«В часы, когда стихия давит глыбой монолитной Скупой молитвой я буду сон хранить твой Качаясь, словно маятник, умаявшись Прильну к тебе Пусть умирает мир – ты моя жизнь»
(с) Хаски — «Отопление»
Мы вернулись в Оомэй лишь в седьмом часу вечера в топорщащейся от высохшей океанской воды одежде и с жесткими, кажется, насквозь просоленными волнами и ветром волосами. У меня обгорела спинка носа, у Кролло — левая рука до предплечья, та, которой он обнимал меня на набережной, скрывая от солнечных лучей. Я — с найденной заколкой в кармане, Кролло — с упаковкой все тех же сувенирных ручек подмышкой. У самого входа в больницу нас встретил Годжо. – Вы посмотрите на них! Как из отпуска! - неприятно присвистнул он. – Ну что скажете, туристы? Что нового на Ничирине? А то ж вы там так давно не были… – Где Гето? - проигнорировала я; на это Годжо, кажется, ещё больше распалился. – Сугуру? Сидит, курит в холле, завидует вашей замечательной поездке. – Зачем сейчас паясничать? Годжо ткнул пальцем в Кролло: – Как тебе монастырь, а? Понравился? Кролло сдержанно улыбнулся: – Красивое место. На этот раз мне посчастливилось осмотреть все постройки. – О-о-о, ну да, точно. Колись, что больше всего впечатлило? Ямадэра? Тренировочные площадки? Зал Сёкудзи? – Кумирня перед главным храмом. Годжо будто бы понимающего закивал: – Да, прелесть-прелесть, сохранилась ещё с эпохи Белых Богов, все дела… Она, наверное, хорошо билась? Кумирня-то. Камень ведь старый, растрескавшийся, что с него взять… – Годжо, - я предупредительно вскинула руку. – Заканчивай. – Почему это? Я только начал! На наши голоса из курительной комнаты больницы выскочил Гето с так и не зажженной кисэру в зубах. Вся его фигура источала почти смертельную усталость, и ввалившиеся скулы и несимпатично заострившийся подбородок добавляли его обыкновенно красивому и гордому лицу несколько добрых лет; вокруг рта и по бокам носа наметились неглубокие морщинки, залегли тени у глаз: Гето явно не спал всю ночь. Измятая кэса, которую он даже не оправил, придавала его облику какой-то нехарактерно жалкий вид. Я поёжилась. Гето выглядел очень и очень плохо. – Здрасьте, - поздоровался с ним Годжо. – Вот, туристы вернулись. Отдохнувшие, загорелые. Эх, красота! Гето молчал, вперив свой остекленевший взгляд в Кролло. У меня против воли сжались кулаки; казалось, пройди еще хотя бы секунда, и воздух между нами заискрит от напряжения. И кого-нибудь обязательно ударит током. Или не током. Кролло чуть заслонил меня плечом. Годжо захрустел пальцами. – Давай, Гето, - не выдержала я. – Говори. Хуже уже точно не будет. Он крупно вздрогнул. – А вдруг будет? - тут же вмешался Годжо. – Вдруг будет? Что тогда? – Я не с тобой разговариваю, - оборвала я. Годжо с деланным беспокойством заохал. – Какая ты грубая, Сона! Обижаешь своих лучших друзей! А затем, будто осознав что-то ужасно важное, со всей силы хлопнул себя по лбу: – А! Черт! Или это уже не мы с Сугуру?! Я открыла было рот, чтобы ответить, какого я о них мнения, и куда им обоим стоит прямо сейчас же пойти, но телефон в кармане завибрировал, разрываясь нетерпеливой, излишне громкой трелью. Годжо, продолжая кривляться, развёл руками: «Пожалуйста-пожалуйста, мы подождем». На экранчике телефона высветилось имя Хисоки с крошечными розовыми сердечками между слогов. Как же вовремя. Я нехотя сняла трубку. – Алё! - голос Хисоки мгновенно вылился на улицу помехами, треща и раскалывая опустившуюся на больничный двор темноту: похоже, он снова куда-то ехал; из динамиков доносился раздражающий шум турбин. – Говорить можешь? Я посмотрела на замершего в стороне Гето. – Да. – Как там твой Кролло поживает?! - прокричал Хисока, очевидно, почти не слыша самого себя; я в панике стала убавлять громкость. – Ты для этого звонишь?! – А?! – Зачем звонишь, говорю! На мой возглас из окна первого этажа — кажется, это была регистратура — высунулась