Акай

В ту ночь сон был коротким и тревожным: еще с полчаса я никак не могла уснуть. В голове гудели обрывки слов, мыслей, фраз; звуки автоматной очереди, визг колес; кто-то по-прежнему звал меня Лурой; глухие взмахи крыльев — проклятие Гето — белая птица, молчаливая, как изваяние, громадная, как глыба льда. Голос Кролло, мягкий говор, мое имя — «Радзар». Радзар, Радзар. Я ворочалась, и вместе со мной ворочались в сознании его последние слова: «Я люблю тебя». Я люблю тебя. Мне отчего-то нестерпимо сильно хотелось кричать.  То, чего мы с Хисокой — с маленьким и вдруг повзрослевшим Хино — были лишены в детстве: «Я люблю тебя». И «Я тебя люблю» — но вместо этого неизменное «Вы знаете, что мы с мамой вас любим» и «Вы знаете, что мы с папой любим вас». Тётя Мотт — наша старая гувернантка — слов любви не говорила совсем. В чем разница между двумя признаниями? Родители не были холодными: нас не воспитывала нарциссическая мать, нас не отчитывал деспотичный отец. «Вы знаете, что мы вас любим». «Вы знаете, что мы вами гордимся».  Молодец, Хино. Умница, Радзар.  Какой чертовски неудобный футон. Какие чертовски надоедливые мысли.  В чем разница между двумя признаниями?  Знать, что тебя любят, и слышать «я тебя люблю».  «Ты и так прекрасно знаешь, что мы тебя любим, зачем повторять?». «Я скажу, что люблю тебя, потому что мне хочется. Потому что ты знаешь, но я все равно повторю».  Может быть, Кролло стал именно тем, чего мне так отчаянно не хватало в детстве. Как много его в моей жизни.  Я ничего не хочу менять.  Гето разбудил меня ровно в два часа, почти что бесцеремонно стянув одеяло; бледный, он беспрестанно зевал, даже не пытаясь прикрыть рот ладонью; собранные в когда-то тугой пучок волосы растрепались, теперь спадая иссиня-чёрным шелковым водопадом с плеч: Гето так и не потрудился расчесаться.  Мы переоделись, сложили спальные мешки, сложили одежду и умывальные принадлежности; выпили по пачке апельсинового сока. Покурили над обрывом — я бросила окурок в белесые пенные волны. Было по-прежнему промозгло и холодно. С океана дул ветер. Хотелось спать. В жалкой попытке взбодриться, я до красноты растирала уши. Гето хлопал себя по щекам. – По мне как будто катком проехались, - пожаловался он. – Раскатали, раздавили, а не соскребли. Отвратительно. Я только кивнула.  Той ночью мы ощущали мир одинаково.  «Как будто катком проехались».  Я прополоскала рот. Горечь на языке — в животе скручивалась непонятная, неясная тревога.  Я очень сильно хотела списать ее на недосып.  Гето снова призвал вчерашнюю птицу; и ровно как вчера, мы забрались ей на спину, и я, обняв Гето обеими руками, плотно-плотно закрыла глаза. Птица захлопала крыльями, протяжно засвистел ветер, запутался в волосах. Мы взмыли в небо. Гето ласково обхватил мои пальцы, будто пытаясь согреть, но его собственные ладони были леденее самого холодного льда. Я вдруг вспомнила наши долгие разговоры у горного озера в монастыре.  Молельня на берегу — теперь лишь щепки.  – Ты на меня злишься? - спросила я. Гето, будто сразу же поняв вопрос, несколько дёргано пожал плечами. – Нет.  – Тогда ты разочарован. – Может, совсем немного. Но я тебя понимаю. И его, к сожалению, тоже. – К сожалению… – Я просто надеюсь, что тебе стало легче. Во всех смыслах, не только после того, что вы натворили в монастыре, - он чуть повысил голос, пытаясь перекричать грохот ветра. – В разрушении тоже можно найти покой.  – Это был камень с души, - призналась я. – Ощущение, как будто я много лет подряд несла на себе какую-то тяжесть, а потом у меня ее вдруг отняли.  – Хорошо, что так.  – Но ты все равно разочарован. – По большей части в нас с Сатору. Что мы не смогли тебя найти, и что, даже когда нашли, сразу же втянули в это дерьмо, и ещё что не сумели помочь тебе с «ношей». – Вы помогли изгнать Акуму. Без вас я бы не… – Все началось с Кролло, - оборвал Гето. – Восемь лет назад это все равно был Кролло.  