Акай

Между колючей тогой и чуть подсохшим, измазанным платьем, я все так же выбрала второе: выходить к клиенту, хотя и бывшему, в тряпках, служивших реквизитом для натурщиков, было… по крайней мере неприлично. Мне не хотелось портить лицо Академии. Кому понадобилась плита? Сколько мы хотели за неё взять? Уже не важно: Академия в деньгах больше совершенно не нуждалась. Распогодилось… В фойе возле кресла смотрителя стоял высокий мужчина. Толстые стеклянные двери главного входа умножали каждый проходивший сквозь них солнечный лучик; в искрящимся золотом ореоле света фигура вошедшего казалась ещё темнее. Издалека не было видно его лица. Я сбежала по лестнице вниз, ещё около расписания махнув смотрителю рукой; он с видимым облегчением откланялся посетителю. От гранитных плит пола гулко отлетали звуки моих шагов. Едва я подошла к дверям, мужчина резко шагнул вперёд, выходя из пучка ослепительного света. Где-то когда-то… кто-то по имени Сона уже переживал эту секунду. Мгновение, зацикленное на пленке: кадр за кадром, кадр за кадром, всякий раз, когда закрываешь глаза. Под веками пляшут и расплываются пятна; свет, тень силуэта, человек, чьего лица я не вижу. Кто? Мгновение, как будто перед смертью; одно единственное воспоминание взамен на целую жизнь: свет, тень силуэта, человек, чьего лица я не вижу, но отчего-то точно знаю, что это самое нежное лицо. Кто-то когда-то любил это лицо. Я. Я любила. Я Сона. Я все еще Сона. Что-то случилось. У меня вдруг кольнуло сердце. Что-то произошло. Зачем он приехал? Я все еще нужна? – Что с Метеором?! - я в ужасе кинулась ко входу. – Левиал жив? И правда. Какое нежное лицо. Приди он на пару месяцев раньше, я бы, ни о чем не думая, кинулась ему на шею. Приди он в мае, в апреле. В марте. Я бы расплакалась у него на груди: не бросай меня, пожалуйста, прошу тебя, не оставляй меня. Не могу без тебя. Но потом прошло время, и в какой-то момент… я смогла. – Привет, - Кролло несколько стушевался. – Ничего не случилось. Извини. – Точно? – Да. – А чего тогда приехал? Дядя Озгар вытянул шею, кажется, совсем не пытаясь скрыть своего абсолютно невежливого любопытства. Кролло смирил его нечитаемым взглядом. – Приехал по делам и решил зайти. Как ты? Два месяца рыдала в подушку, а потом раздавила и выбросила чётки, которые ты не захотел брать. Зашивала в груди дыру. По выходным заливалась водкой. – Нормально, - я скомкала подол платья. – Извини, что в таком виде. У меня был урок. – Я отвлекаю? – Да нет. – Разрешишь войти? - Кролло кивнул на турникеты; я посторонилась. – Спасибо. Я ненадолго. Мы свернули в просторный коридор первого этажа; отзвуки наших шагов мгновенно слились в один монотонный гул. Кролло держал руки в карманах брюк. Я заметила на его лбу знакомую оливкового цвета повязку. Как раньше. У нас было «раньше»? Не помню. – Что случилось? - снова попыталась я. – Ты приехал без предупреждения, значит, по какой-то причине не мог объясниться по телефону, значит, произошло что-то серьёзное. Да? Кролло едва заметно вздрогнул. – Нет. – Опять убийства? – Я ведь сказал, что все в порядке, Сона. Привет, - он до смешного неловко протянул мне ладонь. Я не ответила. – Извини. – Ничего, я просто испугалась, что с Метеором что-то не так. Взрывы… – Переживала? – Да, - я заглянула ему в глаза. – Переживала. – Не надо. Я усмехнулась: – Успокоил. Мы остановились между толстых колонн на парадной лестнице. Кролло стоял на пару ступеней ниже меня, и витражи с вытянутых окон центральной части Академии отбрасывали на его лицо разноцветные блики. – Значит, и правда приехал забрать надгробие? Я его не доделала, остался только твой портрет. Ну, набросок. – К счастью, пока ни в чем похожем не нуждаюсь, - слабо улыбнулся он. – Просто предлог, чтобы ты спустилась. – Почему? Решил, что я не прийду? – Перестраховался. – Зря, - я махнула на него рукой и продолжила подниматься к залам. – Я бы все равно к тебе вышла. Может, немного