молоденькая санитарка. Годжо, обворожительно разулыбавшись, пару раз махнул ей рукой: «Простите! Не обращайте на нас внимания!». Хисока закашлялся: – Послушай, мне тут птичка кое-что напела… Важная информация. Кролло, до этого старательно делавший вид, что совершенно не подслушивает наш совершенно неинтересный ему разговор, едва заметно склонил голову. – И какая же? – Следующая работа Золдиков будет в Джаппонии. Что самое интересное — их наняли члены правительства. То есть на официальном уровне! Наёмных убийц! Я вдруг вспомнила мальчишку в фиолетовом кимоно. – Они Каллуто наняли? – Почему Каллуто? - удивился Хисока. – По-твоему, кому из шишек Джаппонии сдался этот ребёнок, а? – Понятия не имею. – Ну. Наняли старших Золдиков, Сона, а это уже огромная проблема. – Я не понимаю, для кого, - начала кипятиться я; внимать «проблемам» Хисоки не позволяла обстановка: Годжо наглейшим образом грел уши, ровно как и Гето, и, к моему неудовольствию, Кролло. Хисока театрально застонал. – Зная, как ты постоянно вляпываешься в какое-нибудь опасное дерьмо, спешу предупредить: видишь Золдиков — уходи. Поняла меня? – Да нужны мне твои Золдики! - вконец разозлилась я. – Зачем ты мне сейчас это рассказываешь? Он протяжно выдохнул, заглушая образовавшимися помехами рокот турбин: – Хочу, чтобы ты была осторожна. Вы ведь одним Ничирином не ограничитесь, правильно? Будете разъезжать по Джаппонии туда-сюда. А там Золдики работают. А ты у них под ногами мельтешишь. Знаешь, что тогда будет? – Хисока… – Они тебя уберут. Вот и все. Потому что это их работа. Понимаешь? Не бросайся под бронепоезд, Сона, ясно? Я с силой сжала переносицу: – Даже представить себе не могу ситуацию, в которой я возьму и полезу на семью высококлассных наёмных убийц. Ты зря волнуешься. – Где-то я это уже слышал. «Ты зря волнуешься, Хисока, я просто покатаюсь по западной Йорбии»! Какое ты ему имя придумала, а? Кролло — Керо? Кролло судорожно втянул носом воздух. Смешно тебе? Гето принялся вытряхивать табак в ладонь. – Мне очень неспокойно, - посерьезнел Хисока. – Ровно как в прошлый раз, слышишь? А интуиция меня редко подводит. – Почему сейчас звонишь? – Уезжаю с Кукуру. – Теперь понятно, какой породы птичка… – Сона, - грубовато одернул он. – Пожалуйста. Пообещай, если встретишь, не лезть к Золдикам. Даже я не хотел бы столкнуться сразу с двумя из них. – Вероятность их встретить просто крошечная, - возразила я. – Наши поиски стражей распространятся не только на Джаппонию. Это раз. Два — если Золдиков наняло правительство, значит, это какие-то политические дела. А мы от политики о-о-очень далеки, Хисока. Мы так, по всяким монастырям шатаемся, если ты не знал. Годжо вдруг звонко рассмеялся. Хисока, услышав этот несколько визгливый звук, сразу же насторожился: – Вы вообще в порядке? Как дела? – Сносно, - выдохнула я. – Потом расскажу. – Все живы? – Да. – Как там Кролло? – Дать тебе его? Вон, как раз рядышком стоит. – Обойдусь, - презрительно фыркнул Хисока. – Неважно. Надеюсь, ты вняла моим пожеланиям, Сона. Не лезь. Меня словно ледяной водой окатили. – Эй, на каком это ты Кукуру был?! А где тогда Апельсинчик! Хисока цыкнул. – В надёжных руках. – В каких?! – Я отдал его в Академию. На время. Мне так сильно захотелось свернуть ему шею. Прямо через телефон. – А кто ему уколы делать будет? Он же всех в кровь расцарапает! Хисока! – Что?! - тут же взвился он. – Мора твоя все сделает! Я с ней поговорил! – Мора?! Ты издеваешься? Кролло едва ощутимо боднул меня локтем. «Хватит» – Ладно, - сдулась я. – Хоть не на улицу выкинул, спасибо. – Я на эту шкуру целое состояние потратил, ещё бы его на улицу… - обиделся Хисока, а затем отчего-то совсем ласково позвал. – Сона. Прислала бы парочку фотографий: как ты, как Ничирин. Я ведь скучаю. Я зажмурилась. Перед глазами заплясали, зашумели белёсой пеной волны Вергероса. С оттепелью разошлись