Акай

На Синсандзиму мы прибыли только к шести часам, когда солнце по-вечернему длинно вытянуло тени порта, и окружавшего бухту леса дзелькв, и самого паромчика, и крошечной билетной кассы, у двери которой все так же, как и пару дней назад, дремал престарелый сторож в тельняшке.  Дорога до острова показалась мне невыносимо долгой; то ли оттого, что Гето большую часть времени молча разглядывал океан, то ли оттого, что я все равно подсознательно ждала от Хисоки сообщения. Но Хисока не писал, как больше не писал и не звонил Кролло: где-то спустя два часа после нашего разговора от него пришла одна-единственная смс-ка: «Связь пропадает. До встречи». Мне нестерпимо сильно хотелось с кем-нибудь поговорить. Просто так, ни о чем; обо всем, что не важно, не нужно; о мелочах. Ни слова о чем-то большом и значимом. Но Гето играл в молчанку, с Хисокой я поссорилась, у Кролло и Годжо не ловил телефон. Пару раз я ходила к автомату с напитками, бесцельно разглядывала цветные банки с газировкой и странные треугольные пакеты с соком; потом бродила по передней палубе, потом по задней, у кормы. Перечитывала правила пребывания в общей каюте, перелистывала брошюрку с инструкцией по эвакуации, снова гуляла по палубам, снова сидела с Гето, снова думала, думала, думала. Мысли напоминали облако надоедливых москитов: каждую из них хотелось прибить, лишь бы не слышать этот нарастающий гул, это отвратительное, оценивающее жужжание. А оценивалось тогда абсолютно все: от моего детства — от оценок и выговоров в музыкальной школе до званных ужинов у святого отца — до недавней летней болтовни с Хисокой, когда он осторожно выспрашивал, скучаю ли я по кому.  По кому.  По Кролло я скучала даже тогда, когда он был рядом, в метре от меня. Может быть, даже в сантиметре, но я все равно смертельно скучала.  Было много вещей, о которых я рассказала Хисоке и о которых говорить, кажется, совсем не следовало.  Мне хотелось раздавить себе голову. Жара липла к коже, кожа плавилась, и соленый ветер с океана не приносил ни капельки прохлады. В общей каюте не работал кондиционер. Гето медленно, будто разморенное полуденным зноем насекомое, обмахивался полусмятым и тонким билетом на паром. От пота щипало глаза. Я мечтала только о двух вещах: поговорить с кем-нибудь и принять долгий-долгий ледяной душ. Но ни того, ни другого в скором времени не предвиделось: до небольшого городка Накамура в глубине острова, где мы договорились встретиться с Годжо и Кролло, было добрых сто пятьдесят километров вверх по горному серпантину. От одной мысли о подобном путешествии меня начинало тошнить.  У портовой автостоянки Гето взял единственную свободную машину — старенький бордовый внедорожник с тускловатыми фарами и кремового цвета салоном — и, вдавив газ в пол, погнал ее по пустым проселочным дорогам Джаппонии. Я включила радио.  – Только не джаз, - тут же пожаловался Гето: от долгого молчания его голос вышел неестественно хриплым. – Если будет джаз, я съеду с обрыва.  – А блюз?  – Тоже.  Я пролистала несколько станций, но кроме местных новостей и ужасно скучных кулинарных передач для джаппонских домохозяек ничего не нашла. Радио пришлось выключить. Гето только вздохнул, а затем, перехватив руль, закурил. Я тоже достала сигареты, но покрутила в руках и снова убрала обратно: настроение падало с невообразимой скоростью, хотя, казалось бы, куда ещё. От дыма чужой кисэру щекотало в горле; я стала сдавленно кашлять.  