позже, зато не в таком… ужасе. – Я даже не заметил. В тебе нет ничего дурного, Сона Мне вдруг захотелось его придушить. – А ремонт? – Ремонт заметил. – И как тебе? – Хорошо, - он запрокинул голову, с интересом разглядывая потолок. – Замечательно. – Лепнину видишь? Сразу говорю, идея была не моя; это чтобы ты обо мне плохого не подумал, - пошутила я. Кролло беззвучно рассмеялся. – И правда, лепнина… необычная. – Просто скажи уже, что уродливая. – Необычная. – Ты к ней слишком добр. Посмотри вон на те фрукты. – Да, может быть, я погорячился, - с какой-то радостью в голосе проговорил Кролло. – Однако в целом смотрится неплохо. Лучше, чем было. – Да уж конечно. Я резко подняла на него глаза. Бледное аккуратное лицо, чистые, мягкие даже на вид, волосы; педантично выглаженная белая рубашка, может быть, даже с накрахмаленным воротничком. Узкие ладони, длинные нежные пальцы. В ушах — крупные сине-зелёные серьги в золотой оправе. – Как будто в первый раз тебя вижу, - зачем-то сказала я. Кролло опустил взгляд на мои руки. – Это не первый. – Точно. – Извини. Я сделала шаг назад. – Без тебя ничего бы не было. Я имею в виду, Академии. Спасибо. Слова ещё что-то значат? Кролло не изменился в лице. – Я рад. Говорить было не о чем. Как будто чужой человек. Мы прошли мимо главного зала, красно-кирпичного, нового и блестящего: здесь я рисовала его портрет. Солнце растекалось по полу раскалённым блестящим лаком; ни следа от дождя. Как будто все не со мной. «Рисовать живое лицо было непривычно; мне казалось, солнечный свет из окна несколько искажал, будто бы портил его черты. Лучи высвечивали его острый профиль, и чёрные точки зрачков тонули в переливающихся серо-голубым радужках глаз. В какой-то момент я даже пожалела, что рисую его не красками. Кролло неподвижно сидел на деревянном стуле, устремив взгляд на потрескавшуюся от влаги лепнину. Его по-мертвому безразличное лицо не трогала ни одна эмоция, будто весь он был выточен из ледяного белого мрамора; лишь мерное, еле заметное дыхание выдавало в нем живого человека.» Из приоткрытых дверей доносился шум детских голосов: время приближалось к перемене. Шорох листов, стук кистей о пластмассовые стаканчики с водой; вздохи, смешки; глубокий и прокуренный голос Моры: замечания; «мы не отвлекаемся!»; и снова чей-то смех. Академия тонула в отзвуках жизни. А мы стояли напротив неё. Когда успел наступить август? Я вонзаю в промерзшую землю одати; лязг стали, красные пятна вокруг; проклятия пахнут кровью, скалятся, не видя, но чувствуя мой взгляд. С пустыря задувает ледяной ветер. Разинутые в беззвучном крике рты шахт; заброшенные, искореженные ржавчиной строительные краны, арматура, как кости; вокруг меня огромная свалка — Метеор. Я стою в Академии, измазанная краской, помятая, и ноги болят. День расползается послеобеденным жаром; мне трудно дышать. Душно от грозы. Воздух тяжёлый и влажный. Пахнет красками и льном. Лицо Кролло напротив. Я думаю о его имени и не произношу вслух: на первом слоге у меня начинает саднить горло. Какое красивое лицо. Я не могу нарисовать его в феврале и не смогла бы нарисовать в августе: оно другое. Я знаю его, я знаю наощупь эту кожу, я знаю эти губы, я помню, как на свету расцветает голубой в этих обыкновенно серых глазах. Но у него другое лицо. И по-прежнему самое красивое из всех, что я видела. Так бывает? Я хочу сказать ему об этом; хочу дотронуться до щеки и сказать: «У тебя самое красивое лицо из всех, что я видела». Я молчу. Минуты падают в пустоту между нами. Разбиваются о паркет. Кролло смотрит на меня; снова; и в радужках танцуют солнечные блики. Солнечные зайчики. Точно. Они перебрались к нему из Вергероса. Был бы это май, апрель, март… Я хлопнула себя по бёдрам: – Экскурсию хочешь? – Только если не отвлекаю тебя от дел. – У нас теперь ещё пять преподавателей, так что… подменят меня. Ничего страшного. – Идёт, - наконец улыбнулся он. – Показывай. Мы прошлись мимо