Акай

Конечно, мы отвернулись друг от друга. Закутались в одеяла, хотя на улице по-прежнему стояла невыносимая жара. Пожелали спокойной ночи. Но ни черта эта ночь не была спокойной. Вот ни черта. Конечно, мы молчали. Делали вид, что спим, но воздух в палатке предательски искрил напряжением; Кролло под боком ощущался натянутой до предела струной — только тронь, и сразу же лопнет. Мурашки по коже, по затылку, по всей спине придавали какую-то особую гадливость ситуации: спустя полчаса тишины и страха пошевелиться хотя бы на сантиметр мне стало казаться, будто я не чувствую собственного тела; будто из него вытянули все нервы и пережали, скрутили их в узлы. Я представляла, как признаюсь Кролло в чувствах. Представляла, как говорю ему: я уважаю тебя, я уважаю твою силу, твой интеллект; то, что ты делаешь для города; я к тебе привязалась, я хочу быть рядом, хочу помогать тебе и Метеору, хочу быть для тебя полезной; хочу обнять тебя, поцеловать тебя, погладить по волосам, хочу зацеловать твои ключицы и плечи; хочу рисовать тебя, рисовать каждый день: то, как ты держишь книгу, то, как ты смотришь в окно, улыбаешься — губы сомкнуты, едва заметные ямочки на щеках; то, как ты хмуришься, и складочку между бровей. Люблю тебя, хочу тебя, не могу без тебя. Я бы честно прорепетировала. И выбрала место и время получше. Не палатка, не в ночь перед отъездом, не когда мы пытаемся призвать древних стражей и остановить настоятеля нашего монастыря. Может быть, я бы красиво оделась. Что вышло?.. – Сона. На секунду мне показалось, что я выплюну от испуга сердце: голос Кролло прорезал сгустившуюся тишину, и опустился на стены палатки тяжелым отзвуком. Я струсила и не решилась обернуться. – Хочу кое-что прояснить. Ни шороха. Ни звука. Похоже, Кролло тоже не хотел шевелиться. Или попросту не мог. – Насчёт моего… ответа. Мы же договорились это не обсуждать, в ужасе подумала я, что ещё ты хочешь «прояснить»? Тебе мало услышанного? И сказанного? И… – Получилось весьма сухо, - Кролло важно откашлялся, так, будто готовился произнести целую речь. Я зажмурилась: вот бы ты просто помолчал, просто закрыл свой рот и не делился со мной своим бесценным мнением, что там «получилось сухо», а что — нет. Но Кролло, как нарочно, продолжил. – И я бы хотел это исправить. Ты знаешь, что я плохо выражаю эмоции, поэтому надеюсь, ты не сочла мой ответ неискренним. Мне вдруг сделалось не к месту смешно: то, как изъяснялся Кролло, больше походило на запись аудиокниги, чем на речь обычного человека. Он явно нервничал. – Сона, - ещё раз позвал Кролло. – Я много думал о нашей встрече, особенно после того, как ты спасла мне жизнь в Ичорке; и первый вопрос, который я себе задал: почему из всех людей, кого я помню, кого можно было бы привлечь к расследованию взрывов, я выбрал тебя? Из-за твоей способности к лечению? Возможно, однако здоровье в Геней Рёдане — не приоритет: я сам установил это правило. Что ещё я о тебе знал? Ты владеешь холодным оружием. Полезно? Возможно, однако холодным оружием владеем почти все мы: Нобунага, Фейтан, Мачи, я. Не уникальное умение; для чего оно Пауку? Меня заинтриговал в тебе нэн, как заинтриговал и джуджутсу, да, однако нэн я не смог украсть, сейчас не важно, по каким причинам, а с пользователями джуджутсу Геней Рёдан ещё не был знаком. Гарантий того, что мы не потратим на тебя время впустую, я дать абсолютно не мог. И тем не менее я принял решение: ты должна была работать с Рёданом до самого конца. И быть для них инструментом, вспомнила я. Кролло, словно прочитав мои мысли, спешно