Одолжи мне счастье

Поездка к семье оказала на Доена большое влияние, поскольку практически сразу после возвращения в Сеул он начал заниматься какими-то делами. Если до этого он постоянно пребывал в некой апатии и мучительной тоске, смешанной с тихим гневом, то сейчас делал мелкие дела - ходил в магазин за покупками, готовил, убирался и прогуливался с Юно по утрам и вечерам, пока они вдвоем ожидали Джонни с работы. Тот давно ушел с прежней работы и уже как года полтора занимался административными делами в каком-то элитном ресторане, его туда взял старый клиент с работы в клубе, так как был уверен в его харизме и коммуникабельности. Конечно, неприятно, когда прошлое настигает тебя спустя столько времени, но все же оно вольно-невольно помогало ему. Со лишний раз не жаловался, молча работал, теперь те деньги, в которых он раньше не видел смысла, были ему снова необходимы, но на этот раз мужчина намеревался потратить их в более верном направлении. Больше не хотелось машин, богатой недвижимости, люксовой одежды и аксессуаров, сейчас они были для реабилитации Доена. Его психическое состояние оставляло желать лучшего и предстояло еще слишком много работы, но последние сдвиги не могли не радовать, теперь хотелось домой лететь, лишь бы увидеть его снова. Ничего не будет, как прежде, но зато у них появился шанс создать вдвоем нечто новое, но прекрасное. - Для Юно нужен новый поводок, этот слишком истерся. На этих выходных родители и Гонмен приедут, мне нужно придумать какую-то программу, чтобы нам всем было весело, - Джонни не может оторвать теплого взгляда от бормочущего Доена, что аккуратно раскладывал порезанные яблоки на тарелку. Они были в виде милых кроликов, он всегда делал их, потому что так научила в детстве мама, и привычка осталась с ним на всю жизнь. Он уже даже особо не задумывался над тем, как разрезает яблоки, но эта мелочь всегда казалась Джонни чем-то очаровательным и невероятно милым. В этом жесте прослеживалась нежная и искренняя любовь к матери, которую он ценил, пусть и молчал иногда об этом. Ким, наконец, обращает внимание на Со, который все это время стоял около него, опираясь тазом о кухонный гарнитур, и недоуменно спрашивает: - Что ты так смотришь? Джонни не сводит глаз с его милого лица - оно немножко стало розовее из-за появившейся физической активности, а внутри будто начала снова зарождаться жизнь. Мужчина мягко улыбается, невозмутимо задавая вопрос в ответ: - А что не так с моим взглядом? - Словно... ты снова любишь меня. Как прежде. - Я всегда тебя любил. - Но ты смотрел на меня со стыдом и жалостью, а сейчас все по-другому. Будто между нами... больше никого нет, - глаза становятся влажными от захватывающих чувств, и Джонни, не сдержавшись, делает шаг вперед, нежнейше обхватывая родное лицо широкими ладонями, и целует искусанные губы. Он в этот миг почти падает в обморок, так надрывисто и больно стучало его сердце, но боль эта была счастливая. Самая счастливая, самая радостная и самая желанная на свете. Со бередит не зажившие уродливые раны - безжалостно разрывает собственными руками и губами то, что так отчаянно старался забыть, избавиться, излечить, но одно лишь ощущение любимых губ и тонкой кожи заставляет его истекать багровой кровью. Он счастлив. Доен стоит, замерев, не отвечает, и только это заставляет Джонни взять себя в руки и отодвинуться, отпустить. Он переводит дух, постепенно осознавая, как сглупил и какую ошибку совершил, и особенно горько жалеет об этом, когда бросает взгляд на Кима, который со слезами до побеления стискивает в правой руке кухонный нож, что неосознанно схватил во время поцелуя. Он мелко дрожит, не в силах преодолеть собственный страх, и молча плачет, остерегаясь даже издать вздох, чтобы не разозлить своего мучителя. В его ладони нож - острый, достаточно длинный и широкий, чтобы нанести хотя бы один удар для заветного умерщвления, но... рука сама не поднимается, чтобы прекратить собственные страдания. И сколько раз он вот так хватался за ножи, стоя на кухне, когда Юта касался его, желал и брал столько, сколько хотел, и как хотел. Он был уязвимым в эти моменты, но Доен слишком сильно боялся и слишком сильно любил его, чтобы отправить на тот свет. - Доен... я - не он. Взгляни на меня, - Ким движется на теплый тихий голос медленно, но верно, отдергивая закоченевшие пальцы от ручки ножа, и оседает на пол, давая волю чувствам. Джонни присаживается рядом, невесомо