Пейзаж за окном не менялся, сколько бы километров мы не проезжали: горные деревеньки, сгрудившиеся в центре бескрайних рисовых полей, плантации васаби, холмы, холмы, отвесные утесы, обрывы, леса — сплошь из низкорослых деревьев с изумрудной, недвижной от безветрия листвой. И над островом — голубое высокое небо и палящее августом солнце. И больше ничего.  От нечего делать я стала считать высоковольтные столбы. На их провисших проводах сидели редкие сизые голуби, издалека походившие на нотный стан.  – Нехорошо, что придется ночевать в рёкане, - неожиданно заговорил Гето. – Я опасаюсь слежки. – Плевать на нее. В рёкане будет душ и ровный пол — это буквально лучшее, что с нами может случиться, - ответила я.  – А худшее?  – Не будет холодной воды.  – То есть неровный пол переживешь?  – Главное, чтобы был душ.  – В Накамуре есть онсэны.  – Посмотри на меня и скажи, пустят ли такую на горячие источники, - я хлопнула себя по рукам. – К тому же ничего горячего я не вынесу.  – Если выкупить целую купальню, то пустят, - заметил Гето. – Я бы сходил.  – Ну и сходи. Что тебе мешает…  Гето молча покосился на меня.  – Может, он тоже не захочет. Как я. – Ты же знаешь, что он обожает онсэны. Он туда самым первым прискачет. – Послушай, Гето, это ведь ты начал, - сказала я. – Если ты так и собираешься шарахаться от Годжо, то ничего хорошего у нас не выйдет. Это вам двоим пробуждать маски, это вам двоим работать. Без крепкой связи ничего не получится. А ты даже боишься сходить с ним в онсэн.  – Ты стала прямолинейной, Сона. Это плохо или хорошо?  – Я просто хочу, чтобы мы побыстрее закончили всю эту историю. И желательно без потерь.  Он вытряхнул в окно недокуренный табак, отчего-то швырнул кисэру на заднее сидение и вытер губы: – Я соскучился по нему за три года. Знаю, что виноват, но…  – Виноват. – Да. – Придется с этим жить.  – Придется. – Сходить в одну купальню — минимум из того, что придется делать, Гето. Я напоминаю. – Да знаю, - вздохнул он. – Знаю. Поучает она меня… – Посмотри по обстановке, - мне вдруг сделалось стыдно за свою резкость; я положила ладонь на его пальцы, плотно сомкнутые вокруг руля. – Может, за эти пару дней что-нибудь изменится. Ты не знаешь, каким вернётся Годжо. Не стоит думать за него.  – Проблема в том, что я знаю, о чем он думает. Не знай я его так хорошо, было бы гораздо проще. А сейчас начнётся…  Гето затих на полуфразе. Я не нашлась, как продолжить разговор, и до самой Накамуры мы ехали в тишине. Шуршали колеса, и тихий и мерный шум мотора навевали сон; я снова беспрестанно зевала и терла мизинцем глаза. К желанию поговорить и принять душ теперь прибавилось желание хорошенько выспаться; но отчего-то я была уверена, что без ещё парочки стаканов крепкого алкоголя не усну. Стоило завязать с выпивкой…  …Городок Накамура в глубине Синсадзимы представлял собой довольно унылое и совершенно типичное для нетуристической Джаппонии зрелище: пара сотен деревянных домов в традиционном стиле, соприкасающихся боками, прямые и короткие улицы, рынок на главной площади, крошечные лавчонки, с десяток полутемных идзакая в центре. И неизменные рисовые поля вокруг. Накамура жила одним земледелием, как и Иё, и городок под Китаямой, и даже достаточно крупный Оомэй, к деятельности которого совсем немного прибавилась ещё и легкая промышленность. Общественного транспорта в Накамуре не было, ни автобусов, ни трамваев, ни тем более метро: люди сплошь передвигались на стареньких скрипучих велосипедах. Белые угловатые здания школ выделялись на фоне низеньких, в основном двухэтажных, домиков. Университетов в Накамуре не было.  