продолжил: – Второй вопрос, который пришел мне в голову: для чего я оставил твою футболку? Отель «Океания»; ты позволила мне уйти в ней и не заставила вернуть. Почему я ее не выбросил? Я забрал свои вещи из химчистки, переоделся; шорты выкинул, а футболку — нет. Я стал думать: я поступил так, поскольку я бережливый человек, мне жаль разбрасываться хорошей одеждой. Но это же глупо! Будь я по-настоящему бережливым, сохранил бы и шорты. Отчего я привез в Метеор только «Океанию»? Кролло рвано выдохнул, так, будто ему было больно говорить. Иголки в горле: я вдруг поняла, что не могу сглотнуть. – Третий вопрос: почему я позволил помочь себе? Незнакомый человек, которому я — я был уверен — не доверяю, говорит: «Можно помочь?», и я, не думая дважды, ложусь перед ним и разрешаю себя касаться. Вливать ауру. Незнакомый человек — ты. Представь, я не был таким беспечным даже в детстве. Почему? Четвёртый вопрос: куда исчезла моя брезгливость? Зачем я принялся вытаскивать осколки из твоих стоп? Я сказал, что подобным образом благодарю тебя за помощь, однако на деле? - в голосе Кролло послышалась слабая улыбка. – Это оказался обыкновенный предлог. Затем я вижу, как ты сминаешь машины в Ичорке, убиваешь Курапику, почти убиваешь Иллуми; вижу, как на мне затягиваются раны. И вдруг отчетливо понимаю, что не хочу видеть тебя такой. Геней Рёдану пригодилась бы твоя сила, однако я смотрю на тебя в своей комнате, как ты спишь, как зовешь кого-то «Хино», хмуришься, и знаю: нет, я ни за что не захочу увидеть тебя с Акумой ещё хоть раз. Потом я узнаю, что ты отдала за меня семь лет, и это невероятное потрясение: я чего-то стою? я что-то значу? тебе не все равно? В голову сразу же приходит пятый вопрос: а почему я, собственно говоря, так рад? Моя жизнь — не приоритет; ты нарушила правило Паука, и я веду собрание, мы обсуждаем Левиала, но в голове лишь «ей не все равно, ей не все равно, ей не все равно!». Позже я уверял себя в том, что ты действовала исключительно в интересах Рёдана, ведь накануне я видел вас с Нобунагой вместе. И на балконе, и в твоей спальне. Двусмысленные места, двусмысленные позы — я разозлился так, что не заметил ублюдка с цепями. Жалкие мысли: если бы тебе нравился Нобунага, отдала бы ты за меня семь лет? быть может, отдала, но меньше? с чего Геней Рёдан будет столь важен постороннему человеку? С другой стороны, ты берегла голову Курапики для Нобунаги. С ещё одной — «Носитель расстроится, если на тебе будут раны». Ты расстроишься, если увидишь меня покалеченным? Рёдану безразлично на мои увечья, отчего же тогда тебе — нет? Вопрос последний: почему каждый раз, когда я вижу тебя, Сона, у меня так холодеют руки и одновременно так сильно горит лицо? почему я испытываю печаль и одновременно — радость? почему мне хочется дотронуться до тебя? почему когда ты смотришь мне в глаза, я чувствую, будто что-то сжимается в груди? Мне не хватает воздуха? А когда ты касаешься меня в ответ — словно внутренние органы перетряхнули? И позабыли вернуть сердце на место. Как точно он описал это чувство. Позабыли вернуть сердце на место Да. А оно бьется, и бьется, и бьется за тебя. За тебя, Кролло. Всегда и только за тебя. – Из всего перечисленного я сделал шокирующее открытие: ты оказалась мне симпатична, - хрипло рассмеялся Кролло. – Тогда мне казалось, что слово «симпатична» подойдёт лучше всего, будет в моем положении… уместнее. Мне двадцать шесть, я по-прежнему подбираю слова из книжек. Твоя фраза на удивление точно попала в цель и оттого стала в разы больнее: «Вот я столько лет жил-жил, а