льды. Хино уезжал на континент. Я глотала слезы; и слезы были во сто крат солонее бушующей под скалами воды. – Пришлю, - ответила я. – И ты тоже… шли. – О, у меня есть целая серия, но ты будешь в шоке, - обрадовался Хисока; я только кивнула в пустоту. – Всё, Сона, зарядка садится, а мне ещё четыре часа в этом чертовом самолете куковать. Звони, как время будет. Он резко повесил трубку. Золдики, Кукуру. Мой Апельсинчик. Фотографии… «Я ведь скучаю» И мне вдруг нестерпимо сильно захотелось домой. Итрория Итрория Итрория Домой. В Вергерос. – Что-то важное? - выронил Гето. Я посмотрела ему в глаза, по-лисьему узкие и темные. – Хисока отдал моего кота в Академию. Море. – Если Мора — это та внушительная женщина, которую я помню, то котик твой в абсолютной безопасности! - развеселился Годжо. – Такая женщина о ком хочешь позаботится. – Много ты о ней знаешь, - осадил его Гето. – Я хорошо разбираюсь в людях! – Ты дерьмово разбираешься в людях, Сатору. Мне вдруг вспомнился наш разговор с Хисокой. Тот самый, тоже по телефону, когда я спешно собиралась в Метеор. И врала, и врала, и врала. Действительно. Как будто в другой жизни. – Ты так много думаешь, - прошептал Кролло. – Может быть, даже больше меня. – Я не думаю, я надумываю, это разные вещи, - отшутилась я. Он только слабо улыбнулся. Годжо, наконец-то прекративший свои раздражающие кривляния и последующие, хотя и не действенные провокации в сторону Гето, выпрямился, теперь по-настоящему серьезно обращаясь ко мне: – Ты вовремя вернулась. Нам есть, что обсудить. Я кивнула. – Конечно. – Славно! Тогда вы оба, - он поочерёдно ткнул в нас с Кролло пальцем. – Сейчас идёте и переодеваетесь, потом подписываете бумажки о выписке, забираете свои вещи и возвращаетесь ровно сюда. Сугуру пока пригонит машину. – А ты что будешь делать? - спросила я. Годжо демонстративно выудил из кармана амулет — помятую, светло-голубую картонку, издалека похожую на повидавший виды автобусный билет. – Смотаюсь в школу. – Зачем это? Годжо щелкнул пальцами, и амулет в его руках тут же заискрился мириадами разноцветных огней. – Принесу тебе подарок. Вихрь бурлящей энергии унёс его слова. На месте, где ещё секунду назад стоял Годжо, образовалась звенящая пустота. Чуть треснул бордюр у тротуара; и в воздухе вдруг сладко-сладко, до смешной щекотки в носу запахло цветами. – Выпендрежник, - помрачнел Гето. Я несильно хлопнула его по плечу. – По-моему, очень эффектно вышло. Умей я телепортироваться, тоже бы выбрала какой-нибудь «фокус». – Обязательно было именно этот запах выбирать? – Так ведь твой любимый… Фиолетовая глициния. Гето лишь судорожно выдохнул. На «выписку» из больницы — будто все эти бумажные процедуры были хоть сколько-нибудь важны — мы с Кролло потратили добрых полтора часа: сначала мы не могли найти ответственных за хранение наших вещей, потом, все же с огромным трудом достав одежду, измятую так, словно ее хранили под прессом, мы стали подписывать миллион документов и справок, подгоняемые ужасно неприятной старшей медсестрой. Затем мы ждали в холле, пока лечащие врачи сподобятся и поставят в наши карты бесполезную, никому ненужную печать. – Один раз я тоже лежал в больнице, - неожиданно проговорил Кролло. – В областном центре Бловера. – Где это? - не поняла я. – Юго-запад Йорбии. Семьсот пятьдесят километров от Клибаса. – Первый раз слышу… – Там ничего нет, кроме больницы и нескольких промышленных предприятий. Не о чем слышать, - улыбнулся он. – И как ты… с чем ты туда обратился? В больницу? – Тяжёлая бронхиальная астма. Я непроизвольно тронула грудь рукой; Кролло, заметив мое движение, по-доброму рассмеялся. – Тогдашний старейшина Метеора, который научил меня читать, писать и использовать базовые техники нэн, позаботился о том, чтобы меня госпитализировали. Быть может, «позаботился» — не совсем подходящее слово. Старейшина попросту запугал Бловерский