Я открыла глаза.  – Ты о «предсказаниях» Аюны?  – Да. – Это были обычные бредни. – Она болела, - охотно согласился Гето. – Но в чем она была права, так это в том, что ты будешь счастлива не с ней. И ни с кем из нас. Она твое ожидание чувствовала кожей. Представляешь, как это сводило с ума?  – Если знала, что это будет не она, тогда могла бы уж и не лезть! - тут же разозлилась я. – Эти ее стишочки, постоянные вздохи «ты ещё здесь, а я уже там», ревность, ревность, ревность к каждому столбу! Разве так можно? Представляешь, как это сводило с ума? – Ты сама дала ей надежду. – Я знаю, что виновата. Но в то, что она каким-то чудесным образом видела Кролло ещё восемь лет назад, я верить отказываюсь. Это бред.  – Владеешь нэном и джуджутсу, а в предсказания, значит, не веришь, - усмехнулся он. – Аюна не тебе одной эти «стишочки» рассказывала. Из того, что я помню, сейчас все совпадает. Не могу только понять, откуда у нее были эти знания…  – Связь с настоятелем?  – Вряд ли он предложил ей эту работенку сразу после поступления. Не влюбись Аюна так отчаянно, может, Идзэнэдзи-сама выбрал бы себе другую жертву. Кто знает?  Гето привычно переплел наши пальцы: – Я тоже не могу понять, зачем Аюна себя так изводила, если знала все наперед. Я помню, как она пришла ко мне в зал — весной второго года, я тогда отрабатывал за перепалку с Сатору в Сёкудзи — пришла и сказала: «Ничего святого в кресте нет». Я тогда удивился, не понял: какой крест? почему в нем ничего святого? Спросил у Аюны: о чем ты? А она мне отвечает: Сона. Сона, говорит, перевернутому распятию молится. Я чуть палочки не выронил: она же приняла буддизм? Аюна: я не про религию, ты, говорит, знаешь прекрасно, про что я. И расплакалась. И вот спустя столько лет я только понял, что это был за крест и перевернутое распятие. Как тебе такое? Она знала наперед.  – Мне это не нравится. – А мне, думаешь, нравилось? Сатору тогда тоже досталось: она ходила за ним и говорила, что сердце ты отдала раньше, чем руку. Сердце, говорит, отдала неосознанно, потому что так было всегда, во всех семи тысячах мирах, а руку — нарочно, но намного позже. Аюна… Сатору от нее никак отмахнуться не мог. Это было ужасно. Он тоже страдал.  – Не поняла про руку, - удивилась я. – Если крест и распятие ещё ладно, но все равно притянуто за уши, давай честно, то с рукой что? Какую я руку отдала?  – Я сначала подумал, когда Сатору рассказал, что «руку и сердце» — в смысле согласиться выйти замуж. Свадьба. Но потом Сатору сказал, «пять врат на каждый вздох — и каждый вздох за другого», и тогда я решил, что Аюна говорит про цигун.  Меня словно ледяной водой окатили. – Цигун?.. – Ну «пять врат» — две ладони, две стопы и макушка — упражнение для… – …«Открытой ладони», - в ужасе продолжила я; мне вдруг показалось, ещё секунда, и я не удержусь, упаду вниз — нет, я уже будто бы падала. – Почему она говорила про «Открытую ладонь»?!  – Я откуда знаю? - смутился Гето. – Но тут интересно другое: это ведь был второй год обучения, а Учитель передал тебе технику на четвертом. Может, она и болела, но как ты объяснишь такое предсказание? «Ладонь» должна была перейти к Сатору. Про тебя, по-моему, и речи не шло.  Он — где солнце заходит, ты — где солнце встаёт; он уходит с восходом, идёт на восток; ты — где солнце заходит, он — где солнце встаёт; исход ваших жизней не будет жесток: умрешь за него, а он — за тебя, и мир вновь родится, по вам не скорбя.  У меня почти остановилось сердце.  – Что с тобой? - в беспокойстве обернулся Гето: я слишком сильно сжала его кисть. – Сона?  Умрешь за него — Метеор.  