Акай

– Какого черта они хранят эту маску в монастыре, если мы даже не можем ее потрогать? И смысл от этой реликвии? Спорим, даже сам настоятель не в курсе, как ей пользоваться. – По-моему, ты попал в карпа. – Следи за словами. – Что думаешь? – О маске? – Да. Хотела бы ее потрогать? – Какой смысл ее трогать? У тебя познание мира, как у младенца: дай потрогать, дай потрогать. Не дадут — так ты ничего и не поймёшь. – Да? Тогда давай я тебя потрогаю, может, пойму каким местом ты думаешь! – Видите, что происходит? Я бы не доверил ему ни одну маску. – Ну, у нас здесь только одна маска. Лично я бы не стала ее трогать. – Да почему вам обоим обязательно нужно трогать?! В порту Иё было на удивление тихо. – Что с городом? - я кивнула в сторону заколоченных досками торговых рядов. – Эвакуация, - сухо пояснил Годжо. – Дело слишком серьёзное, я не хотел рисковать. – И куда всех… эвакуировали? – Синсадзима. Туда же и наш кораблик, вон. Отчалил. Кролло оглянулся на отплывший от полусгнивших доков паром. Я закрыла ладонью нос: – Нехорошо. Запах такой… – Ещё бы, - помрачнел Гето. – Завеса уже доползла до переправы; ещё пара дней, и проглотит весь Ничирин. – Чем пахнет? - Кролло едва заметно толкнул меня локтем. За бамбуковой рощей, убегающей вверх по склону, высилась устланная зеленью гора. Китаяма. Городок у подножья. Безлюдный. Обезлюдивший. Щемило в груди. И в воздухе пахло серой. – Переливание ауры не помогло? - поинтересовался Годжо. – Вообще ничего не чувствуешь? Кролло повёл плечами: – Нет. – Некоторые сильные проклятия выделяют особенный запах, - начала я. – Кто-то считает, что это сера, кто-то… – Тухлятина! - в отвращении отплюнулся Годжо. – Я считаю, что это тухлятина! Так только разложившиеся трупы воняют. Меня сейчас стошнит, готовьте пакетик… – Хочешь? - Гето протянул ему пластинку мятной жвачки, то ли боясь, что Годжо и правда вырвет, то ли надеясь, что Годжо замолчит хотя бы на пару минут. – Сона, чувствуешь что-нибудь? Я присела на корточки: замшелые валуны пристани хранили сырой океанский холод, и пожелтевший на солнце мох, пробивающийся сквозь неровные швы подмостков, смешно щекотал ладонь. Иё молчал, задушенный предчувствием опускающейся завесы, стекающей, ядовитым плющом ползущей с Китаямы. Под безымянным пальцем не расцветала токкобана: город был абсолютно пуст. – Никого нет, - я снова попыталась призвать цветок. – Вообще… Ни одного проклятия. – Более того! От них не осталось даже энергетического следа! Смотри, - Годжо вскинул ладонь, и поток ярко-синей энергии, ничем не сдерживаемый и никуда не устремлённый, искрясь, выплеснулся на причал. – Как тебе? – Такое вообще возможно?.. Их что, кто-то изгнал? До нас? Или все норои просто под завесой? – Спроси эксперта! Я обернулась. Гето хмуро потирал большим пальцем губу, так, словно пытался избавиться от прилипших крошек. – Нет. – Да, Сона, да, - закивал Годжо. – Их кто-то сожрал. – Проглотил?.. – Поглотил, - раздраженно поправил Гето. – Проклятия поглощают, а не сжирают или проглатывают. Сколько можно объяснять?! – Суть-то одна! – Погоди, - перебила я. – У тебя ведь есть ограничение на… поглощение проклятий, правильно? – Да, тех, кто ниже третьего уровня, я не собираю, - согласился Гето. – Потому что это бессмысленно? – Да. Ещё и вредно. – И кто тогда… – Ага! Вот теперь вопрос нашему второму эксперту! - Годжо больно ткнул в меня указательным пальцем. – Акума перерабатывала норои для чего? Ответ А: для увеличения