Акай

Мысль о том, что я боюсь Кролло так же сильно, как и люблю, появившаяся тем утром, возникшая в моей голове почти на пустом месте и однако же прочно там обосновавшаяся, покидать ее совершенно не торопилась, ко всему прочему подогреваемая словами самого Кролло о том, что у меня, оказывается, «все на лице написано». Чем больше я думала о том, насколько опасен этот человек, тем в больший ужас приходила: конечно, по сравнению с Кролло из ноября, февраля и марта, Кролло жестокого и колючего, холодного, наказывающего своим молчанием, наказывающего своим отсутствием, властного и строгого, Кролло нынешний, в котором будто бы что-то сломалось, смягчилось и оттаяло, поджилки трястись не заставлял… С другой стороны, когда я нарочно задевала «старого» Кролло, щипала его за щеки и даже позволяла себе повышать голос, эти самые поджилки у меня почему-то тоже не тряслись. Спокойствие: Кролло меня совсем не пугал; ни своим статусом, ни своим видом, ни своими словами. Ничем. Было ли это связано с тем, что я, изначально желавшая только смерти, действительно видела в нем возможность, была ли это моя эгоистичная уверенность в силе Акумы… Кролло я полюбила именно таким: жестоким и колючим, холодным, наказывающим своим молчанием, наказывающим своим отсутствием, властным и строгим. И даже пару недель назад в Йорк-шине выходка Кролло не взволновала меня столь же сильно, как эта сегодняшняя случайная мысль. Которая, между прочим, приходила мне в голову, наверное, уже в миллионный раз. Кролло опасный. И Кролло абсолютно плевать.  Может быть, не будь Годжо моим другом, он бы убил его уже на первом выпаде в свою сторону.  Может быть, не будь Гето моим другом, он бы убил его уже тогда, на парковке больницы.  – Уверен в своих действиях? – Да. – И за последствия отвечаешь? – Да. – За все последствия? За любые?  – Да.  – А ты сегодня многословен. – Я убью вас обоих, если услышу, что вы спрашиваете ее о монастыре. Не по делу, разумеется.  – Разве то, что вы натворили, к делу не относится? – Нет.  – А по-моему, относится. – Нет. Сейчас дело — это найти и остановить вашего настоятеля и не дать погибнуть людям вокруг. Может быть, не будь Хисока моим братом, Кролло бы убил и его.  Ведь есть за что?  Хисока…  Чем дольше Кролло держал меня за руку, тем громче в моем сознании кричал Хисока:  – Очнулась! Осознала наконец, с кем связалась?! Осознала, кого постоянно звала милым и мягким?! Думаешь, никогда не надоешь ему?! Надоешь! Надоешь, и он прирежет тебя точно так же, как всех остальных! Потому что он психопат! А ты доверчивая, влюбчивая, наивная идиотка!  Кролло не только держал меня за руку. Тем утром он крайне усердно следил, чтобы я а) нигде не споткнулась; б) нигде не забыла свои вещи; в) нормально позавтракала в аэропорту; г) не забывала ему писать. Последний пункт подозрительно походил на приказ Геней Рёдану отчитываться о выполнении задания каждые пятнадцать минут. Кролло так же весьма настойчиво напоминал мне о данном обещании — беречь себя и не совершать необдуманных поступков. В какой-то момент мне даже показалось, что он начнет угрожать — вот до чего разрослась… забота Кролло. И все это за одно утро.  А может быть, ещё и за одну ночь.  Конечно, его забота была не только в том, как обходительно он вел себя со мной, как ласково и нежно касался и предлагал помочь даже в самых бытовых вещах, и не только в подарках и жестах; забота Кролло распространялась и на негласную защиту: порой — я вспоминаю об этом лишь сейчас — одного его взгляда хватало для того, чтобы заткнулся Годжо, не лез Гето, не ёрничал Хисока и не цеплялся Рёдан.  Однако то, с какой силой вдруг стала ощущаться его забота, теперь все больше походившая на собственничество — он будто только и ждал сигнала, ждал моего «да, Кролло, мы точно-точно вместе» — в купе с осознанием того, с кем я «точно-точно вместе», и неожиданным страхом перед ним, как перед человеком, заставляли меня вздрагивать от каждого его взгляда.  А взгляды эти множились ежесекундно.  Если в аэропорту Укэдзимы Кролло наблюдал за мной украдкой, будто бы опасаясь быть застигнутым врасплох, то в самолете до Токё он просто-напросто повернулся ко мне лицом и стал разглядывать в упор, почти не моргая. Гето заметил первым, но ничего не сказал. Годжо был по-прежнему непривычно вялым. Я же не знала, куда скрыться от этих пронизывающих серых глаз. Каждый взгляд — тавром на коже, длинной иголкой, шилом до самых костей. Кролло смотрел, и смотрел, и смотрел, и крошечный Хисока в моей голове, теперь, кажется, отвечающий за здравый смысл, почти что переходил на визг.  А сердце заходилось в радостном: «Он смотрит! Он любит! Он любит!».  И от подобного диссонанса мне хотелось рыдать.  