залов, всего за несколько месяцев ставших полноценными аудиториями; я заводила Кролло в каждый из них: приоткрывала двери, кивала учительницам, пропускала Кролло чуть вперёд — оглядеть то, как изменилась Академия. Благодаря ему. Он кивал, внимательно рассматривая обстановку, задерживая взгляд на мольбертах и учениках; дети удивленно рассматривали его в ответ. Кто-то начинал перешептываться. Я махала на них рукой. Череда залов сменилась чередой коридоров, разделяющих «рабочую» часть Академии от столовой, туалетов, раздевалок и кладовок; в этой же стороне находился кабинет Моры и лесенка на мансардный этаж. Я завела Кролло в столовую: до перемены оставались считанные минуты; я хотела успеть провести его без посторонних глаз. Буфетчица предложила нам чай. Кролло вежливо отказался. Я показала ему кабинет Моры; рассказала, что теперь преподаю живопись не каждый день: прибавилось бумажной волокиты, так, что в одиночку Мора уже не справлялась; появились новые учителя на подмену. Кролло спросил, что я делаю в остальные дни. Я ответила, что пишу картины дома. «На заказ?». «Для себя. В стол…». – Самое интересное осталось, - я указала на винтовую лестницу, ведущую к зимнему садику. – Только быстрее, пока дети не набежали. Кролло послушно поднялся наверх. А затем застыл. Я заметила, как дрогнули его плечи. Широко раскрылись глаза. Я кивнула в сторону столиков, но он отчего-то даже не пошевелился. – Сейчас закрою… - я несколько раз повернула ключик в замке. – Чтобы не никто не ломился. Посидим в тишине. Кролло не обратил на меня никакого внимания. Я подошла к нему со спины. – Красиво? Он наконец моргнул. – Очень. Я спрятала за спину руки. – Ты сама..? – Да, подумала, зачем покупать, если можно самой. – Джуджутсу? – Сделала два дела одновременно. И проклятий меньше стало, и цветочки появились. Удобно, да? Проходи. Или у тебя аллергия? Тогда не садись рядом вон с теми кустиками: это рододендрон. Мора настояла… Кролло даже не повернул ко мне голову. – Нет. – Аллергии нет? – Никаких дел в Йорк-шине. О. Он наконец прошёл к креслам и, плавно опустившись на подушку, аккуратно и, кажется, даже излишне мягко, стараясь не помять идеально выглаженные брюки, закинул ногу на ногу, так, как обычно никогда не сидел. Я остановилась напротив. – Вы уехали; и на следующий день я собрал Рёдан, - Кролло ослабил воротник на две пуговицы. – Нам было необходимо разделиться: половина должна была остаться в Метеоре, чтобы следить за городом, нанимать рабочих и оказывать помощь пострадавшим. Другая половина вместе со мной в первую очередь должна была отправиться на континент. К сожалению, без постоянных вливаний со стороны Метеору бы попросту не хватило ресурсов для полного восстановления. Я открыла рот, чтобы извиниться, но Кролло остановил меня одним жестом: не сейчас. – Я тебя не обвиняю, поэтому все, что ты хочешь мне высказать, прошу высказать потом. Идёт? Я молча кивнула. – Спасибо. Времени на то, чтобы разбираться со старой частью города, у нас не было: Рёдану пришлось сосредоточиться исключительно на центре; к тому же мы узнали, что из Сагельты были направлены несколько строительных групп для возобновления работы Мегоу. Оставить Метеор в том состоянии, в котором он находился на данный момент, мы, по понятным причинам, не могли. – Дележка земель? – Верно, - Кролло едва заметно приподнял уголки губ, будто вспомнив что-то не к месту приятное. – Отвечать за Метеор стали Шалнарк, Мачи, Шизуку и Каллуто. С остальными я направился в Азию. Ты знала, что в Какине есть целое подземное хранилище античных свитков? Некоторые из них датируются началом эпохи Аувин. Удивительное место. – Про хранилище не знала, а вот про национальный музей в Исэторе — да, - вспомнила я. – Это же столица. Родители туда ездили пару лет назад, присылали фотографии. – Музей тоже удивительный. Я нашёл его весьма ценным, - будто ожидая моей реакции ответил Кролло. Украли что-нибудь, значит. Я