собственной проклятой энергии. Ответ Б: для утоления голода. Что из этого? Мне мигом сделалось дурно. – Голод. – Бинго! Только проклятия супер особого уровня будут обедать своими низшими собратьями, потому что только проклятия супер особого уровня испытывают натуральный человеческий голод! Из чего мы с Сугуру сделали вывод, что за завесой — страж. – К сожалению, - Гето мягко взял меня за руку. – Кто, кроме Акумы? Я сжала его ладонь в ответ: – Никто. – У нас с вами ещё три стража, господа, - с напускным весельем напомнил Годжо. – Северный, Южный и Западный. Делайте ставки, какой из них на Китаяме. Кролло вдруг материализовал в руках книгу. – Чего ты? - я оглянулась: никого, кроме нас троих; и только далекий шелест бамбука и плеск разбивающихся пеной волн. Кролло передернуло, как от холода. – За нами кто-то наблюдает. – Да ладно? - тут же усомнился Годжо. – Я ничего не чувствую. Сугуру? – Нет. – Сона? – Я тоже… Откуда? – Не понимаю, - прошипел Кролло. – Со всех сторон и одновременно ниоткуда. – А ты не перегрелся? - Годжо фамильярно потянулся к чужому лбу, но я тут же остановила прикосновение. – Нельзя, что ли? – Пожалуйста, можешь посмотреть? - попросил Кролло. Я только шагнула назад. – Прости. Если активирую нэн, то до завтрашнего дня не смогу воспользоваться джуджутсу, а оно… сейчас нам нужнее. Он тут же послушно рассеял книгу. – Значит, мне кажется. – Мы бы почувствовали, будь это проклятие, - ответил Гето. – И я уверен, почувствовал бы ты, будь это что-то из нэна. Ты сильный. Ты бы не сомневался. – Возможно, на тебя так действует завеса, - предложила я. – Все-таки у нас есть своя собственная проклятая энергия, а ты… – Выдвигаемся, - оборвал Кролло. – Если закончили. Здесь. Годжо удивленно склонил голову. Гето промолчал. Мы стали подниматься по лестнице, каменной и крутой — традиционной для любого горного монастыря, поросшей все тем же мхом и длинными, поседевшими на палящем солнце стеблями ковыля. Лес старых дзелькв и криптомерий, становившийся все непролазнее — чем ближе мы подходили к переправе на Китаяму — хранил тревожное молчание; не пели даже птицы; не стрекотали августовские цикады. Крыльями в траве. Со лба катился пот и застилал глаза: теперь мы поднимались все выше и выше, вверх по поросшему молодым бамбуком склону, и воздух становился до боли в груди разрежённым, душным и влажным; мы поднимались и проходили мимо облаков, к вершине, к вершине, к вершине. И нестерпимо пахло серой. Ни ветерка. Кролло вытер лицо воротом футболки: – Выглядишь бодрой. В отличие от меня. – Самое главное — не останавливаться, - я несильно похлопала его по спине. – Если здоровье позволяет пройти весь путь до конца, то надо без перерывов… Решишь отдохнуть, и все, потом шагу ступить не сможешь. Почему-то это всегда работает… – У тебя сильные ноги, - дыхание Кролло предательски сбивалось. – И прекрасный объём легких. Даже немного завидно. – Да, а был бы ещё лучше, если бы она не дымила, как паровоз! - встрял Годжо. – Это Сугуру ее научил! Вечно с сигаретой в зубах! Гето только устало выругался. – Что-то не так? - осторожно поинтересовалась я: все время, что мы поднимались на гору, Кролло не убирал руку с ремня. – Перестраховка, - сухо ответил он. – На всякий случай. – Кролло, здесь ничего нет, - обернулся Гето. – Никаких проклятий. Никого с джуджутсу. – Точно, - поддержала я. – Проклятия всегда ощущаются; иногда очень-очень слабо, но все равно: если пользователи нэн могут