теперь вдруг что-то чувствую?». Что-то чувствую. Верно. Я чувствую к тебе намного больше. И чувствовал с самого начала, и все равно так трусливо избегал признать: если существует любовь с первого взгляда, то это была она. Когда ты покинула Метеор, я думал: ведь я ещё не узнал тебя, но уже полюбил. Послушай, как это звучит; бредни; однако любовных романов я никогда не читал. Твое первое прикосновение — ты не касаешься меня, а… –…будто хватаешь за горло, - закончила я. Шорох простыни: кажется, Кролло приподнялся на локтях. Мне снова так малодушно захотелось спрятаться, и больше никогда-никогда не говорить, и не показывать лица: по щекам предательски текли слезы, и я никак не могла остановить их поток. – Да, верно, - взволнованно прошептал Кролло. – Будто хватаешь за горло. Откуда?.. Я против воли и всякого здравого смысла открыла рот: – У меня то же самое. С тобой. – Почему?.. - в его голосе звучало ничем не прикрытое удивление. – Что «почему»? – Почему ко мне? – Кролло, а к кому ещё, - мне сделалось до одури больно. – Ты же… ты… А. – Сона, пожалуйста. Договори. Что? – Моя первая любовь! Кролло подавился воздухом. – Думаешь, ты один ни к кому ничего не чувствовал? До этого? - я вытерла кулаком слезы. – А вот не один. Я тоже тут… первый раз. Как ты сказал? «Я начался и закончился на тебе»? Аналогично, Кролло. А-на-ло-гич-но. – Ты плачешь..? - он замер; я лишь попыталась не шмыгнуть носом. – Сона? И вдруг подумала: Да к черту – Да! Плачу! - я резко перевернулась на другой бок, оказавшись лицом к лицу с Кролло: он занес руку над краем футона, очевидно, намереваясь коснуться моей спины, но остановился, прерванный одним внезапным движением. – Ты еще не видел, как я рыдала, когда вернулась в Йорк-шин! Когда поняла, что мне нужно жить! Как-то, дальше, без тебя! Жить, когда я больше не хочу! И дело теперь даже не в Акуме. Ты коснулся меня в первый раз, как будто схватил за горло; коснулся в последний — и свернул мне шею! Так это ощущалось! И эти… эти чертовы чётки! Я их возненавидела. Из-за тебя! Знаешь, что я сделала? Разорвала их и раздавила! От них только пара зерен уцелело. Вот как мне было больно! Я говорила с Морой, говорила с Хисокой, говорила с Гето, а результат всегда один! «Прекрати ныть и займись делом, нельзя так зависеть от человека». А я завишу! Завишу от тебя, понимаешь?! Да если бы ты мне сказал «приезжай», я бы в тот же день, в ту же секунду бросила все на свете и приехала! Куда угодно, Кролло! Позови, и я приеду! Но ты… ты просто… Я только к августу стала чувствовать себя лучше! Ты понятия не имеешь, как сложно было тебя отпустить! И в один прекрасный день ты раз! и возвращаешься, и растаптываешь то, что я с таким трудом построила! Одного твоего взгляда хватило, чтобы я сдалась! Да-а-а, к черту все, раз он вернулся, раз он со мной разговаривает, что-то там спрашивает, остаётся ночевать! Сердце уже болит, как сильно я хочу тебя, Кролло! Всего тебя! Любого тебя! Да я в лепешку перед тобой расшибусь, если ты только попросишь! Нет у меня больше гордости! Все за тебя отдала! А ты даже поцеловать меня не решался! Думал, я тебя оттолкну?! Скажу: пошел ты, Кролло, отвали, Кролло, куда ты, мать твою, лезешь?! Так по-твоему? От слез щипало глаза, от крика саднило горло. Кролло не шевелился. Я вскочила на ноги: – Ты босс Геней Рёдана, который неуверен в себе настолько, что даже на какую-то жалкую минутку не в состоянии представить, что тебя любят просто так. Неужели ты понял, что все твои чувства взаимны, только когда увидел Эстреллу? Всего остального было