медперсонал, - фыркнул он. – Однако я благодарен. Астма прошла. – Разве фатальную астму можно вылечить? - удивилась я. Кролло с каким-то детским весельем помотал головой: – Конечно нет. Но можно украсть какую-нибудь способность и попытаться вылечиться с помощью нее. – Значит, старейшина госпитализировал тебя не для всяких ингаляций и укольчиков, - засмеялась я. – Умно. – Моя первая украденная способность, - с плохо скрываемой гордостью заявил он. – И сколько тебе было? – Двенадцать. Старейшина отправил меня в Бловер со своим братом, единственным, из кого при нападении на Метеор отчего-то не удалось изготовить бомбу… Отправил меня с бутылкой воды, блистером протеиновых таблеток и Библией на стандартном языке. – Библией..? – Да, - легко ответил Кролло. – Мне наказал читать ее каждый день, заучивать и рассказывать брату; а брату — бить меня за любую ошибку. К сожалению, ошибок было много: от длительного и изнуряющего пути по Йорбии — большей частью мы передвигались пешком — я уставал так, что к вечеру, когда приходило время учить песни и стихи, валился с ног; учил, учил, пытался не спать и все равно засыпал лицом на книге. – И брат тебя правда бил? – Я выучил Библию наизусть, - с усмешкой ответил он. – Назови стих, я расскажу тебе его без запинки. Передо мной сидел человек сильный телом и сильный духом; человек стойкий, человек мудрый, наделённый властью, наделённый состраданием и жестокостью, наделённый льдом и горячечно бьющимся сердцем. Передо мной сидел Кролло Люцифер. Кролло-Люцифер-глава-Геней-Рёдана. А за его спиной — мальчишка с фатальной астмой, под градом ударов заучивающий Библию наизусть. Я почувствовала на губах соль. – Сона! - Кролло в ужасе схватил меня за плечи, очевидно, не зная, что сделать первым: то ли с силой вытрясти накатившие слёзы, то ли попросту успокоить и обнять. – Плачешь!.. – Прости, - я попыталась отстраниться, но Кролло лишь сильнее сжал пальцы. – Мне очень жаль. – Почему? – Никто не заслуживает такого… «детства». – У тех, кто родился в Метеоре, детства по определению нет, - Кролло, наконец, отступил, однако же с опаской продолжив вглядываться в мое лицо. – Не о чем жалеть: я стал сильнее. – Да, но какой ценой? – Мизерной, Сона. Все могло сложиться намного хуже. Ты ведь даже понятия не имеешь, что тебе нравится, а что — нет, подумала я, ты не умеешь выражать эмоции, приходишь в ужас от любого доброго слова, от любого прикосновения, от любой человеческой ласки; боишься, что все твои чувства окажутся не взаимны, хотя изо дня в день ты видишь сотню подтверждений обратному; ты видишь, что тебя любят, но по-прежнему не веришь; тебе не страшно умереть, но сказать, что чувствуешь и чего хочешь, — страшно; ты пытаешься делать дорогие подарки, потому что искренне считаешь, что одного тебя недостаточно; ты поверить не можешь, что это не так, что тебя достаточно, всегда достаточно; тебе сложно понять, что можно любить просто за «тебя», за каждый твой недостаток и каждое твое достоинство, за каждый жест, за улыбку, за голос, за то, как ты смотришь, за то, как выглядишь, что думаешь, за то, что делаешь. Тебе сложно понять, что я люблю тебя. Каждого, любого, всякого — люблю. Куда уж «хуже». – Сона? - встревожился Кролло. – Я тебя обидел? Я вытерла рукавом слёзы. – Нет конечно. Мне правда очень-очень жаль. – Я же сказал, что жалеть здесь не о чем, все… – Помолчи, - я положила ему ладонь на макушку. – Пожалуйста. Кролло со странной эмоцией во взгляде уставился на мою протянутую руку. Я попыталась улыбнуться: – Посиди вот так чуть-чуть. – Зачем?.. Будет легче Обещаю Я нежно погладила его по голове. Ты ещё просто не знаешь, какого это, когда есть, кому тебя пожалеть Через полчаса ожидания нам все-таки вынесли ворох бумаг с проставленными печатями: можно было уходить. Врач, низенький лысоватый джаппонец, на котором почти не сходился его медицинский халат, вежливо