скрыть своё присутствие, то норои… – Шаманы? - несколько обидчиво спросил Кролло. Гето развел руками. – Проклятая энергия по-любому выделяется телом, хочешь ты или нет, прячешься ты или нет. Она неизменна. Подождав, пока они с Годжо обгонят нас на добрых десять метров, я тронула мизинцем чужую ладонь: – Я правда не могу посмотреть. Прости, пожалуйста. Но за джуджутсу я уверена. – Значит, все в порядке, - Кролло едва ощутимо погладил меня по запястью. – Я очень переживаю. – Я тоже. – Голова болит, - обронил он и вновь умолк, вцепившись взглядом в изменившийся до неузнаваемости пейзаж. По вершине Китаямы расползалась густая завеса, и болотного цвета всполохи выплёскивали на землю проклятую энергию. Гето схватился за живот. – Что с тобой? - тут же подскочил к нему Годжо. – Больно? – Наглотался этой дряни, - сморщился он. – Тошнит. – А зачем было ртом дышать?! – Я забылся. – Забылся?! Ты?!.. Кролло повалился на колени, и глухой удар о землю вдруг слился с хрустом веток позади завесы. – Кролло! - я кинулась к нему, а Гето с Годжо кинулись к завесе, не обращая на нас никакого внимания и даже не оглядываясь. – Что сейчас? Голова? Он крепко зажмурился, будто силясь не закричать. От боли. – Сона, подойди! - позвал Гето. Мне страшно захотелось его ударить. – Ты что, не видишь, что ему плохо?! Кролло простонал болезненное «иди». – Встала и подошла! - озлобленно перебил Годжо. – Быстро! – Нет!.. – Сона, там Учитель! И в глазах потемнело. В глубине завесы мелькнул кипенно-белый рукав. Хлопковая юката. Учитель. – Воздуха нет, - прошептал Кролло. – Поэтому плохо. Иди. – Черт!.. Не могу пробить! - заорал Годжо. – Черт, черт, черт! Учитель! Завеса тихо глотала потоки энергии, и ничего не оставалось от чужого джуджутсу, и ничего не трогало ее мерный и ровный покров. Гето призвал огромного орочи, но змея, впившись клыками в завесу, в одночасье распалась на куски, будто нелепый детский конструктор, и ветер унёс остатки ее малиновых искр. Кролло отпихнул меня ладонью: «Иди» Учитель. Я вытащила катану и, со всей силы, хотя и не ожидая, что выйдет, воткнула ее в слой энергии. И тут же провалилась. Внутрь завесы. Годжо растерянно ойкнул. Солнце тонуло в болотном, и силуэты оставшихся позади нервно подрагивали, преломляясь неверным дневным светом. Тени от деревьев падали сеткой, рябые и остролистные, бьющиеся в ознобе дурно пахнущего, серного ветра. Щипало глаза. Учитель. – Сона! - Гето принялся бить кулаком по завесе. – Ты как?! – Сними барьер! Не получается. Не получается. Не получается. Не получается. Учитель. У меня не получается. – Не могу! - я прижала ладони к стене беспечно льющейся энергии. – Сделай что-нибудь! Годжо направил в завесу фиолетовый шар проклятой энергии, но… ничего не произошло: завеса осталась на месте, недвижимая, непоколебимая, мутноватая, искрящаяся чужим джуджутсу. Сильным и страшным. За спиной высилась роща криптомерий. Когда-то мы прятались здесь от послушников; ладонь в ладони, шорох накрахмаленных юкат, смех, смех, смех; поцелуи за деревьями, тайно, опасливо, «что если»: тени пляшут на лице, нервное «ты мне губу прикусил!» и в ответ весёлое и нежное «ты сам напросился». Годжо и Гето. Гето и Годжо. Аюна кладёт голову на мое плечо, ласково гладит по коленям. «Поцелуешь?» И у меня не получается. – Не могу! - Годжо со злостью пнул завесу ногой. – Что там?! Видишь Учителя? – Нет, - на пробу я сделала шаг к лесу. – Никого… – А что-нибудь чувствуешь? Проклятия? Сколько