Мы оставили машину на окраине, там, где линию города глотал темно-зеленый лес, в тихом и малонаселенном районе Куроками. На границе с лесом, горячими источниками и грядой древних чайных домиков заползая в густоту деревьев, стоял одинокий и старый рёкан с покосившейся соломенной крышей. На крошечной парковке всего в несколько машин ожидаемо никого не было.  Мы оставили внедорожник у самого входа, и Гето, подхватив сумки и чуть пригнувшись, вошёл под бамбуковые шторки гостиницы. Деревянные бусины, потревоженные этим коротким движением, издали глухой стук.  У стойки нас встретила молоденькая девушка в хлопковой однотонной юкате. Помявшись с минуту, Гето заказал две традиционные комнаты на четверых. И, будто нарочно не глядя на меня, попросил выкупить целую купальню на два вечера вперед.  Девушка мазанула по мне взглядом, но тут же смиренно приняла наши паспорта и деньги: очевидно, кроме нас, посетителей в этом рёкане не было.  – Завтрак принесут в номер, - вежливо сообщила девушка. – В половину десятого. На обед и ужин можете прийти в наш ресторан. Желаю приятного отдыха!  Гето мягко поблагодарил ее, и мы двинулись по узкому и темному коридору вглубь, туда, где располагались комнаты для постояльцев.  Вместо того, чтобы осмотреть свою, распаковать вещи и умыться, Гето завалился ко мне и, растянувшись прямо на голом татами, стал снова пожевывать не зажженную трубку.  – Я правильно поступил? - он поднял руку вверх и, растопырив пальцы, принялся с интересом осматривать свою ладонь. Я села рядом. – Заказав онсэн?  – Вообще. С гостиницей. – Почему нет? Две комнаты — как обычно. – Куда пропала твоя трусость ночевать с Кролло? Я даже по ней скучаю. – А я — нет, - я несильно потрепала его по волосам. Гето сразу же перехватил мою руку. – Как вы смогли разобраться?  – Как будто ты не слышал. – Слышал, что ты плакала и кричала.  – Потому что он меня довел.  – Чем это? - Гето привстал на локтях. – И почему я думал, что он сможет довести тебя в последнюю очередь?  – Он сначала спросил, нравится ли он мне, а потом, когда я сказала ему, что нравится, ужасно удивился: как это? я и вдруг нравлюсь?  – Могла и не говорить: по тебе же видно, что любишь.  – И я о том же. «Между нами недосказанность». Я говорю, какая недосказанность, Кролло? Ты с ума сошел… – Удивительный экземпляр, - развеселился Гето. – А выглядит таким ледяным, суровым, уверенным в себе. – Он уверен, просто не в этой… области.  – Давай будем объективны: Кролло чертовски красив.  Я горячо кивнула. – И думать, что он кому-то может не понравится, ну… глупо? - развел руками Гето. – Хотя бы внешне. Потом ещё то, что он потащился с тобой сюда; да даже то, что он просто потащился в Джаппонию, чтобы найти нас с Годжо. Это все подкупает. – Не то слово! - засмеялась я. – Не понравиться невозможно. Он и в жизни очень обходительный, вежливый. Нежный. – А вот здесь — не скажешь. – Приглядись в следующий раз, какие у него мягкие черты лица. Удивишься. Это показатель характера. – Нинсо? – Конечно. – Вот знаешь, «мягкий» и «Кролло» — вообще разные вещи. На мой скромный взгляд. Вспомнить, как он проткнул руку Сатору только из-за того, что Сатору что-то не то про тебя ляпнул…  – Согласна, пугает. Но ты сказал, что это нормально. Я доверюсь.  Гето зажмурился, словно довольный и сытый кот:  – Приятно. Ты счастлива?  