посмотрела ему в глаза: никаких угрызений совести. Все равно. И мне отчего-то тоже. – Да. Немногие могут понять настоящей ценности экспозиции, - согласилась я. – Для них что подделка, что оригинал — никакой разницы. Кролло вдруг наклонился вперёд. – Верно. Никакой. – И смысл всем этим драгоценностям пылиться за стеклом, правда? Археологи уже давно насладились своими находками. Я тебя не осуждаю. Ради места, которое люблю, которым живу, ради людей, дорогих сердцу, я бы сделала то же самое. Я тебя не осуждаю. Он резко и даже несколько дёргано выпрямился, будто в одночасье проглотил длиннющую палку. Удивлён? – После Азии мы перебрались в Падокию, затем в Мимбо, - спустя пару минут тишины продолжил Кролло. – Приходилось менять стоянки каждые две недели; не очень-то удобно, учитывая то, как происходил трансфер средств обратно в западную Йорбию. Не хотелось вовлекать посредников. – В Кука Нью есть единственный международный банк, не требующий документов о доходах и имуществе, если предоставляешь им лицензию Хантера, - заметила я. – Можно совершать денежные переводы… абсолютно любых сумм. Никто даже глазом не моргнёт, если ты Хантер. Кролло склонил голову: – Да. Мы так и сделали. – Очень удобно. – Из Кука Нью мы вернулись обратно в Метеор четвёртого августа, - закончил он. – Времени на «путешествие» ушло больше, чем я предполагал. Никогда не видел, чтобы Рёдан был настолько счастлив разъехаться. Полагаю, они не обрадуются, когда я скажу, что к сентябрю придётся устраивать новый сбор. Четвёртого августа…? – Это же вчера? - перебила я. – Ты что, только вчера вернулся, а сегодня уже приехал в Йорк-шин? – Верно. – Ты же сказал, что у тебя тут никаких дел! Зачем так себя изводить?! Кролло встал с кресла. – К сожалению, после вашего отъезда у меня не было ни сил, ни возможности, ни опять же времени хорошенько осмотреть город. Да, я оценил ситуацию в центре, однако проверить, что происходит в других частях Метеора, я не успел. Он протянул руку к кусту белых роз, почти касаясь нежных лепестков пальцами. – Хотя признаюсь: после подобных разъездов по миру добровольно выбраться в кольцо Старого Метеора я смог бы не раньше, чем через пару недель. Но мне повезло, что самая короткая дорога из аэропорта Клибаса проходит как раз по этому району. Кролло вдруг опустил два пальца, средний и безымянный, в самую сердцевину цветка. – Я не специалист по ботанике, однако знаю, что тюльпаны, жасмин и гиацинты не могут цвести в одно и то же время. Совершенно не опадая. Эстрелла Эстрелла Эстрелла – Ещё я знаю, что на бесплодной почве Метеора никогда ничего не росло. Эстрелла – Удивительно, как по пути в Клибас, когда мы только собирались покинуть город, Франклин выбрал другую дорогу. Решил поехать в обход, лишний раз опасаясь, что на машину могут напасть. К чему такие меры? Полагаю, он, как и все, был потрясён недавними событиями, - Кролло наконец повернулся ко мне лицом. – Своей излишней предосторожностью он отнял у меня четыре с половиной месяца. Понимаю, что неосознанно, однако я… все еще чертовски на него зол. «Отнял у меня четыре с половиной месяца» И что бы ты сделал? Я не хочу знать. Я больше не хочу знать. – Парк замечательный, - продолжил он. – Я заметил, с какой радостью там прогуливаются люди, которых ещё недавно я видел валяющимися в грязи. Красота и правда спасает мир. Похоже, я всерьёз недооценивал это высказывание. – Чего ты от меня сейчас хочешь? - не выдержала я; слова упали камнями в воду; Кролло с силой сжал зубы. – Ничего. Просто решил поблагодарить тебя лично. – Не за что. – Ты услышала и запомнила, что я говорил про Эстреллу. Мое желание разбить на горе парк. За одно это стоит сказать «спасибо». – Я всегда тебя слушала, - я закрыла лицо руками; мне вдруг сделалось ужасно стыдно за свою грубость. – Прости, пожалуйста. Я… я рада, если тебе понравилось. Все растения получились из аккумулированной проклятой энергии, так что, считай, они