Одолжи мне счастье

- Я же тебе говорил, собака нам жизненно необходима, - Юта улыбается как-то уж слишком мило, и Ким не сдерживает ответной улыбки, стоит ему заметить в глазах напротив такое детское упрашивание и надежду. Его глаза медовые, мягкие, ласкают и греют, и Доен все никак не хочет отпускать широкую ладонь, что плотно обвивает его прохладную. - Ты же знаешь, я не люблю собак. Они слишком активные. Тем более, ты прекрасная альтернатива любой собаке - такой же шумный и активный. Я за тобой не успеваю. Парень обиженно дует губы, которые Доен тут же мягко целует, словно извиняясь, а затем тихо смеется. - С собакой меня, конечно, еще никто не сравнивал. Я в отличие от них на самовыгуле и даже не собираюсь рвать обувь хозяина. - Какой верный и милый песик, - Доен взъерошивает мягкие волосы и взвизгивает, когда Накамото резко обхватывает его талию, сжимая ее. - Ладно, ладно, так уж и быть. Если найдется человек, что похитит меня с любимой-ненавистной работы, то собака всенепременно появится в этом доме. Только я хочу корги или самоеда! - Обожаю тебя! Воспоминания так органичны для человеческого сознания: они могут быть болезненным, счастливыми, радостными или же такими, что не хочется даже помнить о них, есть лишь желание выкинуть их из собственной головы. И что Доен точно усвоил за годы практики, воспоминания так же органичны, сколько и обманчивы. Ему больно осознавать, что, проснувшись, он не видит привычной темной комнаты с яркими линиями, прерывающимися жирными точками. Ему больно осознавать, что то воспоминание было обманчиво. В нем жил он сам, но не существовало Юты, который так любил его. Вместо этого он видит белые потолки - они режут глаза, из-за чего приходится даже зажмуриться на минуту, чтобы белые блики перестали разъедать его зрение, а затем медленно приоткрывает их, постепенно оглядываясь. Вокруг ни столика с лекарствами и водой, ни стен, ни тяжелой двери, ни железных завитых прутьев его широкой постели: только жесткая, отвратительно пахнущая кушетка, много приборов и огромное окно, через которое не видно солнечного света. Там все заволокло темнотой, что рассеивается благодаря холодному свету. А над ним столько света. Для чего? Ким ни о чем не думает, только ощущает боль, что окутывает его с головы до ног и проникает внутрь, в самое сердце и душу, отравляя и съеживая. Почему ему так больно? Мужчина садится на кушетке, неизменно заглядывая в темное окно, где едва виднеется его отражение - он такой незнакомый и сломанный. Только спустя несколько минут пустого сидения он замечает провода и иглу, торчащую из вены, в которую поступало какое-то лекарство. Доен снова растворяется в созерцании на длительное время. Капля за каплей срывается вниз - так напоминает слезы, что он видел бесчисленное количество раз, они были и радостные, и горькие, и отчаянные, и ненавидящие, и счастливые. Такие же крупные, тяжелые и бесконечные. Он не слышит, как в комнату кто-то входит, удивленно охая, и едва заметно вздрагивает, когда его плеча осторожно касается чья-то теплая ладонь. Джонни смотрит на него так нежно и испуганно, что Доен сам не осознает, как начинает ронять такие же слезы, за которыми до этого наблюдал в капельнице. Ни звука не вырывается, просто падают вниз без каких-либо чувств и эмоций, и, наверное, это пугает Со больше всего на свете. Он выглядит таким красиво-измученным: волосы стали чуть длиннее и будто бы серее, ладони - более сухими, а щеки несколько впали. Где его былая внешняя мощь? Ким смотрит в глаза напротив, почти не различая лица, и дает себя обнять - руки такие крепкие, согревающие и знакомые, что он прижимается спустя несколько секунд и тихо плачет в широкое плечо. Он, как и прежде, пахнет парфюмом и чем-то отдаленно фруктовым, так сладостно-горько, так больно чувствовать это, когда думаешь о другом человеке. Он умер, иначе почему они видятся лишь сейчас? - Доен... Доен, боже, Доен... ты нашелся... я знал, что ты жив, - Джонни выдавливает эти слова на грани истерики, так плачет, что глаза стремительно краснеют. Он никогда не плакал, это первый раз, когда Ким видит его в таком состоянии. Его лицо бережно обхватывают ладонями и стирают слезы пальцами. - Все будет хорошо. Все уже хорошо. Ты жив, это главное. Я тебя люблю. Так люблю. Доена эти слова заставляют закрыться. Он морщится, отталкивая чужие руки, и резко вырывает иглу из вены, вскакивая на дрожащие ноги. Это пугает Джонни, который совсем не понимает, как с ним совладать, пытаясь спокойно сказать: - Доен. Доен, все в порядке. Это я, Джонни. Твой жених. Тот, кого ты любишь. - Я хочу уйти, - Доен хрипит это севшим голосом, снова горло болит и давит, но он не обращает на это внимания. Только стоит у постели, готовый вот-вот сорваться с места, чтобы оказаться где угодно, но не в этом месте, где все белое, где все пахнет лекарствами и есть люди в белых халатах. - Ты не можешь уйти. Ты в больнице, Доен, тебе здесь помогут вылечиться. - Я здоров. Пусти меня! Он требует, хмурясь, начиная злиться, но их прерывают двое, что врываются в комнату с грохотом, - мужчина в форме и в белом халате. Доен резко отступает назад, не обращая внимания на то, как кровь густо и стремительно бежит вниз по руке, пачкая светлую одежду и пол. Он лишь бледнеет, а конечности постепенно