Ты счастлива?  Меня будто ледяной водой окатили.  Хисока…  – Сона?  – Счастлива, - я посмотрела на свои пальцы; в заусенцах… – Очень счастлива. Что ты на это скажешь?  Гето вдруг ткнул меня в бок трубкой: – Скажу: наконец-то. Посмотри, как все здорово сложилось: ты избавилась от Акумы и получила человека, который тебя обожает и готов на руках носить. Что ещё нужно для счастья? Ничего.  – Кролло не совсем… - я не смогла подобрать слов; Гето понимающе закивал.  – Не совсем правильный, не совсем добродетельный, не совсем нормальный. Вор, убийца, психопат. Но он тебя искренне любит, так что… Ничего страшного. – Ничего страшного? Так это называется?  – А что такого? Мы все разные.  – Сугуру. Господи Боже мой.  – У всех свои недостатки. У меня такие, у тебя сякие, у Кролло третьи. Что теперь? Не быть вместе? Совет да любовь, если правда любите. Хотя Кролло, конечно, неприятный. Как человек.  Я засмеялась:  – Договорился?  – Зато правда. Самоуверенная глыба льда… – Ты уже говорил. – Повторюсь.  – Хисока не принимает, - прошептала я. – Совсем. Никак.  – Его тоже можно понять. Судя по тому, что ты мне рассказала, отношения у него с Рёданом теперь более, чем напряженные. Ну, сам виноват. – Тебе нравится Хисока? Как человек. – Я его мало знаю. – Кролло — ещё меньше. – Кролло — совсем другое дело. У него такое красивое лицо, что сразу видно: недобрый человек. Только у недобрых бывает такая внешность. Тут все понятно без общения. – Ты ошибаешься. – У тебя просто розовые очки на глазах, потому что ты его любишь. А так…  – Что Хисока?  – Не знаю, - пожал плечами Гето. – Он о тебе слишком сильно заботится — такое у меня впечатление. Ну брат, в конце концов, да. А то, что не принимает, — смирится в итоге, я тебе гарантирую. Ещё и в гости будет к вам ездить с подарками. – В гости — это в Метеор?  – Естественно. Ты же явно туда переберешься, как все закончится. У Хисоки не будет выбора, кроме как отпустить. Тебя. Так все у вас и наладится. Даже в голову не бери, Сона. Хисока не идиот, чтобы ссориться с тобой из-за Кролло. Ты ему точно дороже.  От слов Гето мне сделалось спокойнее. – Спасибо, что сказал это. Мне важно твое мнение.  – Пожалуйста. Я мудрый. – Да. Старый мудрый змей. – Не такой уж и старый! - деланно обиделся Гето. – Всего-то двадцать восемь лет. Как твоему брату, между прочим.  – Мне все не верится, как быстро летит время. Помню его десятилетним.  – А раньше — нет? - удивился он.  Я прикусила язык.  О том, что Хисока мне не родной, я никому не рассказывала.  – Память размывается с годами, - соврала я. – Особенно после Акумы. Все как в тумане.  – Жаль. Мы помолчали.  – Пойдем на ужин? - предложил Гето. – Потом в онсэн. Погреемся. – Ты не нагрелся на такой жаре?  – Вечером будет прохладно.  – Ладно, - я нехотя встала с татами. – Когда ещё пустят в купальню с моими-то татуировками… Пойдем.  Перед ужином я наконец сходила в душ; долго стояла под ледяными струями, пока вдруг не перестала чувствовать пальцы рук; затем переоделась в чистую одежду и, решив не высушивать волосы, направилась к Гето.  На ужин подавали традиционную жареную рыбу с клейким рисом в лакированной посуде — когда-то роскошной, иссиня-черной с алой полоской каймы, но теперь же потрескавшейся от многолетнего использования и потерявшей свой блеск; восточные соленья, жидковатый мисо, кислую сливовую настойку, зеленый чай, сахарные конфетки вагаси. Мы ели молча. Престарелая официантка, будто тень, скользила по залу с жестяным подносом в руках; из приемника лился отрывистый плач сямисэна. Под потолком, у многочисленных бумажных светильников, бился крупный мотылек, жужжа и шумно хлопая крыльями.  