как искусственные: не требуют никакого ухода и полива; только цветут до самых холодов. На следующий год будет точно так же, потому что их жизнь не зависит от внешних условий. Если, конечно, не выдирать ничего с корнем. Но аккуратненько срезать можно. Кролло шагнул обратно к креслам. Я все же подняла на него глаза: – Может, и не плохо, что Франклин выбрал другую дорогу до аэропорта, да? Мало ли что могло произойти. – Я бы приехал к тебе раньше. Замолчи Замолчи Замолчи Замолчи Замолчи Замолчи Замолчи Замолчи Замолчи Замолчи Замолчи Закрой рот. Не хочу тебя видеть. – Мне нужно на урок, но если хочешь, подожди внизу, час где-то. Можем потом прогуляться. Если хочешь. Это мне следовало бы заткнуться. Кролло улыбнулся чуть шире. – Хочу. Спасибо. Забавно, как Франклин отнял у тебя четыре с половиной месяца. А ты отнял столько же у меня. За пару минут. За десяток фраз. Июль, июнь, май, апрель, март. Ничего этого не было. – Хорошо, - кивнула я. – Хорошо, - на грани слышимости отозвался Кролло. Ни черта хорошего Я проводила его до диванчиков; мы молчали, и молчание это было совершенно не комфортным; не таким, как раньше. Я чувствовала его напряжение; скорее не ауру, не выпущенный рэн, а просто… обыкновенную человеческую нервозность. Кролло заметно переживал, хотя, я знала, изо всех сил старался не показывать этого. Ещё я знала, что со стороны выгляжу точно так же. Потели ладони. Как школьница, рассердилась я. Мне до дрожи хотелось влепить себе пощечину: держаться столько времени, считать, что отпустила, научилась жить без, а потом увидеть его лицо и понять, что этого времени попросту не было. Ничего не было. Ничего не изменилось. Я не изменилась. У меня всегда была паршивая сила воли. Не оборачиваясь, я снова поднялась по лестнице на второй этаж, минуя толпы выплывших из аудиторий детей; стены Академии трещали от их высоких и громких голосов, и звуки, отскакивая эхом, врезались тупой болью в виски. Тяжёлый выдался день. Какой-то неловкий и неудачный. Выбил из колеи и покатился себе дальше. Рушить мою едва устоявшуюся жизнь. Пятнадцать минут перемены тянулись, как жевачка: липко от жары, долго от моего не проходящего волнения. В очередной раз объяснять цветовой круг девятилеткам сил у меня совершенно не было. Хотелось забиться в угол, закрыть уши, закрыть глаза, ни с кем не разговаривать; спрятаться в темноте. В одиночестве. Просто наконец… пережить этот день. Было только три часа. Я загнала детей обратно в аудиторию. Поехали. Рисуем три треугольника, заполняем базовыми цветами. Кто помнит, какие у нас базовые цвета? Нет, не чёрный. Нет, не зелёный. Да, красный. Ещё какой? Синий? Правильно. А последний? Молодцы, желтый. Теперь чертите круг и отмечайте деления. Когда все пошло наперекосяк? Утром проводила Хисоку в аэропорт. Посидела в кофейне, съела картофельный салат с гренками. Выпила чай. Фруктовый, вкусный; три ложки сахара. Потом попала под дождь. Нокс вымазал меня краской. Сегодня четверг. Я могла не выходить на работу. Точно. Меня спокойно могла подменить Паинас. Зачем я только вышла? Дурацкая Сона. Идиотка. Это ведь называется мазохизмом? Вытянутая тень от мольберта расчертила паркет, разделила аудиторию надвое. Я посмотрела на свои ладони. Стоило пожать ему руку. Идиотка. Работать совершенно не хотелось: у младшей группы этот урок был последним — сорок пять минут; я глянула на часы: прошло от силы двадцать. Оставшиеся двадцать пять я должна была потратить на объяснение вторичных и третичных цветов. Девятилетним детям, хотя и желающим научиться рисовать, но все-таки с нетерпением поглядывающим в окно на плывущий белыми мягкими облаками август. Моя младшая группа занималась в Академии четыре дня в неделю: в первый день была теория живописи, во второй — теория академического рисунка; в третий и четвёртый — отработка техники. Конечно, никто не заставлял их писать сложные композиции и, конечно, никто не приглашал для них натуру; я