обнимая. - Прости... прости меня... я совершил глупость. Такого больше никогда не повторится, слышишь? Мужчина утыкается мокрым лицом в горячее плечо и вдыхает родной запах, который успел позабыть, и старается отделаться от навязчивых картин, что одна за другой стремительно сменяются в его голове, словно ускоренная пленка. Это пугает только сильнее, заставляя нечто тошнотворное и неприятное закружиться в области солнечного сплетения. - Я так зависим от него... Даже умирая, буду видеть его лицо перед глазами и чувствовать запах... Джонни обхватывает лицо Доена большими ладонями, стараясь заглянуть в омертвевшие глаза, и настойчиво произносит: - Нет! Ты все это забудешь, клянусь! И лицо его, и запах, и образы, все те воспоминания, которые причиняют столько боли! Видишь, теперь я с тобой, твоя мама, отец, Гонмен, Тэн... Мы тебе поможем. Во всем. Все в этом мире имеет свое движение только при условии, что человек, заставляющий что-то отползать от мертвой точки, делает это не один. По крайней мере, Тэн так расценивал суть психотерапии, а Доен к своим годам так и не успел осознать этой простой истины. Читтапон знал это еще будучи студентом, но Ким не подозревал, насколько эта простая и очевидная истина может стать губительной. Если бы он понял это раньше или же знал с самого начала, то никогда бы не винил себя в собственном бессилии во время лечения Накамото. Тот был слишком зависим, помешан и погружен в собственные переживания, что не желал выбираться на поверхность и идти навстречу своему спасителю. Сейчас... все словно перевернулось, и актеры поменялись ролями: врач, ставший зависимым пациентом, и пациент, дающий одним своим упоминанием ему исцеление. Доен никак не может успокоиться вновь: опять практически не спит, мало ест и даже присутствие Юно его мало успокаивает. Тот поцелуй словно вернул их всех в самое начало, и Джонни, безусловно, винил себя в этом, ведь столько усилий ему, Доену и Тэну потребовалось, чтобы сдвинуть его в то состояние, в котором Ким, пусть и недолго, но пребывал, а теперь все испорчено. Они не говорят, и Доен будто не хочет идти на контакт, снова и снова прокручивая в голове те события, день за днем проживая эту боль, прикрытую семейной идиллией. Тэн только говорит, задает вопросы, желая надавить на какую-нибудь точку, чтобы добиться хоть каких-то эмоций, но Ким слишком пристально глядит в окно отстраненным взглядом и сам не знает, хочет ли вообще чего-то от этой фальшивой жизни. - Я хочу тебя убить, но, пожалуй, сделаю это как-нибудь позже. Сейчас лишние хлопоты мне не нужны, - Тэн нервно тушит спичку, яростно тряся рукой, чтобы хоть как-нибудь высвободить накопившуюся ярость, и делает слишком длинный затяг. - Веришь или нет, я сам себя готов прикончить, - Джонни как-то меланхолично глядит в окно и тяжело вздыхает, совсем не зная, какие слова подобрать. - Мы вернулись к началу, да? - Если бы мы вернулись к началу, я бы не хотел так сильно тебя прикончить! До этого мы шли от нуля вперед, но теперь движемся от минус одного до нуля! И это движение, словно по шкале, было куда труднее и мучительнее преодолеть, чем сдвинуться от нуля. Доен слишком много думал обо всем. Например, разглядывая окно в кабинете Тэна, ему каждый раз представлялось, как он встает на ноги и решительно движется к подоконнику, взбираясь на него так грациозно и легко, как если бы он был неким эфемерным крылатым существом, похожим на эльфа. И вот стоял бы Доен на этом широком крепком подоконнике, а затем распахнул бы окна, впуская спасительный холодный ветер в это душное помещение, вдохнул бы полной грудью, наполнившись одним вдохом раз и навсегда, и потом шагнул вон. За пределами окна не опасно - там множество волшебных птиц с широкими яркими крыльями, в голубом небосводе белеют огромные облака, а он сам парит, как ангел рядом с ними, как равный. А где-то вдалеке его мечта - Накамото Юта протягивает к нему ладони с цепкими ловкими пальцами и широко улыбается. Он ведь где-то там... Доен ничего не говорит Джонни да и не считает нужным что-то ему сообщать, когда посреди ночи выскальзывает из постели и, накинув теплую кофту, выходит из квартиры. Он сам не помнит и не знает, как доходит до желанного пункта назначения, просто будто бредет в прострации, в голове сплошная пустота, однако, стоит ему оказаться напротив нужного здания, как внутри что-то едва заметно затряслось. Ким не может ступить и шагу, разглядывает