поклонился и пожелал нам не болеть. Кролло, очевидно, ещё не успевший отойти от моих слов и прикосновений, ничего не ответил, только молча и даже несколько угрюмо забрал свою карту и, не оборачиваясь, направился к выходу. Ещё с пару минуту я расшаркивалась перед доктором, как того велел нудный джаппонский этикет, говорила «спасибо» и «Вашими молитвами» и кланялась, кланялась, кланялась так, что к концу нашего общения у меня натурально отвалилась спина. Кролло ждал на улице возле небольшого темно-синего внедорожника, опершись локтем о капот; рядом с ним, плечом к плечу, стоял Гето. Они разговаривали. Я затормозила у самых дверей, чудом избежав датчика движения, и сразу же активировала зецу: между «остаться на сутки без джуджутсу» и «не смочь подслушать чужой разговор» я, не долго думая, выбрала первое. А судя по болезненно нахмуренному лицу Гето, разговор был не из приятных. Я спряталась за жалюзи, прикрывающими распахнутое настежь окно, которое так удачно выходило на главную парковку. Гето с трудом сдерживал кашель; опять раскурил кисэру, догадалась я. – Уверен в своих действиях? – Да, - бесцветно проговорил Кролло. – И за последствия отвечаешь? – Да. – За все последствия? - измученно поинтересовался Гето. – За любые? – Да. – А ты сегодня многословен. Кролло отчего-то не ответил. В палисаднике шелестели дзельквы: налетевший с океана ветер, ночной и по-августовски сладкий, трепал их острые листья. На Синсадзиму опускалась темнота. Я услышала протяжный вздох, и в этой тяжести чего-то невысказанного и до боли печального вдруг узнала Гето. – Я убью вас обоих, если услышу, что вы спрашиваете ее о монастыре, - произнёс Кролло; так буднично, будто бы зачитывал кому-то новостную колонку из газеты за неспешным завтраком с чашечкой ароматного кофе в руках. – Не по делу, разумеется. – Разве то, что вы натворили, к делу не относится? - выплюнул Гето. – Нет. – А по-моему, относится. – Нет, - спокойно повторил Кролло. – Сейчас дело — это найти и остановить вашего настоятеля и не дать погибнуть людям вокруг. – Ты, похоже, вообще не осознаёшь, в чем у Соны проблема, - голос Гето звучал необычайно угрожающе. – Хотя что я говорю: ты ведь бросил ее, когда она больше всего в тебе нуждалась… Я выскочила из больницы, задев плечом стоящий на парапете горшок с огромным искусственным фикусом и горсткой наполнителя внутри. На асфальт посыпался мелкий коричневатый керамзит, неприятно захрустев под ногами: я раздавила его в пыль и больше не обернулась. – Ты чего? - удивился Гето. Я еле сдержалась, чтобы не залепить ему хорошенькую пощечину. Кролло, кажется, почувствовав мое настроение, с готовностью открыл дверь машины: – Сядешь? Там кондиционер. Кролло выглядел… обычно: ни одна эмоция не тронула его красивых, серо-голубых глаз; ещё минуту я рассматривала это лицо, а затем, так и не решившись, что сказать или даже сделать, плюхнулась на заднее сиденье. Кролло забрался следом, обрывая и без того ничем не кончившийся разговор. Гето раздраженно фыркнул. В машине тошнотворно пахло каким-то дешевым хвойным ароматизатором. – Годжо задерживается, - выронил Кролло. Я не стала отвечать. За окном тащилась жаркая островная ночь, в безоблачном небе льдисто сияли крупные, серебристые капли звёзд. Я снова вспомнила Итрорию, и память моя скользнула на сердце колючей болью. В кармане звякнул телефон. Кролло едва заметно вздрогнул от раздавившего тишину звука. Я извинилась. Открыла сообщение — Хисока прислал три файла с фотографиями — и тут же подавилась воздухом. Кролло участливо похлопал меня по спине: – Что с тобой? В первом файле был снимок двух шелковых смокингов на вешалках, один — цвета перламутра, другой — иссиня-чёрный, как воронье крыло; оба запредельно дорогие даже на вид. Под ними — две пары лакированных туфель на небольшом каблучке. На второй фотографии — две руки с переплетенными мизинцами; кисти — одна