После ужина мы отправились в купальню. Все та же девушка со стойки регистрации выдала нам свежие банные юкаты и полотенца, запоздало предупредив, что горячие источники в рёкане совмещенные. Гето на ее оговорку не обратил никакого внимания, впрочем, как и я: со времен монастыря мы посетили столько купален, что всякий стыд — раздеться и сидеть плечом к плечу в воде — абсолютно и безвозвратно испарился. Нам было все равно.  В раздевалке я снова приняла душ и, захватив с собой полотенце, вышла к онсэну. Сама купальня оказалась крошечной, совсем не в сравнение тем, что были под Китаямой, большим и многоуровневым: эти горячие источники скорее напоминали обыкновенный полукруглый бассейн, со всех сторон окруженный замшелыми валунами и тоненькими бамбуковыми загородками, сквозь которые проглядывал темнеющий лес. Вечерело, и вспыхнувший в небе закат отражался ярко-оранжевыми, желтыми, малиновыми всполохами в молочной от пара воде. Воздух по-прежнему был недвижен, и оттого стрекот августовских цикад слышался чуточку яснее и будто бы пронзительнее, ближе. Ни ветерка. Прозрачность вечера, запах хвои и разгоряченных под солнцем камней, мерный плеск воды, отзвуки затихающего города — все вокруг дышало спокойствием ещё одного летнего дня, заканчивающегося ещё одной летней ночью.  На небе появились первые тусклые звезды. Гето смотрел на них, запрокинув голову, и его темные, не собранные в обыкновенно тугой пучок волосы влажным шелком стекали с загорелых и сильных плеч. В ушах тихо поблескивали ониксовые сережки.  – Как красиво, - протяжно вздохнул он. – Всегда любил онсэны именно за такой вид.  – Давно не был? - я подплыла чуть ближе; Гето зачем-то снял полотенце с моей головы.  – Да. Последний раз… года полтора назад со своими девочками. Тоже как раз на Обон. Ездили в соседнюю префектуру, так, отдохнуть от Токё. Им очень понравилось. – Скучаешь?  – Тебе честно?  – Конечно. – Очень, - он сложил руки на бортике источника. – Я привык, что они рядом. Считай, воспитал как-никак. Понимаю, конечно, что скучать ещё рано, но помимо скуки я ещё и боюсь. За них. Ты права, мы не знаем, когда Идэнэдзи-сама решит напасть. Я все думаю: вдруг я не успею. Вот не успею оказаться рядом, и все тут. От одних мыслей, что может случиться с моими девочками, мне становится плохо. Страшно. Но поделать я все равно ничего не могу. Остаётся только ждать, бояться, но надеяться на лучшее.  – Я верю, что все обойдется, - я положила ладонь ему на затылок. – Мы заслужили покой.  Гето только фыркнул.  Мы пробыли в онсэне до самой темноты, пока на горизонте не взошла луна, толстая и белобокая.  Распрощавшись в коридоре и пожелав друг другу доброй ночи, разморенные горячим паром и многодневной усталостью, мы разошлись по комнатам. Я зажгла ночник, кое-как расстелила футон — второй оставила у стены — и, бесцельно покопавшись в телефоне ещё с десять минут, улеглась спать.  Мне ничего не снилось.  Утром меня разбудил стук в дверь, мягкий и тихий; все та же молоденькая девушка со стойки регистрации принесла завтрак, отчего-то на западный манер: черный кофе с сахаром и сливками и толстый сэндвич из белого хлеба с яйцом и майонезом. На десерт была крошечная баночка абрикосового джема. Дежурно поинтересовавшись, понравилось ли нам с Гето в онсэне и как мне спалось в комнате, девушка удалилась, напоследок чуть поклонившись, достаточно вежливо, но недостаточно вышколенно для работников подобных гостиниц.  