Акай

– Может, прогуляетесь к ручью? Погода хорошая… - Гето осторожно положил ладонь на мое плечо. – Как ты на это смотришь?  – Я останусь.  – Ты и так помогла, не стоит… – Я останусь, - повторила я. – Подстраховка лишней не будет.  Гето тяжело вздохнул. – Ладно. Но отойдите подальше в лес.  – Сугуру, удачи, - я тронула его за руку. – Пусть все пройдет хорошо.  – Пусть.  Годжо, стоявший за его спиной, только кивнул, полностью растеряв свою насмешливость и нарочитую непринужденность. Впившись взглядом в отвернувшегося Гето, без привычной маски на лице, он выглядел еще более сосредоточенным, и плотно сжатые губы, почти до неестественной белизны, и нахмуренность его бровей выдавали в нем ничем не скрываемое беспокойство. Годжо явно переживал: в отличие от застывшего Гето, на первый взгляд волнующегося лишь о том, чтобы мы с Кролло оказались подальше от кровавого ритуала, он нервно теребил пуговицы своего гакурана, и я честно боялась, что он вырвет их вместе с темными плотными нитками строчки. Кролло, скрестив на груди руки, будто закрывшись от нас, отгородившись, безучастно наблюдал за неспешно плывущими по небу облаками. Краем глаза я видела, как часто он облизывал разбитую губу. Царапины по всему телу, синяки, кровоподтеки… Он по-прежнему не смотрел на меня, по-прежнему избегал разговора. Бледный, будто обескровленный, Кролло стоял чуть поодаль, и ни предстоящий ритуал, ни опасность слияния со стражем его абсолютно не трогали. Сперва я решила, что он еще злится, даже несмотря на сказанное им «я не сержусь», но потом, чуть приглядевшись, я поняла, что он, неожиданно, глубоко задумался: точно такое же выражение лица я видела в Метеоре, когда он, встав у пробковой доски с указкой в руках, выслушивал мысли Геней Рёдана о терактах и Левиале. О чем он думал, если не о стражах? Что творилось в его голове? Когда он обратит на меня внимание? Когда простит? Хотя я и не провинилась…  Мне хотелось раздавить себе голову: беспокойство за Годжо и Гето, конечно, немного отодвигало мысли о Кролло назад, но его замершая фигура и моя невозможность до нее дотронуться — он будто снова наказывал меня своим отсутствием — вызывали во мне тошнотворную тревогу: что, если он не простит меня? что, если скажет, что больше не хочет обо мне беспокоиться? что, если я надоела ему? что, если перестанет терпеть мои выходки? разлюбит меня? бросит? Я помогла ему украсть способности того близнеца-специалиста, сделала всю грязную работу за него, и все равно: Кролло был совершенно неприступен. Знакомая прекрасная статуя, холодная и далекая.  Что мне делать?  Я не могла ничего придумать.  Совсем ничего.  И от этого с каждой минутой мне становилось все хуже и хуже.  Значит, так ощущается первая ссора?  Я даже не виновата в произошедшем! Не виновата, и все!  Чужой лед обжигал сильнее всякого пламени.  Я отвернулась.  Годжо вытащил из-за пазухи гакурана совсем не большой, неприметный нож танто, спрятанный в деревянных старых лакированных ножнах. Гето махнул на меня рукой, и мне ничего не осталось, кроме как развернуться и поплестись в лес, подальше от разложенных в круг преступников. Кролло, очевидно, все еще не желая даже стоять рядом со мной, помедлил, пропустив меня вперед и наконец остановившись в паре добрых от меня метров. Мне тут же сделалось нестерпимо больно и страшно обидно: ведь я действительно была ни при чем.  – Начинаем, - сурово скомандовал Гето.  Годжо достал два свертка и, раскрыв изрядно помятую и кое-где прохудившуюся хлопковую ткань, вынул на свет маски; в лучах полуденного солнца их лакированное дерево, раскрашенное в бело-красный и черный грим кумадори, тихо поблескивало, отбрасывая на землю яркие блики, и темные провалы глазниц и раскрытого в немом крике рта зловеще застыли на лицах еще спящих стражей.  