На сороковой минуте полета я честно не выдержала:  – Зачем ты это делаешь?!  Гето обеспокоенно вытянул шею. Ты ему ничего не сделаешь, мрачно подумала я. Кролло однако же так и не счел нужным отвернуться. – Что? - деланно удивился он. – Смотришь на меня всю дорогу!  – Нельзя?  Мне тут же захотелось крепенько приложиться лбом об иллюминатор.  – Просто… зачем? В кармашке журналы всякие лежат, можешь почитать…  – Неинтересно. – …Или вот телевизор… – Неинтересно.  – Ну смотреть на меня, конечно же, увлекательнее! - рассердилась я. Кролло однобоко улыбнулся. – Да. На этом разговор и закончился.  Поэтому, когда мы распрощались у международных терминалов в Токё — Кролло, совершенно не обращая внимания на многозначительные взгляды Годжо и Гето, с ужасающей силой сдавил меня в объятиях — я испытала нечто вроде облегчения.  Гето, попросивший у стюардессы два стакана апельсинового сока, едва самолёт набрал нужную высоту, присвистнул: – Я так понимаю, все разрешилось удачно?  И я, еще не готовая к откровениям, просто кивнула: – Ага.  Очень удачно. Все три с половиной часа до Митена мы не разговаривали: Гето лениво щелкал каналы на экранчике впереди стоящего кресла, я молча листала сувенирные брошюры. Ничего нового Токё, ожидаемо, не предлагал. Брелки в виде суши, расписные деревянные коты манэки-нэко — на счастье, безглазые дарумы из папье-маше. Рисовая водка в бочонках. Закладки с позолоченными иероглифами на тонкой рисовой бумаге васи. Каллиграфический набор. Кажется, детский… Сколько сувенирного барахла я привезла в свое время из Джаппонии — Хисока не знал, куда девать это добро. Все те же брелки, коты манэки-нэко, дарумы, совершенно не вкусный листовой чай, рассчитанный на охочих до местных специалитетов туристов.  Чай…  Я растерла лицо.  Время бежало с невыносимой скоростью. Когда настоятель нанесет удар?  А мы?  Успеем ли?..  Найдем ли стражей?  Сможем ли их призвать? Я обещала не лезть. Гето, подхватив мою сумку, быстрым шагом направился к выходу из аэропорта, лавируя между рядами толпившихся людей. В Западном Горуто стояла изнуряющая жара. Я обещала не лезть.  Я и не полезу.  Точно.  Я пожала плечами: делов-то.  На автобусной остановке Гето принялся нервно курить. – Опять на перекладных тащиться, - пожаловался он. – Убогий городишко. Для чего существует? Небо коптит. Я не ответила, но город — столица Западного Горуто — четвёртой республики Союза Митен — Джаго — выглядел на самом деле несуразно: стеклянное и даже несколько вычурное здание аэропорта — большое, с покатой крышей и хромированными колоннами терминалов — теснило коренастые глинобитные домики, нестройным рядом, больше напоминающим не улицу, а чью-нибудь челюсть с ужасно кривыми зубами, убегали с пригорка вниз, до самого горизонта. И сами улицы были вымощены разноцветным булыжником, и проезжающие мимо машины, редкие и старые, явно помнили еще прошлый век. Западный Горуто был бедной страной. Бедной и страшно ленивой. Это было понятно хотя бы по тому, что в середине дня — когда мы вышли из аэропорта, уже давно минуло за два — по городу бесцельно бродили толпы взрослых людей, отчего-то не работающих в обыкновенные будни. Растительности в Джаго оказалось на удивление мало: то ли правительство плюнуло на обустройство садов и парков, то ли на выжженной низким солнцем земле, затоптанной, заложенной разномастными камнями, уже как много лет ничего не росло. Джаго мне не понравился. Как не понравился и переполненный автобус до конечной, как не понравилась и маршрутка, одна, вторая, как не понравился и пустырь, чем-то походивший на необъятные просторы Метеора, лишь с той разницей, что о Метеоре хоть кто-то заботился.  Как там Кролло?  Я проверила телефон: последнее сообщение «Береги себя.» — теплом на душе и стальною цепью на шее.  Не пожелание, а приказ. От босса.  И точка в конце — «выполняй». – По навигатору ещё пять километров, - вздохнул Гето. – На посту будем где-то к четырём. Как раз начнётся пересменок… – Тебя устраивает эта идея? Я имею в виду, с нэном; и с тем, что я не смогу использовать джуджутсу в монастыре. – Почему нет? Звучит вполне разумно. И достаточно безопасно. Для тебя. – Какой-то ты слишком покладистый. – Просто не хочу ввязываться, - презрительно сощурился он. – Первое впечатление обманчиво, а?  – Что, Кролло даже для тебя оказался слишком? - засмеялась я; Гето с остервенением принялся загибать пальцы.  – Заносчивый, самоуверенный, высокомерный, ледяной, как железка на морозе — коснешься, и от холода получишь ожог. Я ещё никогда так не ошибался в людях. – Ну, насчет заносчивости бы поспорила. Высокомерный? Может. А самоуверенным он имеет право быть.  – Контролер. – Согласна. Сравнение с железкой просто в точку, - заметила я. – Кролло уже так называли, кстати. Его же друг.  – У Кролло что, есть друзья? Как это он всех не распугал… – Друг-подчиненный.  – Тогда какой это, к черту, друг? - удивился Гето. – Называй вещи своими именами.  Пять километров бесконечно растрескавшейся земли; белое-белое солнце в небе — ни ветерка. Ни травинки. Ни птицы. Лишь оглушающая тишина пустыря. Одежда неприятно липла к телу. Я вытерла со лба пот: – Ты когда-нибудь боялся Годжо?  Гето вдруг громко фыркнул, будто мой вопрос был самым глупым из всех когда-либо ему задаваемых. – Конечно.  Конечно?  – Я и сейчас иногда думаю: вот дерьмо, этот шестиглазый дружок может меня по стенке размазать по одному щелчку пальцев… Ладно, не по одному, ну далеко не по одному, давай уж будем ко всему объективны, - он примирительно вскинул руки вверх. – Но сам факт! Наша с тобой сила и сила Сатору — абсолютно несопоставимые вещи. Мы так, болтаемся где-то под ногами. – Ты себя принижаешь, - возразила я. – Вы почти на одном уровне. – Мой монолог и твое «почти» — одно и то же, просто разными словами, Сона. У тебя покороче.  – Я как-то не замечала твой «страх». – Потому что он подспудный. Подкожный. Как бы есть, но как бы нет. Страх не в моменте — не когда Сатору использует «Фиолетовый», например, или свою «Бесконечность». Это тот тип страха, когда ты смотришь, как человек жует какой-нибудь несчастный рис, спокойно так жует, никого не трогает, и ты сразу же понимаешь: вот оно. Я его до смерти боюсь.  – Что-то не особо в это верится, - призналась я. Гето только беззвучно рассмеялся.  – Нам всем присущ страх перед кем-то более сильным. Страх перед доминированием. Единственная черта, которую я прощаю мартышкам. – Мартышкам — это простым людям, по-твоему? – Естественно.  – Позорная черта, чтобы простить. – Да нет, - не прекращая улыбаться, ответил он. – Скорее интересная. Ты боишься кого-то и стараешься избегать с ним встреч. Один вариант, классический. Второй — ты боишься кого-то и все равно к кому-то тянешься, испытываешь влечение. Это чистый адреналин. Животные, в отличие от нас, так не умеют.  – Как наркомания. Гето радостно хлопнул в ладоши: – Ага! Это она и есть. Сначала ты испытываешь дискомфорт, тебе страшно по твоей природе, страх активирует «бей или беги», но потом…  – Потом ты понимаешь, что бежать не можешь. – Да и не хочешь. Уже. – Затягивает, - согласилась я. – А бывает так, что человек с самого начала страха не испытывает, а потом вдруг начинает бояться?  – У человека бывает все, - философски заметил он. – У каждого свой химический дисбаланс в мозгу. Кто-то сначала боится, потом подсаживается, а кто-то сначала подсаживается, а боится потом. По-всякому происходит. Иной раз тебе так крышу от человека снесет, что ты не только испугаться забудешь, это вообще мелочь; ты собственное имя вспомнить будешь не в состоянии. Такая эйфория и месяц может длиться, и год. И два, и так далее. А потом начинается «привыкание», адреналин кончается, и ты ищешь себе новый. – В некоторых людях и искать ничего не нужно, - хмыкнула я. – Все на поверхности, оказывается. – Ну, значит, было изначально что-то, что зацепило тебя сильнее страха перед потенциальным доминированием, - пожал плечами Гето. – Разберись, что это, и отпусти.  – А страх все равно останется?  – Без него не будет искорки в отношениях, - подмигнул он.  Мне вдруг снова сделалось неловко.  – Похоже на мазохизм.  – Мы все есть мазохисты. Ничего страшного. – Думаешь, Годжо тебя боится? – Я надеюсь, Сона! Я очень на это надеюсь! - Гето отвесил шутовской поклон. – Кролло тебя тоже боится. Видишь, как вы идеально сошлись. – Я ничем не пугаю. – Ты? Ничем не пугаешь? Наму Амида Буцу! Да ты же одной своей непредсказуемостью просто выбиваешь из колеи! А добиваешь, знаешь, чем?  Я помотала головой.  – Своим состраданием!  – Так это разные вещи. Чем пугает, например, Кролло, и чем я. Если вообще пугаю. – Поверь, ты только это и делаешь. И делала. Раньше. В монастыре. С тобой именно поэтому хочется быть — никогда не знаешь, что ты выкинешь следом.  – Ну да. Могу покончить с собой на глазах у удивленной публики. – Чем не номер? - Гето несильно пихнул меня локтем. – Но лучше не повторяйся, а то наскучишь. А..! Почти пришли. У самой кромки горизонта, сливаясь с дрожащим жарой пустырем, протянулось высокое и неприступное, кирпичное заграждение с редкими окошками-бойницами и густо намотанной колючей проволокой сверху. Частые столбы с яркими прожекторами, отчего-то включенными даже днем, и крупными полосатыми громкоговорителями издалека напоминали облысевшие деревья, а хаотично торчащие во все стороны провода — такие же голые и убогие ветки. Граница Западного и Восточного Горуто, делившая эту часть острова между двумя республиками ровно пополам, выглядела довольно защищенно: прищурившись, я заметила четыре крупные бронированные машины у поста охраны; на крыше одной из них уродливым нагромождением была закреплена турель, выкрашенная в песочно-серый камуфляж, повернутая дулом на запад. – В четыре будет пересменок и объезд территории, - уже намного тише повторил Гето. – Машину останавливать нельзя, иначе заметят из штаба. Вырубим патрульных, я — за руль, ты в это время снимаешь копии. У следующего поста я резко заторможу: сделаем вид, что на машину напали, постреляем для правдоподобности… Потом сразу к границе. А чтобы тебе не попасться с голосом, если вдруг спросят, что и как, рассеки себе шею, несильно, как будто попала под пулю. Или как будто тебя ранили «нарушители». Налепи пластырь и молчи. Вопросов возникнуть не должно.  – Я очень надеюсь, что не возникнет, - вздохнула я. – Хотелось бы обойтись малой кровью… – А мне хотелось бы не переодеваться в чужую вонючую одежду, но сейчас особого выбора у нас нет. Если придется убивать — убьем. Просто думай, что это для благого дела.  Мы легли на землю; раскаленная, растрескавшаяся, шероховатая глина неприятно царапала кожу; было жарко и душно, и пот застилал глаза. Август плавил пустырь. Высокое белесое солнце над нами — молчаливым диском, молчаливым наблюдателем, безучастным, далеким, чужим.  Без пяти минут четыре Гето, расправив ладонь, выпустил в воздух несколько низкоуровневых проклятий, больше похожих на надоедливых тропических насекомых, гудящим роем взметнувшихся к бесцветному и высокому небу.  – Сейчас они их выманят… - прошептал Гето. – Эти норои только и могут, что донимать людей. Их максимум — вызвать чувство тревоги.  – Дурацкие какие-то… Зачем ты вообще их собирал?  – Для коллекции? От нечего делать? Не помню уже. Но пригодились ведь! Мои малыши. – Фу.  Гето обиженно шикнул: смотри и помалкивай. Ровно в четыре часа дня из ворот пограничного поста выехала машина. Медленно-медленно повернув колеса, она зашуршала по пустырю, словно хищная змея, не поднимая ни облачка пыли. Гето повел пальцами: летевшие следом норои, не найдя в бронированном корпусе ни одного препятствия, скользнули под железную обшивку, и спустя всего лишь пару секунд снова вытекли через лобовое стекло наружу. Машина сделала дерганый рывок, один, второй, третий, будто водитель хотел выжать педаль до упора и все никак не решался, боясь; от всей этой доверху напичканной оружием махины и правда вдруг стало веять липкой и мерзкой тревогой. – Неприятные норои, - я кивнула на беззаботно парящую стайку проклятий. – Мелкие и гадкие.  Гето подобрался:  – Все как я люблю.  А затем, рассеяв своих «малышей» в воздухе, жестко скомандовал: – Давай!  И мы побежали.  Когда Кролло предложил… хотя вернее будет сказать «посоветовал» проникнуть в Восточный Горуто именно так, я воображала себе долгую и во многом хлопотную историю: выследить пограничников, напасть на машину, снять копию с патрульных, снять копию с чьих-то фотографий в сети; приделать обманную текстуру, переодеться, не тормозя, без всяких промедлений; выволочь тела, наврать в штабе о нарушителях; не привлекать внимание; не проколоться даже в мелочах; не теряя времени, заскочить в новую машину — пока не заподозрили, пока не устроили допрос — и въехать в Ашарут. Избавиться от тел. И снова переодеться.  Я воображала, как с самого начала что-то обязательно пойдет не так, пусть даже и в плане Кролло не было заметных брешей: то мне казалось, что я отчего-то не смогу использовать нэн, то чудилось, будто в пограничном штабе нас непременно уличат в обмане, и нам придется убивать, и убивать, и убивать.  Но все произошло слишком быстро.  Мне даже подумалось, я не успела вздохнуть. Вмятина на капоте — Гето остановил машину собственным телом, разбитое вдребезги лобовое стекло; пулеметная очередь, но каждая пуля — мимо. Вырванная с корнем дверь — я бью патрульного в грудь, и из чужого рта вырывается струйка крови. Хруст и хлюпание — ребра и легкие. Второму патрульному я ломаю позвоночник. Гето садится за руль; визг колес, шорох кожаной обшивки под чужими мозолистыми ладонями. И снова выстрелы, выстрелы, выстрелы. И нескончаемый шум. Аура стекает с пальцев, ярко-розовая, знакомая — Хисока — я провожу мизинцем по лицам и на своем вдруг чувствую жар: обманная текстура работает, мое лицо больше не мое. Я кладу руки на щеки Гето, и его заостренный, сосредоточенный профиль дрожит, плывет: на его месте совсем незнакомые черты, грубые и уродливые; сломанный нос, рассеченная бровь, разбитые в мясо губы. Мы приближаемся к пункту. Я сдергиваю с себя одежду, натягиваю окровавленную водолазку и бронежилет. Гето с чувством ругается: его жилет не сходится на груди. Ремни, ремни, молнии; время уходит, время подходит: Гето тормозит. Из штаба высыпают пограничники с автоматами наперевес. В последний момент я вспарываю себе шею. Незнакомый нож, нелюбимый нож. Кровь мешается с аурой и растворяет ее.  