другой светлее, кипенно-белая кожа; обе с длинными и острыми ногтями-стилетами. На безымянных пальцах — по золотому обручальному кольцу с одиноким, но очень крупным, розоватым бриллиантом. Мне мигом сделалось дурно. Кролло, бесстыдным образом подглядевшей в экран, глубоко нахмурился. – Женится, - прошептала я и вдруг не узнала собственный голос, до того хриплым и напуганным он сорвался с губ. – Действительно… женится… – Кто? - наконец не выдержал Кролло. – Хисока. – Хисока? На ком?.. Я запоздало повернула к нему голову. – На Иллуми Золдике. Наверное, я ещё никогда не видела такого лица у Кролло; в какой-то момент мне даже показалось, что он вот-вот заплачет. – На Иллуми Золдике, - глуповато повторил он, будто не веря всему сказанному. – На Иллуми… Золдике. – Да. – А как они… Кролло вдруг страшно смутился. Я заметила, как быстро вспыхнули кончики его ушей, и как пышно расцвёл ярко-розовыми пятнами румянец на этой крепкой, молочной шее. – Ты знаешь, я даже боюсь открывать последнюю фотографию… - вздохнула я; Кролло как-то совсем стыдливо кашлянул. – Давно они… так? Я вспомнила ту ночь в Падокии, когда мы прятались в насквозь простуженном отеле, и Хисока говорил мне о Кукуру. – Знакомы они года четыре точно, - посчитала я. – Может, побольше. Но сколько из этого времени они… ну… вместе? я не знаю. Хисока мне мало что рассказывал. Если честно, до того дня в Ичорке я понятия не имела, как выглядит Иллуми Золдик. – Его фотографии есть на семейном сайте, - заметил Кролло. – Да, но как-то желания не возникало. Посмотреть. Я, если честно, думала, что их отношения закончатся обыкновенной дракой. – Поединком на смерть? – Да, Хисока от такого просто без ума. Но почему-то у них все ограничилось одной-единственной схваткой в день знакомства. Больше Хисока его пальцем не тронул. Иллуми, в смысле. Странно, скажи? – Поединок будет на свадьбе? - робко предположил Кролло. Я приблизила первый снимок; драгоценный камень на пальце Хисоки искрился разноцветными бликами. Представить, сколько бы могло стоить подобное кольцо, мне не хватило смелости. Ведь Хисока его явно не крал. А значит, заплатил из своих кровных. Я схватилась за переносицу. – Да вряд ли, он Иллуми любит. Кролло в ужасе отшатнулся. Так и не решившись открыть третью фотографию, я заблокировала телефон. В машине воцарилось почти ощутимое в своей неловкости молчание. Снаружи Гето докуривал трубку. Годжо по-прежнему не было. Синеватые цифры на панели у самого руля, монотонно мигая, показывали десять сорок. Время растекалось по салону. Мне снова нестерпимо хотелось спать. – Почему нет, если он по-настоящему счастлив, верно? - снова заговорил Кролло, но будто бы без обращения, будто бы слова эти предназначались совсем не мне. – Красивые костюмы и замечательные кольца. Поддержание традиции — почему нет… Я не сдержала зевок: – Хисока очень сентиментальный. Ставлю десять тысяч дженни на то, что он пустит слезу во время клятвы. – В жизни бы не подумал, - пробубнил Кролло. – За полтора года в Рёдане он произвёл впечатление весьма… независимого человека. Самодостаточного. – И жестокого? – Может быть. Глаза слипались. Немели пальцы. От удушающего запаха хвои в салоне кружилась голова. – У него пунктик на драки. – Я заметил. – В остальном Хисока добрый. – М. Хороший человек? – Издеваешься? – Ничуть, - Кролло потянул меня за руку, заставляя откинуться на его плечо. – Выглядишь устало. Я потерлась щекой о ворот его тонкой хлопковой футболки. – Поспи, - прошептал Кролло. – Скоро Годжо вернётся… – И что? Я почувствовала, как вокруг нас расползается мягкая и тягучая аура, слизывая тени и проглатывая звуки — не осталось ничего, кроме тишины; темно-фиолетовый обнимал ступни и гладил по коленям, теплясь, как кот, у самого живота. Кролло обнял меня свободной рукой: в правой он крепко держал раскрытую посередине книгу. – Спокойной ночи, Сона. Отдохни.