недостаточно? Может, мне следовало выражаться яснее и говорить прямым текстом, но знаешь, когда ты влюбляешься в человека, который обманывает тебя с самого первого дня, начинаешь невольно сомневаться: а любит ли он тебя в ответ? Когда ты вернул мне четки, я поняла, что нет. Нет, не любит. Кролло Люцифер меня не любит. А потом этот Кролло вдруг решает поехать со мной на Ничирин и делает то, за что я буду всю жизнь благодарна: открывает мне наконец глаза. Заставляет понять, что есть жизнь за пределами сутр, что я могу выражать недовольство, что я могу жить. И я живу! Я доверяю Кролло, я рассказываю Кролло секреты, я ем перед ним и не чувствую стыда. Я не чувствую себя грязной! Перед Кролло, который бросил меня в Метеоре! Ты представить себе не можешь, как сильно я на тебя зла. Недосказанность? Да я поняла, что этой недосказанности между нами нет вот только вчера! Когда ты взял меня за руку и помог разнести этот чертов монастырь в щепки! Я… Господи Боже, Кролло. Ты такой трус. Кролло молча откинул одеяло и встал следом за мной. Предрассветные сумерки, истаивающие солнцем, выхватили его бледное и осунувшееся лицо. Тугой узел в груди вдруг разорвался невыносимой болью: я заметила, как влажно блестели у Кролло глаза. И длинные, слипшиеся от влаги ресницы… Я прикусила язык. Металл осел на нёбе, вызывая новую волну тошноты. – Ты бросила меня первой, - на грани слышимости произнёс Кролло. – Это мое тело. Я имела полное право умереть. – Верно. – …Но использовать тебя в качестве болеутоляющего перед самоубийством — нет, - я опустила взгляд на его сжатые в кулаки ладони: тени делали печати нэн ещё темнее и будто бы глубже; полумесяц и чернильное солнце. – Я поступила эгоистично. Прости меня, пожалуйста, Кролло. Это был крайне дерьмовый поступок. Он сделал шаг вперёд, совсем маленький и скромный, но расстояние между нами неизбежно сократилось: теперь я слышала, как иступленно колотилось чужое сердце. – Прощаю, - наконец выдохнул он. – Ты права, и я действительно трус. Мне следовало быть увереннее. Прости меня, пожалуйста, Сона. Я исправлюсь. Я мягко толкнула, но скорее лишь прикоснулась указательным пальцем к его груди: – Прощаю. Он тут же поймал мою руку. – Как-то у нас все сумбурно вышло, - мне вдруг снова стало трудно дышать: Кролло до боли, до крика, так привычно переплел наши пальцы. – Решили ничего не обсуждать, а теперь… – Это я начал. Прости. – Не извиняйся больше. В конце концов, я могла сделать вид, что сплю. И ничего такого не слышу. – Я чувствовал твое напряжение. – Взаимно. – И что теперь? - прошелестел Кролло. Дальше ведь некуда, запоздало осознала я. Карты на стол. – Утром будет тяжелее всего, - я прижалась лбом ко лбу Кролло; мы стали делить дыхание; горячее, одно на двоих. – Готов к этому? Кролло шумно сглотнул: – К этому невозможно подготовиться. – Согласна. Если мы… сейчас… – Да. – Такой вариант будет считаться эгоизмом? – Я больше не понимаю слово «эгоизм», - Кролло облизнулся. – Когда ты так близко, у меня не получается думать. – У меня тоже. – Ноги подгибаются. – …еле стою, - кивнула я. – Что делать? – Не знаю, Сона. Сона, Сона, Сона, Сона… Я положила свободную ладонь ему на живот, туда, где теплилась энергия даньтяня. – Скажи, что хочешь, Кролло, - прошептала я. – Я все сделаю. – Сейчас?.. – Вообще. Что хочешь. – Сона, - прерывисто вздохнул он, словно набираясь смелости. – Останься со мной. Я почти коснулась его губ: – Останусь. – И сейчас, и вообще. Останься. Со мной. – Останусь. – И после завершения восстановительных работ в Метеоре. Останься. – Я