их там? Я прислушалась к ощущениям, но кроме уже привычной тяжести завесы ничего не обнаружила. – Не понимаю. – Чего? – За завесой ведь обычно прячут потенциально опасные для людей места, разных норои… А я ничего не чувствую. Как будто… внутри действительно пусто? – Мы видели Учителя, - с нажимом произнёс Гето. – Своими глазами. Как там может быть пусто? Проклятие это или настоящий человек, там точно кто-то был! Сатору тоже видел. – И я, да, но тут… Я проверю. Кролло вдруг с силой ударил ладонью по земле, так, что разлетелись камни, и на растрескавшейся от жары глине остался глубокий след его руки. – Не смей туда ходить, слышишь?! – Какого черта?! - мгновенно взвился Годжо. – Мы сюда для этого и приехали! – Сона! - Кролло с трудом оперся локтем о колено: дрожали ноги; и даже сквозь муть завесы я различила нездоровую бледность его лица. – Ты поняла меня? Ни шагу. Гето присел рядом с ним на корточки: – Послушай, я понимаю, что ты переживаешь, но Сона очень сильный шаман… – Она туда не просто так провалилась, - перебил Годжо. – Остаточная энергия Акумы — это же буквально ключ от всех дверей! – У нас наконец появилась возможность снять завесу… – Сона! - снова прикрикнул Кролло. Годжо угрожающе скрестил пальцы, средний и указательный, и отпихнул неожиданно миролюбивого Гето в сторону: – Не лезь. В тот миг я много чего хотела. Разрубить эту чёртову завесу, ударить этого чертового Годжо по лицу, броситься к Кролло, влить в него свою ауру, проверить Ин-Тан, помочь унять боль. Обнять. Я хотела уйти. Вместе. Я хотела взять его за руку и спуститься с Китаямы, сесть на паромчик, доплыть до Токё, доехать на скоростном поезде до аэропорта, сесть в самолёт и больше никогда не возвращаться в Джаппонию. Я хотела больше никогда, никогда, никогда не оборачиваться на захлебнувшейся в крови город. Я хотела уехать в Метеор и помочь Рёдану с восстановлением центрального района. Я хотела разбить на прихрамовой площади. Белые лилии, белые пионы. Гиацинты. Люблю тебя Люблю тебя Люблю тебя Я так сильно люблю тебя. Кролло. Когда меня резко потянуло назад, я хотела вновь оказаться в Вергеросе, на мысе Итрория, и жить вместе с мамой и папой, Хино и тетей Мотт в нашем стареньком особнячке, где под южными окнами расцветал мой крохотный, мой любимый, мой детский розарий. Когда затылок взорвался болью — меня приложили головой о груду разбитых камней — я хотела никогда не слышать о монастыре на Китаяме, где в год моего шестнадцатилетия выбирали новых учеников. Тогда судьба бы привела меня к Кролло совсем иным путём. Мы бы встретились. Без крови. Без красного. Без крика Аюны: – Ненавижу! И без моих раздробленных костей. Гето всегда говорил, что у Аюны странные глаза: будто кто-то вставил два крупных оникса в мрамор античной скульптуры, в ее холодное и красивое лицо. Чёрные, чёрные глаза; когда-то в них отражалась я: восемь лет назад, шесть, потом четыре. Потом ноль. Сейчас. Где все началось, там все и закончится. Сейчас. Аюна замахнулась для нового удара, но вдруг расплакалась, и уродливый длинный шрам вдоль всего ее тела — след от моей катаны — заплакал вместе с ней, и слёзы его были чёрные, чёрные: цвет оникса. Цвет чужих чёрных-чёрных глаз. Где-то вдалеке кричали Годжо и Гето, и их голоса сливались с надрывным, почти животным воем Аюны. Болела голова. Кролло. – Ты должна была прийти одна! - Аюна схватила меня за волосы, ещё раз ударяя затылком о камни. – Одна! Одна! Одна! Почему ты