учила детей видеть оттенки, сопоставлять различные цвета и разрабатывать собственные палитры. Если ребёнок хотел нарисовать синюю траву, я разрешала, но сначала все же заставляла его найти комплиментарные цвета и объяснить их сочетания. Детям нравилась возможность «похулиганить» красками: в отличие от Моры и трёх других новеньких преподавательниц, в отношении используемых материалов и цветов я не ставила никаких ограничений. Потому что тот, кто учил рисовать меня, в творчестве отметал все запреты. Он считал, что их попросту не существует. – Доделали первичные цвета? - я постучала кисточкой о мольберт. – Давайте, поднимаем руки, кто доделал. Из тринадцати детей послушно подняли руки все, даже те, кто до этого делал вид, что старательно чем-то там занимается. Конечно, раскрашивание трех треугольников ни у кого не могло занять целых двадцать минут. Дети просто отсиживались. – Так, даю новое задание, слушаем внимательно, я два раза повторять не буду, - я хлопнула в ладоши. – Сейчас тихонечко собираем вещи и идём на улицу анализировать цвет неба. По пути к себе домой. Всем понятно? Кто-то тут же издал победный вопль; я пригрозила им пальцем: – Кто будет шуметь, останется со мной в Академии до шести вечера. Будет отмывать аудитории и вычищать кладовки. Дети мгновенно успокоились: убираться никому не хотелось. Я закрыла зал; провернула ключ четыре раза вправо; закинула в сумку; затем, взяв за руки двух особенно говорливых мальчишек, потащила их к выходу. Следом за нами посеменили и остальные. Послушным гуськом. Завидев меня ещё издалека, у самой лестницы, Кролло встал с дивана, педантично разглаживая ни чуть не помятую рубашку. Я кивнула ему: подожди. Дети ужасно торопились к выходу: улица дрожала жарой, и солнце, разбиваясь в стёклах дверей, рассыпалось разноцветными лучиками по полу. Дядя Озгар, подслеповато щурясь, провожал радостно выбегающих учеников взглядом. Все тринадцать, закинув за плечи рюкзачки, со счастливым визгом высыпались наружу. Я обернулась к Кролло. – Закончили пораньше? - он с улыбкой кивнул на выход. – Отпустила. Подумала, чего сидеть… и им, и мне. Погода такая хорошая. Пусть гуляют, пока могут. – Сколько им? – Почти все одногодки, девять лет. Одной девочке только одиннадцать, и ее брату десять. Решили не разбивать их: все равно в таком возрасте ничего всерьёз не воспринимается. Кролло понимающе склонил голову. Я хотела было сказать, что мы можем уходить, я закончила все дела в Академии, нас больше ничего здесь не держит, но меня окликнула Паинас, смешно спустившаяся с лестницы. Перед ней бежал взъерошенный Нокс с широченной улыбкой, почти до ушей. – Сона, подождите, пожалуйста! - Паинас схватила мальчишку за плечо. – Художник Вам подарок хотел отдать. Нокс, очевидно, ужасно нервничая, вытер нос подолом собственной футболки: – Нате! Я посмотрела на рисунок: человечки-палочки; один с короткими, торчащими во все стороны волосами, больше напоминающими колючки ежей, — я; в непропорционально огромном розовом платье, почему-то не доходящем даже до середины бедра, и высоких сапогах на такой же высокой платформе. И рядом со мной — «королевский царь», догадалась я — широкоплечий и статный, с иссиня-чёрными волосами и синими, нарисованными, а вернее, вдавленными в бумагу с особой силой, глазами. Под ногами молодого мужчины валялся обещанный кабан, опасный и большой, с воткнутыми в спину копьями и мечами. Из-под живота кабана растекалась плешиво раскрашенная лужица крови. В своей работе Нокс весьма оригинально смешал цветные карандаши и гуашь, и оттого картина стала выглядеть немного… экстравагантнее. Паинас, затаив дыхание, переводила взгляд с меня на Нокса и обратно, кажется, совершенно не замечая стоящего за мной Кролло. – Здорово, - похвалила я. – Очень интересный выбор материалов. Молодец! – А..! Учительница Мороу! Вам правда нравится?! - заголосил мальчишка. – О, я благовослен! – Благословлен. – Да! Вы