останусь, Кролло. Что ещё?.. – Повтори… - он вдруг страшно смутился. – Нет. Прости. – Что повторить? – Ничего. Я не… – Я люблю тебя, - перебила я. – Я. Люблю. Тебя. Ты это хотел услышать? Кролло крупно вздрогнул. – Если хочешь, я буду повторять тебе каждый день; так, для уверенности: я люблю тебя, Кролло. Я очень сильно тебя люблю. – Ты… – У тебя пока что мало желаний. Придумай еще что-нибудь. – Это была лишь сотая. – Значит, говори вторую… – Поцелуй меня, - выпалил Кролло, а затем по-детски смущённо добавил. – Пожалуйста. Сейчас. Поцелуй меня. Мне… Мы справимся с этим утром. Обещаю. Просто поцелуй. Я погладила его по щеке: – Хорошо. И, закрыв глаза, прижалась губами к его приоткрытому в дрожащем вдохе рту. Кролло. Это всегда был ты. – Пойдет? - повторила я; Кролло лишь слепо потянулся вперед. – Нет. Как чужеродно смотрелась его фигура на моей крохотной кухоньке в тот самый первый день, когда чуть сгорбившись над раковиной он мыл после ужина посуду; белесая пена на пальцах; завиток волос у основания шеи прячется в вороте футболки; «Океания»; его «Я там не был. Красивое место?» и мое однобокое «Не помню». Как странно смотрелась его фигура на кушетке в моей мастерской в тот самый первый день, когда он вернулся из Метеора в Йорк-шин. За мной. Ко мне. Вернулся, как я хотела, как я мечтала, как я выкрикивала в подушку, выстанывала его имя, выплакивала: Вернись! Вернись! Вернись! Вернись! Хочу, чтобы ты вернулся. Хочу, чтобы ты был со мной. А губы у Кролло до безумия мягкие и тёплые; как я хотела, как я мечтала, как вспоминала наш поцелуй в особняке Рёдана, и… как сильно он отличался от наших поцелуев сейчас. Сейчас ласковее. Бережнее. Нежнее. Во сто крат нежнее. Куда ещё?.. Кролло глухо всхлипнул: я провела языком по кончику его языку. Жарко, влажно и мало. Так чертовски, чертовски мало. Вплавиться бы в него целиком, слиться, сплестись, раствориться и никогда больше не отпускать. Люблю Люблю Люблю Люблю Не сдерживавшись, я укусила его за нижнюю губу и тут же пару раз «зализала» нанесенную «рану». Кролло больно вцепился мне в плечи, не то в попытке оттолкнуть, не то в попытке притянуть ещё хоть чуточку ближе. – Не… так не делай, - задохнулся он, и следующий укус вдруг пришелся на угол его челюсти. – Сона..! – Что? - на скулу. – Я сказал тебе так не… не делать! - на нервно дернувшийся кадык. – Больно? – Нет!.. - на сведенную от напряжения шею. – Тогда почему? – Просто не делай! – Но тебе же нравится? - на ключицу, плечо и снова губу. Теперь верхнюю. – Поэтому и не делай! Страшно хотелось пить, и в то же время горло сводило от слишком частого сглатывания. Я вытерла рот тыльной стороной ладони. – Прости. Кролло, все же отстранившись, несколько раз хлопнул себя по груди, очевидно, пытаясь привести в чувства; его совершенно растрепанный вид заставил меня пожалеть о собственной медлительности: вместо нелепых уточнений я бы могла прикусить его ухо и чувствительное местечко за ним… – Не очень похоже, что ты сожалеешь, - наконец отдышался Кролло. – Сона. Я только пожала плечами: сожаления испарились вместе со стыдом. Моментально и, кажется, совсем уж безвозвратно. Я смотрела на Кролло, на его крепкую обнаженную грудь, неровно вздымающуюся от вздохов, и в голове стучала единственная мысль, единственное желание: зацеловать. И больше — ничего. Как бы ощущался его пирсинг под моим языком? Лед металла с горячей-горячей кожей. Я с силой зажмурилась. Не думать. Кролло, похоже, расценив мое поведение, как обиду, поспешил переплести наши пальцы; его собственные руки дрожали, будто в