Есть в одиночестве не хотелось, и я, захватив поднос, отправилась к Гето. Он открыл почти сразу, будто только и делал, что стоял под дверью с самого вечера.   – А я собирался к тебе прийти, - Гето прикрыл зевок ладонью. – Заходи. – Совпали в желаниях. – Мне теперь тоскливо одному. Когда узнал, что ты жива, а ещё и после того, как мы погостили у вас в Йорк-шине, теперь постоянно хочется болтать с тобой, как раньше. Или сидеть в тишине, вот как сегодня. Для сегодняшнего утра подойдет тишина?  Я только молча кивнула.  Гето педантично вычищал из сэндвича майонез тупым и плоским ножом, то жалуясь на количество калорий, то на «противную западную еду», вопреки своему же желанию посидеть в тишине. Я бездумно поддакивала, хотя майонез и не трогала: в таких сэндвичах он был единственно вкусным компонентом, заглушающим неприятный привкус скользких вареных яиц. Гето от сахара отказался, и я бухнула в свою чашку четыре пакетика. Для начала дня подойдет. Сливки добавлять не стала.  Через четверть часа девушка забрала подносы, и мы, растянувшись на не заправленных футонах, принялись бесцельно разглядывать балочный потолок. Гето переодически зевал, и я, заразившись его необычной вялостью и сонливостью, снова задремала; к тому же грудь Гето в мягком хлопке юкаты оказалась совсем не плохой подушкой; он обнял меня за плечи. Когда-то точно так же мы спали в ученических минка, на жестких примятых футонах и бугристом от постоянной влажности полу. Как давно это было. Как давно я не слышала его мерного дыхания, стука его сердца в крепкой и сильной груди.  Спокойно.  За окном шелестели узловатые дзельквы.  Нас разбудил страшный шум: кто-то со всем остервенением пнул незакрытую дверь, так, что она с грохотом ударилась о стену.  – Вы посмотрите на них! Лежат! Овощи! Подъем, подъем!  Спросонья Гето двинул мне локтем в бок, я же запуталась в собственной юкате. В дверном проеме, вызывающе подбоченившись, будто собираясь броситься на нас с кулаками, стоял Годжо, ужасно лохматый и отчего-то без привычной маски на лице.  – Спят они! - рассерженно выкрикнул он. – Телефоны отключили, на звонки и сообщения не отвечают! Соны в номере вообще не оказалось! А тут, я смотрю, такая благодать, лежат в обнимку и в ус не дуют!  Гето пару раз потёр кулаком глаза, словно не веря, что перед ним стоит Годжо. Я попыталась встать, но резкая слабость в ногах, непонятно, откуда взявшаяся, особенно после сна, притянула меня обратно. Годжо стал недовольно постукивать пальцами о косяк:  – Чего разлеглись? Мы думали, приехали не в ту гостиницу.  – Ты что, не спросил на стойке о брони? - пробормотал Гето; на его вполне себе логичный вопрос Годжо распалился ещё больше.  – Спросил! Но Соны в номере не было, я уже решил, что вы почему-то съехали. – Куда?.. – Я откуда знаю! Двери нараспашку — заходи, кто хочешь! Что за «безопасность»?  – Перестань кричать, голова от тебя раскалывается, - со стоном пожаловался Гето. – Почему так рано?  – Так второй час уже?  Я обернулась на часы: стрелки безучастно показывали десять минут второго. Выходило, что мы с Гето проспали почти три часа… – Доброе утро! - Годжо, продолжая кривляться, помахал мне рукой. – Как спалось? Мы вот вообще не спали.  