Мы вываливаемся из машины: Гето с патрульным в кэса, я с патрульным в хаори. Стоит невыносимый крик. Кто-то тычет автоматом нам в лица. Гето зло отплевывается: «Иностранцы!»; я зажимаю шею, мотаю головой. Гето говорит: «Его ранили». Кто-то спрашивает, нужна ли помощь. Я снова мотаю головой: нет. Тела связывают веревкой, искрится нэн. Я вдруг думаю, что Кролло понравилась бы такая способность. Во всеобщей суматохе Гето подталкивает меня к центру. Мы мешаемся с пограничниками. И очевидный приказ: «Доставить нарушителей в головной штаб для допроса!». Мы забегаем в пункт. Внутри жарко и пахнет потом, едким металлом оружия, кофе, дымом и кровью. Это от тел. Нас теснят к стене, Гето орет: «Мы сами!». Кто-то спорит. Мужчина с остроконечной звездой на фуражке кричит громче всех. На шее Гето вздуваются вены: – Командир, мы действуем по протоколу!  Кто-то называет меня Лурой. Я отмахиваюсь: чужое имя липнет, как кровь, высыхает в сознании, остаётся багровым пятном. Лура. Кого так зовут?..  Левый патрульный или правый?  Со сломанным позвоночником или пробитыми легкими?  Лура.  Не разобрать. Мужчина с остроконечной звездой на фуражке нервно включает рацию: «Первый штаб, прием! Прием!». Первый штаб откликается помехами. Рана на шее жжется, я перехватываю ее рукой.  – Готовьте автозак!  Гето хватает меня под руку. «Нарушителей» волочат по земле. Я замечаю, как рвется поясок у кэсы.  В автозаке пахнет бензином. Командир усаживает кого-то за руль. Гето плюхается на соседнее кресло, я залезаю в кабину. – Отчитаться через десять минут! - рявкает мужчина.  – Есть! - выкрикивает Гето. Я стучу по стенке: вперед.  И машина трогается. И только тогда я выдыхаю.  И время снова не бежит.  Идет.  Через четверть часа мы наконец затормозили, резко, обрывисто и жестко, будто на полном ходу врезавшись в фонарный столб. Усаженные на скамейку тела слетели мне под ноги, оставив на полу растянутый красный след: у патрульного с пробитыми легкими никак не останавливалась кровь — розоватой пеной вокруг обметанного рта. Меня страшно затошнило. Бронежилет давил на грудь, и я, не дожидаясь сигнала от Гето, с удовольствием стянула его вместе с врезавшейся в кожу портупеей.  Но Гето не заставил себя долго ждать. – Сона! - он распахнул двери: в кузов, темный и душный, раскалённым лаком залилось солнце; в его косых желтоватых лучах фигура Гето, затянутая в военную форму, казалась ещё выше и крепче, будто шире, а тень, почти намертво въевшаяся в раскрасневшееся от переживаний лицо, темнее. Я махнула на него рукой. – Ты в порядке?  – Нормально.  – Что с раной? – Немного не рассчитала, - признаваться, конечно же, не хотелось: второпях я полоснула себя чуточку глубже, чем планировала. Гето в ужасе бросился на колени. – Как так можно было, а?! Показывай! Я отняла ладонь. Гето, едва разглядев рану, совсем уж отчаянно взвыл: – Ты бы ещё себе голову отрезала для пущей правдоподобности! Сона!  – Прекращай орать и дай мне бинт, - мгновенно вскипела я. – И переодевайся: чем дольше стоим, тем хуже. Гето, дрожа то ли злости, то ли от страха, что я все-таки пострадала, причем снова от собственных рук, принялся ожесточенно потрошить аптечку: – Командует она тут… Вжилась в роль… Милостивый Будда, будь мне свидетелем: когда-нибудь эта женщина сведет нас всех в могилу! Своими выходками! – Будда от тебя отвернулся, - поддела я. – Не слышит вообще. – Я повторю. – Курица-наседка.  – Помолчи! Болтает сидит. С распоротой шеей!  – Наседка, - повторила я. Гето только скривился.  – Сама будешь объяснять, как так вышло, ясно тебе? Я ни слова не скажу. Вот ни слова. – Подумаешь, царапина… – Сона! Мать твою! - он стал повязывать бинт; в какой-то момент мне даже показалось, что Гето затянет его так сильно, что перекроет мне кислород, и я задохнусь прямо здесь, в автозаке, среди трех бездыханных тел. – Все. Сильно больно?  Я аккуратно пощупала шею.  – Да нет. Жжется немного. Спасибо, что помог, но ты так бинтуешь, как будто собираешься удавить. – А я собираюсь, - забубнил Гето. И в нахмуренности его лица я вдруг узнала Хисоку.  А он бы мне точно за подобные вещи голову оторвал. – Прости, - я снова почувствовала укол совести. – Просто все так закрутилось, я боялась, что не успею, и не рассчитала… силу. Но я правда в порядке! Бывало хуже. Честно. – Хотел тебя простить, но вторая часть твоей речи меня опять взбесила, - устало вздохнул он. – Бывало хуже. Уж конечно. – Не надо так переживать.  – Это я решу, надо или нет, Сона. Вот этим ты и пугаешь — так, возвращаясь к нашему диалогу. Травма на травме, сколько я тебя знаю, всегда одно и то же! Под палки Учителя — вообще за милую душу… Я оглядела свои ладони: – Был бы он сейчас жив, подставилась бы и под тридцать, не думая.  Гето тут же поджал губы: – Прости.  – Брось, Сугуру. Поехали уже отсюда. Переодеваться-то будешь? Или так понравилась форма?  – Ублюдки порвали мою любимую кэсу! - снова вспыхнул он. – Она дороже всего их дерьмового государства вместе взятого стоит!  – А говоришь, живешь только на пожертвования… – Так Мастеру Гето неплохо жертвуют.  – Ну-ну. – Очень неплохо, - подмигнул он. Наскоро переодевшись, мы бросили машину у ближайшего поселка — крошечной деревеньки на окраине старого и могучего, лиственного леса. В отличие от каменного Джаго, окрестности городка Ашарут утопали в свежей и сочной зелени: вдаль до самого горизонта простирались необъятные, поросшие многовековыми деревьями склоны и холмы; ярко-синими петлями змеились реки и сверкали под солнцем мелкие водоемы, природные озера и пруды. Чем ближе мы подходили к Ашаруту, тем явственнее чувствовалось неучастие человека в жизни природы, его непричастность ко всему: несмотря на статус пограничного торгового города, большую часть земель Ашарута покрывали парки и сады, крупные, скорее напоминающие заповедники, и мелкие, почти что скверы, но в равной степени необлагороженные людьми. Зеленый город: дома в нем были чуть ниже деревьев — игольчатых лиственниц, резных кленов, изумрудных дубов — все такие же глинобитные, выкрашенные слепяще-белой известкой, одинаково ухоженные и даже несколько безликие. На узких улочках, вымощенных небольшой цветастой плиткой, было на удивление пусто: день клонился к вечеру, отступала полуденная жара, но жителей Ашарута было по-прежнему не видно. За все время пути нам встретилась лишь горбатая старуха в линялом хлопковом платье и стайка малолетних подростков, очевидно, только-только закончивших свои занятия в школе.  – Почему так? - я кивнула на очередную табличку «Закрыто»: вот уже с час мы не могли найти ни одного работающего магазина, ни одной захудалой лавчонки, чтобы купить питьевой воды. – Куда все делись?  Гето с отвращением поморщился: – В соседнем городе плановая демонстрация на три дня; в поддержку правительства. Которое уже сто лет как делает вид, что избирается народным голосованием. Тоталитаризм во всей своей красе, как тебе такое?  – Никак, - пожала плечами я. – Их право так жить. – А может, народ так жить не хочет?  – Тогда революция в помощь.  – Революция… - Гето в задумчивости пожевал губу. – Сказать проще, чем сделать. Тут живут в атмосфере всеобщей подозрительности, доносы цветут пышным цветом: затеваешь переворот, затеваешь, а тебе твой «лучший друг» нож в спину втыкает при первом же удобном случае выделиться на фоне остальных. Урвать поощрение от государства.  – Мерзость. – Человеческая природа. – Не все такие. – Все, Сона. Просто у кого-то условия жизни чуточку лучше, и всякая душевная дрянь сидит внутри, не вылезая. А помести человека в такую среду — сразу же все дерьмо окажется на поверхности. Ты с этим ничего не поделаешь. – Ты прекрасно понимаешь, что есть исключения, - возразила я. – Согласна, что в нас много порока, да, мы грешны, но кто-то ведь в состоянии унять чрезмерность в сердце даже в «такой среде». Не надо под одну гребенку… – Пользователи джуджутсу в состоянии, - перебил Гето. – А люди, эти безмозглые жалкие мартышки, — нет. Мы стоим на вершине пищевой цепи, мы способны, как ты говоришь, унять чрезмерность. Потому что хараэ — это духовная практика, кто бы что ни утверждал. Мы культивируем в себе способности, мы видим намного больше, и чувствуем тоже. В идеальном мире будут жить только шаманы — настоящий венец эволюции.  Я остановилась. Гето, пройдя ещё несколько шагов вперед, обернулся, вопросительно изогнув бровь: – Что?  – Ты дурак, Гето, - коротко ответила я. – И к тому же глубоко несчастный.  – Осторожнее, - бросил он. – Я ведь могу и обидеться. – Обижайся. Но я все буду равно права.  – Не будешь.  – Ты знаешь, что буду.  Он дернул рукой, будто отмахиваясь от чего-то: – Я бы тебя убил за такие слова, но ты мой друг, и я тебя люблю и уважаю, и ещё не хочу иметь дело с твоим Кролло. Поэтому сейчас я просто очень сильно на тебя обижусь.  