страшной дорожной тряске. Меня почти укачало. – По правде говоря, «Укуси меня» входило в третью сотню желаний, - неловко пошутил он. – Хотелось бы все по очереди… – И что тогда под номером двести девяносто девять? Кролло шумно втянул носом воздух: – «Потяни за волосы»? – Пф-ф! - прыснула я. – Звучит, как инструкция к действию! – Это она и есть. – Двести девяносто плюс пунктов — и все инструкция? Серьезно? – Я люблю точность, - облизнулся Кролло. – Значит, собираешься мне тут все озвучивать? – Не «тут». – И никакой свободы действий? – Немного ее опасаюсь. – Правильно, составь ещё парочку подпунктов, ну, на всякий случай: вдруг моей свободой окажется откусить тебе левую руку, да? – Почему левую? – Правую оставлю, чтобы держаться с тобой вот так, - большим пальцем я погладила его запястье. – Мне это, знаешь ли, очень нравится — держаться с тобой за руки. – Что-нибудь ещё нравится? – Да, когда ты без футболки. Кролло ожидаемо и очень быстро смутился. – Сона. Я решила притвориться удивленной: – Ты спросил, я ответила. Что не так? – Весьма… прямолинейно. – Просто сил уже нет скрывать, если честно. Устала. – Мы вместе? - неожиданно серьезно спросил он. Я пропустила вдох. – Что?.. Теперь Кролло выглядел до глубины души потрясенным. – Сона… Обычно после того, как люди признаются друг другу… в чувствах, они стараются выяснить, могут ли они… – Тебе письменное подтверждение, что ли, нужно? - почти разозлилась я. – Может, ещё сходим, оформим-заверим? Чтобы уж и печать была? Как тебе идея? А то ведь моих слов «люблю тебя, Кролло», «не могу без тебя, Кролло», «в лепешку ради тебя расшибусь, Кролло» по-прежнему недостаточно? – Это брак. – Что? – Оформление отношений с печатью, - на грани слышимости прошептал он. – Называется браком. Я подавилась словами: – Т… Ты сейчас издеваешься?! Кролло вдруг опустил взгляд на наши сцепленные руки. – В прошлый раз мы не обговорили детали и оказались в… определённой ситуации. Я бы хотел избежать ее повторения. – В прошлый раз мы друг другу вообще ничего не говорили, - напомнила я. – Мы с тобой просто стали целоваться и спать в одной постели. И все. – Поэтому я и спрашиваю, Сона, - с нажимом проговорил он. – Мы вместе? Вместе? Я почувствовала смертельную усталость на плечах, так сильно давило на меня это слово. Кролло ждал. За тонкими прорезиненными стенами палатки только-только занимался малиновый рассвет. Вместе?.. – Ты знаешь, когда ты молчишь, у меня к тебе ноль претензий, - вздохнула я. – А когда ты задаёшь вот такие откровенно… Претензий становится в десятки раз больше, и когда я тебе сказала в Йорк-шине, что в остальном ты мне нравишься, что замечание, которое было скорее пожеланием, у меня всего лишь одно, я тебе соврала. И себе соврала тоже. И когда я называла тебя хорошим человеком, и когда пыталась закрыть глаза на то, что делает Рёдан, и когда зачем-то оправдывала вас перед Хисокой и Годжо… У тебя столько минусов, Кролло, что их просто не пересчитать, начиная от того, чем ты занимаешься, и заканчивая твоей жуткой неуверенностью в себе. Но я тебя принимаю со всем этим «багажем», со всем этим дерьмом, что в тебе есть, вот так неожиданно даже для самой себя беру и принимаю, ясно тебе? И если ты прямо сейчас пойдешь и оторвешь кому-нибудь голову, я просто принесу тебе чистую салфетку и вытру с твоих ладоней кровь. Плевать, кто это будет. Потому что я тебя люблю. Потому что я тебя всего принимаю, каким бы ты ни был, и, может, звучит не правдоподобно, но ещё и таким, каким ты будешь. Принимаю. И очень, очень сильно хочу быть с тобой. Вместе. Вот