Мы. – А где Кролло? - запоздало поняла я. Годжо с выражением «какая ты глупая» закатил глаза. – Что?  – В машине.  – Мог бы и потише войти, - Гето наконец встал с футона. – И только попробуй сказать, что это ещё тихо. Ни черта.  – Не надо телефоны отключать! Я разволновался.  – Тут мы виноваты, да.  Он подал мне руку: – Что с тобой?  – Ничего. – Ничего? – Просто резко проснулась.  Годжо, по-хозяйски пройдя в комнату, скинул обувь и швырнул дорожную сумку в угол, прямо туда, где стояли наши с Гето сандали. Гето неодобрительно нахмурился, но ничего не сказал. Годжо этого, кажется, даже не заметил.  – Я жутко голодный! - он хлопнул себя по животу. – Последний раз ел аж на Мансе! Дрянные блинчики — такие невкусные ещё поискать! Предлагаю сходить куда-нибудь пообедать. И поговорить. Иначе у меня испортится настроение, а вам это я-я-явно не понравится! Но сначала я хочу в душ. Только в душ. Чертов пыльный Манс… – Привет.  Я резко обернулась: в дверном проеме, непринужденно облокотившись о косяк, стоял Кролло. Завидев его, Годжо тут же замолчал, очевидно, желая наглейшим образом послушать наш разговор.  – Так иди в душ, чего стоишь, - поспешил отвлечь его Гето. – Чем раньше ты сходишь, тем раньше мы пойдем есть.  Годжо только разочарованно потянулся.  – Это в твоем номере дверь нараспашку? - мягко спросил Кролло. От его голоса — живого, тёплого, наконец-то не по телефон, хоть мы и не виделись всего пару дней — у меня вдруг подкосились колени, и сил хватило лишь на то, чтобы глуповато кивнуть. – Тогда я пошел. – Иди, проводи, - все-таки не удержался Годжо. – А то потеряется.  Не обращая на него никакого внимания, я вышла следом. Кролло вежливо ждал меня у дверей комнаты.  – Привет… - я попыталась улыбнуться, но отчего-то не смогла — и отвести взгляд от чужого лица, и сосредоточиться на разговоре оказалось непосильной задачей: все, чего мне хотелось, это вглядываться в глаза Кролло, большие, блестящие, темно-серые, и запоминать их выражение, запоминать, пока ещё можно, пока ещё есть время побыть вдвоём. – Проходи. – Спасибо, - Кролло шагнул в номер и осторожно поставил сумку на традиционное возвышение у порога. – В самолете из Токё лежала туристическая брошюрка; прочитал в ней про джаппонские рёканы. Но все равно вживую — все не так. Я поспешила закрыть за нами дверь. – Не нравится?  – Пока увидел только холл и твою комнату. Необычно. Отличается от западных гостиниц. – Здесь придется ужинать на полу. Как у Камэ, - мне отчего-то сделалось неловко перед ним, кажется, за всю традиционную джаппонскую культуру. – Извини.  – За что? - Кролло подошёл ко мне почти вплотную.  – За неудобства… Ты же не привык.  – Единственное неудобство, которое я сейчас испытываю, — отсутствие объятий с твоей стороны.  Я тут же осторожно обняла его за шею: – Это легко исправить.  – Вижу, - Кролло крепко-крепко сцепил руки на моей пояснице, так, что мне показалось, я не смогу сделать и вдох. – Ты рада меня видеть?  – Ты ещё спрашиваешь?  – На всякий случай. – Нет, не рада, - я коротко прижалась губами к его щеке. – Просто так стою, тебя обнимаю.  Кролло беззвучно рассмеялся: – Я тоже рад. Второй футон мне?  – Конечно. – Тогда моя радость не знает границ.  – Подожди, пожалуйста, - я сняла с себя его руки. – У меня для тебя кое-что есть.  Кролло немного разочарованно отодвинулся: – И у меня. Но ты, пожалуй, первая.  