Пусть это и было самоубийством, но я никогда не хотела, чтобы Кролло пострадал.  Спектакль для Рёдана — Левиал — и Кролло в нем — первая скрипка.  А он — за тебя… Нет.  Нет Нет Нет Нет Нет Нет Нет Нет Нет Нет Нет Нет – Сона?  – Радзар. Нет. – Эй? - позвал Гето. – Прием! Чего раскисла?  – Слишком много информации для моего не выспавшегося мозга, - решила соврать я. – Ты первая начала, вот я и рассказал. Как думаешь… – Нет, - резко перебила я. – Давай не будем. Что бы ты там не хотел спросить — давай не будем. Не сейчас. Пожалуйста. Гето удивленно кашлянул: – Ладно… В любом случае, скоро снижаемся. Готовься.  Я вытащила из кармана мобильник и спешно, почти не глядя в экран, напечатала Кролло: «Ты предсказывал свое будущее? С той способностью» Секунды ожидания тянулись, как часы. Гето снова повел рукой, и птица, пару раз хлопнув крыльями, стала медленно опускаться к земле.  «Да» — просто ответил Кролло. Я до хруста панели сдавила телефон. «Там было что-то про твою поездку в Джаппонию?»  «Нет. Предсказания писались на месяц, не дальше. Что такое?»  Черт. Черт Черт Черт «Ничего» «?» «Правда ничего, я просто спросила. Извини» Птица приземлилась на такой же пустынной и голой скале. Вдалеке, у самой кромки горизонта, уже занимался едва заметный рассвет. Подождав ещё с пару секунд, я убрала телефон обратно: больше Кролло ничего не писал. – Монастырь прямо за тем мысом, - прошептал Гето; его слова проглатывал свистящий со всех сторон ветер. – Нужно будет подойти поближе. Но ты не лезь. – Куда я полезу без джуджутсу… – Я оставлю тебе птичку — последи за ней пока. Без хотя бы капельки проклятой энергии рядом она зачахнет. А нам надо ещё на чем-нибудь улететь. Я оглянулась на «птичку»: немигающим взглядом норои смотрело в пустоту чуть светлеющего небо. Мне вдруг сделалось не по себе.  – Ты будешь осторожен? - я тронула Гето за плечо. – Все-таки ты один, а монахов… – Качество против количества, Сона, - кривовато улыбнулся он. – Я справлюсь.  – Пожалуйста, без травм. – Мне травмироваться нельзя, а тебе, значит, можно? Хитрая какая. – Сугуру. – Зря переживаешь. И маску заберу, и без единой царапинки вернусь, вот увидишь. Как ты говоришь? Бывало хуже. Он отряхнул кэсу: – Жди меня прямо здесь, прямо на проклятии. Убивать шаманов в мои планы не входит — ты знаешь, я по другой части специалист — поэтому уверен, что те, кого я не вырублю, обязательно за мной погоняться. Мне нужно, чтобы ты была наготове. Поняла?  – Может, нам поближе?.. – Незачем.  Я крепко сжала его ладонь: – Хорошо. Будь осторожен.  – Как мне не хватало твоей заботы все эти годы, - пропел Гето. – Сатору бы мне уже сказал «Вали».  Мы распрощались: Гето, спрятав ладони в рукавах своей кэсы точно на манер бродячих монахов, легким и быстрым шагом направился к монастырю; я же вскарабкалась обратно на спину птицы. Проклятие осталось стоять каменным изваянием, бездыханным и безразличным.  Я снова подумала о Кролло.  Может, мне стоило поговорить обо всем с Хисокой. Спросить совет, хотя единственным советом от него было бы простое: «беги». Бежать, бежать. Если вспомнить, я бежала всю свою жизнь, и марафон этот никак не кончался. «Беги» было разным: в детстве я бежала по пляжу — крупный и темный песок, увязаешь по щиколотку, болят икры; в шестнадцать я бежала из Вергероса; в семнадцать начала бежать от чужих чувств. От ответсвенности. В двадцать я бежала от монахов Китаямы и снова бежала от себя; и в двадцать четыре продолжала бег. Я никогда себе не нравилась, но от тени не избавиться: я бегу, и за мной по земле темнеющем силуэтом след. Это я. Это всегда была я. Тени исчезают в полдень; мой полдень — Кролло. Побег в Метеор, бег на длинную дистанцию в Джаппонию. Порой мне казалось, что у меня непременно, совсем скоро откажут ноги: физические нагрузки тянулись за мной с шести.  