубийство? – А что ещё?! – Мы правда ничего друг о друге не знаем, - он наклонился; деревянные бусины с тихим стуком скользнули в мою ладонь; ещё тёплые от чужого прикосновения. – Пустой разговор. – Подарки не возвращают. – Но ты же вернула. Кролло выпрямился и сделал шаг к двери; затем ещё один; и ещё; пока под его весом не заскрипел рассохшийся пол коридора. – Сона, пожалуйста, отдыхай, - шумно выдохнул он. – Если что-то нужно… – Будет подозрительно, если я попрошу Хисоку уехать отсюда прямо посреди ночи? Вот сейчас? - перебила я. – После всех этих криков? Кролло безразлично пожал плечами. – На твоём месте я бы дождался утра. Тебе правда лучше поспать. Он мягко закрыл за собой дверь. Ещё с минуту я разглядывала опустевшую комнату, и отзвук теперь по-настоящему чужого голоса, как на заклинившей пластинке, все крутился, крутился, крутился в голове. Я бездумно пощупала свою грудь. – Какая большая дырка… осталась. И я осталась. И от меня ничего не осталось.