Твой Кролло Может, теперь и вправду мой? Мы покинули Ашарут в восемь часов вечера, пройдя весь город насквозь: от границы с Джаго, где мы оставили тела, до самого последнего двухэтажного домика у кромки непролазного леса — Ашарут был маленьким и пустынным, и воду нам удалось купить лишь у престарелого и оттого не поехавшего на многолюдную демонстрацию торговца все тем же хлопком. Ашарут остался позади, и Гето, небрежно махнув рукой, призвал молчаливую белоснежную птицу, своим удлиненным клювом и перепончатыми ярко-оранжевыми лапами похожую на громадного пеликана. Мы сели ей на спину, и птица, пару раз глухо хлопнув крыльями, оторвалась от земли. Гето повернул ко мне голову: – Держись крепче.  – Откуда такое проклятие? - я погладила пальцами ее жестковатые перья. – Не помню, чтобы для передвижения у тебя был кто-то еще. Кроме Радужного Дракона. – …Терроризировало одну мелкую рыбацкую деревню на Западных островах. Мне заплатили, чтобы я изгнал эту прелесть. – Очень удобное, - похвалила я; Гето только презрительно фыркнул. – Теперь подлизываешься?  – Это было искренне. Он повел плечами.  А под нами все так же тянулись леса и горы, холмы, и закатное солнце — огромный пылающий шар — оглаживало последними теплыми лучами дрожащую листву, поросшие мхом и низкорослым кустарником вершины, и свежий ветер вздыхал с горизонта уже ночной и такой долгожданной прохладой. На стремительно темнеющем небе зажигались еще блеклые звезды, рисовались созвездия, и из-за полупрозрачных клочьев облаков стыдливо выглядывал бледный серп месяца. Птица-норои парила над Восточным Горуто, унося нас все дальше от границы, вглубь страны, где на скоплении островов в бурлящем пеной океане стоял величественный буддийский монастырь.  «Сила удара должна исходить от всего тела» — наставление перед тренировкой Туй-шань-чжаи монахов Восточного Горуто — когда-то мой ответ на вопрос Учителя.  Как много времени прошло. Учитель, что бы ты сказал теперь?  А восточный ветер все продолжает дуть… Мы опустились на берегу океана, скалистом и неласковом, выдающимся остроконечным утесом вперед; с трех сторон его облизывали клокочущие холодом волны. Месяц был тонок, и его ледяного света хватало лишь на узкую лунную дорожку, то и дело разбиваемую тревожащимися ночными водами. Часы показывали одиннадцать. Гето рассеял в воздухе птицу и, устало опираясь о камни, присел на землю, очевидно, больше не заботясь о чистоте и опрятности своей кэсы. Я села рядом. Разбирать сумки и доставать спальные мешки и сменную одежду совсем не хотелось: после всего произошедшего за сегодняшний безумно долгий день тело будто бы налилось свинцом, и пошевелиться мы оба были совершенно не в силах. Гето устало раскурил трубку. Ветер трепал его волосы, уносил неровные сизые кольца дыма прочь. Я молча разглядывала небо. Среди мерцающих созвездий виднелся неизменный Ковш. – Придется вставать в два часа ночи, - неожиданно проговорил Гето. – У монахов в половину четвёртого подъем: хорошо бы застать их ещё спящими.  – Значит, всего три часа на отдых. Не много… – Скоро все закончится, - он вдруг сдавленно раскашлялся, кажется, подавившись горечью кисэру. Я хлопнула его по спине. – Надеюсь.  – У меня хорошее предчувствие. Маска обязана быть в монастыре.  – Надеюсь, - только и повторила я.  Мы все же разложили спальные мешки и, наспех сменив пропахшие пылью и жарой вещи, уселись возле скудного костра: ветер все никак не давал разгореться сучьям; Гето извел все спички. Было темно и сыро. Я начинала замерзать; то ли от усталости, то ли от внезапно накатившего голода: на ужин мы съели все те же невкусные витаминные батончики Годжо с местной Синсадзимской заправки и запили их купленной в Джаго водой. Гето снова закурил. Я отошла подальше от обрыва в лес: за свистящим ветром я пропустила сообщение от Кролло: «Позвоню?». Двадцать минут назад… Я набрала ему первой.  – Сона, - без приветствий заговорил он; помехи на том конце съедали его непривычно усталый голос. – Вы на месте? – Да, только недавно прилетели. На птице. На проклятии Гето… - я сжала переносицу: слова царапали горло, мне до фиолетовых пятен перед глазами хотелось спать. – А вы?.. – Тоже. На Мансе плохо ловит; ты меня слышишь?  – Да. – Хорошо, - шумно выдохнул он. – Были проблемы на границе?  Я обернулась к Гето: он сидел, поджав колени к груди, безучастный, отсутствующий, словно такая же каменная глыба, и слабые отсветы языков пламени ласкали его глубоко осунувшееся лицо. – Не было, - запоздало ответила я. –  Все прошло гладко. Спасибо за идею… – Я рад. – Расскажи про себя. Как вы, что вы, где вы. За весь день не нашла времени тебе написать. Прости. – Брось, - мягко усмехнулся Кролло. – Мы тоже весь день в пути. Оказалось, до архипелага не так уж и просто добраться: сначала до Мимбо одним самолетом, из Мимбо до Азии другим; из Хабрина одним паромом до островов Санкты, от островов Санкты до самого Манса другим. Затем взяли машину до исследовательской базы. Прибыли в пять вечера. У нас разница в шесть часов. Ты ещё не ложишься?  – Годжо же не умеет… Тебе, значит, и машину вести пришлось, да? Кошмар… – Терпимо, однако не буду спорить, что я все-таки очень хочу спать. – Прости, что… – Сона, хватит, - оборвал он. – Ты ещё не ложишься? У вас уже двенадцатый час.  – Мы только поужинали. Гето вон, сидит в прострации. Проклятия для передвижения отнимают ужасно много сил, а я и помочь ничем не могу: ни аурой поделиться, ни… А. Думаю, он бы все равно ее не принял. – Почему? – Характер. «Я все сам, я все сам». Теперь цветом лица серее булыжника. Что делать?..  – Не переживать слишком сильно за других, - ласково посоветовал Кролло. – Переживай за себя: ты сама сейчас какого цвета?  Его слова все же заставили меня улыбнуться. Я плюхнулась на землю; редкая колючая травка смешно щекотала кожу. Шумел океан. Я выдернула стебелек полевицы. – У нас в детстве была игра «Петух или Курица?» — рвешь траву с такой… метелочкой, и вытягиваешь ее пальцами, и загадываешь: если метелочка будет с хохолком — говоришь, Петух; если без — Курица, - зачем-то сказала я. – Побеждает тот, кто угадал.  – Ты угадывала?  – Никогда. Кролло вдруг тихо рассмеялся: – А мы искали шарики для транспортировки крупногабаритного стекла; по всему Старому Метеору. Стеклянные шарики. Я всегда побеждал. Однажды за день смог насобирать сорок семь штук — рекорд среди нашей десятилетней когорты.  – И что тебе за это было? – Лидерство в Геней Рёдане. Я прыснула: – Чего врешь!  – Это правда. – Ну конечно! За сорок семь стеклянных шариков!  – Мне нравилось находить кассеты для магнитофонов, - поделился Кролло. – Чаще, но не всегда, на них можно было обнаружить записанные оперы, спектакли, симфонические концерты. Старейшина разрешал мне их проигрывать днем. Сам он по вечерам слушал проповеди. Однажды я нашел кассету с каким-то камерным мюзиклом на стандартном языке: по сюжету, земную девушку Рамсан похитили божества с великой горы Шахмет на Востоке для того, чтобы сосватать своему главному богу — Аббасу. Возлюбленный Рамсан — прославленный и храбрый воин Гали — отправился на ее поиски в царство богов, чтобы вернуть свою любимую на Землю и самому жениться на ней. Красивый был мюзикл. Я хорошо его помню. – Чем все закончилось?  – Чем обычно кончаются подобные клишированные произведения? Счастливый конец.  – Хоть где-то. Мы помолчали. Треск помех заглушал налетавший с океана ветер. Я вдруг заметила, что Гето потушил костер. В соленом воздухе запахло гарью. – Годжо тебя не доставал? - наконец спросила я. Кролло протяжно выдохнул. – Удивительно, но нет. Был весьма молчалив и спокоен. Спал в машине.  – Что это с ним? Я боялась, что будет трепать тебе нервы… Во сколько вы завтра?.. – Я посчитал, что ночью будет оптимальнее всего: проще снять сигнализацию, проще отключить камеры; в здании будет меньше людей. И меньше жертв. Соответсвенно. – Хороший план; мы тоже хотим уйти ночью. Только вам с Годжо нужно отдохнуть. Ложитесь пораньше? Вы в безопасном месте? – Я стараюсь для тебя, - проигнорировал мои вопросы Кролло. – Чем меньше трупов, тем больше ты будешь мной довольна. Верно? Я вздрогнула; холодок по коже — не ветер, не долетавшие до леса брызги волн. Кролло терпеливо ждал.  – Кролло, я… в любом случае всегда буду тобой довольна, - осторожно начала я. – Но то, что ты стараешься для меня, зная, как я… хотела бы избежать… крови, я очень ценю. Спасибо. – Полностью избежать? - уточнил он. – Поступай, как привык, чтобы ничего не угрожало твоей безопасности, ладно? Я очень тебя прошу. – Понял, - слишком уж послушно ответил Кролло. – Избежать крови. Я сделаю. Мне страшно захотелось приложиться головой о камни. – Радзар, - неожиданно позвал он. Я почти выронила мобильный из рук. – Радзар. – Что? – Захотелось сказать твое имя.  Где-то в глубине деревьев надрывно закричала птица. Я посмотрела на тускло горящий экранчик — садилась зарядка; часы показывали пятнадцать минут первого. Скоро вставать…  – Береги себя, пожалуйста, - попросила я. – И напиши завтра, может, созвонимся еще. Я… соскучилась. Хотя виделись только вот утром, и… – Я тоже, - резко перебил он. – Не могу перестать думать о тебе. И о нашем разговоре в палатке. Это мешает.  – Ну уж извини! Я тут не виновата. – Виновата.  – Это ещё в чем? – Я люблю тебя, - будто скороговоркой произнёс он. – Спокойной ночи, Сона. И вдруг повесил трубку.  В животе словно что-то перевернулось. Ещё с пару минут я смотрела на потухший телефон, а затем, отряхнув шорты, вернулась обратно к костру. Гето тихо спал, укрывшись с головой одеялом.  Спокойной ночи, Кролло. Хороших снов.