Гето взял нож и вдруг с силой полоснул себя по правой ладони; кровь алой струйкой закапала на маску южного стража, заливаясь в рот и глаза. Затем он передал танто Годжо, и Годжо, точь-в-точь повторив ритуальные движения, рассек себе левую руку и щедро окропил западного стража, забрызгав одиноко растущую осоку. Я затаила дыхание.  Одновременно наклонившись, они подняли с земли маски и медленно и плавно, будто в начинающемся танце актеров но, приложили их к лицам. Маски застыли, будто намертво прилепившись к Годжо и Гето, скрыв их сосредоточенные взгляды, теплый янтарь и промерзшие насквозь голубые озера.  Гето шагнул вправо, Годжо — влево от первого лежащего человека, начинающего ритуальный круг. Казалось, весь лес затих в тревожном ожидании сотен смертей заключенных; и даже умолкли щебечущие вдалеке птицы, и едва различимый плеск ручья потонул в звенящей тишине предстоящих жестоких убийств, и даже не обычных убийств вовсе — превращения людей в энергию для двух самых сильных в мире проклятий, южного и западного стражей Дзигоку.  Гето кивнул, и Годжо сделал первый шаг к лежащему на земле человеку. Я видела все будто в замедленной съемке, будто кто-то нарочно заставил время остановиться: Годжо протягивает руку к чужому горлу, сжимает шею, сворачивает ее вбок и одним ударом отсекает голову. Кровь фонтаном бьет из тела, красная-красная, въедается в вывороченную комьями землю, и в воздухе пахнет горячим железом. Я перевожу взгляд на Гето: его руки по локоть в крови; белая оторочка рукавов кэсы — алая, словно разгоревшийся закат. Голова заключенного катится по траве, оставляя за собой неровный след. Все становится красным. Красный, красный. Годжо переходит ко второму телу, и время вдруг оттаивает и бежит с невероятной скоростью: второй человек, третий, четвертый, пятый; Годжо убивает чуть быстрее Гето, я замечаю: он идет на одного мужчину вперед. Кровь брызжет во все стороны, и скоро вся поляна окрашивается в бордовый. Я моргаю, и половины заключенных уже нет в живых. Над их бездыханными телами кружат малинового цвета сгустки энергии: их жизненная сила, их года, превращенные в пищу для стражей. Они не умирают вовсе, они навсегда становятся проклятиями, которые невозможно изгнать. Я думаю о Кролло: как повезло ему украсть сразу две способности этих преступников; теперь они останутся с ним навечно: дух жив, значит, жив и украденный нэн, пусть и запечатанный, и поглощенный.  Норои трепещут, будто от ветра, и в следующую секунду уже летят за Годжо и Гето, и наконец догнав, ныряют в разинутые рты их масок: ритуал начинается только сейчас.  Быть может, прошел час, быть может, всего лишь пара минут — я смотрела на этот кровавый жестокий ритуал, и время сбивалось со счета — но вот последний заключенный убит руками Гето, двести тридцать пятый, бритоголовый и рослый, с голыми ступнями в крупных и старых мозолях. Его проклятие скользнуло в рот Гето, и Гето вдруг пошатнулся, будто его кто-то с силой толкнул. Годжо оперся руками о колени. Мне страшно захотелось подойти к ним, поддержать за руку, спросить, не болит ли где, как они себя чувствуют, но от страха перед проснувшимися стражами я не могла сделать и шаг. Трусливо, я смотрела на то, как Годжо и Гето, склонившись над землей, все никак не могли отдышаться: их напряженные спины вздымались в рваных вздохах, будто они бежали с десяток километров подряд. Гето повалился на колени.  У меня сжалось сердце.  Что с ним?  Что с ним?  Я сделала крошечный жалкий шаг вперед.  – Не смей.  Я вздрогнула: Кролло стоял совсем близко — я не заметила, как он подошел — и на его хмуром и бледном лице отчетливо читалось беспокойство в перемешку все с той же странной эмоцией, которую я увидела на поляне, когда допрашивала близнеца.  От одного его вида мне сразу расхотелось подходить к Гето.  – Они справятся, - будто почувствовав мое напряжение, добавил Кролло. – Просто подожди.  – Я очень переживаю…  Гето стошнило чем-то красным. Кровь?  Кровь?!  Кролло в отвращении отвернулся.  – Пройдет.  