В шесть я встретила Хисоку.  И стартовал многолетний забег.  Гето сказал, что все началось с Кролло, но на деле отправной точкой стал веснушчатый мальчишка из цирка, приехавшего в Итрорию на трехдневные гастроли.  Хино.  Бегство от собственного имени — тоже вид спорта. И я в нем — несравненный чемпион.  Может, мой «полдень» повесит медаль мне шею — обязательно золотую — и скажет, что я все-таки выиграла забег.  Что больше бежать не надо.  И я выдохну. И наконец отдохну.  Я вспомнила своих родителей. Им стоило позвонить: последние месяцы мы общались без видеосвязи — Хисока сказал, что от моего вида маму обязательно хватит удар.  – Надо ее как-нибудь подготовить, - разводил руками он. – Постепенно. Расскажи ей, что увлеклась татуировками. – Не проще ли сказать, что это от джуджутсу? - сопротивлялась я.  – Хочешь, чтобы она до конца жизни нас с тобой попрекала? А меня с удвоенной силой! Нет уж, говори, что ты теперь любишь татуировки. Готовь ее. Про татуировки я так и не сказала и камеру, вопреки просьбам мамы и отца, не включила. Хисока смотрел исподлобья. Мне ужасно хотелось рыдать.  Какое уродство. На тени тоже печати, печати. Печати. От них не убежишь.  – Хотел быть крутым? – Конечно. – Ну, у тебя получилось. Только вот теперь в онсэн не пустят. У джаппонцев на это стигма… – Я не расстроюсь. – А я вот — да. – Так нравятся горячие источники? – Так не нравятся эти печати на себе.  – Я их люблю. – Какой-то один несчастный день, а я уже так скучаю, - я пригладила выбившееся из белоснежного крыла перо; птица мелко дрогнула под моим прикосновением, будто от щекотки. – Надеюсь, это взаимно. Не хочу выглядеть настолько жалкой. Хотя он сказал, что тоже скучает… Что ты знаешь о скуке, птица? Но птица ожидаемо не ответила. Когда посветлело небо, прорезался сквозь сумрак утра первый, ещё совсем робкий, бледно-желтый солнечный луч, из леса, обнимавшего мыс с трех сторон, стрелой вылетел змей, ударяя шипастым хвостом о землю и высекая мириады ярко-малиновых и красных искр. Верхом на змее, зацепившись одной рукой за его длинные и изогнутые рога, стоял Гето, в другой руке держа небольшой сверток — приглядевшись, я в ужасе заметила на измятой ткани кровь. За Гето, срубая деревья на своем пути и истошно и даже несколько визгливо крича, неслись монахи в чёрных кэса; бритоголовые и загорелые, они, вопреки моим ожиданиям, проклятия не использовали: в Гето летели и не долетали будто бы первобытные, заостренные копья и палки. Кто-то в особой ярости метал ножи. На ближайшем повороте Гето махнул рукой, и я тотчас же хлопнула птицу по крыльям; норои, словно очнувшись ото сна, неожиданно издало оглашающий, совсем не птичий вопль и кинулось Гето навстречу. Застигнутые врасплох этим душераздирающим криком монахи замешкались; Гето, развеяв по воздуху змея, быстро запрыгнул на спину птице и, кажется, до синяков вцепившись мне в плечи, заорал: – Давай! И проклятие, шумно захлопав крыльями, устремилось ввысь, против свистящего ветра, к разбавленному ещё не палящим солнцем горизонту. Гето тяжело дышал. Дождавшись, пока скалы не скроются в бескрайней синеве океана, я наконец развернулась к нему лицом: – Это ты ранен?! Гето, жадно хватая ртом воздух, помотал головой. – Не ты? Гето! – Не… Не я. Ах… - он победоносно потряс передо мной свертком. – Ради этого дерьма… я так пробежался… И даже никого не убил!.. – Там что… маска? – Ага. Ты не представляешь, сколько я пробежал, Сона, просто не представляешь! Я думал, уже все, выплюну легкие! Надо прекращать курить… Багровое пятно высыхало на ткани; мешковина проглатывала чью-то кровь. Я сделала шаг назад. Гето, заметив мое движение, поспешно убрал сверток за спину: – Чувствуешь что-нибудь? – Нет, я… Не хочу приближаться. Пока что. На всякий