всегда такая жестокая?! Кровь залила глаза, и Аюна превратилась лишь в багровую тень, раз за разом вбивающую мою голову в землю. Сколько? Ещё не пятьдесят. – Я звала тебя четыре года! Приходила к тебе, говорила с тобой, чтобы тебе было не так больно! Я защищала тебя от стража! И это твоя благодарность?! Двадцать один, двадцать два, двадцать три. Затылком. Не решаешься лицом? – Ты обещала, что придёшь сюда одна, что разожжешь для меня поминальный фонарик! Ты обещала! Ты, Сона! - она вдруг залепила мне обыкновенную пощечину. – Ты обещала. Завеса дрогнула фиолетовым: Годжо запустил ещё один энергетический поток. Аюна, не обращая на него никакого внимания, встряхнула меня за плечи: – За что ты так со мной?! Тело не слушалось. Я попыталась шевельнуть рукой, но Аюна, заметив это короткое движение, тут же до хруста вывернула мне кисть. Больно Больно Больно Больно И холодно. Ужасно холодно. И тело не слушалось. Аюна в отчаянии обхватила ладонями мое лицо: – Сона, за что? Что ещё мне нужно было сделать, чтобы ты меня полюбила?! Я была твоим другом, я поддерживала тебя, я молилась за тебя, только за тебя, всегда за тебя! Я готова была убить за тебя! Умереть за тебя! И ты… и этот взгляд все равно… всегда… всегда мимо меня! Никогда не на меня! За что?! Сквозь биение крови в ушах я услышала крик Гето: «Вставай!» И тело все равно не слушалось. – Я так тебя ненавижу! - она вновь приложила меня головой о камни. – Я тебя четыре года ждала! Хотела, чтобы ты вернулась в монастырь, и мы наконец-то смогли быть вместе! Я готовилась! Я… Ты была создана для Акумы, Сона! Твоё тело было идеальным сосудом! Единственно непорочным, не знающим боли и печали и… Мы должны были слиться! Ты и я! Но ты… Ты предала настоятеля! Ты опозорила Восточного стража, а это… Да ты на самом деле надругалась над святыней! Настоятель? Страж? Сосуд..? – Но знаешь что, Сона? Знаешь что? - Аюна вдруг подняла меня на руки, почти нежно, будто собираясь пожалеть. – Я тебя прощаю. Ничего страшного. Главное, что ты вернулась ко мне, и теперь все будет в порядке. Все нормально. Ничего страшного. – Отпусти, - я попыталась отвернуться; тело отзывалось болью, и болью, и болью, и кроме неё — ничего; ничего страшного, ничего страшнее. – Пожалуйста. Аюна судорожно выдохнула. – Я тебе не нравлюсь. – Отпусти… – Не нравлюсь, да? – Пожалуйста, отпусти, - на глаза вдруг навернулись слёзы; Аюна ласково смахнула их ладонью. Пальцы в моей крови. – У тебя такое красивое лицо. Монахи ошиблись, это был не Будда. Да. Я теперь точно знаю. Им стоило молиться тебе! Мудрость твоя в глазах твоих, слава твоя сияет в трёх мирах, и в каждом я простираюсь перед тобой, Сона. Имя твое да будет мне солнцем, что сияет над головой, и… Ах. Нет… Нет-нет… Даже так… Молитвы врут! Врут! Ты меня слышишь?! Солнце меркнет перед тобой! Ты выше! Ты всегда была выше!.. Я схватила ее за запястье. – Отпусти. И Аюна взвыла. – Пусть эта земля будет свидетелем моей любви! Я буду для тебя всем, кем захочешь!.. И «Кролло» в отчаянии сжал меня в объятиях: – Я буду… так? Так лучше? Так я тебе нравлюсь? «Кролло». Тёплый, живой. Знакомые руки. Пальцы. Я вижу родинку на шее, тут, справа. Любимый до мелочей. Трещинка на нижней губе. Впадинка у ключицы. – Тебе нравится, когда я так выгляжу? - «он» погладил меня по щеке. – Да? Я подсмотрела у великого Стража, чуть-чуть совсем, но, по-моему, вышло очень даже похоже. Похоже. Как в Метеоре, в Йорк-шине, в Академии, в нашей