Я вытащила из сумки бумажный сверток с омамори и, указав Кролло на соседний от моего дзабутон, стала разворачивать амулет. – Мы добирались через Минами-ринкан — ближайший порт, чтобы доехать до Синсадзимы — и я увидела сувенирную лавчонку возле остановки как раз до этого города, - я протянула ярко-оранжевый талисман Кролло. – Это называется «омамори» — вежливая форма от слова «мамори» — то есть «защитник». Амулет, талисман, как хочешь. Такие продают по всей Джаппонии: в святилищах и храмах, в монастырях… Тут сзади надпись, видишь? Коцу андзэн Киёмидзудэра.  Кролло осторожно положил омамори в ладонь: – Что значит?.. – Коцу андзэн — название самого талисмана. Для путешественников. Подумала, ты ведь много где бываешь с Рёданом, много куда ездишь… По миру… А Киёмидзудэра — святилище, где этот омамори был сложен. Только он действителен всего год — как год пройдёт, придется покупать новый.  Он вдруг сжал пальцы, и оранжевая шелковая кисточка талисмана исчезла в нежном изгибе его руки.  – Похоже, «подарок с душой» — именно этот, - прошептал Кролло. – Спасибо. Как его нужно носить? – Как хочешь: в кармане, в кошельке. Можно использовать в качестве закладки. Особых правил нет. Или я о них не знаю. – Спасибо, - он убрал омамори в нагрудный карман рубашки. – Мне приятно, что ты обо мне думала.  Мне снова отчего-то сделалось стыдно: – Брось. Просто безделушка… – Ты была в Киёмидзудэра?  – Да. Если ками действительно спускались на Землю, то их любимым местом был именно этот храм. Если хочешь, как-нибудь расскажу.  – Хочу. Я люблю тебя слушать. Посмотришь, что у меня?  Я кивнула. Кролло достал из кармана брюк маленькую квадратную коробочку, обитую малинового цвета бархатом. От воспоминаний о подобном футляре — только темно-синем, с колье четвертой королевы Кука-Нью внутри — мне стало по-настоящему не по себе.  – Ничего дорогого, - поспешил Кролло. – Пожалуйста, не думай; я учел твои пожелания.  Снова говорит, как книжка, подумала я. Кролло открыл коробочку. – В аэропорту Хабрина был ювелирный магазин; оказывается, изготовление украшений из черненого серебра — целый культурный пласт в Азии. Ты знала? Азиатские женщины традиционно носят черненое серебро ещё со времен, когда ныне разбитый на самостоятельные страны континент был единой Империей Шун.  На крошечной тканой подушке лежала одиночная серьга из тонкого серебряного плетения; плетение складывалось в немного вытянутый полураскрывшийся  бутон лилии. Блестящий металл ее лепестков, сверху покрытый тончайшим слоем черни, льдисто поблёскивал в падающих из окна, белесых лучах солнца.  Кролло аккуратно достал серьгу двумя пальцами, большим и указательным, со звонким хлопком закрыв коробочку:  – Ты говорила, что тебе нравятся лилии.  Дрогнули руки; я подставила ладонь, и Кролло опустил украшение в самый центр. Холод металла обжег кожу. Я все никак не могла отвести от серьги взгляд. – Одиночные украшения в ушах носили только императрицы, - сказал Кролло. – Это был отличительный символ династии Шун. Подумал, тебе подойдет.  – Оно замечательное, я… Спасибо большое. Можно надеть?  – Конечно.  Я расстегнула сережку-даруму и на ее место вдела лилию. Украшение оказалось необычайно тяжелым. – Тебе правда идет, - слабо улыбнулся Кролло. Я тронула серьгу мизинцем. – Спасибо. Это тоже «подарок с душой». – Не так, как твой, Сона. – Они просто разные. Мне очень нравится, я с удовольствием буду носить. Спасибо.  Он вдруг нахмурился: – Сона.  – Что?.. – Можно тебя поцеловать?  Поцеловать?.. Я положила ладони ему на шею: – Пожалуйста. Давно пора.