размытые огни фонарей и слишком серые и официальные каменные стены, зачем-то представляя, как вся эта тяжесть обрушивается на его тощее тело со страшной силой. - Доен? Что Вы здесь делаете? Этот бархатный голос он узнает из тысячи. Доен отчего-то был в этом уверен - настолько ярко и уникально звучал он на фоне прочих, лаская слух и касаясь чего-то интимного в глубине души. Ким медленно поворачивает голову на голос, и не может сформулировать хоть какой-нибудь вразумительный ответ, но Джехен помогает ему, делая шаг вперед, и говоря вместо него: - На улице уже почти зима, а Вы в одной кофте и в тапочках. Идемте, Вам нужно согреться, - мужчина не касается его, а только невесомо, но уверенно показывает направление, и Доен послушно движется за ним, как затерявшийся корабль на свет маяка. Его приводят в какой-то кабинет и усаживают на неудобный диван, отчего Ким неосознанно елозит на нем, укутываясь в кофту. Почему-то лишь сейчас он начал ощущать холод и закоченевшие конечности. Чон суетится, но не может найти какую-то явно нужную вещь, и поэтому, не придумав ничего лучше, присаживается на корточки напротив Доена, мягко протягивая стакан кофе, который все это время держал в руке. Мужчина не хочет ни есть, ни пить, но с молчаливым благодарным кивком принимает напиток, который постепенно согревает его ледяные пальцы. И внутри что-то начинает оттаивать, а затем сознание включаться. - Простите... за беспокойство. Джехену этот искалеченный человек казался чем-то прекрасным - этой апатичностью, болезненным безрассудством и мягкой вежливостью. В последнем качестве было столько его прежнего, нетронутого обстоятельствами - тихого, светлого и неидеального человека. - Ничего, я все равно почти живу на работе. Решил сделать перерыв и выбраться за кофе, а тут Вы. Давно не виделись. Как Вы поживаете? Доена очаровывает это странное лицо: глаза с хитрым прищуром, большие мягкие щеки, легкий пушок, словно у персика, плавный изгиб розовых губ и широкие мужественные брови. Следователь смотрит на него нечитаемо, набросив очередную маску заботливого и милого молодого мужчины. И, как ни странно, Ким ведется на это, неожиданно открываясь. - Я ездил к семье. - И... как? - По-настоящему ощутил, что я вернулся домой, - Доен неловко мнет пальцами стакан и, переведя дух, продолжает, - что все на своих местах. Слушайте, эм... Вам никогда не казалось, что любовь слишком разносторонняя и сильная? Люди не могут ее охватить в полной мере, и... от этого погибают так жестоко. - Вы правы. Но я счастлив, что мне не довелось любить и погибнуть из-за этого. Меня лишь ранило немного, но уж лучше ранение, чем смерть, верно? Доен молчит, переваривая неожиданную минуту философии, а затем вдруг признается, широко распахнув глаза: - Джонни меня поцеловал, и я не понимаю, зачем он это сделал. - Потому что любит? У Джехена очаровательно-удивленное лицо, но Доен старательно игнорирует это, обдумывая предположение, и спустя затяжную минуту тихо произносит: - Тогда... я его нет? Ведь... вместо того, чтобы испытать нечто прекрасное, то, что я когда-то чувствовал рядом с ним, я... вспомнил ту самую кухню, те самые поцелуи, те самые касания... Чон тут же вспоминает фрагменты из видеозаписей, где Накамото крепко держит Доена, почти ломает кости сильнейшими руками, стоя на кухне, и жадно целует, словно пожирая свою жертву. Как Ким держался за нож, борясь с желанием прекратить все это, а потом... очередные пытки. Мурашки пробегают по спине, когда мужчина неожиданно осознает, как на частичку понимает человека, сидящего напротив. - Вы не обязаны кого-то любить вечно, Доен. Не обязаны отвечать лаской, если не испытываете любви, терпеть унижения, если кто-то позволяет себе это якобы из любви к Вам. Любовь разносторонняя и губительная, но ее суть заключается как раз в том, чтобы исцелять. Если кто-то причиняет Вам боль, внушая, что в этом виноваты лишь Вы сами и никто более, это не любовь. Это насилие. И вот это убивает больше людей, чем любовь, - ему хочется плакать от бессилия и злости, когда Джехен произносит эти слова. Это ведь такие очевидные вещи, так почему же люди такие глупые и ведомые, что не могут различить хорошее от плохого? - Значит... Накамото Юта... никогда меня не любил? От этих слов, произнесенных вслух, Доену больно, словно он потерял самого любимого и желанного человека за всю свою жизнь. Это больнее, чем вырвать бьющееся сердце из дышащей груди.