с Хисокой квартирке, на разложенном диване, на кухне, в самолете «Сагельта-Джаппония», в клановом поместье Годжо. И сейчас. «Кролло» только разулыбался: – Юрэй всегда хорошо работал, правда? Что на церемонии, что сейчас. Наконец-то ты смотришь прямо, хоть и не на меня. Но это лицо теперь будет моим. Я буду считать, что ты любишь меня. Все, что захочешь, Сона. Почему это всегда был Кролло? На «его» правой руке, дрожа, все так же поблескивали круглые золотые браслеты. – Ты… страж..? - горло саднило не выплюнутой кровью; от не прекращавшихся ударов кружилась голова, и лишь лицо напротив, это красивое, нежное, знакомое лицо, удерживало мое ускользающее сознание. – Я только помогаю, - Аюна благоговейно прикрыла глаза. – Мое тело не такое прекрасное, чтобы быть носителем, поэтому я просто... Но Идзэнэдзи-сама сказал, что без меня ничего бы не получилось. Он сказал, что гордится мной. По правде говоря, я и сама довольна. Я хорошо постаралась, и вот результат: мы наконец-то вместе. Правда? Не понимаю. Не понимаю. Не понимаю. – Как ты… жива? – Я ведь и не умирала? Если говорить о смерти тела и остановки всех биологических процессов в организме… Да, умирала. Но если ты о душе… – …тебя убила, - с трудом выговорила я. – На… церемонии… Аюна в ужасе закрыла мне рот ладонью: – Нет-нет-нет! Не говори так! Ты никого не убивала! Ни меня, ни местных жителей. Все же хорошо, Сона! Не понимаю. Не понимаю. Не понимаю. Она вдруг глубоко нахмурилась, будто от боли. – Но ты предала Идзэнэдзи-саму, это точно… И осквернила Восточного стража. Акума… Не мое дело, как ты распоряжалась своими годами, хотя десять лет за… много и глупо… - несколько бессвязно заговорила она. – Да-да… я могу считать это за осквернение? Наверное. Или нет..? Потому что то была пища для Акумы… Неважно какая, если только поможет протянуть… За завесой кричали, и в этом крике был чей-то стон. Будто от боли. Аюна мелко вздрогнула, приходя в себя: – Да. Стража ты осквернила тем, что использовала проклятую энергию без особого на то повода. Я видела, как ты развлекалась с… как он это назвал? «Огоньки»? А до этого ещё… и после, кстати, тоже, да. Вливала в него свою ауру. Это Кролло стонал. От боли. – Я сначала очень-очень расстроилась, что ты так поступила, - вполголоса поделилась Аюна. – А потом настоятель мне сказал: «Аюна, что ты переживаешь? Просто слейся с этой аурой и пей из него энергию». И я сразу подумала: точно! почему я сама не догадалась? Дура! Ведь Идзэнэдзи-сама поделился со мной силой Западного стража, а значит, я вхожа в круги Дзигоку! Меня никто не отвергнет! И вот, смотри: ты так хотела помочь, что в итоге сделала хуже! Я сделала хуже? Кролло? Западный страж? Не понимаю. Я не хочу понимать. – Он скоро умрет! - повысила голос Аюна. – Эй! Гето! Даже не старайся, у него уже мозг отказывает. Я схватила ее за шею. Лицо Кролло, тело Кролло, руки Кролло. И все-таки не взгляд. – Если умрет, тогда ты… поцелуй меня, как он… А-ю-на. Сил хватит. А если не хватит — все одно. Не жить. – С… А… Сейчас..? - задохнулась Аюна. – Как бы… напоследок? Попрощаться? А потом я могу… я могу вернуть свой облик? Я кивнула. Не жить. Аюна в исступлении прильнула губами к моему рту. В тот же миг на горизонте сверкнула фиолетовая вспышка. Я выкинула нож, и лезвие, двойное и холодное — эпоха Бенз, в мире таких всего два, обращайся с ним осторожно — вошло до самой рукояти в чужую шею. И «Кролло» захлебнулся кровью. Завеса распалась. Жить.