Годжо, кажется, чувствуя себя несколько лучше, в ужасе подскочил к Гето и, сорвав сначала с себя, а потом с него маску, обхватил чужую голову руками и с силой прижал к груди. Он что-то шептал, но разобрать слов было невозможно: лес снова стал шуметь, будто ничего не произошло, будто две сотни людей не превратились в проклятия.  – Я все-таки подойду, - я отвернулась от Кролло и уже было снова шагнула вперед, как чужие цепкие пальцы больно впились в предплечье.  – Ты не слушаешься.  – Я обязана?  – Хоть иногда — да.  – Что ж, сейчас не то время, - я попыталась стряхнуть с себя его руку, но Кролло лишь сильнее сжал ладонь. Останутся синяки… в который раз? Меня вдруг задел его ледяной приказной тон: захотелось сказать какую-нибудь до ужаса обидную вещь. – Ты забываешь, что я могу начать сопротивляться и тебе. Убери руку. – Порой мне кажется, ты только это и делаешь.  Гето зашелся новой волной удушливого влажного кашля.  Я схватила Кролло за запястье.  – Убери руку. Они мои друзья, и я имею права… – А ты моя Сона, - с плохо скрываемой и до странного непривычной злостью прошипел Кролло. – И я имею права беспокоиться о тебе и хотеть обеспечить безопасность. Я сказал «не подходи», значит, не подходи. Что в моих словах и поступках тебе непонятно?  Ах вот как.  Моя Сона.  Слушаться… Не походить.  – Если хочешь, чтобы я была твоя, Кролло, - я с силой отшвырнула от себя его руку и стала говорить быстрее, чем успевала думать. – Завязывай со своими замашками босса. Я тебе не член Рёдана, я тебя слушаться не обязана. Понял?  – Мне казалось, я не так уж и много от тебя требую, разве нет? - почти искренне удивился он. – По правде сказать, именно сейчас я требую от тебя только одну вещь: быть в безопасности. По возможности. Сейчас подобная возможность есть, и я вежливо указал на нее. Вопрос: почему ты до сих пор не прислушиваешься к моим словам? Мы договаривались, Сона, и сейчас я скажу честно: от тебя в целом мне нужны всего две вещи. Чтобы ты любила только меня, всегда, во что бы то ни стало, вопреки, да как угодно, лишь бы только меня; и чтобы ты побыла со мной хотя бы на пару жалких минут дольше. У меня не получается не думать о том, сколько лет ты пожертвовала ради меня Акуме. В моем идеальном мире мы счастливо живем с тобой до ста лет и умираем в один день от того, что нам попросту не хватило воздуха во время очередного поцелуя. Однако мир не идеален, и каждую его секунду я боюсь, что ты оставишь меня одного, пусть и не по своей воле. Быть может, для тебя это сущие пустяки, но я переживаю даже тогда, когда ты обыкновенно берешь кухонный нож в руку, или ступаешь по скользким камням у ручья, или тихо стонешь во сне, когда тебе снится что-то дурное. Я переживаю за тебя. Я хочу тебя защитить. Потому что я люблю тебя так, как не любил ничто, и никого, и никогда. Порой я думаю, что все твои риски — нарочные, что ты снова хочешь умереть, и у меня болит сердце. Я не прошу у тебя многого, Сона, Радзар, только две вещи: люби меня в ответ и будь со мной как можно дольше. Что из этого ты не понимаешь? Что из этого так сложно выполнить?  Кролло сделал судорожный вдох, так, будто ему и правда стало не хватать воздуха, лишь с той разницей, что сейчас мы с ним совсем не целовались.  На смену моему вспыхнувшему раздражению пришло знакомое чувство вины:  – Первую вещь можешь не требовать. Я выполняю и буду выполнять ее каждый день. Всегда. Но вторая…  – Скажи, на моем месте ты бы не переживала? - грубовато перебил Кролло; я заметила, как дрогнул мускул на его щеке. Злится. Опять, страшно, сильно злится. – Бросайся я, не подумав, в омут. Как бы ты заговорила, окажись я лицом к лицу с Сильвой без оружия, и нэна, и человека на подстраховке? Да ты бы не постеснялась на меня накричать, Сона. Я не прав?  Кролло всегда был прав, и это до невозможности раздражало.  – А окажись на месте Гето и Годжо кто-нибудь из Рёдана? - я ткнула пальцем ему в грудь. – Ты бы так и продолжил стоять? Не стал бы помогать? Это твои друзья! Ты вырос с ними и ты лучше меня должен знать, что такое настоящая дружба!  – Если бы им действительно требовалась моя помощь и если бы я на все сто процентов был уверен, что смогу помочь, — я бы ни секунды не думал. Однако если бы я знал, что мои навыки не пригодятся, я бы не сдвинулся с места.  Я в миг задохнулась от возмущения.  – То есть ты говоришь, что я бесполезная?  – Что ты можешь им предложить? - было видно, как тщетно Кролло пытался взять себя в руки. Он злился, переживал, изо всех сил старался не повышать на меня голос, и все равно на этом бледном, почти обескровленном лице так непривычно отражались все его мысли. – Я просто вижу, как ты подбегаешь к Гето, изо всех сил тормошишь его за плечи, так, что это только усугубляет его головокружение, кричишь, спрашиваешь, в порядке ли он, затем пытаешься привести его в чувства своими знаниями восточной медицины. Ты подумай, что все это сможет выполнить и Годжо: вы учились в одном монастыре, и я уверен, что Годжо в состоянии вспомнить все нужные практики для того, чтобы помочь мастеру Гето. Что еще ты собираешься сделать? Что не знает Годжо, что знаешь о джуджутсу ты? Назови мне хоть одну вещь, и я отпущу тебя. Давай.  Что я собираюсь сделать?  Сталь в чужих глазах хмурилась грозовым небом.  Что я могу сделать?  И Кролло в очередной раз был так до боли прав.  – Ты такой жестокий, - я отступила от него на шаг. – Иногда я забываю, кто ты такой, и мне все кажется, что я люблю обычного человека. А потом ты открываешь рот, и я… Может, ты и прав — скорее всего, ты прав всегда — но говорить такое в лоб — это нужно быть… Не знаю. Тобой? Ты бываешь просто ужасным, Кролло.  – Бедная Сона, ты ведь ничего не знала обо мне, - недобро сощурился он. – Не знала, кто я, где вырос, чем занимаюсь. Решила быть со мной, и вдруг такой неприятный сюрприз: мой характер и мое правильное мнение.  – Ты такой злой. – Верно. Я очень нехороший человек.  – Вместо того, чтобы ссориться со мной и язвить, мог бы предложить помочь Гето вместе, - в носу предательски защипало; я с трудом удерживала на Кролло поплывший слезами взгляд. – Мог бы сказать: «Пойдем, Сона, ты попробуешь помочь Гето, а я постою рядом, чтобы убедиться, что ты будешь в безопасности, раз мне это так важно». До этого ты не додумался? Просто побыть рядом, подстраховать, вместо того, чтобы запрещать мне что-то делать! Знаешь, что меня больше всего бесит в людях? Собственничество и необоснованные запреты! А ты так удачно совместил все это в себе.  Кролло выглядел… удивленным, как будто мысль побыть со мной рядом ради безопасности никогда не приходила ему в голову. Только команда, только запрет: не подходи, не делай, не лезь. – Знаешь, что больше всего не нравится мне? В людях, - едва сдерживаясь прошипел Кролло. – Рискованность. Необдуманные поступки. Сиюминутные порывы. Несдержанность. Неумение думать наперед. На чей характер это похоже?  – Что же ты тогда во мне нашел, раз я — все, что тебя раздражает?  – А ты?  Я почувствовала жар на правой щеке. Скатилась слеза, значит. Показала очередную слабость… Как позорно. Я с силой стерла влагу рукавом.  – Понятия не имею, почему ты мне понравился.  – Помнится, тогда, в Метеоре, ты с легкостью перечисляла, почему «рада меня видеть». Сейчас забыла?  – Сейчас я лучше тебя знаю.  – Вот как, - Кролло вдруг перестал хмуриться; его лицо в одночасье осиротело: никаких эмоций, никаких чувств. Ни злости, ни раздражения. – Выходит, больше не нравлюсь?  Сволочь, подумала я.  И молча шагнула назад. Еще шаг и еще, не отводя взгляда от Кролло, пока не оказалась спиной к самой кромке леса.  Кролло смотрел на меня, не моргая. Глаза пустые, серые, как сильно разбавленная водой акварель.  Сволочь.  Я отвернулась.  Кто бы мне сказал, что любить этого человека будет настолько сложно? Любить, терпеть, мириться.  Могла бы догадаться и сама.  Я кинулась к ручью.