холодеют, но мужчина стоит на своем, никого не подпуская к себе. - Я хочу уйти. Немедленно. Сейчас же. - Мистер Ким, Вы не можете уйти никуда в таком состоянии. У Вас кровь, Вы уже навредили себе, - это говорит ему врач, глазами указывая на раненую руку, но Ким и бровью не ведет, делая еще один шаг назад. Его все злит: и запахи, и цвета окружающей обстановки, и люди, что пытаются ограничить его свободу. Он шумно и часто дышит, словно пробежал трехкилометровый кросс, теряясь в ситуации и совсем не зная, что ему делать. - Доен, - Джонни снова тихо зовет его, ласково, будто не было здесь ничего страшного, словно они были наедине. Он делает мелкий шаг к нему и останавливается, когда замечает, что мужчина напрягается. - Хорошо... я... знаю, ты напуган, не понимаешь, что происходит, но ты ведь помнишь и знаешь меня. Я никогда тебе не сделаю больно, никогда не причиню вреда. Ты же знаешь, Доен, что можешь мне доверять. Прошу, давай просто посидим и обработаем твою рану. А потом уедем отсюда сразу же. Обещаю. Доен не знает, почему верит этим словам и этому человеку, но только едва кивает головой, позволяя мужчине коснуться своей руки и прижать к себе. К ним тут же подходят те двое, но Ким ясно дает понять, что не хочет чужих прикосновений, и Джонни приходится под тихим руководством врача обрабатывать рану. Он долго сидит, останавливая кровь, и глаз не может оторвать от апатичного Доена, что еле-еле пытается осознать, что с ним и что вообще происходит. Они долго молчат, и доктора это состояние явно беспокоит, но он лишь бросает мимолетный взгляд сначала на Со, а затем на полицейского. - Доен, - Джонни зовет едва слышно, но что удивительно, Доену этого достаточно, чтобы вынырнуть из серого омута и более-менее сосредоточить взгляд на нем. - Как себя чувствуешь? Ким серьезно об этом задумывается, слегка хмуря брови, и спустя минуту отвечает: - У меня все болит. - Хочешь есть? Пить? - Увези меня отсюда, - это все, чего Доен желает на данный момент. Он слабо цепляется длинными пальцами чужой футболки, почти падая на мужчину, и тот придерживает его за талию, резко выдыхая. - Здесь ужасно. Здесь так много белого цвета, увези меня куда угодно... лишь бы не видеть этого цвета и не чувствовать этого запаха. Врач пытается протестовать: - Вы не можете покинуть стены больницы, это... Но Джонни только останавливает его жестким молчаливым жестом руки, при этом спокойно говоря: - Мы поедем домой, я пригляжу за ним. Просто дайте мне все, что необходимо. Я обо всем позабочусь. Доктор бросает взгляд на полицейского и только после его короткого кивка, отвечает: - Хорошо. Идемте, я оформлю все необходимое. Доен не хочет отпускать Джонни, но тот успокаивает его, объясняя тем, что только заполнит бумаги и вернется, после чего мужчина остается наедине с незнакомцем. Тот смотрит прямо и твердо, тот самый взгляд, который Доен всегда терпеть не мог, это заставляет его съежиться, и мурашки пробежать по телу. - Мистер Ким... мое имя Чон Джехен, я следователь по особо тяжким делам. Три года назад мне было поручено дело о Вашем похищении Накамото Ютой, который был Вашим пациентом. Доена будто оглушили. - Ч-что?.. - Мне повторить все сказанное? - С-сколько лет назад Вам поручили дело? Ким смотрит на него пристально со слезами на глазах, его руки начинают трястись от догадки, что где-то мелькала на периферии, а Джехен, понявший, что выдал информацию слишком резко, прокашливается и мнется на месте. - Три года. Три года назад. Вас похитили три года назад. Три года... а по ощущениям будто три века. Доен пытается измерить эту величину в своей голове, и она никак не сопоставляется с его внутренними ощущениями. Он так долго надеялся и ждал, что совсем потерял ориентир во времени, и это заставляет его выдохнуть из последних сил: - Т-т-три года... три года... три года... - Я понимаю, что это звучит... - Три года, ха! Глаза следователя широко распахиваются от жуткого ощущения, когда Доен вместо ожидаемых слез и некой скорби о потерянном времени вдруг начинает хрипло, надрывно хохотать, запрокинув голову. Это похоже на сцену из какого-то триллера или психологической драмы, но что самое забавное, самому Доену вовсе не было так смешно, как могло показаться окружающим. Он больше не сдерживается, выпуская наружу те эмоции, что очнулись и попросились на выход. Подумать только: три года просидеть в одном месте в одних и тех же мыслях с одним и тем же человеком, и его нашли только сейчас. Только сейчас забеспокоились о нем. Он все продолжает безобразно смеяться, захлебываясь слюнями и воздухом, которого было слишком много в его легких, палата расплывается из-за слез, но он не может остановиться. А потом вдруг замолкает, наконец, роняя слезы, и смотрит на Джехена темными глазами. Тот едва заметно сглатывает, не смея шевельнуться, пока Доен не спрашивает громким полушепотом: - Что, Чон Джехен, ты, наконец, решил спустя три года выполнить свою работу? Джехену становится стыдно, ведь это была отчасти правда. Его уши краснеют, а глаза по-прежнему смотрят прямо на мужчину, который явно был не в себе и все никак не мог вернуть былое спокойствие. Все же его неимоверно поражало и пугало то, как люди менялись после похищений и насилия. В них словно просыпалась темная сущность, изгнать которую никто был не в силах.