это тянет на «обговорить детали»? Я замолчала. Кролло, за все время так и не пошевелившийся, напоминающий такую до боли знакомую мраморную статую, вдруг усмехнулся. Один раз, другой, и усмешка эта переросла в почти беззвучный и оттого несколько пугающий смех. Мне снова малодушно захотелось отшатнуться. – Ты ведь и чувствовалась белоснежной салфеткой, об которую я варварски вытер ладони, - тихо фыркнул Кролло. – Оставил на тебе пятна крови; кровь дурно отстирывается, если отстирывается вовсе: смотря, насколько долго оставить подобные пятна высыхать. Я боялся, что они могут въесться и испортить твою белизну. Я очень боялся, Сона. – А оказалось, зря, да? - догадалась я. – Все уже и так было грязное. Кролло кривовато улыбнулся краешком рта. – Нет, отчего? Однако пару новых пятен я на тебе все же оставил. – Это узор. – Сона, - позвал он. – Наш поцелуй я сравнивал с плевком в мироточащую икону. Ты — икона. Я — сплошное богохульство. Неслыханная дерзость! Что же я натворил? Испортил твою чистоту. Представляешь, какое это чувство? Я тебя осквернил. – Прекрати, - грубо перебила я. – Там было нечего осквернять, Кролло. Изначально нечего. – Стопы у дочери божьей — прекрасное каменное изваяние в храме, я молюсь на ее чудотворный лик — вдруг оказались тёплыми, - будто не замечая всего сказанного продолжил он. – Теплыми, Сона! Дочерь божья, выходит, тоже человек. Богохульника такие обстоятельства несказанно радуют, ведь человек ближе, чем некий святой. Некое святое изваяние. До Бога — семь облаков без гарантии на встречу, однако до человека… – Совсем не ближе. – Ближе, Сона, - Кролло вдруг посмотрел мне в глаза. – Ты не права. До человека гораздо, гораздо ближе. Какие ласковые глаза, запоздала подумала я. Нежные. Можно умереть. – У человека, в отличие от твоей дочери божьей, есть тот самый багаж, - подсказала я. – Забыл уже про него? – Моя дочерь божья, так удачно, повторяю, оказавшаяся человеком, забыть про него не дает, - Кролло по-доброму сощурился. – Каждый день напоминает. Знаешь, как? – Догадываюсь. – Она всегда знает, как поступить. Всегда посоветует, что делать. В трудную минуту. – И не только в трудную… – Верно. Вообще в любую. – Это весь ее багаж? – Да. – Как-то не густо. – Считаешь? В ручной клади есть ещё ее замечательный брат и настоящее имя, о котором она сочла нужным умолчать. Полагаю, там и другая фамилия. Не Мороу. – Какой ты сообразительный. – Благодарю. – Тебя это… обижает? - с трудом решилась я. – Злит? Сердишься, что я тебе ничего не рассказала, прежде чем признаваться в любви? Не хочешь любить фальшивку? Кролло вдруг прижался губами к моему лбу. – Узнай я про твое имя в феврале или марте, быть может, даже позже, я бы рассердился. Сейчас — нет. – Почему? Он отстранился, чтобы снова заглянуть мне в лицо: – Потому что я тебя принимаю, Сона. Радзар. Я вас обеих принимаю и люблю. Я потёрла кулаком глаза; было непонятно, от чего щиплет веки больше: от недосыпа или от так не вовремя накативших слез. Кролло поймал мою руку и осторожно, словно боясь сделать больно, прижал к груди. – Значит, с обсуждением деталей всё?.. - голос опять не слушался; я попыталась откашляться, но в горло будто насыпали добрую горсть песка. – Мы вместе? – Если тебя все устраивает, потому что меня — да. – Да. Устраивает. – Хорошо. – Хорошо… - я с удовольствием уткнулась носом в чужую шею; Кролло тут же плотно сомкнул руки за моей спиной. – Славно, что мы все выяснили. Я успокоился. – Ещё про мое имя… – Расскажешь, когда захочешь, - мягко прервал он. – Я больше никуда не спешу.