случай. Извини. – Правильно, - он пару раз вытер рукавом лоб. – Что-то я забылся. Но я так рад! Ты видишь: моя интуиция никогда не подводит! Я сказал, что мы достанем маску, и мы ее достали! – Ты достал, - улыбнулась я. – Я здесь просто посидела, и все. – Если бы не твоя проклятая энергия, с птичкой можно было бы попрощаться. На чем бы тогда улетели? – А змей? – Змей на то и змей, что только ползает. Не хватало ещё на нем вниз с обрыва. – Если он так быстро ползает, не понимаю, зачем ты бежал. Использовал бы сразу… Гето, против своих же слов о вреде курения, со смехом достал из-за пазухи кисэру: – Я тебе расскажу. Видела монахов? Какие-то ведь отсталые, да? Мы же с тобой самый худший сценарий представляли: проклятия особого уровня, расширение территории, завеса. А тут копья и палки, ну? – Выглядело, конечно, странно, - согласилась я; Гето с удовольствием чиркнул спичкой. – Я о чем. Отсталость отсталостью, а рядом с монастырем у них ловец проклятий стоял. Самый натуральный. Как моя Спираль. – Откуда?.. – Не понимаю. Причем такой же однобокий, как и завеса на Китаяме: я про то, что шамана в одиночку он бы не засек, а вот если бы шаман передвигался на проклятии — пожалуйста. Мне это не понравилось, во-первых, потому что пришлось своим ходом через лес и речку, а во-вторых, потому что это очень подозрительно. – Какой в ловце смысл, если он не остановит вора?.. – Да к черту даже его, - отплюнулся Гето. – Ещё меньше мне понравилось то, что у маски не было никакой защиты. То есть совсем. Она просто висела в храме на площади, на самом видном месте у алтаря. Как тебе такое? У нас она была, по крайней мере, не на всеобщем обозрении. А тут — берите, смотрите. – И никого на страже?.. – Я тебе говорю: она даже никакой веревочкой не была огорожена, никаким жалким амулетом не защищена. Вот с чего так? Гето, совершенно не церемонясь, плюхнулся птице на спину. Я осторожно опустилась следом. Ветер бросал дым от кисэру прямо мне в лицо. Слезились глаза. – Я бы очень хотела верить, что это все из-за их «отсталости», - ответила я. – Но что-то мне подсказывает, что… – Ловушка? - с нетерпением перебил Гето. – Нет. Скорее… Мне кажется, Идзэнэдзи-сама приложил руку. Не может быть все так просто. – Какой толк «прикладывать руку», если то, что мы собираемся сделать с масками, ему самому в итоге и навредит? – Я не знаю, я просто предположила. – Предчувствие? – Может. – Нехорошо, нехорошо, - цокнул языком Гето. – После всего произошедшего не удивлюсь, если ты окажешься права. – Надеюсь, не окажусь. – У нас с Мансом шесть часов разницы? Нужно позвонить Годжо. Если и у них все так просто, то плохи дела. Я только кивнула. Гето засыпал новую порцию табака в трубку: – Выбираться отсюда будет проще — хоть это радует. Пролетим над границей, не оглядываясь. Засекут так засекут, теперь уже все равно. Главное, что до монастыря хвоста не было. – Ты устанешь, - мне снова сделалось неловко. – Можем остановиться где-нибудь, ты поспишь, я восстановлюсь, чтобы снова использовать джуджутсу и помочь… – Не надо, - отрезал он. – Это не безопасно. Раз. Два — мы с Сатору все затеяли, мы и будем все разгребать. Не хватало ещё в этой мерзкой стране отдыхать. Спорить было бесполезно: Гето уперся так, что никакие мои увещевания, и просьбы, и даже угрозы — «я пожалуюсь Годжо!» и «хочешь, я тебя ударю вот прямо сейчас?!» — на него совершенно не действовали. Гето лежал на спине, закинув ногу на ногу, смотрел на расцветающее утренним солнцем небо и беспечно курил. Ветер трепал его темные волосы, игрался с пояском кэсы. Гето по-прежнему выглядел уставшим и осунувшимися; с залегшими под глазами тенями и синевой, он казался на несколько лет старше; морщинки вокруг сомкнутых губ. Но золотой рассвет ласково оглаживал его профиль, плескался