такая… большая и красивая! И платье у Вас большое и красивое! Вам нравится?! Я согласно закивала: – Да, замечательно вышло. Как ты угадал мой любимый цвет? – Угадал?! Любите розовый?! – И чёрный. Сапоги отличные. У меня почти такие же есть. – Учительница Мороу, я… я… это вот я! - Нокс взволнованно тыкнул пальцем на «королевского царя». – Когда вырасту! Разделаю за Вас кабана! – Когда ты вырастешь, я уже состарюсь, - я ласково потрепала его по волосам. – Принцессы и сами могут за себя постоять, ты знал об этом? Нокс в полнейшем непонимании и каком-то страхе раскрыл рот: – Врете! – Нет, это правда. Есть очень сильные принцессы, которые умеют сражаться даже получше королевских царей. – Сильные женщины… это… это нельзя! – Нокс! - тут же одернула его Паинас. – Что ты опять болтаешь? Почему это нельзя? – Женщины выходят за мужей, и их оберегают. Таков закон джунглей! – Мне кажется, ты что-то путаешь, - улыбнулась я. – Необязательно быть сильнее своего мужа; можно быть наравне с ним; можно сражаться с кабанами вместе, праздновать победу, танцевать на балах. Правильно? Как считаешь, это же веселее, чем просто спасённая принцесса? Нокс в раздумьях закусил губу. – Ну… может. Соглашаюсь с Вами. – Тогда тебе домашнее задание: нарисуй принцессу и королевского царя, скажем, на охоте. Твой папа ведь все-все про охоту знает, да? – Да! - мальчишка задрал нос. – Замечательно! Точно так же продумай костюмы и сцену и нарисуй. Срок до понедельника. Успеешь? – Да! За учительницу Мороу положу жизнь! – Вот такого не надо, - засмеялась я. – Спасибо за картину. Отличный подарок вышел; на стену повешу. Нокс заулыбался чуточку ярче: – Там все равно я! Рядом с Вами. Взрослый. – Конечно. Как скажешь. Он еще долго не мог успокоиться, вываливая на меня все новые и новые подробности сюжета: какая чудесная принцесса, какой опасный кабан, какой благородный, и храбрый, и красивый, и богатый он сам. Выросший. Паинас мягко и почти незаметно оттаскивала его обратно к лестнице. На очередном излиянии уже не выдержал дядя Озгар: – Малец! Хорош выдумывать! Иди погуляй лучше. Нокс смертельно обиделся. Я щелкнула его по носу. – Давай, до понедельника. Не разочаровывай меня. – А торт сделаете? - заискивающе начал он. – С кремом? – Только на день рождения, мы же договорились. – А для похвалы?! – Я тебе принесу печенья, - отвлекла его Паинас. – Расскажи, какое тебе нравится? Я испеку, какое захочешь. Я поблагодарила ее коротким жестом. Паинас понимающе кивнула. Мы наконец вышли на улицу. Кролло, расстегнув ещё одну пуговицу, поднял глаза к небу. По небу ползли плотные, нетронутые ветром, облака. – Ты пользуешься популярностью, - ласково отозвался он. – И прекрасно ладишь с детьми. Я с силой потёрла уши: день продолжал испытывать меня на прочность. – С младшими легко справляться: обратил на них чуточку больше внимания, вкусно покормил, похвалил, по головочке погладил, и все — твои навек. Моя прежняя группа почти вся была взрослой, шестнадцать-семнадцать лет. Вот с ними гораздо сложнее. – Если честно, вся перечисленная тобой цепочка действий отлично работает и на взрослых, - будто бы шутя заметил Кролло. – Обратил внимание, покормил… Я засмеялась. – Точно, сейчас так выматываешься, что от других хочется только одного: чтобы вкусно покормили и погладили по голове. Подростки такого отношения не ценят. Кролло внимательно посмотрел мне в глаза: – Хочешь зайдём куда-нибудь? Чаю попить. Чаю, да? Я почти разозлилась, однако ничего толкового, что можно было бы ответить на это дурацкое предложение, не нашла. Пришлось промолчать. Кролло, видимо, расценив воцарившую между нами тишину, как согласие, придвинулся ближе, едва ощутимо касаясь меня плечом. Как разряд тока. Как тогда, в машине, по пути в магазин. Мы продолжали идти вверх по улице. Я хрустнула пальцами. – В десятом районе ничего приличного нет. Могу предложить заварочные пакетики у себя дома. Кролло секундно зажмурился: – Идёт.