на дне зрачков, переливался в радужках, и оттого весь облик Гето становился чуть теплее; сглаживались углы и уходила резкость. Я вытащила из кармана телефон и навела на Гето камеру. В косых лучах, расслабленный и спокойный, он смотрелся особенно красиво, будто утомившийся величественный лев, прилегший отдохнуть в низкорослой траве саванны. Я щелкнула по экрану. И, не дожидаясь, когда на Мансе наступит утро, отправила Годжо фотографию: «Маска у нас» До границы мы летели почти четыре часа; в семь пересекли Ашарут; в девять снова оказались в пыльном и многолюдном Джаго. В десять тридцать, дожидаясь посадки на рейс до Токё, зашли в кафе у соседнего гейта и заказали два сэндвича с яйцом, тарелку местных солений и большую бутылку ледяной черничной водки. И две рюмки. – Что-то мне это напоминает, - весело хмыкнул Гето. Я опрокинула в себя стопку: быстрее, чтобы уснуть, быстрее, чтобы не отвечать на вопросы. – Но теперь все хорошо, а? Сэндвич был с жёсткой корочкой. Гето принялся безжалостно потрошить хлеб. – Ты знаешь, что я думаю? - немного пьяно спросил он. – Нет, не знаешь. – Перестань крошки разбрасывать. – Думаю, что нам надо сойтись с Сатору. Я посмотрела на него сквозь пальцы. Пот неприятно катился по вискам, волосы липли к шее. Было жарко: в аэропорту отчего-то не работал кондиционер. – А Сатору что по этому поводу думает? – Понятия не имею! - засмеялся Гето. – Не вы одни прошлой… позапрошлой? Позапрошлой ночью отношения выясняли. – И к чему вы пришли? - я приложила холодную рюмку ко лбу. – Ни к чему абсолютно. Ну вместе, в смысле. Сам-то я пришел к выводу, что нам надо сойтись. – Но что-то вы обсуждали? К чему вообще такой разговор?.. – А, Сатору лег на мой футон в палатке. Я как-то пошутил, потом слово за слово, он мне руку на поясницу положил — сделал вид, что потягивается, ну, как обычно — я приобнял его в ответ, потом Сатору ещё ближе ко мне подполз, мы продолжили болтать, а потом поцеловались. Я вдруг подавилась водкой; спирт неприятно ударил в нос: – Как?! – Да как-то… - Гето в задумчивости почесал затылок. – Не знаю. Он маску снял, а ты знаешь, как я люблю его глаза. Такие голубые, как озера… Озера во льду. В инее. А когда эти глаза ещё постоянно мимо смотрят — взгляд соскальзывает, и ты понимаешь, куда, понимаешь, что на твои губы, так совсем беда… – Ты что, поцеловал его первым? – Ну… да. – Сугуру, - я стукнулась головой о стол. – А как же эти три года? Вы ведь даже не разговаривали. О чем ты думал? – О его глазах, - как ни в чем не бывало повторил Гето. – И ещё о том, что Сатору меня все ещё любит. – А о последствиях, значит, нет? – Я понимаю, что ты хочешь сказать. Но он сам… – Нет, не сам, - перебила я. – Ты знаешь, что не сам. Он примирительно вскинул руки: – Ладно. Не сам. Но не надо было начинать все эти объятия, разве нет? – Оба хороши! – Я иногда думаю, что это мучение никогда не закончится, - Гето меланхолично отвернулся к окну: за толстым стеклом, шумя турбинами, взлетали и садились белобрюхие самолёты. – Я пытался двигаться дальше, честно пытался. В первый год, как мы расстались, я сходил на столько свиданий, что сейчас и посчитать не смогу. Конечно, с такими же шаманами. Со всей Джаппонии и из других стран. Иностранцы… Парни, девушки, опять парни. И ни один из них даже в подметки Сатору не годился, ни по интеллекту, ни по внешности, ни по чему. Во второй год я опустил руки и полностью занялся своими девочками — Мимико и Нанако. Единственная отдушина... В третий опять встречался не пойми с кем. Только вот с одним мужчиной сходил на свидание аж четыре раза, но на пятом, когда мы сидели в его машине и смотрели кино, я случайно назвал его Сатору. А его звали Исаму. Я извинился, конечно, но больше мы не виделись. Исаму был неплохой, правда: высокий, спортивный, состоявшийся, достаточно сильный шаман. Но… – Не сильнейший? – Без шести глаз и миллиона дурацких шуток, - измученно улыбнулся он. – К тому же старше меня на восемь лет. – А потом что? – Да ничего. Случайно вот узнал, что Годжо так ни с кем и не закрутил. И даже не пытался, оказывается. Меня это, конечно, обрадовало, но одновременно появилась такая гадливость, хоть вой, хоть на стенку лезь. Почувствовал, что предал его своими «походами». Но я ни с кем и не целовался… Максимум, на что продвинулись наши отношения с Исаму, — на третьем свидании — это была прогулка по каналу на лодочке — он взял меня за руку, а вечером покормил в каком-то дорогущем ресторане и проводил домой. Помню, что паста с креветками была вкусной. Мне двадцать восемь лет, Сона, и восемь из них я отдал Сатору. И чувствую, что готов отдать столько же ещё. Это невыносимо. Да, я сказал тебе, что решил с ним сойтись, но вот здесь, - Гето постучал указательным пальцем себе по лбу. – Я понимаю, что это невозможно. Ну никак! Ни-как! Мы уже слишком давно на разных дорогах; я выбрал одну, Сатору — другую. Никаких точек соприкосновения! Единственное, что нас связывает сейчас, — это дело со стражами. А началось все с кого? Правильно, с Кролло. Я поморщилась: – Только его сюда не впутывай. – Он уже, он сам! - развёл руками Гето. – Если бы он не приехал с Хисокой в Токё и не заставил меня пойти к Годжо, мы бы так и играли в молчанку. Три года… Без Сатору в мире как будто убавили яркость. Я знаю, как тошнотворно это звучит, но все правда. – И ты поцеловал его первым. – Не удержался. Не вини меня, пожалуйста. – Я не виню, я тебя понимаю, - вздохнула я; по внутренней связи вдруг объявили посадку на наш рейс. – Но ты ведь не отступишься от своего, только чтобы снова быть с Годжо? Даже если он сам попросит? Гето печально покачал головой. – Нет. Он стряхнул в кулак крошки со стола, завернул в салфетку и смял; швырнул обратно на поднос. Я допила остатки водки. В голове было совершенно пусто. – Как бы ты поступила на моем месте? - Гето поднял на меня взгляд. – Что бы ты сделала?  – Ничего. На твоем месте — ничего. На месте Годжо — прогнулась.  – Прогнулась?.. – Он ведь любит тебя без памяти. Люби я тебя так же сильно — закрыла бы глаза абсолютно на все, что ты делаешь. И что собираешься сделать. Но вы оба принципиальные и негибкие. Что ты, что Годжо. Принципы дороже чувств. С одной стороны, это показатель вашего характера: ваш из стали; мой, оказывается, из резины. Я прогнулась под то, что делает Кролло, потому что я бесхребетная и слишком болезненно его люблю, - я встала из-за стола; Гето, желая помочь, отнял у меня сумку. – С другой стороны, вы оба несчастны из-за вашей стали, а я из-за своей резины живу. Люблю. И меня, кажется, любят в ответ. С третьей стороны, из-за предательства своих принципов несчастна и я. Сказал бы мне кто-то лет шесть назад, что я буду готова вытереть кровь с его рук, — я бы покрутила у виска. Ты задаёшь вопрос, но мы абсолютно разные. Хотя результат один: то, как поступила бы я, и то, как поступишь ты или Годжо — в конечном итоге мы все равно останемся несчастны в какой-то мере. Вы — в любви друг к другу, я — в любви к себе. Такая жизнь.  – Жизнь… - бесцветно повторил Гето. – Надеюсь, после нее будет ещё одна, где мы с Сатору тоже окажемся из резины.  – Я верю, что будет.  – Даже с моей кармой? – Это не твоя вина, Гето, - я погладила его по щеке. – И когда-нибудь ты это поймёшь.  Он вдруг до белизны сжал мое запястье: – Это мой выбор и моя «вина», как ты говоришь, хотя я виноватым себя не чувствую.  – Сломай мне руку, и я все равно скажу тебе, что все произошедшее с тобой — лишь дурное стечение обстоятельств.  – Не ссорься со мной, Сона. Предупреждаю.  Я только улыбнулась ему в ответ.